Виктор Простнов
СТРОЙБАТ, АГА
Цикл рассказов, историй и баек
Спустя десятки лет чаще стали вспоминаться годы армейской юности. Постепенно эти воспоминания, многие из которых неоднократно были рассказаны на встречах, посиделках и в дружеских беседах, обретали форму историй и баек. Всего их здесь - шестьдесят, по четыре в каждой из пятнадцати частей. Что-то изменил, что-то добавил от себя и приукрасил. Не без этого. Сознаюсь, что две из этих историй происходили с автором не в стройбате, а раньше, в студенческом стройотряде. Надеюсь, это - не слишком большой грех. В том, что такое могло происходить и в военно-строительных войсках – уверен абсолютно.
Когда все эти истории и байки были уже написаны, впервые прочитал повесть Сергея Каледина «Стройбат». Был в растерянности от мистических совпадений: и там, и там - «Город», без названия, и там и там - «еврей в армии», в одном случае – Фиша, в другом – Фима. Хоть и разные они очень. А ещё – «песни Битлов», цитаты из Шекспира, «губари» («красначи»), массовые солдатские драки с трагическими последствиями и т.д.. Вот и подумай тут: обвинят в плагиате, как пить дать! А я не виноват! Думал. Сомневался. Удивлялся этим совпадениям. А потом – чему удивляться? Главное: и там, и там – стройбат! Только я служил на пятнадцать лет позже. Да ещё в самую интересную эпоху: аккурат накануне перестройки и «сухого закона», который пришёлся на наш дембель. При том, что есть, конечно, разница, главное - бывало ли иначе, бывало ли совсем без этого всего в строительных войсках? Вряд ли! А много ли об этом писали? А ведь немалая часть мужского населения страны служила именно в стройбате! Наверняка больше, чем в элитных войсках! И сколько очень похожего на то, что бывало со многими в годы службы! И ещё – я уверен, что цикл рассказов, историй и баек «Стройбат, ага…» - совсем про другое, чем повесть Сергея Каледина. Общее – только сам стройбат и эти несколько совпадений. Хотя…
Внимание! 18+!
Текст содержит много хамоватых выражений и неприличных метафор, запредельно грубого солдатского юмора, а также – описания для кого-то неприемлемых и непонятных подробностей казарменной жизни ушедшего века. Иногда - жёстко, брутально. Где-то - даже очень. Так ведь жизнь, оказывается, порой, такая и есть… Пока она ещё есть…
Часть первая
А НАС ТУТ В АРМИЮ ЗАБРАЛИ!
Эпилог вместо пролога
Так получилось. Он оказался в Городе проездом. В ожидании своего поезда он пробыл на вокзале больше двух часов. На том самом вокзале, который его встречал когда-то, ранним утром, ещё в гражданской одежде. На том самом вокзале, с которого уезжал через два года, на дембель. Этот вокзал – как ворота в Город, как порог, за который он сейчас раздумывал: стоит ли шагать внутрь? За два часа можно было успеть на такси доехать до того места, где был военный городок, даже успеть побывать в другой части Города, постоять у кирпичного завода. Он даже вновь закашлял, вспоминая об этом заводе. И о том, как отхаркивал сажу ещё долго после увольнения в запас…
Вокзал был очень странный. Не всё, конечно, но многое – как тогда. Столько лет прошло… Но при этом, уже здесь было понятно: Город – другой. Только из памяти сами всплывали лица и голоса. Даже запахи немного. Показалось? – ПОтом, вроде, запахло…Тем самым, солдатским потом… Но сам Город – точно уже другой. Было впечатление, что люди, которых он встречал сейчас – оттуда, из прошлого. Просто мода стала другая, переоделись многие. А кто-то – в том же самом, даже молодёжь…Улыбку вызвали звуки рингтона на чьём-то, старомодном уже, мобильном телефоне. Оглянулся на звук - это у парня, явно деревенского, из местных: «…а я са-жаю алю-миниевые а-гур-цы на брезентовом по-ле…». Вспомнил, как он слушал – не саму эту песню, а как ещё раньше, здесь, в этом Городе, впечатление о ней пересказывал сослуживец Фима. Песня пришла на магнитофонных записях позже. Там, где он живёт сейчас - уже нет, наверное, ни у кого таких старомодных сотовых кнопочных телефонов, да с такими смешными рингтонами. «Тын-дын! Тын-дын! Трубку возьми!» - раздалось в другом конце зала, как бы в ответ. Здесь мало, кто обратил внимание на это. Привыкли. А он – улыбнулся. И не потому, что отвык. Это были, как отголоски его прошлого, того, что связывало его с Городом. Даже это – почти, как тогда. Получается, Город узнал его. Как старого знакомого, не более. Но сам Город – другой. Совсем. Хотя…
Постояв у Порога, то есть – на ступенях здания вокзала, он не подумал о сильном снегопаде, который мог замедлить его передвижение по Городу, о пробках, которые в такую погоду наверняка есть на улицах. Он понял, что не хочет НЕ УВИДЕТЬ то, чего уже не увидеть. Город – другой. И он – другой. Постояв ещё пару минут под снегопадом, он вернулся в здание вокзала и уселся на свободное место в зале ожидания. Предаться воспоминаниям для него оказалось нужнее, чем встретиться с разочарованиями и не увидеть того, чего уже нет. Совсем. Или, всё же...
Пёстрая Колонна
Вокзал встретил длинную пёструю колонну нехотя. Колонна состояла из молодых, в большинстве своём нетрезвых молодых людей, не совсем похожих на призывников. Всего их было больше двухсот. «Двести сорок» - кто-то сосчитал. Не лень же было! Возглавляли колонну несколько офицеров и сержантов. А ещё несколько – шли по бокам, вдоль колонны. А по тротуарам – справа и слева семенили родственники. Пьяные друзья остались дома или разошлись уже от военкомата. До вокзала шли провожать самые ответственные и близкие. И самые трезвые. Шли от военкомата до вокзала, весь путь пешком. Не большими улицами, а переулками, наверное – чтобы не пугать горожан. Или – чтобы не мешать движению машин по большим улицам. Шли все по-разному. Кто – бодро и весело, уже успев познакомиться и немого освоиться, кто-то – хмуро и серьёзно. Кто-то – постоянно перемигиваясь с сопровождающими. Сержанты пытались диктовать и командовать, задавая мерность шага – да куда там… Да, не совсем была та колонна похожа на призывников. Потому что многие были явно старше восемнадцати лет. Вчерашний студент-медик Серёга об этом пока не думал, не до того ему было пока. Рядом шагал Васька, с которым Серёга познакомился уже на призывном пункте. Васька больше оглядывался по сторонам, как бы стараясь запомнить город, с которым прощался как минимум на два года. Как бы передразнивая сержантов, балагуря и задавая тон, пытался «от своих» командовать Шнитке. Его команды и воспринимались, как шутки. Сержанты хмуро игнорировали это ёрничество. Похоже, пока игнорировали, до поры, до времени… Рядом с ним вышагивал Шамса, периодически поддерживая товарища. «Шнитке – это то ли Ниткин, то ли Шниткин, но он поёт громко, не всегда в такт, не подпоёшь ему, композитору, блин… А Шамса – просто потому, что Шамсутдинов» - поведал Серёге Васька, фактически знакомя его заочно с обоими, так как шапочно знал их уже давно. Город-то небольшой….
«Партизаны!» - одобрительно заключил кто-то из посторонних прохожих. Так называли призываемых на военные сборы уже служивших ранее. Но настоящих «партизан» не сопровождали родственники. Было бы зачем – на пару недель или даже, если на месяц! А эти - шли на два года.
- Как по приговору! - мрачно пошутил один.
- Этап! - уже более бодро, с чёрным юморком отозвался другой.
- И сержанты – как конвой, автоматов ещё не хватало на нас! - продолжил первый.
- А им оружия и не положено – стройбат, ага… - вновь отозвался второй.
Слово «стройбат», как кнутом, подстегнуло часть колонны. Многие и понятия не имели, до самого последнего момента, что служить будут в стройбате. Для некоторых это было шоком. Действительно, как на этап теперь шли… Уж столько баек и ужасов о стройбате наслушались. Кто – со школы ещё, а кто – уже в облвоенкомате, где их продержали – кого день, а кого – и целых три… Так же вздрогнули и некоторые из сопровождающих. Кто-то – даже с облегчением: не на войну хоть, не в Афганистан. А кто-то – зная и помня, что такое «этап». Среди них был и Васькин отец. Он шёл рядом, молча, не мешая сыну и не отвлекая на себя внимания, до самого вокзала. Отец Васьки отбыл на Колыме «семерик», как раз весь период дошкольного детства сына. Недалеко от него шла женщина, мать Коли Фокина. Когда она периодически окликала его: «Николка!», Колёк нервно и сконфуженно одёргивал её, мол «не мешай, не позорь меня, я не маленький!». Колёк – спортсмен, боксёр, до призыва играл в ансамбле самого популярного ресторана в городе. Его многие узнавали, а он немного стыдился, как потом выяснилось, не меньше Серёги, что он, «старый дурак, в армию загремел, в свои-то…». Если Серёге было уже двадцать, то Колёк – страшно сказать! – был аж на три года его старше! Но когда Колёк увидел в колоне Фиму, бывшего официанта из другого, не менее знакового ресторана города, он на время забыл о своих горестях. Фима без стеснения рассказывал всем подряд свою историю: уж влип, так влип! Ему двадцать шесть исполнилось на днях! Он уж и думать про армию забыл, и тут – так попался нелепо, расслабился. «Еврей в армии! – да кто поверит?» - сам над собой шутил худющий, но бодрый и уверенный в себе Фима. Хотя, по тому, насколько оптимистично он был настроен, любому ясно: этот – нигде не пропадёт!
По мере приближения к вокзалу всё больше было тех, кто узнавали друг друга, осваивались, общаясь всё активнее. Общие знакомые, имена и клички которых произносили достаточно громко, были, как пароли, с помощью которых Колонна всё больше обретала себя. Она постепенно, всё ближе к вокзалу становилась собой: если от военкомата это была скорее аморфная масса, то уже по пути - нечто цельное, хоть и трудно управляемое. Главное – живое. Потому и с большой буквы теперь: Колонна! Огляделись, пригляделись, познакомились, начали общаться. Некоторые, как Шнитке и Шамса, начали явно выделяться. Шутники и балагуры обозначились первыми. Негромкие, но с претензией на влияние лидеры – чуть позже. Нашлись и те, кто друг друга знали и раньше, но не признавали сразу. Просто земляки – с одного района, или из соседних городов, деревень. Общительный, низкорослый очкарик, похожий на репортёра Шрайбикуса из школьного учебника по немецкому языку, казах Жулдыбай был вроде предводителя для своих односельчан: их было в Колонне аж семь человек! Он, по причине своей непосредственности и добродушной общительности, уже на этом пути к вокзалу, стал для них авторитетом. Ещё на призывном пункте, услышав во время переклички его фамилию «Жумагалеев», кто-то назвал его «ДжумА» и это новое имя стало его визитной карточкой на два года.
Ближе к вокзалу Колонна ещё больше приободрилась, оживилась. Уже у самого вокзала выяснилось, что часть «пьяного» сопровождения – из одноклассников и приятелей – никуда не исчезали, они добирались другим путём, «через гастроном». И несмотря ни на какие, порой весьма героические старания «конвоя», как обозвали уже сопровождающих «покупателей», то есть офицеров и сержантов, добытое «горючее» всё же нашло своих адресатов. На перроне то тут, то там, доносилось: «Забы-тую песню не-сёт вете-рок…», «Вот… но-вый по-во-рот…», «Кинь бабе лоо-ом!»… Гитары появились – тоже, как бы из ниоткуда, несмотря ни на какие запреты. На перроне было беззаботно весело и пока мирно. Серёга даже не заметил, как и куда рассосались перед самым отходом поезда друзья и родственники. Васька с отцом лишь крепко и молча пожали друг другу руки. Колёк с облегчением отпустил, наконец, вздыхающую мать. Куда поедем-то? – Сержанты не говорили, «не положено». Потом поняли: не то, чтобы Колонна не разбежалась, а чтобы особо рьяные и пьяные приятели, наконец, отстали. Военная тайна? – Стройбат, ага…
В самую последнюю минуту перед отправкой, когда большинство провожающих уже покидали перрон, а оставшиеся, самые близкие и любимые, висли на провожаемых, вдруг очень громко раздалось:
- Това-а-арищи!
Что это? Голос – прямо, как у Левитана. На мгновение весь перрон замер.
- Что случилось-то? – общий вопрос большинства.
- Опять Брежнев умер… - съязвил один.
- Да нет, это нам Андропов амнистию объявить хочет! – подхватил другой.
- Товарищи! Послушайте! – так же громко и очень торжественно повторил голос. Кто-то узнал: это же Шнитке! А от него – ничего, кроме хохмы ждать нечего. Что он и подтвердил, продолжив так же громко, но уже без торжественности:
- А теперь – пощупайте!.. Плечи друзей и любимых, ё-моё!
Взрыв хохота был неизбежен. Смеялись все – и провождаемые, и провожающие, и даже «покупатели-конвоиры», добавляя при этом: «Вот ведь, сволочь!».
Под общий хохот одна из кучек громко доселе поющих, под «трам-пам-пам», успела сбацать целых полкуплета «Прощания славянки». Поезд тронулся. Всё, поехали!
«Годен к нестроевой»
В вагоне ехали шумно и весело. Знакомство продолжалось. Серёга устроился сразу на третью, самую верхнюю полку, которая багажная. Он ни с кем особо пока не общался. Он думал. В том числе и о том, что «раньше надо было думать». Ведь он мог и избежать всего этого. Участь в медицинском институте, он мог и не служить. Но на третьем курсе он вдруг решил бросить учёбу и пойти в армию. Все говорили: «дурак!». Он не спорил. За что он себя наказывал этим – он сам толком не понимал. В процессе призывной комиссии он привык к своего рода ярлыку: «команда 280-а». На документах, что надо было носить с собой из кабинета в кабинет, значилось в правом верхнем углу это самое «к. 280-а». Кто-то в очереди сказал: «это значит Афган». Он принял сказанное даже с гордостью. А когда в кабинете хирурга попросили раздеться и привязались с вопросами: «откуда этот шрам на правом бедре? Как после операции?! Какой операции?! Пе-ре-лом?! О-пе-рация была?! А почему раньше не сказал?», вот тогда и зачеркнули это самое «к.280-а». Он при этом как будто снова ногу сломал. Было больно даже физически. Ему, в отличие от многих в Колонне, уже тогда огласили вердикт: «годен к нестроевой». Это – стройбат. Так что, свой «приговор» он услышал и принял ещё до вокзала… В голове так и крутилось – то из песни Высоцкого: «променял я на жизнь беспросветную-ю несусветную глупость свою-ю», то – из «Воскресения»: «кто виноват, скажи-ка брат…».
Недалеко расположился Колёк Фокин. Он, как и Серёга, тоже всё переживал: как он, взрослый, вроде, дурень, будет служить с этими малолетками? Ведь ему уже «хорошо за двадцать»! А уже в вагоне, приглядевшись, и тот, и другой постепенно убедились, что тут многие - не младше, а есть даже и старше их. И Фима – не исключение. Перед вокзалом Серёга к тому же обнаружил, что многие – и ростом повыше… Разговоры сквозь дрёму услышал: «…водку… на станции договорились – подвезут… по сорок за пузырь», «у меня здесь все проводники знакомые, сам когда-то в этой бригаде работал…». Вновь зазвучали имена и клички дальних и ближних общих знакомых: «Золотарь», «Пономарь», «Кривой с Аренды». «Это – чисто пацанское» - подумал про себя Васька. На все времена - как пароль для малолеток: «откуда сам ваще? кого знаешь?». И до него тоже стало постепенно доходить, что он – едва ли не самый младший в Колонне. Ему, как и Серёге, было уже двадцать. И у него тоже, как и у многих в Колонне, сначала была «команда 280-а». Но потом – у кого-то нашлись болячки, кого-то - забраковали, потому что выявилась условная судимость, у кого-то – просто большое количество приводов в милицию. Васька не имел судимости, у него даже приводов в милицию не было. Почти. Пару раз - не считается. Его однокурсники по техникуму имели их десятки. Он как-то записался в полуподпольную секцию карате. Не успел позаниматься как следует – заболел желтухой. Врачи велели после выписки из больнички беречь печень. Вот расстройство было: спорт – нельзя, портвейн – нельзя. А потом ещё и вызывать стали - «на беседу», из-за секции той самой: за карате, оказывается, срок давать начали. Вроде, никого тогда не посадили, но нервы попортили. И вот итог: печень нездоровая после желтухи, да и в характеристике – история с «неправильным» видом спорта. Всё это уже в облвоенкомате и сыграло свою роль: вместо обозначенной в призывном билете «команды 280-а» - «годен к нестроевой»…
Покалеченным и «забракованным» тут был едва ли не каждый второй. Кто - по голове битый, кто - с носом переломанным, а то и половиной рёбер или каких других мослов. А зато – бугай, пахать и пахать! Так и говорили в военкомате: «к строевой не годен, а пахать – вполне!». По профессии – не все «рабочие и колхозники», хоть и таких было немало. Между ними - то один, то другой, более заметные и шебутные: проводники поездов, официанты из ресторанов, кто-то – и таксистом отработать успел, а кто-то – просто по барахолке гулял, о высоком задумался, глядь – а он уже в военкомате... А это же – элита! И с деньгами – чего таким водку купить по сорок рублей за бутылку? А ещё - и со связями, и с особенным опытом. И почти каждый второй – бывшие спортсмены: борцы, боксёры. Потому и авторитетную шпану сами знали, а то и сами являлись таковыми. Похоже, из вчерашних студентов – почти только Серёга и Васька, «всего-то два привода в милицию, не считается». И, похоже, в этом Степном городе – всего-то полмиллиона жителей! – в этот день шпана понесла ощутимые потери: вон, скольких в армию призвали!..
- На кого город оставили, а?! – донеслось с нижней полки.
Как раз в этот момент, будто в поддержку только что сказанному, из другого конца вагона раздался голос Шнитке, затянувшего:
- Па-астой, па-ра-воз… не стучи-те, ка-алё-са!
- Ка-ан-дуктор, на-аж-ми на тормоза-а!.. – подхватил почти весь вагон.
Ехать становилось уже интереснее. Серёга даже соизволил спуститься со своей полки и начал активно приобщаться к происходящему. Ожил. Присоединился к нему и Васька. Потом – Колёк.
Колонна, втиснувшись в несколько вагонов, не давая покоя простым и мирным обывателям-пассажирам, немного вспотев от пешего перехода до вокзала, слегка взвоняв от принятого горячительного, малость отдышавшись после хохота на перроне, чуток осознав себя живым и небезгрешным существом, как напоследок, зазвучала от разных запевал, кто громче:
- …я к ма-амоч-ке родной с после-ед-ним приветом…- пели одни,
- …ка-аж-дому, каждому в лучшее верится… - орали другие,
- …наш паро-во-оз, вперёд лети-ит… – горланили третьи...
Поезд едет. Везут куда-то. Куда? В стройбат, ага…Пока – не скучно!
Приехали!
Поезд остановился. А криков «приехали!» не слышно. Ни отдохнуть, ни выспаться не успели. Сержанты вполголоса, чтобы не беспокоить немногих гражданских бедолаг-пассажиров, подгоняли: «выходим, строимся!». Оказывается, это лишь промежуточная остановка.
- Пересылка! – ляпнул один. Нашёлся, тоже мне, шутник.
- Ага, смена караула! – тут же не растерялся другой…
Как бы в подтверждение сказанному, дана команда «сесть на корточки». Чтобы не разбежались? Чтобы охранять удобнее? А это уже перебор! Мы – не зэки! – зароптали некоторые. С утра пораньше то, что ещё вчера было той самой Колонной, вновь стало похоже на аморфную массу, несобранную и пассивную. Ждать – несколько часов. Кое-кому – без приключений явно не выдержать!
Сашка смотрел на происходящее, как рыба из аквариума на мир за стеклом, почти не веря, что всё это – реально. Он перед самым призывом женился. Он был и остаётся счастливым влюблённым. Он – как будто часть этого мира, а на самом деле – в небесах, вместе со своей Заинькой, своей любимой. И ангелы их на крыльях любви носят. Он просто вышел ненадолго и вот-вот вернётся к Ней. Предлагаемую водку он не пил – незачем ему. Общался и знакомился, как все. Но вот воспринимал всё происходящее – как кино. Вот-вот будут титры, «конец фильма», вот-вот в зале включат свет – и домой, к Ней! Вот-вот…
Сидеть на корточках было неудобно. Роптать начинали всё активнее и громче. Васька по привычке оглядывал всё вокруг. Это был другой город. А лица – как будто знакомые. Вон, дед какой-то, как будто давно не виделись, поприветствовал его жестом, щурясь одобрительно прямо Ваське в глаза: «всё нормально, парень!». Лица – как у наших степняков! Разглядывали колонну, задавали вопросы:
- Откуда вы, ребята? А куда везут-то?
- Да в стройбат!
- Ой, ё...
Вдруг – шум. Шамса первый не выдержал, не просто нарушив зыбкий порядок: он откровенно двинул одному из сержантов по гыче!
В их степном крае многие слова и словечки были как бы на особом, международном языке. Даже и не по фене, а именно на том самом, международном – степном. То же «ага», например. Слово с неимоверным количеством значений. Или, например, «айда». Это – и «идём», и «вали отсюда», и – просто «давай». Так вот, «по гыче» - это значит, «по морде, но не целясь, куда прилетит», типа – «в рыло».
Кто-то потом утверждал, что сержант первый начал. А кто докажет теперь? Как сержанту по гыче прилетело – видели уже все… Всё, началось! Колонна – на дыбы. Шум, гул, гам, кипиш! Городские тоже присоединились, пока – только криками. Все – «за наших», то есть – новобранцев! Офицеры и оставшиеся сержанты еле удержали ситуацию под контролем. Их не замесили, никаких дополнительных мер не потребовалось. Все - живы. Шамса – тоже. Слава богу! Интересно, а бывает иначе, чтобы толпу новобранцев через много километров привезли в часть – и без конфликтов, без кипишей и драк? Кто-то поверит? Ой ли!..
Оставшееся время поползло с ускорением – сначала чуть, а уж после – откровенно вприпрыжку. Новый нужный поезд подкатил, как в кино: здравствуйте, пожалуйста! Чаю не желаете?
Многие начали понимать, что их ведь ждут. И не только теперь уже дома. Их ждут там, куда везут. И им всё зачтётся, им – всё припомнят! А где наша не пропадала? А… И… Что-то не шутилось уже, как накануне. Свой-то перрон остался позади, а что впереди? Стройбат, ага…
- Уж лучше бы опять Брежнев умер… - со вздохом съязвил один.
- Теперь Андропов нам точно амнистию уже не объявит… - подхватил другой...
Сашка был из тех, кто так и не проникся чем-то уже произошедшим и предчувствием грядущего. Он – всё ещё там, с Ней. Колёк не успел войти как следует в тему: о матери задумался. Фима где-то в толпе потерялся. Джума со всем своим «колхозом» с непривычки просто не поняли ничего. А Васька и Серёга – из тех, кто повелись и завелись «по полной». Только позже Васька вспомнил, как тот самый дед, уже после кипиша, стоя всё на том же месте, вновь подал Ваське знак взглядом и жестом: «Ну, я же говорил – всё нормально будет!». Поддержал дед, спасибо!.. А Шнитке – из тех, кто никогда не сдаётся! Всю оставшуюся дорогу, а ехали – всего-то ещё полночи! – он своими шутками и припевочками как бы наводил порядок. Причём – подчёркнуто громко, поставленным своим голосом, тем самым: «ну, прямо Левитан!». Сержанты в поезде командовали полушёпотом. А этот – нарочито орал на весь вагон. На самом деле он шевелил сонных, веселил загрустивших и совращал праведных:
- А ну, прекратили курить в вагоне! Прекратили курить в вагоне!
А никто и не курил. А орал ведь так, будто товар на базаре предлагал, или – на ярмарку зазывал. Вот именно! Так на самом деле и было. Проорав «про курение», он вполголоса, заговорщицки добавлял:
- А приходите к нашему столику, есть чего налить, угощаем. Уж не знаю, куда вы прётесь, а нас вот в армию забрали. В стройбат, ага… - и, снова во весь голос: - Прекратили курить в вагоне!
Васька комментировал новым товарищам происходящее: он ведь уже знал про этих клоунов - Шамсу и Шнитке. Мол, кто они такие и чего от них ждать. Они – как Штепсель с Тарапунькой, как Бим и Бом, как Чук и Гек. Только Шнитке – мастер попеть и побалагурить, а Шамса – действовать и находить приключения. Вернее, как говорил уже Шнитке, Шамсу приключения сами находят. Шнитке только новых участников завлекает. С этими двумя – никогда не соскучишься. Это точно! – все уже в курсе…
- Эти – мёртвого из Мавзолея достанут! – сморозил между делом один.
- Ага… И «андроповки» с ними выпить уговорят. – поддержал его другой, следуя к нужному месту в вагоне…
Так и ехали. Под утро, опять же, без лишнего шума, тихо и сонно, приехали. Построились. По-отзывались на перекличке. Кого куда, согласно кем-то уже приготовленным спискам, - разбрелись по малым группкам, человек по десять-пятнадцать. А уже эти группки-кучки разобрали прибывшие на место новые, окончательно свои «покупатели». Всё как-то быстро и без особой суеты. Как во сне. Майское утро только приближалось. Сумеречно пока…