Миновав Самарово «Пермяк» повернул в Обь. По реке плыла шуга. Забереги уже были закрыты льдом. С трудом преодолевая течение и льдины, потрескивая всем корпусом, пароход медленно шёл на восток.
- Дядя Ваня, а как нас лёд раздавит? – спросил Алёшка.
- Плохи тогда наши дела будут, а ещё хуже, если рабочие колёса поломает об лёд, - ответил старый машинист.
- Ты, вот чё, паря. Сейчас ночь. Снег идёт. На корме не должно быть никого. Вынеси-ка ведро. Воняет, уже сил нет.
- Да, дядя Ваня. Сейчас.
На корме действительно никого не было. Зато над кормой, на палубе курил и дышал свежим воздухом Станислав Крушевецкий. Он увидел Алёшку.
- Это ты Алексей?
Алёшка растерялся. Не зная, что ответить он опрометью, гремя пустым ведром, ринулся в машинное отделение.
- Дядя Ваня. Дядя Ваня. Меня увидели и признали. Что делать?
- Не суетись. Кто это был?
- Вроде бы по голосу Станислав Крушевецкий.
- Ну, всё. Сдаваться тебе паря придётся.
В это время Станислав, живший в одной каюте с Глебом, разбудив, рассказывал, что видел его брата на пароходе.
- Ну, Алёшка, - только и смог сказать Глеб.
- Значит, твои переживания после расстрела были фальшивыми. А я думал, что мы с тобой друзья.
- А как бы ты Стас поступил на моём месте, если бы твой младший брат оказался в такой ситуации? Спокойно позволил бы его убить? Не помог бы?
- Да, конечно ты прав. Как же мне быть?
- Давай, ты ничего никому не говори. Когда доплывём до Сургута, я его там пристрою, как-нибудь втайне от всех.
- Боюсь, как бы Ефим Григорьич не выведал нашу тайну. У него нюх-то как у ищейки.
- Ничего Стас. Как говорится, бог не выдаст, свинья не съест.
Вскоре пароход причалил возле села Тундринского. Под угрозой применения оружия был конфискован весь гужевой деревенский транспорт для перевозки людей и грузов с парохода на берег. В остывающем машинном отделении, стучал зубами от холода Алёшка, дожидаясь брата, спрятавшего его там. Ночью Глеб пришёл на пароход. Принёс ему еду, валенки и овчинный полушубок с прорехами в подмышках.
- До Сургута добрая сотня вёрст. Река кое-где ещё не встала. Ждать надо. Поэтому тебе брат предстоит в следующую ночь перебираться в деревню, иначе окочуришься здесь от холода. Буду договариваться с мужиками.
- Спасибо Глебушка. Благодаря тебе я ещё жив.
- Ну, вот ещё. Ты Алёшка долго жить будешь. Уж я постараюсь брат.
Возвращаясь в деревню, Глеб обдумывал способы спасения младшего брата:
- С утра пройду по Тундринскому чтобы найти место, где бы мог укрыться на несколько дней Алёшка.
Сам он, ещё с тремя офицерами, остановился на постой в просторной избе самого уважаемого жителя села Семёна Шевелёва. На лай сторожевого пса на крыльцо вышел хозяин в валенках и в полушубке, накинутом на плечи.
- Кого там черти носят по ночам.
- Это я Семён Ильич. Постоялец твой поручик Варенцов. Секретный разговор у меня к тебе. Совет твой нужен, - ответил Глеб, решившись открыться ему о своей тайне.
- Пойдём в стайку, - застёгивая полушубок, ответил Шевелёв.
Выслушав Глеба, Семён Ильич немного подумав, сказал:
- К брательнику моему Сашке нельзя. Баба у него на сносях. А за остальных не ручаюсь, что тайну сохранят.
- А может в баню к нему.
- Дык она в бане-то и будет рожать скоро.
- Во! Придумал. К бабке Мамонихе давай. Живёт одна. Тока она ведьмует, да травами лечит. Приходят к ней за травами-то. Но ничё. Спрячет твово брательника-то на время.
В следующую ночь, Глеб повёл Алёшку к Мамонихе, жившей на дальнем конце села. Алёшка сильно кашлял. Длительное нахождение в неотапливаемой железной коробке парохода сделало своё дело. Алёшка простыл.
- Потерпи брат. Бабка травами лечит и тебя вылечит.
Мамониха и вправду была похожа на ведьму, в крайнем случае, на бабу Ягу.
Нос крючком на сморщеном лице, седые, выбивающиеся из под платка патлы, сгорбленная фигура.
- Вылечи бабушка моего младшего брата. Заплачу, - сказал Глеб.
- Ну, вот. Чем заплатишь-то. Небось золотом.
- Вот так бабка. Действительно ведьма. Откуда она узнала про золото, - промелькнула мысль у Глеба.
- Вот, держи, - сказал он, снимая с шеи орден святой Анны и подавая его Мамонихе.
Бабка взяла сморщенной рукой орден и поднесла его к свету свечи. Попробовала на зуб и спрятала во внутреннем кармане душегрейки.
Утром, хорунжий Зварыч, один из постояльцев Шевелёва, начал распрашивать Варенцова:
- Глеб Николаевич, куда это вы вторую ночь подряд уходите, потом приходите, будите нас. Уж не прячете ли вы где-то золотишко? А может, готовите что-то. Заговор, а?
- Готовлю, готовлю, - чтобы не оправдываться, попытался отшутиться Глеб.
- А где же ваша «Анна на шее»? – продолжил допытывать Зварыч.
- Вот её-то я и ищу. Вам не всё-ли равно.
- Мне интересно, почему днём вчера она у вас была, а сегодня её нет.
- Послушайте хорунжий, я же не спрашиваю, почему у вас темляка нет на рукоятке шашки.
- Ах-ты интеллигентишка паршивый, - вдруг взвился Зварыч.
- Мой темляк весь кровью пропитанный в боях за отечество я срезал, - отчеканил хорунжий.
- Мы уже на ты перешли? – ответил, начавший тоже закипать Варенцов.
В ссору вмешался Станислав Крушевецкий, знавший про Алёшку.
- Господа, господа, мы выполняем очень ответственное задание командования. Находимся в глухой местности. Будущее наше туманно. Не стоит придираться к друг другу из-за мелочей.
- Ничего себе мелочь - орден императорский.
- Ну, хватит напрасно воздух с утра сотрясать, - встрял страдавший от похмелья, поручик Агафонов.
- Вы офицеры или как? Предлагаю разрешить ваш спор с помощью русской рулетки.
- Да вы что, поручик? – возмутился Крушевецкий.
- А что такого. Зато никому не обидно будет, да и никого не обвинят.
- Я согласен, - сказал лихой рубака Зварыч.
- Ну, что-ж, рулетка так рулетка, - поняв, что отступать нельзя согласился Глеб и добавил:
- Ну, кто бросит жребий на право первого выстрела?
Определились с секундантами. Агафонов стал секундировать Зварычу, Крушевецкий – Варенцову.
Спор постояльцев привлёк внимание хозяина.
- В своём дому и на дворе убивства не допущу. Хочите стреляться переселяйтеся к кому-нито другому хозяину. Мне слава така ни к чему.
Услыхав перепалку, за перегородкой заголосили бабы, заплакали малолетние дети.
- Ладно. Отставим до лучших времён, - сказал Зварыч.
Алёшке становилось всё хуже. Его мучил сухой кашель.
- Ты вот чё, соколик. Ложись-ка на топчан.
Мамониха завернула Алёшку в какое-то рядно. Сверху накрыла старым тулупом и заставила его выпить отвар из трав. Потом она кое-как опустилась на колени перед божницей, отпила немного из кружки отвара и начала молиться, периодически касаясь пола лбом:
- Премилосердый Боже, Отче, Сыне и Святый Душе, в Нераздельной Троице поклоняемый и славимый, призри благоутробно на раба Твово Ляксея, болезнию одержимаго, отпусти ему вся согрешения его, подай ему исцеление от болезни, возврати ему здравие и силы телесныя, подай ему долгоденственное и благоденственное житие, мирнае Твоя и премирнае блага, чтобы он вместе с нами приносил благодарные мольбы Тебе, Всещедрому Богу и Создателю моему.
Через некоторое время Алёшке стало очень жарко. Он начал сбрасывать с себя тулуп и рядно. Увидев это, бабка взяла стоящий возле печи веник и начала им охаживать больного приговаривая:
- Из-под камня чёрного, вызываю силу тёмную, силу тёмную, дело грешное, тоску, ломоту, смерти хворобу, с раба божия Ляксея сними на собаку пошли. Чёрт-сатана, копыта, рога, мне слуге своей помоги, замест Ляксея собаку сгуби, схорони, часы жизни ему назад возверни.
Через два дня Алёшка выздоровел. По ночам, когда он спал, приходил к Мамонихе Глеб, справлялся о здоровье брата.
Чтобы скоротать время Алёшка начал распрашивать Мамониху о житье-бытье. Сначала старуха отвечала неохотно, бурча, что-то себе под крючковатый нос. А потом вдруг рассказала ему страшную историю о том, как в прошлом году пристала к селу баржа, вывели военные на берег людей в кандалах, да и расстреляли всех. Потом снасильничали Тундринских баб и девок, перепились самогоном и уплыли в Сургут.
Алёшка задумался над словами старухи. В конфликте между белыми и красными, зачастую между ближайшими родственниками, Алёшка мысленно придерживался нейтралитета. С одной стороны Глеб – боевой офицер, придерживающийся монархистских взглядов. С другой, старший брат Борис, в студенческую бытность свою был сторонником народных свобод и сочувствовал социал-демократам. Отец же, Николай Александрович, всегда говорил, что каждый русский человек должен служить богу и отечеству. При этом он не запрещал читать детям любую литературу, коей, кроме выписываемых толстых журналов и газет, было предостаточно в домашней библиотеке Варенцовых.
Алёшку же с детства привлекали образы героев Фенимора Купера, Стивенсона, Джека Лондона. В душе он к 17 годам оставался неисправимым романтиком. Похоже, что мечты его начали приобретать практическое воплощение.
Неожиданно несколько дней шёл сильный дождь с ветром, разогнавшим хрупкий ещё лёд и открывшим водный путь по Оби. Полковник Кислов собрал офицеров:
- Господа. Вынужденное безделье кончилось. Завтра отплываем в Сургут. Вопросы?
Вопросов у присутствующих не было. После молебна в Тундринской церкви, построенной недавно в честь святого мученика Пантелеймона, все начали готовиться к завтрашнему походу. Ночью в избе местного кузнеца – бобыля Ермолая, при свете керосиновой лампы, ротмистр Канабеев и полковник Кислов вскрыли крышки двух больших деревянных ящиков.
- Хозяин нас не застукает? – спросил Николай Григорьевич.
- Нет. Ушёл он к полюбовнице своей до утра. Я проследил, - ответил Ефим Григорьевич и в свою очередь спросил:
- А денщик ваш Елисей?
- Дрыхнет после бани в предбаннике.
Показывая на коробочки с орденами в открытых ящиках, полковник сказал:
- Надо от этого избавляться. Есть идеи.
- Концы в воду, да и всё. Однако, по десятку орденов надо взять с собой. Мало-ли. Может ими придётся где-то рассчитаться.
- Согласен.
Укладывая коробочки в саквояж с личными вещами, Канабеев не удержался и ещё раз открыл одну из них, чтобы полюбоваться орденом.
В свете керосиновой лампы заиграла золотая окантовка малахитового креста и перекрещённые сабли на серебряной звезде украшенной хризолитами под крестом.
- Берём только первую степень, а то эти ленты в нашем климате превратятся в жалкие тряпочки, - произнёс Кислов.
После полуночи Глеб отправился к Мамонихе попрощаться с Алёшкой. Шёл сначала по направлению к церкви и берегу Оби, прислушиваясь и периодически останавливаясь, сливаясь с частоколами заборов. Один раз даже лёг на землю, и обернувшись назад, в свете пробивающейся сквозь облака желтеющей луны, увидел крадущийся за ним силуэт.
- Ну, что ж. От судьбы, как и от рулетки не уйдёшь, - подумал Глеб, резко встав за спиной прошедшего мимо него преследователя.
- Господин хорунжий, вы что-то ищите? Может помочь?
Зварыч, а это был он, от неожиданности немного растерялся, но тут же, чтобы не выказать смущения громко рассмеялся.
- Поручик, идите вы своей дорогой. Я просто решил прогуляться. А впрочем, удобное место и время для отложенного ранее действа. Оружие при вас?
- Вы предлагаете рулетку прямо сейчас?
- А зачем оттягивать. Завтра мы отчаливаем и вряд ли ещё раз в Тундринском появимся.
- Ну, хорошо. Чтобы не тянуть кота за хвост, предлагаю зарядить три патрона через один, - сказал Глеб, решительно доставая наган из кобуры.
- Поддерживаю, - ответил Зварыч, доставая из кармана монету.
По жребию первым стрелять выпало Глебу. Прокрутив барабан, он, приставив ствол к виску, нажал на спуск. Выстрела не было. Проделал те же действия и с таким же результатам хорунжий. Очередь стрелять Глебу. Закрыв глаза, он сделал очередную попытку, оказавшейся роковой. Трёхлинейный свинец сработал штатно, пробив стенку черепа, застряв в мозгах.
Днём к Мамонихе пришёл Семён Шевелёв и рассказал о ночном происшествии.
- Нет. Не может этого быть! – воскликнул Алёшка.
Осознав неизбежное, он замолк и в мыслях начал винить себя:
- Зря я не послушал матушку. Если бы не поехал, хотя бы сославшись больным, ничего бы не случилось. Ведь Глеб принял смерть из-за меня.
Его душили слёзы. В горле стоял комок. Чтобы никого не видеть Алёшка отвернулся к стене.
- Ты вот чё вьюнош. Военные собираются отплывать в Сургут. Как только пароход отчалит, сходи на могилку брата, царство ему небесного, а посля в церкву, исповедуйся нашему батюшке – отцу Хрисанфу. Вот и полегчат тебе, - стараясь облегчить переживания брата Глеба, - дал совет Шевелёв.
- Уйдите вы все, - с трудом, захлёбываясь слезами, произнёс Алёшка.
Ночью ему пришло решение. Слезами делу не поможешь. Надо во чтобы-то не стало найти Станислава Крушевецкого и досконально расспросить его, что же всё-таки случилось. Почему Глеб застрелился. Крушевецкий же не выдал его, когда увидел на корме парохода. Да и Глеб поддерживал с ним дружеские отношения. Наверняка Станислав что-то знает.
Вскоре ударили сильные морозы. Обь почти вся замёрзла за исключением устьев речек впадавших в неё. Болотистые берега ещё дышали, и отдавали влагу многочисленным ручейкам. Топились баньки, дым из труб которых поднимался вертикально вверх, предрекая вёдро. Кедровый лес, раскинувшийся по берегу озера Курьи, стоял в куржаке. Дышалось легко и свободно, особенно после долгих дней осенней непогоды.
Алёшка договорился о том, что как только к селу подойдёт первый обоз с рыбой и мехами с низовьев Оби, Семён Ильич поспособствует, чтобы обозники его взяли с собой. Алёшка в ожидании обоза по нескольку раз в день ходил на берег реки, высматривая появление того на горизонте.
Наконец, в начале декабря, сквозь снежную пелену, он разглядел на белой поверхности реки ряд движущихся точек. Вскоре стало слышно всхрапывание уставших лошадей, скрип снега под санными полозьями и голоса людей, увидавших на берегу церковь. Алёшка побежал к Мамонихе попрощаться.
- Прощайте и простите меня бабушка если доставил вам хлопоты.
- Ну, что-ты Ляксей. Бог тебе в помощь, сынок, - перекрестила Алёшку Мамониха, и вдруг, достав из какого-то потаённого угла, что-то завёрнутое в тряпочку, подала ему в руки. Развернув её, он увидел орден Глеба.
- Бабушка, это же плата за мое исцеление и за приют.
- Молчи, молчи, - вытирая уголком платка намокшие вдруг глаза, сказала Мамониха.
- Тебе это нужней сейчас будет. А мне уж недолго осталось. С собой туда это мне без надобности будет, - показав пальцем в тёмный низкий потолок, ответила она.
Алёшка, обнимая старуху, тоже не удержался от слёз.