Рейс 2. Сталинский социализм

Продолжение книги "От лучины до искинта"

После войны

      Понятно, что я не застал годы репрессий, время борьбы с "троцкизмом", но полагаю, что хотя Сталин и клялся именем Ленина, постоянно подчёркивал, что следует ленинским заветам, на самом деле резко свернул с ленинского пути. Ведь если бы Сталин предложил Ленину идею построения социализма в отдельно взятой стране, да ещё и в России, то это было бы расценено не иначе, как предательство интересов Мировой Революции, где России отводилась роль хвороста в общереволюционном костре.
      А Сталин именно такой социализм и строил, причём весьма успешно. Страна перед войной развивалась стремительными темпами, жизнь становилась всё лучше, в результате чего идеи социализма становились всё более популярными и всё более угрожали капиталистическому устройству мира.
      Война прервала такое развитие событий, но после неё Советский Союз не только не ослаб, а напротив в военном и техническом плане мощно укрепился и продолжил строить социализм.

      Мирная жизнь нахлынула бодро, активно, и всё вокруг стало стремительно меняться. Начали возвращаться с фронта мужчины, неся с собой радость, энергию и надежды. Люди старались поскорее забыть о страданиях, тяготах, лишениях. По радио зазвучали радостные песни мирных лет.
      Пожалуй, лучше всего эти перемены отражала необыкновенно популярная тогда песня "Хороши весной в саду цветочки", где был такой куплет:

                В нашей жизни всякое бывает -
                Налетает с тучами гроза.
                Туча уплывает,
                Ветер утихает,
                И опять синеют небеса.

    
     С продуктами становилось получше. Хоть и было голодновато, а всё же - не война! Приспосабливались. Рынок оживал, с него и кормились.
А нас, мальчишек, летом ещё и природа подкармливала. Наш сосед, дядя Ваня, хорошо знал съедобные растения и умел их искать. Он уводил нас в поле, в перелески, где мы ели траву-кислицу, дикий чеснок, толтые стебли "борщовок". Я думаю, что это дикий сельдерей. Во всяком случае, по внешнему виду точно похож.
      Как-то раз мы забрели на изрытое какими-то заросшими ямками поле. Дядя Ваня сказал, что это окопы ещё с гражданской войны. Здесь Чапаев с Колчаком воевал. Мы, конечно, фильм "Чапаев" наизусть знали. И легендарные Анка с Петькой у нас в школе побывали - рассказывали о тех временах. Поэтому мы бросились лазить по ямам, представляя себе, как это всё тут происходило.
     И вдруг в одной яме, в зарослях травы, в полутьме что-то сверкнуло. Я слез поглубже, раздвинул траву, и солнце осветило прямо-таки вспыхнувший пламенем цветок. Его крупные, закрученные вниз лепестки горели красно-оранжевым цветом. Подошёл дядя Ваня:
     - Эх, красота-то какая! "Царские кудри" этот цветок называется.  Даже губить его жалко, - вздохнул он.
     - Почему губить? - спросил я
     - Да ведь корень у него - чисто масло!
     Что делать - есть ведь хочется. Выкопали корень, похожий на головку чеснока. Дядя Ваня сказал, что надо ещё поискать: раз один нашли, значит они здесь растут. И действительно, нашли ещё, так что каждому досталось по нескольку долек. Были они маслянистые, душистые, необыкновенно вкусные.


Дядя Коля

      Однажды мы играли во дворе и вдруг остолбенели: с улицы во двор заезжал грузовик. Одно это заставило рты пооткрывать. Ведь автомашины мы видели лишь на платформах, новенькие - на фронт, покорёженные - с фронта. А по улицам только лошадиная тяга - телеги да сани. Но во двор въезжал даже не просто грузовик, а самый настоящий - глазам не верим - "Студебеккер"! Мы такие только разбитыми видели, лазали по ним не раз. Но чтобы ездил! Да ещё и вот здесь, во дворе!
      Возле нашей лестницы машина остановилась и из кабины спрыгнул мужчина в пилотке, в гимнастёрке, с медалями. Он неуверенно улыбнулся мне:
     - Шурка?
Я кивнул.
     - Ты чего? Не узнаёшь? Я ж дядя Коля. Кока я!
     Тут прибежала мать, стала обнимать его со слезами, а я никак не мог узнать в этом взрослом мужчине того моего Коку.
     Да, это приехал дядя Коля - живой-здоровый, даже ни одного ранения не получил, хоть и под бомбёжки много раз попадал, и под обстрелы, но вот всю войну прошёл от Сталинграда до Берлина, и даже дальше - до Эльбы. Вернее сказать не прошёл, а проехал, потому что был шофёром.
     Когда война в Германии кончилась, оттуда отправили эшелон с новенькими "Студебеккерами" на другую войну, с Японией - американцам помогать. А по пути оставляли кое-где машины, вместе с шофёрами - поднимать хозяйство. Одна машина предназначалось нашему городу, а Николай как раз отсюда на фронт уходил, сюда и вернулся. Повезло.
      С этого дня я всё свободное время проводил в кабине Коки. Машина была нарасхват, его гоняли по всему району, и я бывал с ним даже в дальних поездках.
     Тогда я впервые увидел русскую деревню и был потрясён её убожеством. Прочерневшие, покосившиеся дома, редко покрытые тёсом, а в основном под соломенными крышами, с которых кое-где даже и солома снята на прокорм скоту. Кругом грязь, нищета. "Студебеккер" выглядел здесь совершенно инородно, как пришелец с другой планеты. Правда, побуксовав под чертыхания Коки в грязи, обляпавшись ею до вершины кабинки, машина существенно приблизилась к местной цивилизации.
      В школе я стал важной персоной - не только одноклассники, но и ребята постарше искали моей дружбы, чтобы прокатиться в шикарной, мягкой трёхместной кабине "Студебеккера".
     Дядя Коля, благодаря своей военной профессии, многое повидал, был в Венгрии, в Австрии, в Чехословакии, всю Германию исколесил. Так что ему было, что рассказать про разные неведомые страны. На его рассказы собирался народ, рассаживались на нашей длинной лестнице и вокруг.
      - Ну ещё Венгрия так себе, - говорил он, - там бои были сильные, много чего было порушено, а вот Чехословакия, и особенно Австрия - это, по сравнению с нами, другой мир. Их, хитрованов, война, считай, не тронула, хоть они Гитлеру во всю, сказать культурно, пятки лизали. Но, правда, и нам не сопротивлялись - сдались, да и всё. Целенькими остались. Там и дороги, особенно в Австрии, только камень, бетон да асфальт. У нас-то во всём районе, а может и в области, ни одной такой нет. Все дома у них кирпичные, не только в городе, а везде. На крышах никакой тебе соломы - черепица красная, а то ещё и обливная, разноцветная, да фигурная. В Австрии такая чистота - плюнуть некуда. Грязи нигде, ищи - не найдёшь. Водопровод в каждом доме. И канализация.
      Про канализацию пришлось подробнее объяснять: не только дети, но и взрослые плохо представляли себе, что это такое.
      Слушали его рассказы, ахали, удивлялись, но не особо верили всему - слишком уж неправдоподобно. А когда рассказал, что на Эльбе встречался с американскими солдатами и там было много негров, а они все чёрные, всё тело, даже руки и ноги, то люди просто смеялись:
      - Небось, не мытые. Как вон наши паровозные кочегары после поездки. А в баньке его веничком хорошо отпарить, потом мочалкой оттереть - неужели не побелеет?

      С Николаем жизнь наша стала намного легче. В поезках он ухитрялся и подрабатывать понемногу: кого подвезти, кому привезти. Ему за это и дровец подбросят и из еды чего. Ну там картошки-моркошки, иногда сала, а то и курицу привезёт
      Но недолго длились эти благословенные времена. Однажды Николаю сказали, что повезут его с машиной куда-то на север, в Мурманск что ли. Машину, говорят, надо полностью привести в порядок, вымыть-вычистить, чтоб блестела.
      Поехал он. А когда вернулся - запил. В пьяном виде костерил американцев на чём свет стоит, да и нашим доставалось. Из его полусвязных выступлений вырисовывалась совершенно неправдоподобная картина:
      - В Мурманске все машины осмотрели, где чего подправить - подправили, даже инструментальные ящички до полного комплекта собрали - отвёртки там, плоскогубцы, гаечные ключи. А что потом было - это ж вспоминать страшно.
      Пришёл в порт американский корабль. Сказали, что машины надо вернуть американцам: это была их военная помощь, а раз война кончилась, то всё - верните дарёное. Жалко было, конечно, но ничего не попишешь, спасибо и за то, что помогли. А они, злодеи, загоняют машину под огромный пресс, и хрусть - в лепёшку.
      Мы было кинулись к ним, объясняем, как можем, что, мол, исправны они, на ходу все, ведь почти новые. А они только скалятся. Я хотел спросить хоть зеркальца снять, а ребята местные - чтоб хоть инструменты вернуть, ведь по всему Мурманску собирали, но майор какой-то подошёл: "Не унижайтесь, - говорит, - ребята. Пусть подавятся. Пошли отсюда". Повернулись мы, плюнули им под ноги и ушли, чтоб такую гнусность не видеть.
     Дали Николаю потрёпаный ЗИС-5. Но он всё злился:
     - На этой лайбе не я езжу, а она на мне. Она ж больше в ремонте, чем на ходу.
      Пил опять. Рассуждал пьяно:
      - Ну как же так? Ведь мы их победили, а живём как? Танки наши луше всех, нету ни у кого в мире таких танков. А машины? Позор, а не машины, Кончилась война, так делайте машины вместо танков. Неужели машину труднее сделать, чем танк?
      

Тяжёлый год

      В сорок шестом году снова подступило голодное время. Но нас опять выручал Кока. Его машина совсем развалилась, и он устроился работать на мельзавод. Вынести оттуда, конечно, ничего было нельзя. Даже карманы на одежде должны быть все зашиты. Но он быстро заметил хитрость работников. Сапожник дядя Петя вшил ему вставки в голенища сапог . В широкие голенища набивалось немного муки, дома Кока её вытрясал, мать прожаривала муку на железном листе, а потом пекла из неё хлеб.
      Когда говорят, что хлеб добывается в поте лица, я уж точно знаю, что в поте, и не только лица.
      Заводское начальство наверняка знало эти уловки, но смотрело на них сквозь пальцы: людям же надо что-то есть, а то и работать не  смогут.
      Однако же, не нравилась Николаю такая жизнь.Завербовался он куда-то и уехал. Как сложилась его судьба? Куда делся? Не знаю.

      Нам с матерью опять стало тяжело. К магазинам с ночи выстраивались длинные очереди. Мне приходилось стоять, вернее сидеть, в этих очередях с номером, написанном на ладони химическим карандашом. Я засыпал, а когда очередь двигалась, меня будили. Жуткий случай помню. В очереди, замерзший, полусонный, подхожу наконец к прилавку, лезу в карман - деньги там, а карточек нет. Потерял! Ужас охватил. Что будет? Без еды останемся! Как домой заявлюсь? Стою убитый. И верите ли - незнакомая женщина протягивает мне мои карточки.
    
      И вот думаю сейчас: да, безусловно, не желал бы я никому такого детства. И всё же. Пережитые трудности и закалили ведь - я привык переносить их, не впадать от них в уныние: никогда в жизни я не знал, что такое модная сейчас "депрессия". Приучился самостоятельно обустраивать свою жизнь, никакого труда не чурался. Но и подарки судьбы ценил и ценю, наслаждаюсь благами, может быть, и не такими уж существенными с точки зрения других людей.
      Сохранил на всю жизнь умеренность в питании и не потому, что специально себя ограничивал, а просто потому, что желудок с детства не был растянут, и я до сих пор никак не могу запихнуть в себя стандартную американскую порцию еды - мне её на два дня хватает. А когда увлёкся йогой, то спокойно переносил двухнедельные голодовки. Однако же и вкусную еду ценю по правилу: лучше меньше, но вкуснее.
      Насчёт здоровья наверное было бы оно лучше, если бы не детские недоедания. Но уж как есть. Во всяком случае, зубы у меня долго были крепкие, здоровые (уж не знаю - от овсянки что ли). Даже один молочный зуб до пятидесяти пяти лет сохранился. Зубы я в детстве не чистил - не было ни зубных щёток, ни пасты. Всё это стало продаваться только после войны, после сорок седьмого года. "Мойдодыр" тогда появился: красивая коробка с туалетными принадлежностями.
      Зато жвачку жевали. Нет, не эту химическую, которая сейчас из Америки пришла. Мы жевали натуральные жвачки, которые сами и варили. Черку - чёрную жвачку из берёзового сока и серку - жёлтую душистую жвачку из хвойной живицы.   
      А начал терять зубы из-за глупой советской веры в необыкновенную американскую медицину. Американский зубной врач при осмотре вдруг изумился:
      - Как? Вы не чистите зубы?
      - Что вы? Конечно чищу.
      - Нет, я не про обычную чистку щеткой. Я про глубокую чистку. Надо немедленно прочистить.
      Я про такое никогда не слыхал, серости своей застеснялся, и согласился. Решительная девица стала зверски орудовать у меня во рту - треск стоит, кровища хлещет, а она радуется:
      - Вот сколько камней у вас из-под дёсен вытащила!
      Не знаю, что она там вытащила, что туда втащила, только с того времени дёсны у меня стали кровоточить, зубы начали болеть и посыпались.
      После этого случая, а также после других столкновений с американской медициной, сложилось у меня убеждение, что цель её - не лечение, а сначала доведение здоровых людей до болезни, и только после этого - лечение, желательно как можно более продолжительное.
И действительно - зачем нужен я этому стоматологу со здоровыми зубами? Сделать их больными - вот тогда я ему надолго хороший доход обеспечу.
      Просто логически рассуждая: если доход врача зависит только от его пациентов, то заинтересован ли он в том, чтобы их вылечить, и они бы к нему больше  не ходили? Смешно спрашивать. И фармацевты: нужно ли им, чтобы больные выздоравливали и переставали покупать их лекарства? Спрашивать не менее смешно. Нет, граждане. Платной медицине жизненно необходимо, чтоб больных было больше и чтоб "лечение" и "лекарства" были как можно дороже.
      В Советском Союзе врач получал зарплату, которая от пациентов никак не зависела. Ему ни к чему, чтобы люди больше болели. Ему лучше бы вылечить этого болезного, чтоб исчез он с глаз долой и больше бы не увеличивал очередь у кабинета. А с другой стороны для советского врача было в общем-то без разницы, вылечит он больного или нет - зарплата никак не изменится.
      Как найти её - эту вожделенную золотую середину?!
   
      А что касается военных лет, то советское государство по мере сил заботилось о детском здоровьи. И в детском саду, и в детском доме, и в школе регулярно проводились медосмотры, делались прививки, давали рыбий жир и жёлтые кисло-сладкие шарики - витаминки.
      Ну и, видимо, главное для здоровья было то, что пища была хоть и скудной, но стопроцентно натуральной. Даже наш летний "подножный корм", травки там всякие, цветочки, ягоды, орехи, грибы - все были экологически абсолютно чистыми. Химия-то ведь ещё природу не загадила.


Новая жизнь

      Как-то всё же перезимовали, а с сорок седьмого года жизнь изменилась резко. Стало вдоволь хлеба. Отменили эти ненавистные продуктовые карточки (между прочим, раньше, чем в Англии). Потом была денежной реформа. Так и вижу: мы с друзьями делаем голубей из красных "тридцаток"  и пускаем их с нашей высокой лестницы - летали отлично, потому что банкноты большие и бумага крепкая, хорошо форму держит.
      
      Вот тогда только окончательно ушли в прошлое мрачные, тяжёлые, голодные и холодные военные годы.

      Удивительно, как стремительно стала улучшаться жизнь: в магазинах появились всякие продукты, даже деликатесы, а также разнообразные товары. Правда, люди покупали довольно ограниченный перечень продуктов - в основном муку, крупы, сахар, хлеб. На полках магазинов стояли рядами бутылки шампанского, пачки какао "Золотой ярлык", банки с камчатскими крабами. Появились сыры, шоколадные конфеты. Народ ничего этого особо-то не покупал: продукты непривычные да и дорогие.
       Моя мать получала хорошую зарплату - 100 рублей. Да ещё и мне, как сыну погибшего, полагалось пособие, что-то рублей двадцать. Это было вполне прилично - ведь основные зарплаты были тогда рублей 40 - 50. Так что мы могли себе позволить покупать иногда магазинные деликатесы. Даже красную икру покупали довольно часто, а иногда и чёрную. Тогда икра не была такой уж редкой и дорогой - в магазине её продавали на развес, в станционном буфете постоянно были бутерброды с икрой.
      Почему-то были в продаже американские продукты. Хорошо помню высокие консервные банки с дырчатыми круглешками ананасов и крупный мягкий сладкий чернослив, переложенный папиросной бумагой в низеньких деревянных ящичках, обклееных яркими рекламными картинками.
      Но в основном народ кормился с рынка, который расцвёл пышно. Мясо, птица, рыба, молочные продукты, овощи, грибы, разнообразные ягоды - всё появилось и всё было доступно. 
      Народ немного приоделся. Тротуар под нашими окнами стал местом прогулок. Девушки в цветастых платьях с высоко подложенными плечиками стучали каблучками под руку с военными, сверкавшими погонами и наградами.
 
      Но и война напоминала о себе жестоко: по тротуару несчастные безногие калеки  ездили на самодельных тележках. Не на тележках даже, а просто кусок доски с приделанными к нему подшибниками - что-то вроде современных "скейтов". Наш тротуар был единственным местом в городе, где они могли легко катиться, отталкиваясь от земли кусками деревяшек. Но на перекрёстках с переулками тротуар прерывался - здесь возникали проблемы. Если в сухую погоду, то ещё ничего - кое-как бедолага перебирался до следующего асфальтового отрезка. Но после дождя проехать на подшибниках по грязи было невозможно, оставалось ждать, когда двое сердобольных мужчин перенесут через непроезжую часть.
 
      Электрический свет был, но разрешалась только одна лампочка на одну комнату под потолком. Никаких настольных ламп или торшеров. Не было розеток и электроприборов. И вот удивительно - считалось неприличным выйти в неглаженной одежде. А ведь глажка была непростой процедурой. Тяжёлый чугунный утюг набивался тлеющими углями, им надо было размахивать, раздувая угли, пока утюг не нагреется, и в процессе глажки эту процедуру надо было постоянно повторять. Из отверстий в боках утюга мог вывалиться уголёк, и это была катастрофа: прожжёт дырку, а одежды мало, и ходить с дыркой или заплаткой было недопустимо.
     Вот ведь как: сейчас, когда погладить утюгом с программным управлением - раз плюнуть, одежду не гладят. Наоборот, специально шьют мятое и заплатки ставят, и дырки на одежде специально делают. Мода!

      В кино хлынули "трофейные"  американские фильмы. Там на экране джентельмены в цилиндрах и дамы в вечерних нарядах артистично изображали любовные страсти. Мы, мальчишки, были к этим фильмам равнодушны, но взрослых (особенно женщин) они    очаровывали, помогая уйти от тяжёлой реальности в грёзы, придуманные Голливудом.


Москва

      Летом сорок восьмого года я впервые поехал на пассажирском поезде далеко за пределы своего города. Вообще-то железнодорожная станция была для нас - родной дом. На товарняках в пределах станции мы катались постоянно, когда составы перегоняли с одного пути на другой. Марки паровозов знали великолепно. На "овечках" - стареньких маневровых паровозах марки ОВ - работали добрые дедушки, которые брали нас в кабину, катали на поворотном круге и даже давали погудеть. Но по-настоящему поехать в пассажирском вагоне, на поезде, который тянет мощный "ФД" ("Феликс Дзержинский"), поехать в Москву, а дальше на Кавказ - это было, безусловно, невероятное событие не только для меня, но и для всего нашего двора: никто из наших знакомых не бывал в Москве, а тем более на каком-то неведомом Кавказе.
      Детский дом в нашем городке административно относился к железной дороге, поэтому его сотрудники считались железнодорожниками. А это давало право на некоторые привилегии, среди которых - бесплатный билет на семью один раз в год в любое место страны. И мы с матерью такой привилегией как раз и воспользовались.
      Понятно, что путешествие это запомнилось живо, красочно, ярко. Я в деталях описал его в своей книге "Ты - Америка, я - Россия" в главе "Казачья шашка".  Так что повторяться не буду. Но на обратном пути домой остановлюсь подробнее, потому что путь этот затянулся на целый год.
      В Москве жила семья моего дяди по отцу, Григория Петровича Журавлёва. Из четверых сыновей моего деда, Петра Илларионовича Журавлёва, в живых остался только Григорий. Младший сын, Василий Петрович, работал проводником-альпинистом и погиб ещё до войны на Эльбрусе, провалившись в ледовую трещину. Второй сын, мой отец, Павел Петрович, погиб на фронте, старший сын Александр Петрович всю войну прошёл, домой вернулся, и здесь его грабители (зверьё такое!) убили.
      А Григорий тоже все годы воевал, был шофёром. Этой специальностью он овладел задолго до войны.  Ещё и с басмачами в Средней Азии сталкивался. Рассказывал, как однажды в колонне грузовиков отвезли они какие-то грузы и уже возвращались порожняком через пустыню, как вдруг заметили на дальних барханах конный отряд басмачей. Оружия у водителей не было, обороняться нечем, бросили они машины, разбежались, попрятались за барханы, за саксауловые кусты. Басмачи подскакали, обыскали кузова, разозлились, что ничего нет, и хотят машины испортить, но не знают, как. В сердцах повыбивали они кнутовищами фары, решив, что машина слепой поехать не сможет, да и ускакали восвояси. Бывалые шофёры знали, что так и будет. Не в первый раз. Посмеялись, сели за баранки и благополучно вернулись.
      В те времена профессия шофёра была редкостной, почётной и уважаемой. Так что, когда грянула война, Григорий - классный водитель с большим стажем и опытом - оказался ценным специалистом, а потому возил на чёрной командирской "Эмке" разных начальников.
      Конечно там, на смоленском направлении, в разгромах, котлах, окружениях всем доставалось - и солдатам и генералам. Ему тоже немало хлебнуть пришлось, в разные попадал передряги, несколько машин под бомбами да обстрелами потерял, но видно опыт помогал, да и везение, конечно, - остался жив-здоров, небольшой контузией отделался. А после войны оценили его мастерство и опыт - взяли его водителем аж в Кремлёвский гараж!

      Жил он с женой и двумя детьми хоть и в одной комнате коммуналки, хоть и в полуподвальном этаже, но зато в шикарном доме в самом центре - в Земледельческом переулке, считай на Садовом кольце между Крымским мостом и Смоленской площадью. Места знаменитые: рядом усадьба Льва Толстого, комплекс внушительных зданий военной Академии им. Фрунзе, и самый высокий жилой дом в Москве!
      Сейчас даже трудно поверить, но это действительно так: в то время сталинских высоток ещё не было, и Москва была низкоэтажной - самое большее 6-7 этажей, а тут, в Земледельческом переулке возвышался десятиэтажный (!) домина. Причём, удивительно, что это была не современная постройка, а дом ещё дореволюционных времён. Построен из красного фигурного кирпича затейливой кладки в стиле русского классицизма Х1Х века.

       Как-то недавно мы с Тамарой оказались в тех местах,  я вспомнил про этот дом и хотел показать ей эту знаменитость. Бродили, бродили в конце переулка - нет его. Неужели, думаю, снесли? Ведь такой был крепкий, красивый, высокий. Потом пригляделся - да вот же он стоит. Низенький, старенький, с маленькими окошечками. Совсем просел среди модерных высоких конструктивных зданий, сверкающих стеклом и металлом. Зато появилось в нём антикварное очарование, и стал он как старинная резная шкатулка в модерном интерьере.
 
      Переживая гибель братьев, Григорий хотел как-то помочь нам и предложил моей матери попытаться найти работу в Москве, а пока пожить у них. Как удивительно люди тогда старались помогать друг другу, а уж родственники - особенно. Ведь они сами жили вчетвером в одной небольшой комнате метров, пожалуй, двадцать пять, и ещё нас двоих пригласить!
      Дом, в котором помещалась квартира был очень добротным, думаю, ещё царских времён. Полуподвал изначально был, видимо, хозяйственным помещением, но потом переделан под жилое. По тем временам это жильё было несомненно завидным. Во-первых - центр, до Кремля пешком недалеко. Во-вторых - в коммуналке всего две квартиры, что для Москвы большая удача. В-третьих - все удобства, которые я видел впервые в жизни: водопровод, канализация, большая ванная комната с душем и огромной ванной и даже (вообще уж фантастика) телефон! Правда, общий на общей кухне, но всё же. Кухня эта, кстати, была больше любой из комнат. Меня, было, хотели пристроить там спать, но соседи возражали. Так что на ночь наша комната превращалась в одну большую кровать - свободного места не оставалось.
      Вдобавок ко всему, прямо посреди нашей комнаты был люк в довольно просторный подвал. Туда был проведён свет, хранились разные домашние вещи и даже был стол, за которым мы, мальчишки, иногда делали уроки.
      Тогда профессия учителя ещё ценилась, мать нашла работу в школе и стала пытаться снять комнату для жилья. Вот это оказалось проблемой чрезвычайной сложности. Меня тоже определили в школу, в пятый класс, и я в обществе своих двоюродных братьев начал осваиваться в столице.

      Москва, особенно в центре, где мне посчастливилось жить, производила ошеломляющее впечатление: красивый, чистый, просторный, зеленый город. Фантастические подземные дворцы метро с самодвижущимися лестницами - редкостные мраморы и граниты, бронза, люстры, скульптуры, панно - потрясающе! Это и сейчас поражает: ведь построено было ещё до войны. Как такое было возможно в стране, которая только что была почти полностью разрушена революцией и гражданской войной?
      А у меня был ещё и личный мотив для восхищения чудесами метро: мой отец какое-то время работал в "Метрострое", так что была в этом грандиозном творении и частица его труда.

      Красную площадь и Кремль я, конечно, видел на разных картинах, открытках, фотографиях. Там это было красиво. Но "вживую" башни и стены Кремля, собор Василия Блаженного произвели впечатление не столько красотой, сколько ощутимой основательностью, фундаментальностью, некоей вневременностью, будто это и не построено людьми, а выросло из мощных каменных корней.
      Разумеется, я не мог тогда это впечатление осознать, но каждый раз, когда я бываю на Красной площади, у меня возникает это детское ощущение. Даже стилистический диссонанс Мавзолея этого ощущения не портит. Ещё тогда, в детские годы, попав впервые на Красную площадь, я как-то не сразу обратил внимание на Мавзолей. На фотографиях он казался больше и заметнее, может быть потому, что всегда оказывается ближе к объективу, а в реальности он сильно приглушён явственной мощью Кремля.
      В Мавзолей Ленина нас водили всем классом на экскурсию, которая мне не понравилась. Я вообще не люблю смотреть на мертвецов и ходить на похороны. Подкрашенно-восковой вид мёртвого маленького старичка был мне неприятен и навсегда заменил в моём сознании плакатный образ могучего вождя.

      Московские магазины поразили и мою мать и меня неслыханным изобилием. За продуктами мы ходили в "Смоленку" - знаменитый гастроном на Смоленской площади, который ещё Булгаков в "Мастере и Маргарите" живописно изобразил. Там в мясном отделе висели копчёные окорока, лежали  невиданные колбасы (были даже такие, где на срезе образовывались квадратики, кольца, цветочки из разных оттенков мяса и сала), и совсем уж потрясло - висели неощипанные тетерева, куропатки и рябчики. Рыбный отдел, сыры, фрукты - всё свежайшее, красиво уложенное. А про выпечку и кондитерские изделия и говорить нечего - тут уж фантазия кулинаров разгулялась! И весь магазин чистый, сверкающий, продавщицы улыбчивые в крахмальных передничках и кружевных шапочках-кокошничках. А ведь война-то всего три года, как кончилась!

      Попал я в тот гастроном в какой-то из "лихих девяностых" - глазам своим не поверил: пустые прилавки, грязь, ободранность. Да что же это за помутнение с народом произошло? Что натворили?

      Григорий Петрович возил какого-то большого начальника на шикарной правительственной машине "ЗИС-110". Иногда он приезжал на обед домой, ставил машину под своим единственным окном, а мы, братаны, её охраняли от всегда собирающихся любопытных, покрикивая хозяйственно:
      - Смотреть - смотри, а руками не трожь!
      После обеда дядя Гриша, к зависти собравшихся, вёз нас до гаража под Крымским мостом. А бывало, сажал в машину и женщин - мою мать и свою жену. Тогда он делал небольшой крюк, чтобы побольше проехать по Садовому кольцу, полюбоваться красивой Москвой. Женщины, помню, ахали, рассматривая шикарную внутренюю отделку машины.
     Мы и пешком часто всей семьёй по Садовому кольцу прогуливались. Да, да, тогда улицы были для людей, а не для машин, которых было ещё очень мало. Так что люди одевались во всё лучшее и гуляли по улицам. Сейчас-то только несколько маленьких улиц для прогулок у машин отвоевали.

      Дядя Гриша был человеком оптимистичным, доброжелательным, весёлым. Я никогда не видел его злым. Он не пил и не курил, что для фронтовика было большой редкостью. Работал он много. Как нам объяснял: "У меня ненормированный рабочий день". Поэтому с нами, мальчишками, бывал редко, но старался всегда дать какие-нибудь полезные жизненные советы. Некоторые помню до сих пор. Например, такой:
      - Никогда ничего не запоминай без смысла. Вот наш телефон Г5-13-26. Вложи смысл - и никогда не забудешь: Григорий 5, чёртова дюжина дважды. И правда - ведь до сих пор помню, хотя и номера такого давно нет.
      Одно нравоучение он продемонстрировал нам в действии. На старой станции метро "Комсомольская" показал на густую толпу, текущую по центральному залу:
      - Вот смотрите, что такое стадное чувство. Здесь всё забито, не протолкнуться, а вот с двух сторон чуть повыше галлереи - там ни единой души. Пошли туда, не будем баранами, там пройдём спокойно, не толкаясь.
      Этому мудрому совету я старался всю жизнь следовать - в толпу не лез, локтями не работал, искал свою галлерею.

      В общем, жизнь моя московская была активной, интересной, радостной даже. Кстати, в школе я, мальчишка из глухой провинции, оказался по всем предметам не слабее столичных ребят, а по русскому языку и литературе меня даже в пример ставили. Конечно, столица сама по себе давала человеку больший кругозор, больший поток разнообразной информации. В провинции не было таких библиотек, таких театров и концертных залов, и я чувствовал, что мои московские одноклассники "нахватаннее",  разностороннее меня. Но это как-то быстро сгладилось.
      Пожалуй, одно из главных достижений советской системы образования - единые учебные планы и единые учебники для всей страны. В каком бы глухом уголке ни была школа, в ней давались те же самые знания, что и в лучшей столичной.

      Теперь говорят, что в Советском Союзе образование всех стригло под одну гребёнку, а ведь дети, мол, личности, и каждый должен развиваться в соответствии со своими особыми наклонностями. Глупость такого утверждения очевидна: ребёнок ещё не личность, ему только предстоит стать личностью под руководством взрослых. Без них он не только личностью, но и человеком не станет, он останется на уровне животного. Чтобы стать личностью, ребёнок должен сперва перенять накопленный опыт и накопленные знания у взрослых, и успешное овладение опытом и знаниями должны обеспечить ему родители, учителя, общество. Человечество накопило огромный объём разнообразной информации, и задача школы - дать ученику систематизированные базисные основы знаний, опираясь на которые он сможет дальше самостоятельно постигать иные области информации и, возможно, добавить новые её аспекты, т.е. стать действительно личностью.
      Такие базисные знания не могут быть слишком разными в рамках единой культуры, единой цивилизации. Разумеется, образованный, культурный человек должен овладеть общими знаниями в области математики, физики, химии и других областей точной науки. С гуманитарными знаниями сложнее. Но и здесь проверенные временем, "отстоявшиеся" знания в области истории или литературы должны быть сходными хотя бы на уровне фактического материала.
      Да ведь и при любом единообразии школьных программ остаётся ещё и влияние родителей, учителей, окружения. Так что ни о каком "оболванивании" советской школой не может быть и речи - разнообразие мнений в советском обществе было нисколько не меньшим, чем в капиталистическом, а может быть, даже большим. Это выражалось и в широчайшей популярности и разнообразии анекдотов, в существовании развитой "подпольной" литературы, в "кухонном" критиканстве, в критическом отношении к средствам массовой информации.
 
      Во всяком случае, в Америке меня поражала сила влияния на людей телевидения и кино -  американцы в массе своей совершенно не способны критически оценивать выливаемую на них информацию, слепо верят даже очевидной лжи, причём, сегодня одной, а завтра прямо противоположной. Технологии затупления мозгов этому способствуют: постоянно вбрасываются новые кричащие сенсации, так что человек просто не успевает их осмыслить, просто глотает, как тот подвешенный в мешке гусь, которому засовывают в глотку орех за орехом, чтоб побольше разжирел.

      Возвращаясь к советской школе в столице и в провинции, скажу, что возможно в целом учителя в крупных городах были более подготовленными, но всё же не во всех случаях мастерство городских учителей было выше. Например, нашего провинциального учителя математики (в книге "Ты - Америка, я - Россия" это Радикал) я даже сравнивать не могу с той математичкой, у которой учился в Москве - настолько выше было его профессиональное и педагогическое мастерство. Да и вообще мне показалось, что в тихой провинции учителя ближе к ученикам, уделяют им больше внимания, чем в суетном большом городе.

      В той московской школе я неожиданно оказался экспертом по отношениям с девочками. Дело в том, что тогда в Москве было раздельное обучения, и наша школа была, понятно, мужская. А в провиции не было возможности создавать разные школы, там мальчики и девочки учились вместе. Осознав этот пикантный для них факт, московские мальчишки с непонятным мне любопытством выспрашивали меня о разных аспектах взаимоотношений с девочками.
      - И за партами вместе сидите?
      - Если с девчонкой посадят, это позор, - объяснял я. - Это если плохо себя ведёшь, то тебя на исправление.
      - Во, смех! - удивлялись москвичи. - А на переменках вместе играете?
      - Чего это мы будем с девчонками играть? - солидно объяснял я. - Они там в свои классики прыгают, со скакалками, а мы мяч гоняем. Нет, ну когда что-то вместе, так вместе. В хоре поём или там концерт какой готовим, пьесу на сцене представляем.
      - А дерётесь?
      - Ага, подерёшься. Они все плаксы да ябеды, всё время возле учительницы крутятся.
      - А у вас в классе красивые девчонки есть?
      - Ну, есть, - тут я смущался.
      - Какие они, красивые-то?
      - Да ладно вам, - отмахивался я. - У вас вот мне больше нравится, без девчонок этих.

      Однако через некоторое время стал я замечать, что как-то однообразно всё в классе, скучновато. И когда нам объявили, что мы пойдём на вечер встречи с пятым классом в женскую школу, я, как и весь класс, ждал этой встречи. Тем более, что в пятом классе мальчиков уже не стригли наголо, как в начальной школе, а разрешали заводить причёски. Тётя Маша, жена дяди Гриши, работала парикмахером, и она сделала мне первую в моей жизни, причёску "полубокс": сзади почти наголо, а спереди небольшая чёлочка.
      На вечер шли в возбуждении, приодетые, умытые, аккуратно причёсанные. Увидев девочек, стушевались, зажались, не зная, что делать. Я старался с бывалым видом ходить гоголем, но к своему собственному удивлению,  тоже застеснялся.
      Тут учителя организовали обучение вальсу. Мы должны были подходить к девочкам, приглашать их на танец, а они должны были учить нас танцевать. Сначала получалось плохо, но как-то всё-таки затея продвигалась. А у меня произошла неловкость. Девочка, которую я пригласил танцевать, почему-то взяла меня не за руку, а за обшлаг рукава. Я похолодел от страха, что не вымыл руки. Потом вспомнил, что даже душ принял, и мама проверила и руки, и шею, и уши.
      Теперь-то я понимаю, что девочка сама смертельно смущалась, и это я должен был взять её за руку. А тогда я так и путался я в этих вальсовых па с красными от стыда ушами, не сообразив, как исправить ситуацию. Но потом, правда, с помощью учителей всё наладилось, было интересно, весело, и надолго хватило впечатлений. Я тогда впервые подумал, что с девчонками всё же лучше.


Братья

      Первая жена дяди Гриши умерла совсем молодой, что он долго и горько переживал. Но растить маленького сына, Женю, не мог в одиночку, пришлось снова жениться. У новой жены, Марии, от первого брака тоже был сын, Володя, на пару лет младше Жени. Это и были мои единственные двоюродные братья, которых я тогда знал. На Кавказе был ещё один мой двоюродный брат - Михаил, но он был уже совсем взрослым, и я называл его дядей Мишей.
      А с Женей и Володей я общался много и часто, не только в этот мой школьный московский год, но и в течение многих последующих лет. Они были сводными братьями, и хотя с малых лет росли в одной семье, оставались людьми совершенно разными.
      Евгений рос серьёзным, целеустремлённы. Был аккуратен, вежлив, очень старательно учился. Он закончил Московский институт нефти и газа (в просторечии "Керосинка"), стал специалистом высокого класса, доктором наук, профессором, внёс большой вклад в развитие нефтегазовой отрасли Советского Союза, долго работал в Алжире, помогая правильно поставить дело и там. И семья у него хорошая, двоих сыновей вырастил, тоже получили образование, стали специалистами.

      Очевидно, что Россия смогла в двадцать первом веке оправиться от саморазрушения "лихих девяностых" во многом благодаря мощной советской нефтегазовой структуре: когда резко скакнули вверх цены на нефть и газ, Россия была готова к добыче и транспортировке больших объёмов этого сырья, что и дало возможность в той критической ситуации получить достаточные средства для сохранения и развития страны.
      Получается, что в современном благополучии России есть весомая доля и моего двоюродного брата, Евгения Григорьевича Журавлёва. Другое дело,  что за это ему от современной России досталась только скудная пенсия, а несметные богатства от нефтяных сокровищь огребли те, кто к освоению тех сокровищ никакого отношения не имел.

      Женя старше меня на три года, а в детском возрасте такая разница очень существенна. Поэтому отношения с ним у меня были всё же менее тесными, чем с Володей, моим почти одногодком. Это был не лучший вариант. Дело в том, что Вовка был прямой противоположностью Евгению. Если Евгений - человек советский, социалистический, жил  трудом нужным обществу, то Владимир - капиталист по характеру: оттянуть на себя побольше, где-то словчить, где-то прихватить без особого труда. Его родной отец был латышом, и первые детские годы Володя прожил в Риге. Неужели это обстоятельство могло так сформировать его характер? И дальнешая жизнь в трудовой семье не смогла ничего изменить? Или социалистическая и капиталистическая ориентация в поведении заложена уже в генах? Не знаю.

      Стержень социализма - идея общественной справедливости. Человек в этом обществе рассматривает себя (вместе с другими членами общества) как источник благосостояния общества. И в этой модели общество как бы даёт задание всем его членам на тот труд, который в данное время обществу необходим. И результаты совместного труда должны распределяться в обществе "по справедливости".
      Стержень капитализма - идея законности. Здесь человек рассматривает общество как источник своего благосостояния, и волен находить себе такое занятие, которое даст ему законную возможность получить от общества как можно больше благ.
       Если в Советском Союзе некий чиновник законно получал какие-то слишком большие привилегии, то люди считали это несправедливым, на чём умело сыграли разрушители страны, искусно раздув проблему "партийных привилегий".
     А если Сорос ловко "кидает" банки, огребая миллиарды, то никто не считает это несправедливым, поскольку это законно. Даже английская королева похвасталась как-то на телевидении, что удачно прикупила акции, которые резко выросли в цене, она их продала, заработав пару миллиончиков, после чего акции упали. То есть, она спекульнула акциями, по сути дела "пощипав" карманы своих подданнах. Однако любовь подданных от этого не ослабела - ведь она закона не нарушила.

      Жизнь и судьба моих двоюродных братьев очень для меня наглядно продемострировала эти разные формы существования общества. Когда Женька сидел в подвале, корпя над уроками, мы с Вовкой и другими хулиганистыми мальчишками носились по окрестностям, ища приключений.
      Сейчас и представить себе подобное нельзя: в огромном мегаполисе мы бегали сами по себе, без контроля взрослых и никто нас не воровал, ни о каких педофилах никто никогда не слышал. Родители и не думали о нас волноваться, знали, что мы в полной безопасности. Можете вообразить такое в Нью-Йорке?

      Вовка держал в комнате аквариум с рыбками (опять влияние прибалтийских генов?) и таскал нашу ватагу в котлован, который вырыли перед войной для строительства грандиозного Дворца Советов, но потом котлован был заброшен, огорожен забором, постепенно заполнился водой и превратился в болотное лягушачье царство, хотя станция метро ещё долго так и называлась "Дворец Советов". Там мы гоняли лягушек, ловили в грязной воде дафний и маленьких извивающихся красных червячков, комариных предшественников. Вовка не только кормил этой живностью своих рыбок, но и продавал живой корм возле магазина "Природа" на Арбате. Потом наловчился и рыбок разводить да продавать.
      Когда пошла мода на американский джаз, правительство сдуру стало с этой модой бороться. Шустрые ребята быстро наладили производство патефонных пластинок на рентгеновских плёнках. Милиция продавцов таких пластинок гоняла, могли даже и наказать за это. Из-за опасного характера пластинок, на которых видны были напросвет кости, их так и называли: "джаз на костях".
      Вовка и этим "бизнесом" овладел. А позже, когда были популярны гипсовые статуэтки, он купил формы, сам лил их всё в том же подвале и шнырял в толпе гуляющих приговаривая негромко: "Статуэчки, купидон, Венера, нимфы". У него всегда водились денжонки. Повзрослев, он стал курить, потом выпивать, безобразно растолстел и рано умер.
      По капиталлистическим понятиям Вовка был предпринимателем. Казалось бы - что здесь плохого: ведь он удовлетворял запросы людей на рыбок, на музыку, на статуэточки. Однако это были занятия, не востребованные в данное время обществом. Оно, общество, считало, что Вовка должен учиться, чтобы в дальнейшем выполнять работу, порученную ему обществом, как его сводный брат Женя.

      Понятно: теория теорией, а на практике основной массе общества нужны и рыбки, и статуэточки, и казино, и проститутки, и порнофильмы, не говоря уж о порно, так сказать, литературе. Капитализм всё это и много чего ещё законно обеспечивает, потому-то этот крайне несправедливый, жульнический строй оказывается для обывателя всё же более привлекательным, чем строй советский с его стремлением устроить жизнь более справедливо, более разумно, вести людей от низменных, животных интересов и страстей к более высоким человеческим идеалам.
      Что ж, приходится признать, что вовкины жизненные идеалы победили и сейчас расцветают в России пышным цветом. А китайцы вот сумели как-то найти баланс между идеалами и статуэточками. Надолго ли?
 

Домой

      В Москве и у матери с работой, и у меня с учёбой всё сложилось нормально, но вот с жильём возникли большие сложности. Снять квартиру  вообще нереально, даже комнату в коммуналке. И найти нелегко и стоило это неподъёмно. Кое-как удалось снять "угол", т.е. жильё вместе с хозяйкой, которая оказалась сварливой, занудной грымзой. И даже на этот "угол" почти все деньги уходили. Так что зиму как-то перемучались, а летом решили возвращаться к себе домой.
      Мне, кстати, зима в большом городе совсем не понравилась. Ну что это такое - на лыжах покататься, так надо ехать куда-то на метро. На коньках это вообще смех - на катке за билет плати, а там ещё переодевайся-переобувайся. За всю зиму только несколько раз и удалось лыжи да коньки надеть.

      Когда уезжали из Москвы, произошёл один любопытный случай. Хотя билет у нас был, но нужны были ещё и места в вагоне, так называемая "плацкарта". И получить места оказалось совсем не просто. Тогда ведь не было предварительного заказа билетов, нужно было стоять в очереди на вокзале и пытаться получить места на любой поезд нужного направления. Поездов в нашу сторону шло много (это ж транссибирская магистраль), но и желающих ехать набилось полный огромный Казанский вокзал. Мы несколько затянули с отъездом - хотели подольше побыть в Москве, а потому и попали в самый пик, к началу учебного года.
      Стояние в очередях к цели нас никак не приближало, и мать решила, что когда-то должны же эти очереди иссякнуть: мы, мол, подождём, пойдём в ресторан пообедать, народ тем временем разъедется, и мы спокойно получим свои плацкарты.
      Я ещё никогда не бывал в ресторане, а потому от такого решения был в восторге. Ресторан поразил своими размерами, красотой и богатством убранства. Невиданные хрустальные люстры, картины, лепнина, бронза, мраморы, белоснежные скатерти, оркестр на  эстраде.
      В меню мать старалась выбрать что-нибудь оригинальное. Заказала консоме с профитролями и бифстроганов. Пока официант в красивой униформе брал заказ, к столику подошли двое мужчин:
      - Во, как раз заказ берут. У вас свободно?
      - Пожалуйста, - ответила мать.
      И они уселись к нам, хотя свободных столиков было полно.
 
      Удивительная эта манера ресторанного поведения, совершенно невозможная на Западе, сохранилась до самого распада Союза. Ну, если ещё у столика стоял официант, то понятно, что новичкам хотелось побыстрее к заказу присоединиться, а то сядешь отдельно, и жди потом, когда к тебе подойдут. Но и без официанта подходят:
      - У вас свободно? Заказ взяли?
      Было ещё и явное желание пообщаться, поговорить, а то чего же отдельно сидеть - скучно. Иногда такая бесцеремонность действительно оживляла застолье, но и надоедливостью порой раздражала. Правда, всё же было у людей понимание: если молодая пара сидела, то к ним старались не подсаживаться, разве уж совсем не было свободных мест.

      Наши одностольники, слушая заказ, сразу же включились:
      - А чо это - косоме? А этот беструганой, неструганый сколько стоит? Ох ты, неструганый, а дорогой. Не, нам борща да котлеты. Ну и пивка, конечно.
      Вернувшись после обеда к кассам, мы с удивлением обнаружили, что очереди стали ещё длиннее. Стало понятно, что никакой надежды успеть к первому сентября у нас нет. Мать от отчаяния осенила идея:
      - Здесь к кассам не подойти. Но кассиры как-то туда заходят. Значит, где-то сзади есть двери. Пошли искать.
     Действительно, после плутаний обнаружили длинный коридор с дверями к кассам.
      - Давай, иди в какую-нибудь кассу, попроси места, скажи - в школу опаздываешь. Иди, иди.
      Я ткнулся в какую-то дверь, но это оказалась не касса, а комната, где сидели за столами несколько молодых женщин. Я изложил свою просьбу. Одна, улыбаясь, сказала:
      - Надо ждать.
      - Да не могу я ждать. В школу ведь опаздаю.
Она засмеялась, потом протянула мне конверт:
      - Иди, напиши свой адрес и приходи.
Мать сказала:
      - Ну конечно, должны же они знать, куда мы едем.
Написали адрес, я вернулся в ту комнату, там опять посмеялись, но что удивительно - вожделенные плацкарты мне оформили. И только потом более практичные люди объяснили, что та женщина мне сказала "Надо ж дать", и в конверт нужно было не адрес положить, а деньги.

      Не стоило бы об этом рассказывать, но вот сейчас слышишь: "При Сталине порядок был, не было такой коррупции и взяток". Всё было и всё будет при любом правителе и любом строе.  И при Сталине тоже, как я и сам убедился, взятки были.
      Однако, социализм всё же не даёт здесь таких возможностей, как капитализм. Социализм никакие виды коррупции, ростовщичества и взяток не считал законными. Напротив, старался с ними бороться, иногда даже и очень жестокими мерами. И срок за такие дела можно было схлопотать, а "в особо крупных" - так и "вышку".
      Капитализм весь построен на коррупции, взятках, "откатах" и жульничестве, и не только со всем этим не собирается бороться, но и законом всё это охраняет. Вот, скажем, на выборы любого уровня, до президентских, кандидаты совершенно законно собирают деньги. Это что - не взятки? Ведь "жертвователи" не за красивые речи миллионы преподносят, они знают - отблагодарит их будущий губернатор или там президент за их щедрость. А так называемое "лоббирование интересов" (тоже законное) - это что? Не коррупция? Да что говорить: спекуляции, ростовщичество - финансовые основы капитализма. Но всё по-закону.

      Ну да ладно, домой мы в конце-концов приехали. Там нас встречали, как каких-то знаменитых путешественников: собирались послушать рассказы о Кавказе, о Москве, ахали, охали, не всему, похоже, верили. Рассматривали привезённые мной диковинные вещи: кукурузный початок, черепаший панцирь, зелёные грецкие орехи.
      В школе дали задание целую стенгазету сделать, с рисунками, описаниями, картинками из журналов. Мне это было интересно, я постарался и (с помощью матери, конечно) соорудил большую стенгазету, которую все, даже учителя, читали, а потом на разных выставках показывали. Так я и стал выпускать стенгазеты все оставшиеся пять школьных лет.


Беззаботное детство    

      Шло беззаботное, весёлое, свободное мальчишеское детство.
      Зимой - лыжи, коньки, хоккей. Зимы там, в отрогах Урала, снежные. Как-то в самом популярном тогда советском журнале "Огонёк" была  про наш городок статья под названием "Есть такой город - Абдулино". Начиналась она фоторгафией: электромонтёр идёт по сугробам и широкой деревянной лопатой очищает от снега провода на телеграфных столбах. Представляете: шестиметровые телеграфные столбы полностью засыпаны снегом!
      Железнодорожные составы ходили в снеговых тоннелях, которые пробивались специальными паровозами-снегоочистителями. У них спереди или широкий конусный нож, отбрасывающий снег по сторонам, или, если снега насыпет выше паровоза, впереди вращается огромный нож-вентилятор.
      Дорога под окнами нашего дома за зиму поднималась всё выше. Ведь машин было мало, дорогу никто не расчищал, ездили в основном на лошадях с санями, снег на дороге укатывался, утрамбовывался, и дорога, постепенно поднимаясь, оказывалась на уровне нашего второго этажа. А окна и двери первого этажа приходилось откапывать от снега.
Нам-то, мальчишкам, сугробы были в радость - прыгали в снег с крыш, строили из блоков слежавшегося снега крепости, рыли траншеи и туннели, устраивали жаркие бои снежками.
      Конечно, зимние дни коротки, да и не пробудешь на улице долго при сильных морозах. Часто бывало и за сорок, а уж 25-30 градусов месяцами держалось.

      Зато летом целыми долгими днями на улице - речка, рыбалка, футбол, волейбол, турник, велосипед. Всё это - на собственной мальчишеской самоорганизации. И ведь всё получалось! И плавать учились сами, и на турнике "солнышко" крутить, на коньках, на великах кренделя выписывать.
      Хоть и не было у нас ни велосипедных шлемов, ни щитков, ни наколенников-нарукавников, всё же и для меня и для моих друзей как-то обходилось без серьёзных травм. Ну а ссадины, синяки да шишки были обычным делом. Особого внимания на них не обращали, и к врачам, понятно, не бегали. В случае чего сами лечились. Ранки замазывали пеплом от костра, разведённом на слюне, нарывы - подорожником.
      С медицинской точки зрения это, безусловно, неправильно, но с другой стороны - закаляли нас они, наши боевые раны. Приучались мы не бояться крови, терпеть боль. Матерям не жаловались, наоборот - скрывали, как могли, если уж  не совсем ссадина на виду.

      Как-то в Америке стукнула  мою машину сзади шалая девица, так меня сразу в больницу на обследование: не сломал ли чего. Я говорю: "Да всё в порядке, нигде ничего не болит". А на меня смотрят, как на идиота - за всё ж страховка платит, так используй случай на всю катушку, проверь всё, что можно! И врачи стараются побольше дорогих процедур назначить. Даже в томограф меня засунули. И врач обрадовался, что нашёл что-то: "У вас ребро было сломано! Правда, очень давно. Похоже, в детстве". А я вспомнил, как лет в одиннадцать с дерева неудачно свалился, и бок потом долго болел. Но я изо всех сил терпел, виду не подавал, и мать так ничего и не заметила.

      Понятно, что вольница наша порой приводила и к довольно серьёзным опасностям. И с турника летали, и с велика грохались, и на лыжах с горы кувыркались.
     Один случай особенно хорошо запомнился. Весной на пруду таял лёд и постепенно разбивался на льдины разной величины. Пруд был довольно широким, метров, пожалуй, пятьдесят. Вода уходила только через водосброс у мельницы, поэтому течение было слабое, льдины двигались медленно.
      И была такая забава - бегать с берега на берег по льдинам. Надо было выбирать льдину побольше, чтоб твой вес держала, потом прыгать на другую, и так до берега. Но весь интерес-то в том, что льдины под тебя не подстраиваются. Прыгнул ты на одну, смотришь, куда дальше, а большой льдины рядом нет, только маленькие. Сиганул на маленькую, а она под тобой тонет, так надо быстро на другую сигать. Другая тоже тонет, мигом на третью, и скорее до какой-то большой успеть. Там отдышался, и опять прыг-скок по уходящим из-под ног ледяшкам.
      А чтоб ещё обострить развлечение, бегали друг за другом. И тут уж останавливаться никак нельзя - ведь за тобой другой бежит, под ним льдина тонет, так что прыгай на любую, чтоб ему место освободить, а то вдвоём на маленькой льдинке сразу оба искупаетесь.
      Ну и бежал я как-то за одним дружком, он с маленькой льдины прыгнул, а ледяшка под ним перевернулась. И если сверху льдины шершавы, то снизу их тёплая вода до зеркала зашлифовала. Мне на эту перевёрнутую льдину наступить - так наверняка как на коньках проеду. Но нет рядом других подходящих, одна шуга совсем мелкая. Прыгнул. А что делать? Прокатился, конечно, и с ходу в воду. Обожгла ледяная вода! Кое-как, за ледяшки цепляясь, пробиваюсь к берегу. Друзья с большой льдины длинную палку тянут. Вытащили.
      А домой идти - так мать расстраивать. У одного дружка дом был прямо на берегу пруда. Родителей дома не было. Пошли к нему, разжарили плиту до красна, давай всё сушить. Что полегче высушили, а пальто да ботинки разве ж быстро просушишь?
      В общем, узнала про это мать, прочистила мне мозги. Объяснила глупость такого занятия. Да ещё и пару чирьев потом вскочили. Так что урок был хороший. Правда, приключение это, возможно, помогло мне однажды. Когда уже в армии служил, Позже расскажу.

Советская школа

       В основном нашу жизнь определяла школа. Обучение было серьёзным, требования строгие, дисциплина крепкая. Это была хорошо отлаженная система очень основательного, глубокого и всестороннего обучения и воспитания, принципом которой было - приложить все усилия, чтобы обучить и воспитать всё подрастающее поколение страны.
      Существенной частью системы было плотное вовлечение родителей в процесс обучения и воспитания. Основой контроля был дневник, с помошью которого родители ежедневно следили за успехами или неудачами ребёнка. Ну и родительские советы при школе, родительские собрания.

      Зря сейчас в России, подражая Америке, от системы советского школьного образования отказываются.
      В Америке такой системы нет. В разных школах разные программы, разные учебники, разные требования, разные результаты обучения. Ещё в государственных школах с почти бесплатным обучением (за учебники всё же надо платить) придерживаются единых программ. Но там другая проблема - низкий уровень преподавания и дисциплины.
      Частные школы покрепче, но и там свои заморочки. За обучение платятся немыслимые суммы. В престижных школах - 50 и больше тысяч долларов в год. Принцип такой школы - торговля знаниями и престижем. Школа - продавец, родители и ученики - покупатели. Ну а покупатель, как известно, всегда прав. Никаких требований к покупателю продавец предъявлять не может. Там так: мы даём ученику знания, а уж хочет ли и может ли он их взять - его дело. Очень много времени и денег тратится на развлечения, на рекламирование имиджа школы.
      Воспитанием американская школа вообще не занимается. Контакт с родителями - по их желанию. Многие родители рассуждают так: мы заплатили, а вы уж там старайтесь.
      Да, за хорошие деньги школа разрабатывает хорошие учебники, учебные материалы и пособия. Если ученик сам хочет учиться, старается, то все возможности стать хорошо образованным у него есть. А кто не хочет - ну, ладно, пусть присутствует. Деньги-то он заплатил. Вот и неудивительно, что многие, окончившие дорогую школу, остаются полуобразованными и даже полуграмотными.
       
      Понятно, не всё в нашей жизни было правильно и благостно. Мальчишки есть мальчишки. И дрались, и матерились, кое-кто и покуривал. Правда, ни наркотиков, ни алкоголя и близко не было. Чтобы какие-то грибы жевать, клей нюхать в пластиковом пакете на голове, до такой глупистики тогда ещё не дошли. (Может потому, что пластиковых пакетов тогда ещё не было?) Но хулиганить - хулиганили.
      Кому-то из нелюбимых взрослых (чаще всего учителям) стукача ночью вешали: кирпич на верёвке подвешивали к ставням, а за длинную нитку дёргали его из-за забора или из кустов. Хозяин слышит - стучат, выходит - никого. А через некоторое время опять - тук-тук. Опять никого. Так и изводили бедолагу, пока не сообразит и кирпич этот не сорвёт.

      Однако же авторитет учителя был тогда несравненно выше, чем сейчас. Чтобы в открытую скандалить с учителями, а уж тем более, драться с ними - об этом и помыслить никто не мог.

      Весной - другая  хулиганская забава, называлось "обманка" . Снег таял, сверху ещё держался крепкий наст, а внизу уже бежала вода. Мы на тропинке копали в снегу яму до воды, закрывали яму тонким слоем наста, заметали сверху снегом, чтобы незаметно было, и прятались, поджидая жертву. Кто-то шёл по тропинке и вдруг проваливался ногой в яму с водой под наш злорадный хохот.
 
      В те времена мальчиший и девчоночий миры были чётко разделены. Девочки в наших хулиганствах никогда участия не принимали. Ни в футбол, ни в хоккей не играли, а уж чтобы боксом занимались или дрались, тем более курили бы и сквернословили - этого и представить себе было невозможно. Время сегодняшнего сближения и перемешивания полов было ещё далеко.

      Школа старалась направить нашу неуёмную энергию в полезное русло. Очень хорошо была поставлена внеклассная работа. По каждому предмету были организованы кружки, где материал учебника дополнялся интересными подробностями, теоретические знания применялись на практике. И ещё работало множество кружков по интересам. Мальчишки строили модели самолётов и кораблей, обучались токарному и слесарному делу,  девочки шили, вязали, выращивали цветы. Все вместе пели в хоре, ставили спектакли, выступали с концертами. В общем - с утра уроки, потом сбегали домой перекусить, и опять в школу до вечера.

      Особенно существенную и безусловно положительную роль в нашем воспитании играла пионерская организация. Сейчас о ней стали вспоминать похвально, а то ведь, когда всё советское хаяли, то говорили, что, мол, оболванивали детей идеологией. Ерунда это. Ну было ритуальное "К борьбе за дело Ленина-Сталина будь готов! - Всегда готов!" Так Ленин-Сталин были для нас существами мифическими, вроде Деда Мороза. С кем и как надо было бороться - думать не думали.

      Вот на американских долларах написано "Мы верим в Бога", а расплачиваются ими люди любой веры и безверия. И ничего. Никого эта надпись не колышет.

      Так и наши пионерские лозунги. Не в них дело, а в том, что пионеров учили только всему хорошему. Вежливости, аккуратности, дружбе, порядку, дисциплине, добрым, полезным делам.
      Своя центральная газета у школьников была - "Пионерская правда". Очень содержательная и полезная. Там и рассказы печатали и стихи. Кроссворды, шарады, загадки. Чертежи моделей, разные полезные советы для умелых рук.
      А пионерские лагеря! Хороший был лагерь возле Сызрани, на Волге. Белые песчаные пляжи, чистый, как подметённый, лес корабельной сосны - высоченные красные сосны, кукушка кукует, дятел пулемётными очередями стучит.

      Был я в лагере и в своей родной Покровке. Там поразила некая корневая неспешность и размереннось  жизни. Дома приземистые из толстых брёвен, под тёсом, резные ставни и наличники на окнах. Петухи пропоют, коровы пробредут утром и вечером, колхозники пройдут с косами, граблями да вилами на плечах, тихо станет, только бабушки на завалинках лузгают семечки, да куры роются и кудахчат.  Удивительная тишина и покой. Ни разу не видел там пьяного или ругани, драки.
      Палатки наши стояли в лесу, и был это настоящий сказочный русский лес: огромные кряжистые дубы, заросли малины, поляны буквально засыпаны земляникой, лесная речка с омутами и заводями, покрытыми кувшинками и белыми лилиями. С тех пор при слове Русь у меня вот эта картина Покровки всплывает. Конечно, картинка идиллическая, пасторальная, благостная. Но так уж вот в память запало.

       Как я сейчас понимаю, лагеря нас закаляли, учили сплочённости, неприхотливости. Опять же можно сейчас услышать: "Так это ж будущих солдат готовили". Какая чушь! Как будто парню надо быть сильным, ловким, выносливым только для того, чтобы стать солдатом. Да и крепкий солдат - что здесь плохого?
      И очень правильно, что не только интеллектуальному, но и физическому развитию школа и пионерия уделяли большое внимание. Уроки физкультуры, разного рода соревнования, спортивные команды, нормативы ГТО. Не сдать на ГТО считалось позором.
      В те времена я никогда и нигде на видел ожиревших сверстников - постоянная физическая активность жиреть не давала.

      В американских школах вроде бы много внимания уделяют спорту. Но вот именно спорту, а не физкультуре. И принцип тот же - хочешь стать классным баскетболистом (они ведь вон какие деньжищи получают!) - старайся, тренируйся, играй. Не хочешь - твоё дело. Жуй гамбургеров побольше. Вот и получается: в школе отличная баскетбольная команда (для престижа школы это очень важно), но многие мальчишки и девчонки еле ходят разжиревшие и с отвисшими животами.

      Были в те времена средства воспитания помимо школы и в первую очередь это радио. Длинными зимними вечерами, когда на улице злой мороз или непроглядная метель, приходилось сидеть дома, и радио здесь было очень кстати. Слушали знаменитых певцов, трансляции опер, оперетт, театральных постановок, концертов.
        Передачи были содержательны, разнообразны, интересны. Из них мы узнавали о событиях в стране и в мире, были передачи о достижениях науки, много внимания уделялось культуре в разных её проявлениях.
       Спорт, конечно. Голоса спортивных комментаторов футбольных и хоккейных матчей вся страна знала. А с утренней передачей "На зарядку" вставали и взрослые и дети, с удовольствием под бодрую музыку выполняя профессионально подобранный комплекс несложных, но эффективных упражнений.

      Короче говоря, радио тогда играло  роль, которая сейчас перешла к телевидению. Да ещё и неизвестно, что лучше воспитывало. Телевизор-то сейчас, особенно американский, не на воспитние, а на развлечение настроен. К тому же на низкопробное. То там разлагающиеся мертвецы из могил вылазят, то монстры жуткие рыкают, то чушь с голубыми аватарами. И ещё надоедливая глупистика рекламы.   

      Не меньшую роль в нашей жизни играли книги. Читали очень много, читали запоем, жили там - в книгах. В школе была неплохая библиотека, и дома обязательно были свои библиотечки, так что любимые книги перечитывали по нескольку раз, с друзьями книгами обменивались. 
      Необычность домашних библиотек объясняется тем, что в нашем городке оказалось много, как я сейчас понимаю, необычных людей. Так, здесь работало много "кавежединцев", которые долгое время жили в Китае, работая на Китайской восточной железной дороге (КВЖД), построенной ещё царской Россией. Дорога эта в разные времена становилась то русской, то китайской, и наши специалисты то уезжали оттуда, то снова возвращались. И вот из нескольких таких волн многие осели у нас. Они считались богатыми, т.к. работали за границей и накупили там всего иностранного. И одевались шикарнее, и дома у них было много необычных вещей, в том числе и редких книг.
      Были и ещё более странные семьи, похоже что-то вроде "бывших", не то, чтобы ссыльных, а возможно, отправленных подальше от центральных городов. Однажды Анатолий, мой друг из такой семьи, пригласил меня к себе домой. Они жили в большой квартире, занимавшей половину длинного дома, но всё пространство квартиры было забито так, что ходить можно было только протискиваясь между мебелью. Прямо от входа шёл длинный коридор с двух сторон заставленный резными застеклёнными шкафами, буквально набитыми книгами. В комнатах тесно стояли тоже резные старинные буфеты с диковинной посудой, огромный письменный стол, покрытый зелёным сукном и заставленный разными ящичками и бронзовыми фигурками, стены увешаны большими картинами в золочёных рамах, и везде книги, книги, книги. Окончательно я был изумлён, когда мой друг достал из-за шкафа толстую трость с загнутой ручкой, взялся за эту ручку и вытащил из трости, как из ножен, узкую и длинную, сверкнувшую синеватой сталью, плоскую шпагу.
      Я потом часто у них бывал и перечитал из их библиотеки много книг, которых нельзя было взять ни в школьной, ни в городской библиотеке. Так я открыл для себя Блока, Есенина, Зощенко. Тогда было принято на дни рождения дарить книги. Толик подарил мне редкостные тогда книги - сборник стихов Д. Д. Минаева и роман "Зависть" Юрия Олеши. Я их до сих пор храню, и нет-нет да перечитаю.
      Эти поэты и писатели не были тогда запрещены, но не пропагандировались, к чтению не рекомендовались, не переиздавались, а потому редко кто о них знал. Так что я, бывая потом в Москве, мог прихвастнуть среди московских друзей знанием неизвестных им книг.
      Но и без книжной экзотики круг чтения был очень широким: и своя и зарубежная классика, современная литература - всё это глубоко и основательно изучалось в школе, чтение всячески стимулировалось различными способами. Стимулирование чтения было и государственной политикой: книги стоили очень дёшево, т.е. их выпуск  чуть ли не полностью дотировался государством. Однако же тогда и контроль государства имел под собой резон: кто платит, тот заказывает музыку.


Цензура

      Ну вот - здесь вбок меня утянуло: непростой вопрос о цензуре всплывает. Сейчас много спорят: нужна или нет? Добро это или зло? Тут сам ход общественного движения эсперимент поставил: отменили нынче цензуру, однозначно решили - зло! Государство, правда, по привычке деятелям искусства платит. А они так поставили: деньги давайте, а как мы их потратим, что мы на ваши деньги сотворим - не лезьте, не ваше дело! Вот в моём спектакле артисты голые бегают да валяются, изящно на сцене писают. И что? Это новое смелое искусство. Народу нравится: вон весь зал гыгыкает. И нечего мне тут указывать.
      Некоторые робко вякают: мол, тогда вы деньги у государства не просите, а сами, на свои, что зритель вам за ваш талант заплатит. Чего-о-о! Цензура? Которая в совковые времена всех нас, гениев, давила? А что деньги ваши презренные неизвестно куда делись, так то на наш высокий внутренний творческий процесс пошло. Считать мы их что ли будем? Мы творцы, а не крохоборы!

      Известно - все деятели искусства ненавидят цензуру, все мечтают вырваться на свободу творчества.
 
                Ах, как я бы бегал в табуне!
                Но не под седлом и без узды.

       Так в хрипящем надрыве пел Высоцкий.

      Ладно, нет цензуры, нет узды. А гении-то где же?
      Где знаменитые на весь мир театральные постановки "Таганки", "Ленкома" , "Вахтангова"? Где фильмы, хотя бы напоминающие умное, содержательное, талантливое советское кино с непредставимым сейчас уровнем режиссёрского и актёрского мастерства? "Броненосец Потёмкин", "Чапаев", "Весёлые ребята", "Волга-Волга", "Два бойца", "Небесный тихоход", "Война и мир", фильмы Эльдара Рязанова Андрея Тарковского, - ведь это только вехи, а между ними всего и не перечислишь.
      Где Шостаковичи, Прокофьевы, Свиридовы, Хачатуряны, Щедрины? Где барды уровня Окуджавы и Высоцкого? Макаревич что ли? Этот, кстати, при цензуре-то знаменитым был, а теперь фигу из кармана вынул и стал никому не интересен.
      Где писатели класса Булгакова, Шолохова, Алексея Толстого? Да хоть бы  Ильфа и Петрова, Зощенко, Олеши, Стругацих, Шукшина, Юрия Бондарева, Бориса Васильева и многих других? Ведь не писучие же тётки, затопившие своей буйно фонтанирующей жижей все теперешние книжные прилавки.
      Где поэты, такие как Маяковский, Есенин, Исаковский, Твардовский, Вознесенский? А? Ведь не Быков же - самый скорострельный  и злобный из современных рифмомётчиков.
      Получается парадокс: была цензура - были гении, было высокое искусство, нет цензуры - одна шустрая шушера.
      Вот упомянул тут навскидку только вершины советского искусства и сам поразился - какая мощь. глубина, широта, многообразие!  А я ведь рос, воспитывался в этой богатейшей культуре, она была для меня естественной, как воздух. Дышал ею, не замечая её.

      И еще важный момент: не была советская культура какой-то замкнутой, нет. Все другие мировые достижения в себя вбирала. Мы знали всё лучшее из зарубежной литературы, зарубежного кино, музыки и живописи. Разумеется знали мировую литературную классику, смотрели лушие итальянские, французские, американские фильмы.
      А что зарубежный мусор (его ох как много!) к нам не попадал, так и хорошо. Что я потерял из-за того, что не читал тогда извращенческих фантазий Набокова или не был одурачен чушью "Чёрного квадрата"? Да ровным счётом ничего. Наоборот, повезло: формирующееся сознание было от этого ограждено. И можете ли вы, современные россияне, такое счастье себе представить: глупой, назойливой рекламы мы  в фильмах не видели, по радио не слышали и в газетах не читали.

      Получается, что советская цензура если и была демоном, то скорее демоном Максвелла: пропускала ценное, качественное, здоровое, полезное и задерживала пустое, гнилое, ядовитое.
     Однако же, как диалектика-то учит? В каждой бочке дёгтя есть ложка мёда, а в каждой бочке мёда - ложка дёгтя. Так и с этим демоном: сузит свою дверцу слишком сильно - что-то крупное и ценное не пройдет, как "Мастер и Маргарита", а расширит слишком - хлынет грязь, как ядовитая ложь "Гулага". А как  размеры дверцы правильно установить - неясно.
      
 
      Самое важное во всех таких рассуждениях - определить роль искусства в жизни человека. Мы ведь от животных-то недалеко ушли, и животные инстинкты, которые ниже пояса, в нас чрезвычайно сильны.
      В советской системе ценностей считалось, что искусство должно возвышать человека, формировать его мировоззрение, его приоритеты, его вкусы, направляя их выше пояса. Но вверх человеку трудно, а вниз так и тянет. Поэтому в такой системе без максвелловой дверцы не обойтись.
      В капиталистической системе ценностей роль искусства - обслуживать желания потребителей. Основной принцип: людям нравится, они за это платят, значит всё хорошо и правильно. Однако же, вниз-то легче и приятнее, поэтому основной массе будет нравиться все ниже от пояса и ниже. Что мы сейчас и наблюдаем.

      Впрочем, в общем-то та или иная цензура всегда и везде есть, в любой системе управления любым обществом. Иначе и общество пойдёт вразнос и люди вконец оскотинятся. Поэтому всякая управляющая политика всегда и везде стремится использовать любые средства влияния на людские массы. В том числе и искусство, конечно.
При явной цензуре, как в Союзе, это легче: стоит лишь открыть для политики дверцу пошире. Только это слишком уж грубо, сразу заметно. Ну и злит и деятелей искусства и его потребителей.
      А при неявной цензуре, как на Западе, приходится макияж класть погуще, и тогда основная жвачная масса цензуры не замечает. Но если на Голливуд посмотреть без поп-корна и с мозгами, то под сочным слоем спецэффектов цензура-то явно обнаружится. Вон как он из лука хилые вьетнамские вертолёты сбивает! Ух, крутяк! Так в тупых головах и затёрто-замазано, что на самом-то деле это вьетнамцы таких героев с позором приложили. И в американских фильмах о Второй мировой  постепенно впиливается, что победители - бравые заокеанские ребята. Остальные всякие на подхвате там шебуршились. А эти русские так и вообще... Сами виноваты.

      Замечу кстати. Наши поносили гнусных американских капиталистов-империалистов. А так сказать простому народу американскому  в дружбе и любви клялись.  Американская же пропаганда именно русскими пугает. Так устрашающий фильм и называется "Русские идут". Не коммунисты-комиссары, а именно русские. Чего уж им русские так аж через океан насолили? Но если в американских фильмах и появляются русские, то только звероподобные, дикие, злобные. Никогда в советских фильмах американцы так не изображались.
 
      Ну и вдобавок. Дверцу-то цензурную открывают-закрывают не демоны и не ангелы, а люди. Им, как известно, свойственно ошибаться. Вот и получается: то правильно размер дверцы установят, то ошибутся, то полезное пропустят, то вредное. Тут ещё и возможность игры с цензурой открывается. Творцы наловчились работать со вторым планом, научили советского читателя и зрителя читать между строк и смотреть за кадр. Если поют:

                Есть запасы красной меди,
                Только жизни нет,

то все понимают, что это не про какую-то там неведомую Чили, а про нас. А Маяковского со сцены читают так:

                - Хорошо у нас, в Стране Советов!
                - Можно жить?
                - Работать можно. Дружно.

       Ну а поскольку цензоры тоже люди, то и они поиграть не прочь, и действуют по принципу: "Умный не скажет, дурак не поймёт". А то и сами в поддавки сыграют, как в у Стругацких в ранних изданиях было:

                Вот по дороге едет ЗИС,
                И им я буду задавим.

      Понятно, что по рифме там был ЗИМ. Но это машина очень больших начальников. Намёк получается нехороший. (ЗИС-то больше с грузовиками связывается). Но и цензору ясно, что простейшую рифму читатель легко восстановит.

      Хорошей ширмой для писателя и цензора была детская литература. Вот пишет Маршак:

                Ты свинья и я свинья
                Все мы, братцы, свиньи.

      Да ещё и жирнее подчёркивает:

                Вот несут ведёрко нам
                Полное баланды.
                Поросята - по местам!
                Слушаться команды!

      И читатель и цензор прекрасно всё понимали про свиней, баланду и команду, но "отмазка" была надёжной: это ж детская сказка для малышей, так что вы, взрослые, не придумывайте, чего не надо. Не для вас писано.

      В общем получалось, что и мимо дверцы удаётся проскочить, и привратник может иногда отвернуться на минутку. А совсем без дверцы, как мы видели, тоже плохо. Похоже, Высоцкий нашёл оптимальную формулу как бегать "иноходцем" без жокея: "Под седлом, в узде, но без него". 


Юность

      Окончание семилетки в то время было важным жизненным этапом. Тогда обязательным и бесплатным было лишь семилетнее образование, а дальше - по желанию и за плату. Для меня, кстати, дальнейшая учёба была бесплатной - так государство поддерживало семьи погибших на фронте. Но в основном граница была проведена не деньгами (плата была небольшой, скорее символической), а способностями к обучению. Перейти в восьмой класс, т.е. , как тогда называлось, из "неполной средней школы" в "полную" можно было только успешно закончив семилетку.
      Но государственная система образования была усторена очень разумно: у кого не было способностей к теоретическому обучению, или даже малая плата останавливала, могли продолжать образование в "фабрично-заводских училищах" (ФЗУ), где обучали практическим специальностям. Там обучение было не только бесплатным, но "фезеушникам" ещё и форму выдавали,  столовые у них были, общежития. ФЗУ, кстати, не делали человека второсортным: после училища можно было и образование продолжить и разного рода карьеру сделать. Социальные лифты работали очень эффективно. Например, Юрий Гагарин как раз ФЗУ окончил. 
      Ну а у нас,  восьмиклассников, обучение стало ещё более серьёзным, да и отношение к жизни изменилось: вчерашние пацаны как-то враз почувствовали себя повзрослевшими, самостоятельными.

      Когда мне исполнилось четырнадцать лет, я купил себе ружьё. Был у меня тогда дружок Алька. Мы с ним уже давно копили деньги на ружья. Источников денег было немного. Один из них - суслики. Мы их ловили и сдавали шкурки в Заготсырьё. Второй источник - цветные металлы. За них в приёмном пункте платили неплохо.
      А возле депо мы обнаружили свалку, где можно было, порывшись, найти медную стружку да кусочки меди и латуни. Там мы наткнулись на "золотую жилу". Обнаружилось, что в золе от плавильных печей попадаются латунные и медные стержни-сосульки. Видимо, расплавленный металл где-то протекал и застывал в золе.
      Но мы же эту жилу и закрыли. Хотя свалка находилась на территории депо, за ней, похоже, никто не присматривал, и мы орудовали там спокойно.  Но однажды, копаясь в куче золы и шлака, не заметили, как к нам подошли трое с повязками на рукавах.
     -   Вы что здесь делаете? - гаркнул усатый мужик, старший, видимо.
Мы вздрогнули от неожиданности и застыли.
      -   Во, видал? - продолжал мужик, показывая на стержни, которые мы держали в руках. - Копатели. А? Это ж медь! Ничего себе - накопали. А ну, пошли! Там вам щас накопают.
      Я обомлел. Нас ведь только приняли в комсомол, а тут такой скандал будет, такой позор! Надо отдать им эти злополучные стержни, упросить, чтоб отпустили. Или просто драпануть от них да и всё. И вруг Алька с нажимом говорит мне:
      -   Пошли!
      Я было дёрнулся, но он сжал мне локоть и вперёд подтолкнул.
Пришли в какую-то будку в цеху, там дядька в очках сидит с бумагами. Алька прямо с порога задиристо заявляет:
      -  Мы из "Комсомольского прожектора" железнодорожной школы номер тридцать четыре. Вот какое безобразие нашли у вас на свалке, - и протягивает дядьке стержни.
      Тот стержни взял, говорит этим, с повязками:
      -   Вы свободны. Кликните там Михалыча ко мне.
      А сам стержни вертит, головой качает, "Чистая медь!" приговаривает. Михалыч вошёл, тот ему стержни тычет:
      -   Видишь, Михалыч, что ты на свалку кидаешь? А? То-то я гляжу, медь у тебя идёт, как ты её ешь что ли.
      Михалыч в голос:
      -  А сколько раз я говорил, что ковшам сто лет в обед, что печи, колосники все прогорели?
      Дядька ладошку выставил:
      - Ладно. Вам, ребята, спасибо за сигнал. Вы уж там в "Прожекторе" нас не позорьте. У меня в вашей школе тоже дети учатся, - он улыбнулся. - А мы тут конечно примем меры. Спасибо, идите.
      Мы выскочили, услышали напоследок:
      -   Ты мне, Михалыч, лапшу на уши не вешай...
      Убежали от депо и давай хохотать! Ну а жила наша, понятно, закончилась. Видно, исправил там что-то Михалыч.

      Деньжат мы всё же поднакопили и купили себе одностволки. Эх, лучше б я тогда гитару купил. Была у меня такая мысль. Но ружьё пересилило.
      Охота стала нашей страстью. Чуть свет уходили из дома - и допоздна. А летом - так и с ночёвкой. Особой добычей я похвастаться не мог: был близорук, а для охотника острое зрение - первое дело. Зато уж исходил пешком все ближние и дальние окрестности. В основном с друзьями, но бывало и один бродил.
      Городок наш на самой границе с Башкирией расположился, и мы туда, в другую страну, пешком ходили. Это и вправду была совсем другая страна. Наши холмы безлесы, даже кустики на них не растут, только ковыль под ветром волнами ходит. А в Башкирии такие же холмы все в лесах - белые берёзовые, красные сосновые, тёмные дубовые рощи. И родники везде под холмами. Трава малахитовой зеленью горит. Ягод, грибов разных! Красивая, богатая земля. А народу совсем мало. Потому, видно, и зверья всякого полно. Зайцы, лисы, белки. Тетерева по берёзам сидят. По  чистым речкам и лесным озерцам - дикие гуси да утки.
      Селенья башкирские никакой восточной экзотикой не отличались. И люди обычные - не понять даже башкиры это или русские.
      А вот с татарами было по-другому. Городок наш, по его названию ясно, был основан татарином, Абдулом что ли неким. Потом русские поселились, и, видно, с давних времён разделился городок на две части - большую русскую и меньшую татарскую (называлась эта часть "татарский конец"). Так вот части эти не смешивались. Русские на татарский конец ни ногой - избить могли. Татары только на рынке появлялись, в основном как торговцы. Мужчины продавали ножи, наборные ремни, конскую сбрую. Женщины - разные продукты. Особенно ценились продукты из села Якупово - кислое молоко, масло в свежих листьях лопуха, яйца с желтком аж красным.
      Мужчины ходили в круглых барашковых шапках или тюбетейках, в низких сапогах и в длинных рубахах, подпоясанных ремнями с чеканными металлическими украшениями. Женщины быстрым семенящим шагом несли на коромыслах свой товар, одетые в длинные цветастые платья, шаровары и шерстяные носки с галошами. Ну и белые тюрбаны на головах.
      Занесло нас как-то летом в погоне за зайцами в это самое Якупово. Находилось село на высоком голом плато - нигде ни дерева, ни кустика, одна выгоревшая ломкая трава. В селе глиняные мазанки еле видны из-за высоких тоже глиняных глухих стен. Нигде ни души, никакого живого существа - ни собаки, ни кошки, ни курицы. Жара стояла, пить охота, но как попросишь напиться - в стены эти что ли стучать?
      Прошли всё это длинное поселение вдоль единственной улицы, и всё казалось - наблюдают за нами из-за стен. Жутко даже как-то. И уже на выходе из села видим - навстречу молодая татарка несёт на коромыслах воду откуда-то снизу. Голову замотанную нагнула и быстро-быстро шмыг мимо нас куда-то за стену.
      Пошли мы вниз по тропинке и оказались под горой у родника. Напились холодной чистой ключевой воды, смотрим вверх: ничего себе - отсюда воду таскать! Далеко за широким полем паровоз загудел, длинный состав тянется, а мы в себя прийти не можем: в каком же мы веке только что были? Во времена Чингиз-Хана попали что ли?

      Однажды мы, компания из четырёх парней, задумали летом совершить "кругосветку". По карте посмотрели, что наша речка Тирис впадает в речку Кинель, та - в Волгу. А Волга в этом месте делает большую овальную петлю, её называют "Самарская лука".  Этот овал почти замкнут, там маленький перешеек остался, и на перешейке ещё и речка Уса протекает, так что полоска суши, как разрыв в овале, остаётся совсем небольшая.
      Теперь "Кругосветка по Самарской луке" - отлаженный туристический маршрут на байдарках и ялах. А тогда самодеятельные путешественники всё это проделывали. Говорят, что Ленин в юности с друзьями кругосветку прошёл. А Горький даже против течения вроде бы проплыл, про что даже книга написана.
      Нам про всё это учитель географии так красочно рассказывал, что и нам идею заронил. Там ведь Жигули - красивые горы, а на одной скале, на Могутовой горе, огромный портрет Сталина нарисован. Конечно, очень хотелось посмотреть. Ну, на горьковский маршрут мы не отважились. Как уж он там против волжского течения выгребал? На бурлаках что ли?  Решили, как Ленин, по течению. Тогда гидростанции ещё не было, а течение и в речках и в Волге довольно сильное, так что нам казалось - всё будет просто.
      Родители одного из друзей отдали нам старую лодку. Деревянную, конечно. Тогда ведь ни металлических, ни тем более пластиковых лодок не было. Мы всю её починили, проконопатили, варом залили, покрасили суриком - прочная красно-коричневая краска, ей крыши и вагоны красили. Насушили сухарей, взяли с собой побольше картошки, а мясо да рыбу решили по пути добывать: у нас с Алькой ружья, друзья - рыбаки заядлые, так что не пропадём!
      По своей шустрой Терёшке проплыли быстро, ещё и вёслами помогали. Парни молодые, здоровые, сила играет. Вёсла рвём, лодочка наша летит, аж вода журчит. Кинель - речка побольше, но и поспокойнее, вся в лесах течёт. Там поплыли медленнее.
      Погода стояла прекрасная, купались, рыбу ловили, раков драли в норах. К берегу пристанем - в лесу ягоды, грибы.  Ночевали в палатке. Раков на  костре варили, пировали. А уж уха получалась - класс! Ершей в марле отварим, выбросим, потом голавликов туда, краснопёрки, иногда на ночную донку налим попадался, один раз даже сома чуть не метрового вытащили. Так что уха получалась - аж губы слипаются. А если утку подстрелим, то потрошили, изнутри солью натирали, потом обмазывали толстым слоем глины - и в горячие угли её, а сверху костёр жгли. Она там как в горшке запекалась, глину потом снимали вместе с перьями, а мясо - во рту тает.
      Лето стояло жаркое, вода в реках спала, кое-где приходилось тащить лодку по камням перекатов. Ну и видно содралась со дна наша смола да краска, и стало наше судно протекать. Сперва ещё вычерпывали, но вскоре потёк корабль как решето. Пришлось заканчивать путешествие.
      Расстроились, понятно, а потом огляделись - сказочный вид! С одной стороны высоченный холм, прямо гора, вся жёлтая, на солнце выгоревшая, под ней лес густой нехоженный, в лесу родник бьёт - вода ключевая. С другой стороны луг заливной, высокой травой заросший. А река широкой заводью разлилась. На лугу куропатки летают, в камышах утки крякают, в тихой заводи вечером рыба плещет. Да это ж райское место!
      Ох, и пожили мы там тогда! Первобытной, дикой, свободной жизнью. Даже не свобода это была, а вольная воля. Не было ещё портативных приёмников, насчёт мобильников даже фантасты не догадывались, часов - и тех у нас не было. Часы в то время были вещью ценной, да и зачем они нам? Жили как на необитаемом острове.
      С тех пор я всегда старался отдыхать только диким образом. Никакие курорты, отели, организованный туризм меня не привлекали. И в Крыму, и на Кавказе, и на Волге, и на Балтике сначала сам, а потом и всей семьёй "дикарями" устраивались.
     Однако, бесцельная жизнь, хоть и райская, все же надоедает, тем более в юные годы, активные, нетепеливые. А наша цель - кругосветка - пропала, и делать здесь больше было нечего. Лодка на жаре высохла, мы устроили из неё роскошный прощальный костёр, двинулись к железной дороге, и на товарняке вернулись домой.

      Это злосчастное ружьё дважды сыграло в моей жизни роковую роль. Оба раза в 1952 году.
      Первый случай я в романе "Ты Америка, я - Россия" обыграл в несколько вольной форме (поскольку это художественное произведение). Но основа правдива: зимой мы с другом пошли на охоту, попали в метель, чуть не замёрзли в снегу, потом прыгали на ходу на подножки товарняка, я застрял в стремянке, мотался вниз головой, потерял шапку, очень сильно простудился и долго тяжело болел. Врачи потом говорили - не надеялись, что выживу. Но обошлось. Правда, в учёбе сильно отстал.
      Во втором случае уж не знаю, как мы с матерью остались живы. Мать тогда работала в Дортехшколе. Это такое заведение, где обучали молодёжь разным железнодорожным специальностям. И вот интересна всё же Советская власть: считалось, что машинист или там кочегар, токарь-слесарь в депо должен быть ещё и образованным, культурным человеком. С этой целью кроме специальных предметов им преподавался еше и русский язык и даже литература, чем как раз и занималась моя мать.
     Работа ей очень нравилась. Она собрала там хорошую библиотеку, проводила литературные вечера, ставила спектакли. Молодёжь её обожала, крутилась вокруг неё. Среди парней и девушек появились поэты и писатели, с которыми мать устраивала у нас дома литературные чтения. Возникали, понятно, у молодых любовные истории, участники которых доверяли матери свои сердечные тайны.
      Кончилась эта идиллия жутко. Однажды я пришёл с охоты, когда у нас дома только что закончился литературный вечер. Все разошлись, и только я успел повесить ружьё и патронташ на крюк в стене, как к нам ворвался один из этих любителей литературы. Был он сильно пьян и безумен.
     - Где они?! - заорал он, дико озираясь. - Где Нинка? Где этот шмырь? С ним ушла! С ним она ушла! Я знаю!
      Неожиданно он ловко сорвал со стены ружьё, быстро его зарядил и взвёл курок.
      - Убью! - захрипел, весь корчась. - Убью их!
      Вдруг затих, прицелился в нас сматерью и даже как-то трезво зашипел:
      - Куда они ушли? Говорите! Застрелю!
Мы стояли онемевшие, боясь шелохнуться. Его глаз над чёрным дулом сверкнул так, что я понял - сейчас выстрелит!
      Но он изогнулся, упёр приклад в пол, лег на дуло и нажал курок. Выстрел грохнул глухо, как будто упало что-то тяжелое. Парень медленно свалился, и я увидел, что у него из спины вырван кусок плоти, который влип в белый потолок, и с него капают красные капли.
      Вбежала наша соседка, Ольга Дмитриевна, крикнула нам:
      - Стойте на месте! Ничего не трогайте! - и убежала.
      Вскоре явился милиционер, с ним ещё какие-то люди. Ходили, измеряли, фотографировали. Потом санитары унесли труп, и мы с матерью стали смывать везде кровь.
      Ружьё я после этого продал и больше охотой не занимался.


Сталин

      До девятого класса, ни я , ни мои друзья политикой особенно-то не интересовались. В школе только одна историчка морила нас идеологий, а все остальные учителя в преподавании своих предметов об идеологии не особенно вспоминали. Передовицы газет мы не читали, по радио политика проходила для нас "белым шумом".
      Общее впечатление об этом времени было оптимистичным. Жизнь с каждым годом заметно улучшалась, магазины наполнялись продуктами и товарами, цены на них регулярно снижались. Вернулся восьмичасовой рабочий день. Вернулся и выходной, правда, тогда ещё только один - воскресенье.
       Мы с матерью почти каждое лето бывали в Москве, и я видел, как разительно меняется столица: новые дворцовой красоты станции метро, новые здания, новые машины на улицах. Правда, у нас в провинции внешне мало что менялось. Прогресс коснулся нас лишь косвенно - новыми мощными паровозами и новыми комфортабельными пассажирскими вагонами.
      Однако в то время никто и не ждал, что наш городишко будет отстраиваться, как Москва. Все понимали: только что окончилась война. Там, где она прошла, всё порушено, восстанавливать надо. Радовались, что вот Днепрогэс снова в строю, Города, заводы, фабрики - всё оживает. Сколько же надо труда! Не до Абдулино нашего - у нас-то в войну ничего не разрушено.
      Мы, школьники, тоже по мере сил старались участвовать в общем стремительном подъёме страны. Когда в степных районах развернулась грандиозная работа по проведению лесополос (их до сих пор из космоса видно!), мы тоже выращивали саженцы, а потом высаживали их на выгорающих летом горах. Сейчас смотрю в интернете - похоже, выросли наши саженцы в настоящий лес, которого раньше во всей округе не было. Наверное, и мои деревья в том лесу есть.

      Весь энтузиазм послевоенных строек, всё обновление жизни связывалось тогда с именем Сталина. Был перебор в его возвеличивании. Был. Особенно в послевоенные годы. "Деятели культуры"  из кожи лезли за премиями, кадилом дымили, не зная меры. По пословице "Заставь дурака молится, он себе и лоб расшибёт".
      Уж не знаю, нравились ли Сталину эти славословия. Возможно: лесть сладка, всем хочется, чтоб хвалили.
      Правда, Арсений Тарковский такую историю мне рассказал. К семидесятилетию Сталина некие важные персоны решили преподнести юбиляру роскошное издание его юношеских стихов в переводе на русский. Они обратились к Тарковскому - известному поэту-переводчику - с таким заданием. Принесли тетрадку стихов и толстый портфель. "
      - Это, - говорят, - аванс. А потом гонорар будет.
      Открыл Арсений Александрович портфель и ахнул - набит деньгами. Сделал переводы, постарался. Однако  заказчики огорошили:
      - Извините, но товарищ Сталин со свойственной ему скромностью публикацию стихов не поддержал.
      - Ох! - растерялся поэт. - А я уже немного из аванса истратил.
      - Нет-нет, аванс - это вам. Вы же работали. Единственное о чём просим - об этой истории не распространяться.
       Семья Тарковских на эти деньги хорошо тогда пожила. Кстати сказать, замелькавшие сейчас в интернете стихи Сосо Джугашвили, возможно, те переводы и есть.

       Вообще-то, действительно, так тогда было поставлено, что многочисленным "наездникам искусства", чтобы удержаться в творческом седле, нужно было обязательно хоть раз где-нибудь лестно Сталина упомянуть. Кто как старался. Кто-то о премии мечтал. Тут уж надо постараться особенно вождя возвеличить. Кто-то, чтоб хоть опубликовали лишний раз. Кто-то, чтоб не цеплялись. Вот Вертинский - совсем уж не советский артист, но исполнял песню про Сталина. Чтобы лишних вопросов не было. Мандельштам "Оду товарищу Сталину" написал, чтоб из тюрьмы выбраться. Не сработало. Тарковский тоже написал текст "Гвардейской застольной", где были такие слова: "Выпьем за Родину! Выпьем за Сталина! Выпьем и снова нальём". Очень популярная была песня. Её часто исполняли, что приносило поэту неплохие деньги. Арсений Александрович потом сам, усмехаясь, называл творение "залихватским гусарством".
    
      Только вот что надо учитывать. Это сейчас неумеренные восхваления Сталина кажутся подхалимскими и смехотворными, представляются чистой конъюнктурщиной со стороны "творческой интеллигенции". Было, наверно, и это. Но был также и колоссальный авторитет вождя в народе, что писатели, поэты, художники - люди эмоциональные - улавливали очень чутко и выражали особенно экспрессивно.
      Не забудем также и то, что на протяжении тысячелетий люди привыкли жить под руководством, опекой и защитой высшей всемогущей силы. И вдруг - нет её, этой силы. Основная масса народа не могла психологически перестроиться разом, потому и перенесла на вождя былое благоговение, почитание и послушание.

      К слову сказать, и до сих пор в России народ относится к власти совсем не так, как, например, в Америке, где ругать власть, потешаться над ней, оскорблять её - считается хорошим тоном. Ну можно ли представить себе в Росии такие издевательства всей страны над Президентом, какие пережил Билл Клинтон?
      А с другой стороны, излишнее подчинение верховному руководству, лишает народ возможности хоть как-то влиять на течение жизни в собственной стране. Вот, радостно объявлено было, что 9 мая 2020 года в честь 75-летия Победы жителям некоего Волгограда будет милостиво разрешено на один день называть свой город его действительно героическим именем - Сталинград. Народ ликовал. А надо было взъяриться. Да что же это такое: люди хотят, чтоб их город носил своё славное, заслуженное в жесточайшей битве имя, а высокой начальник запрещает. Как же надо народу всей страны себя не уважать, не чувствовать себя хозяином, чтобы безропотно покоряться такой заведомой глупости?!    
            
      Так что были и до сих пор есть у нас причины для культа вождя. Но со Сталиным всё же это не был "культ личности", придуманный Хрушёвым. Это ведь о Гитлере "Фюрер всегда прав", это Гитлеру  шальные немки кричали "Хочу ребёнка от Фюрера!". То есть, воспринимали Фюрера именно как личность. К Сталину такое неприложимо. Для народа Сталин не был личностью - он был символом страны, как герб, как гимн, как знамя. Сталин и сам это понимал. Когда его сын Василий пытался прикрыться его именем, отец ему сказал: "Ты не Сталин, и я не Сталин. Вот он - показал на портрет в газете - он Сталин". Так что культ, связанный с именем Сталина, в то время безусловно  был. Но не культ личности, а культ Символа Державы.

        Были, конечно, и недовольные. Были разговоры об арестах и расстрелах, которые - вполне возможно - сами "компетентные органы" для острастки и поддерживали, распространяя "жуткие" истории. Я много раз слышал про некого бедолагу, который порвал газетку на гигиенические цели (туалетной бумаги тогда не знали) и наколол листочки на гвоздик в сортире. А в газетке портрет Сталина оказался, и гвоздик как раз в глаз ему попал. Этому злоумышленнику, конечно, бац - десять лет припаяли. Или вот один песню пел, а он "р" не выговаривает, и в словах "Мы сложили радостную песню о великом друге и вожде" у него вместо "р" получалось "г". Ясное дело - его туда же, на Колыму.
      Разговоры о таких страшилках чаще всего заканчивались суждением, что просто так, ни за что, безо всякой причины арестовывать не будут. А дисциплина нужна. Раз посадили, значит - нет дыма без огня, чем-то, значит, провинился. Может, конечно, и  лишнего припаяли, а ты не нарушай. И другому острастка. Мол, строг ОН с народом , понятно (а как вы хотели?), но справедлив.
      Другое дело, высокое начальство. Они там вверху сами между собой грызуться. Кого там за что посадили, кого за что расстреляли - непонятно. Не наше это дело. Пусть сами разбираются.

      Но главное в том, что в целом люди считали действия Сталина и его правительства в основном правильными и успешными. И не потому так думали, что боялись думать по-другому. Постараюсь объяснить.
      Вот представьте себе на минуту, что нет у вас, читатель, телевизора, нет компьютера, нет смартфона. Даже старинного телефона - и того нет. Кстати, нет и личного автомобиля тоже. Представили?
      Согласен: представить сейчас такое никак невозможно. А тогда, уверяю вас, так оно и было. У всех. Спрашивается - что оставалось людям делать? Нет, не топиться и не вешаться. Оставалось активно и вживую общаться. И общались. Постоянно, много и с удовольствием. Ходили друг к другу без звонка, без эсэмэски и без и-мейла (средств связи, напоминаю, не было). Собирались компаниями, беседовали, развлекались, веселились. Да и просто в парке на лавочках да на лужайке посидеть, поговорить.
      Могло ли какое-нибудь всесильное МГБ-КГБ все такие встречи и разговоры контролировать? Нет, конечно. Как говорилось: "На каждый роток не накинешь платок". Ну ещё там в верхах, среди начальства контроль наладить легче, а уж внизу-то, да ещё и в провинции... Никаких чекистов не хватит. Поэтому народ разговоры вёл вполне вольные. И мы, взрослые уже парни, в таких разговорах участвовали.
      А люди так уж устроены, что начальство всегда и везде многим не нравится. Да и кому нравится, всё равно подковырнуть начальника - милое дело. И хоть действительно в Советском Союзе, как Сталин сказал "Жить стало лучше, жить стало веселее", тут же стишок появился

                Жить нам стало лучше, стало веселее:
                шея стала тоньше, но зато длинее.

      Для смеха, понятно. Какая уж там шея была в военное лихолетье.

      Так что всё же общий дух мнений был таков. Да были ошибки и у Сталина и у правительства. Ошибки в ходе коллективизации и в ходе Великой Отечественной войны Сталин и сам признал. О войне с Финляндией молчали, но её участники помнили и считали ту войну большой ошибкой. У Твардовского о Василии Тёркие были такие строки:
                На Карельском воевал -
                За рекой Сестрою.
               
Дальнейший текст тогда не публиковали:

                Мы не знаем почему, -
                Спрашивать не стали, -
                Почему тогда ему
                Не дали медали.

                С этой темы повернём,
                Скажем для порядка:
                Может, в списке наградном
                Вышла опечатка.

      Понимали люди, что эта "опечатка" была недостойна наград.

      Что ж, не был Сталин святым. Мог ошибаться. Но надо же и с другой стороны смотреть. Люди ещё хорошо помнили двадцатые годы. Помнили разрушенную, неграмотную, отсталую страну. И всё дальнейшее развитие, все достижения, все победы - всё прошло буквально у них перед глазами.
       Под его руководством перед войной жизнь была налажена? Была. Страна из лапотной стала индустриальной? Стала. Немца разбили? Разбили. Японца приложили? Приложили. Земель вон сколько вернул! Прибалтику приструнил, к Украине и Белоруссии такие куски прирезал! Даже у япошек, то, что они когда-то у царя хапнули, тоже вернул. Нет, что ни говори, а он Хозяин! После войны атомную бомбу сделали? Сделали. Теперь Советский Союз - мощная мировая держава с подконтрольными странами вокруг. Даже Китай приручили. Ещё и с Америкой потягаемся! Жизнь в Советском Союзе с каждым годом лучше? Лучше. Цены  вон и на продукты и на товары всё время снижаются.
      Вот почему народ так  Сталину доверял, так его уважал и так ему подчинялся. Потому и общая настроенность была такая: есть где-то там, в Кремле, Сталин, он про всё думает, всё контролирует, всем хорошо руководит. Ну и ладно. Мы, что нам положено делаем, стараемся сделать получше.

      Но в конце   1952 года что-то стало меняться. Поползли слухи о неких вредителях. У нас в Абдулино загорелся элеватор. Он был гордостью нащего городишки. Высоченный, красивый. Даже на элеватор не похож, а похож на рыцарский замок, с крышей в виде островерхого шлема на стройной центральной башне . И вот он загорелся. Пламя взвилось вверх, вырвалось из башни с рёвом, как из вулкана. С треском лопались стёкла, летели сверху горящие обломки.
      Сбежался весь город, пожарные бегали внизу,  их слабые брандспойты не доставали и до середины горящего великана. Но отлично сработали железнодорожники: подогнали пожарный поезд, мощные толстые жгуты воды пушечно ударили до самого верха. Башня окуталась дымом и шипящим паром, пламя постепенно сникло.
      Конечно, в народе сразу заговорили о злодеях диверсантах, хотя конечно ясно: какие там диверсанты - обычное разгильдяйство. Курнул, небось, кто-то в рукав. А там ведь мучная пыль - вот и рвануло.

      Разговоры о диверсантах вливались в общую атмосферу некоего беспокойства, которое всё усиливалось и в начале 1953 сгустилось в страх, когда обнаружились какие-то врачи-убийцы, отравители, евреи, которые самого Сталина хотят извести. И вот - на тебе! Заболел вождь. Заболел и - поверить невозможно - умер! Как это так: Сталин - и вдруг умер. Да быть такого не может! И первая всеобщая реакция была: убили всё-таки.
      Многие,  в основном женщины, плакали. И если на собраниях всеобщие слёзы можно объяснить тем, что, мол, положено, то и без собраний многие горевали от души. Сжились ведь с ним, привыкли, чувствовали себя защищённо, спокойно. А теперь охватила растерянность: как же так? Как же мы без Сталина? Кто руководить-то будет?
      Сначала решили - Молотов будет. Конечно, это не то, но всё же -  ведь был правой рукой Самого. Конечно, он, Молотов. Больше некому. Ну не Берия же!
      И тут - на тебе: Маленков да Хрущов какие-то? Да разве ж они смогут? Кто они такие? Знать их никто толком не знал. Пели частушку:

                Берия, Берия
                Вышел из доверия,
                И какой-то Маленков
                Надавал ему пинков.

       Последние дни сталинской эпохи были страшными. Народная любовь на его похоронах вылилась в кровавую трагедию. Сколько людей погибло в огромной давке, сколько было покалечено, затоптано - до сих пор неизвестно.
      Так закончилась грандиозная эпоха сталинского социализма, эпоха трагическая и великая, кровавая и славная. СССР и США стали двумя ведущими державами, двумя полюсами мира, а равных им и близко не было.