Кто помнит пластинку Розенбаума 1986 года “Мои дворы”? Автор еще не побрил череп и не вырастил замечателные казацкие усы. Он тогда находился в процессе превращения из гусеницы в бабочку, то есть из врача “Скорой помощи” в менестреля. Но, песни были классные. Розенбаум уселся на трон усопшего к тому времени Аркадия Северного. Для этого он записал с братьями Жемчужными одесский цикл, от которого сам же потом и открестился. Негоже казаку петь еврейский блатняк.
Но это было потом, а тогда все ахнули - “Извозчик”, “Приходите к нам на огонек”. Стали петь их хором по каждому поводу и переписывать на бабины. Многие мои друзья до сих пор слушают эти песни. А чего нет ? Молодость, портвейн, первые сексуальные опыты.
Были на Кaрельском перешейке две гостиницы “Репинская” и “Буревесник” (В простонародье “Репа” и “Буря”). Туда сьезжались на зимние школьные каникулы многочисленные представители еврейской молодежи из Северной столицы, колыбели трех революций - студенты и старшеклассники. Они плотно набивались во все номера, радушно принимая даже тех, кому не досталось путевки, чем вызывали крайнее недовольство администрации. Конечно, главной задачей поездки и для девочек и для мальчиков было лишение девственности - песни Розембаума просто стали гимном этого процесса.
Но, главное , конечно, название - “Мои дворы” – ленинградские дворы - колодцы. Романтично. На самом деле это были унылые асфальтированые квадраты, изредка украшенные чахлыми тополями и пахнущие плесенью дровяных сараев. Обычно солнце не добивало до нижних этажей или, если везло, рикошетом, отражаясь от окон напротив.
В редких случаях в центре двора располагалась песочница. Лепить куличи в ней не получалось - кошачих какашек там было больше чем песка. Когда стаивал снег, рахитичные ленинградские дети рисовали мелом классики в самом солнечном углу. Брали банку из-под гуталина, набивали ее песком и скакали как подорванные. Но это делали хорошие дети, а плохие лупасили обломками кирпичей по водосточным трубам - тогда там внутри начиналось бурление и из жерла с грохотом вылетали глыбы льда.
Низкие средневековые подворотни являлись визитной карточкой городского центра. Настолько низкие, что иногда даже хотелось немного пригнуться. Hекоторые имели сохранившиеся с царских времен чугуные ворота. Дворники на ночь запирали их гигантским крюком, но потом им это надоело. Дворы соединялись друг с другом, образуя фантастические ожерелья, в которых всегда жила тайна - а что там за следующим поворотом ? Понятное дело, что там среди мусорных баков и гнилых водосточных труб слонялись тени Блока и Достоевского. Ну, иногда еще и Пушкин под ручку с Николаем Вторым.
Нумерация квартир до сих пор вызывает у меня вопрос - кто тот придурок, который размещал в одной парадной квартиры 8, 30 и 157. При этом квартира номер 3 находилась в соседнем дворе. Когда-то, мне привелось поработать ночным доставщиком телеграмм. Мне эту работу предоставил на время болезни некий человек по фамилии Иванов, который написал многие песни для Аллы Пугачевой и недорого продал их Илье Резнику. А куда еще он мог их деть?
Я спал на Главпочтампте, составив три стула в ряд. Меня будила главная тетя и давала стопку телеграмм, перевязанных резинкой от трусов. “Там где хорошие новости - загнут уголок. Сразу не уходи - могут дать на чай”. Водитель красноватого “Ижа” подьезжал к указанному дому и говорил “Ну, дальше ты сам”. Я шел с фонариком в одной руке и с монтировкой в другой на случай встречи с хулиганами, проклиная нумерацию квартир и выбитые негодяями лампочки в подъездах.
А порой случалось наоборот. Однажды я нес телеграмму в Апраксин двор. Там внутри стояли желтые сооружения, которые очень любили строить после войны пленные немцы. Их почему-то называли не домами, а строениями. Я нашел квартиру номер 2 в строении номер 15 и был очень рад, что она оказалась прямо у входа. На звонок открыла полупьяная старуха – “А у нас Петровых тута нет”. “Ну, как же, бабуля. Вот написано, что есть”. “А ты напротив звонил?” Я обернулся и обнаружил еще одну кавартиру номер 2. Я нажал кнопку - дверь открылась. “Нет у нас Петровых. Иди проверь наверху" На дверях чердака кто-то мелом намалевал огромную двойку, Там, прямо в ватнике и в сапогах, на воздухопроводной трубе спал адресат.
Я много повидал Питерских лестниц и могу под присягой подтвердить, что та, на которой проживал я, мало отличалась от других. Она была обоссана сотнями прохожих , кокетливо украшена облупившейся лепкой и колечками для ковров. Cами ковры были с****жены трудящимися сразу после революции. Зато из окон открывался панорамный вид на покосившийся гриб-мухомор в центре детской площадки. Позже к лестнице, со стороны двора пристроили лифт и мы лишились обзора. Зато граждане получили дополнительный удобный общественный туалет.
Прямо под нами находилась квартира 18, а напротив -124. В нижней проживала семья Фрумкиных. Важные работники Госбанка СССР. У них была библиотека в шкафах из красного дерева, там я впервые услышал английскую балладу “Вересковый мед” в переводе Маршака.
А в квартире напротив проживал некто по фамилии Седой. C семьей, но без соседей, потому, что они все поразьехались. Он им собственно и помог поразьехаться, предоставив места проживания в других домах. Для этого он нанял специалистов по обмену жилой площади, которых называли маклерами, и те обманом и подкупом решили все вопросы. Может Седой была не фамилия, а кличка. Не помню, но он сыграл важную роль в жизни нашей семьи.
Мой отец прибыл в Питер в 1956 году. Он приехал в гости к младшему брату, которого нашел после долгих поисков. Они потеряли друг друга в начале войны. Отец был холост, хорош собой и отличался завидной силой. Приехал он из Киева, где проживал после демобилизации. Снимал угол. Выбора у него большого не было - немцы сожгли польский городок, где он родился.
У бати был самодельный катер на Днепре, на котором он катал жизнерадостных украинских барышень, и чемоданчик с рубашками и носками. Больше у него не было ничего.
Когда жена брата увидела такого красавца, она пришла в неописуемое волнение. Ему срочно нашли невесту и в Киев папа уже никогда не вернулся. Внучка харьковского равинна обомлела и свадьбу сыграли 6 Сентября. Я родился ровно через год.
В те времена полагалось евреев на работу не брать. Мой отец день за днем обходил заводы и прочие заведения - все было напрасно. Папа нервничал, я хотел жрать, мама нас обоих успокаивала. К счастью экономика Советского Союза трещала по всем швам и Никита Сергеевич разрешил создавать артели, которые пришли на смену сталинским шарашкам.
Ленинград исторически не годился для ведения бизнеса из-за мерзской погоды. Помещений было мало - использовали чердаки и полуподвалы. В нашем третьем дворе, располагалась артель по производству катушек. Мы всегда караулили когда они выбрасывали брак - из него получались отличные рогатки и взрывные устройства.
Сосед Седой тоже создал артель - там прессовали пуговицы. Артель находилась возле метро “Чернышевская”, в помещении, где позже появился пивной бар “Медведь”. Понятное дело – полуподвал. Седой долго смотрел на муки моего отца и однажды сказал “Выходи ко мне на работу. В ночную смену, на пресс”. Я думаю, что у меня нет братьев и сестер потому, что отец проработал много лет по ночам на прессе.
Самым красивым местом в городе я считал перекресток Литейного и Некрасова. Там на крыше одного из домов бежала разноцветная неоновая реклама “Надежно, выгодно, удобно хранить деньги в сберегательной кассе”. Под этим мудрым изречением находилась еще одна подворотня, в которой проживало много маминых подруг. Мы туда часто ходили в гости.
Одну из подруг звали Аней. Она была не как все. Она была обеспеченная - ее муж служил директором магазина спорттоваров. Эта служба позволила ему построить домик в Мельничном ручье. Мама настолько любила Аню, что мы даже снимали на лето дачу в том же поселке. Неподалеку. У Деда Мороза. Мороз - это была фамилия хозяина.
Мама любила Аню со времен совместного обучения в институте иностранных языков. Наверно, они те немногие, кому реально пригодились в жизни знания, приобретенные в ВУЗе. Маме - в Бруклине при получении разнообразных пособий для нищих, а Ане - в Калифорнии для тех же целей.
Но тогда, в радостные шестидестые годы в Мельничный ручей приезжал Анин родственник Сан Саныч , невысокий энергичный крепыш в спортивном костюме и кедах. Oн собирал всю мелюзгу и водил нас в самые настоящие походы! Потом он оказался кандитатом наук и преподавал мне в ЛКИ секретный курс “Динамическая остойчивость подводных лодок”. При этом он сменил спортивный костюм на деловой финский. C галcтукoм. Последний раз я видел его на Брайтoне, в какой-то несвежей майке. Он рассекал толпу, толкая перед собой продуктовую тележку. Увидев меня он заорал “Шухман, тут рядом дают картошку по 10 центов. Бежим”.
Таким образом стало ясно, что секретность у Сан Саныча была понарошку. Потому что если секретность настоящая, то уехать из страны было невозможно. Например, мой дядя уходил пешком. B Польшу, через границу, с контрабандистами. Там поляки для порядка посадили дядю в тюрьму. Тогда из Израиля прилетели специально обученные люди с мешком долларов и увезли дядю с собой.
Так вот, oбеспеченная Аня нас угощала чаем с вишневым вареньем, а мне безумно хотелось в родной двор - качаться на турнике и слушать блатные песни, которые пел под гитару местный хулиган Сарделька. Мы все рассаживались на скамейке и выжигали на ее зеленой спине всякие нехорошие слова, а Сарделька пел. Bроде даже и не нам, задумчиво поглядывая на стенку дровяного сарая. Может понимал, что скоро жизнь его прервется на зоне, а поделать ничего не мог.
Но, я отвлекся. Советская власть хоть и разрешила артели, но нервничала и завидовала их организаторам. Поэтому она однажды прислала к Седому своих представителeй. Они столпились на лестнице, все в одинаковых плащах. Брезгливо втягивали носами не очень приятно пахнущий воздух и сплевывали с отвращением на пол.
Дверь им открыла супруга Седого. Рядом с ней стоял сын Яша в пальто, с ранцем за спиной. “Проходите, товарищи. Муж дома, в ванной. Сейчас выйдет. А ты, Яша, иди поиграй пока в дворе, чтобы не мешать дядям”. Умный Яша не стал спрашивать у мамы зачем ему во дворе школьный ранец. Просто пошел.
Мы в тот день воевали с крысами. Они практически заняли весь средний двор-помойку и мешали нам играть там в прятки. Мы открывали гигантские протекающие баки и кидались камнями в грызунов, вылетающих оттуда наподобие залпа “Катюши”. Яша не сбил ни одной крысы. Ему было тяжело - за спиной трепыхался ранец, набитый бриллиантами.
Одинаковые дяди покинули квартиру Седого огорченные. Была же 100 процентная наводка на “камушки”.
Жизнь покатилась дальше к светлому будущему. Одно приятное событие наступало на пятки предыдущему, а его самого уже поджимало следующее. Во-первых, нам провели паровое отопление, печку сняли. Во-вторых, тетя вышла замуж и перехала жить к новому мужу - стало больше места для оставшихся. До этого было тесновато. А, в-третьих, папу взяли pаботать на ЛОМО, где он стал лучшим изобретателем-рационализатором.
Новый теткин муж, дядя Миша, оказался классным мужиком. Он прошел всю войну, был ранен на Невском пятачке, остался инвалидом на всю жизнь, награжден орденом Красной звезды. Лечился в разных госпиталях, в каждом после него оставалась беременная медсестра, а иногда и две. Время было такое. Он признал всех детей и остался дружен с ними до самой смерти. Он умер от рака из-за осколка, застрявшего у него в спине на том самом Невском пятачке. А еще дядя Миша играл на пианино и в преферанс.
Он все знал об этой жизни. Единственное чего он не знал, что моя тетка никогда не развелась с предыдущим мужем. Боялась его, думала, что сумасшедший, сбежала ночью. А он как раз сделал карьеру и стал в Москве заведовать всеми газетными ларьками. Так что, не ясно кто из них двоих был реально больным на голову. В любом случае, детей она не завела и оставила меня без двоюродных братиков и сестричек.
Тем временем одинаковые дяди перегруппировались и явились к Седому с постановлением на задержание. Обыск их больше не интересовал. Седой вздохнул и пошел в спальню накинуть лучший, выходной пиджак. Когда дяди забеспокоились и вошли в комнату после 5-минутного ожидания, хозяина в ней не оказалось. Зато оказалась открытая дверь в задней стенке шкафа, которая вела на черную лестницу. Вот так загадочно, как граф Монте-Кристо, исчез благодетель, который не дал нам загнуться от голода.
Папу на ЛОМО очень любили, потому что без него не получались корпуса для фотоаппаратов. Дипломированные инженеры проектировали пресс-формы, в которые невозможно было залить пластмассу. Тогда они бежали к папе. Он изучал чертежи и помечал карандашом где надо исправить. И, о чудо, все становилось замечательно. Отец понимал и древесину, и металл, и химические материалы. А вот образования у него не было. Некогда было его получать. До 15 лет он учился в хедере в своей Польше - изучал талмуд. Потом пришла Советская власть - хедер превратился в среднюю общеобразовательную школу. И все стали изучать биографию товарища Сталина, вместо талмуда. Малышей сделали пионерами, а тех, кто постарше - комсомольцами. А потом грянула страшная война.
Товарный состав, набитый новоиспеченными пионерами и комсомольцами, ушел из города через бывшую границу, через речку Дисна. Дети пели революционные песни, переведенные для них на идиш местным раббаем. Остальное население тоже двинулось к мосту, но их не пропустили . Не доверяла разумная Советская власть новым гражданам, ну не могли они перековаться за каких-то два года. Тогда люди попытались спасаться вплавь, их встретили с другого берега пограничники пулеметным огнем. Перебили половину, остальные вернулись. Их потом немцы добили в гетто, а сам городок сожгли. Таким вот образом сгорели папины документы, без которых его не брали после войны в ВУЗ.
За женой Седого, понятное дело, присматривали. Уж больно обидная и дурацкая история получилась с его задержанием. Присматривали даже когда она выносила мусор. Однажды она по дороге на помойку зашла к старику Рувиму. Вы не поверите, но у того был собственный дом во дворе. Каким-то немыслимым образом эта пристройка к дровяному сараю досталась бывшему бундовцу. Советский Карлсон. Через пару дней его навестили, перевернули все вверх дном. Надеялись поймать бывшего хозяина бывшей артели. Не вышло.
Седой появился в тот день, когда истек срок давности за экономические преступления по его статье. Жена и сын Яша ждали все эти годы. Через две недели они подали документы на выезд в государство Израиль, на постоянное место жительства. По слухам, там у одного из друзей хранился школьный ранец, набитый бриллиантами. А может наврали.
Я побывал на Литейном много лет спустя. Я заглянул во двор моего детства и ничего не узнал. От дома остался фасад, внутри билась новая, незнакомая жизнь. В ней не было сараев, песочниц и турников.