Пролог
AMAT VICTORIA CURAM-ПОБЕДА ЛЮБИТ СТАРАНИЕ
Сперва, прямо от извозчика, они с Назаром Кузьмичом вызвали вокзального носильщика с номерной бляхой. Носильщик, юркий, чернявый, с вороватым жиганским прищуром за серебряную полтину ловко перегрузил их тюки, чемоданы и небольшой обтянутый кожей дорожный баул из экипажа на легкую двухколесную платформу и отвез к багажному вагону. А там дожидался, приглядывая за грудой вещей, пока господа пассажиры не соизволили подойти, чтобы оплатить «багажнику» по три копейки с предмета за провоз и получить десяток зеленых квитанций.
Савве казалось, Назар Кузьмич и не торопится вовсе. Вышагивает себе по перрону вдоль уже зажжённых по вечернему времени фонарей степенно, с достоинством, курящаяся дымком длинная сигара в одной руке, трость с резной золоченой рукоятью в другой. Улыбается дамам. Раскланивается с немногочисленными пассажирами, ожидающими сигнал колокола к отправлению.
– Спасибо, братец! Услужил на славу, дай Бог здоровья! – утирая пот со лба, по-медвежьи зычно, на весь перрон, забасил Назар Кузьмич носильщику, когда, наконец, они добрались до багажного вагона в голове состава и, порывшись в часовом кармашке жилета, достал ещё монету – то ли снова полтину, то ли даже сразу целковый. – Держи, милок, вот тебе ещё за труды.
– А вот этот баул в багаж не след, – это уже Назар Кузьмич «багажнику». – Пусть при мне будет. Дорогая ноша не в тягость!
Он щелкнул замочком и под крышкой на мгновение перед глазами носильщика и «багажника» мелькнули какие-то деловые казенные бумаги с сургучовыми печатями и завитушками важных подписей, а также связанные крест-накрест тонкой бечевой увесистые пачки – штук по сто, не меньше, – коричневых и буровато-красных банкнот государственных кредитных билетов.
Носильщик от удивления часто заморгал и молча разинул рот, а «багажник» укоризненно покачал головой:
– Не гоже-то деньгами светить, барин! Не ровен час мазурики прознают. Босяков ноне вокруг – пруд пруди. Даже здесь, на перроне, среди приличных людей встречаются.
– Да что нам босяки! Правда, Савва?! – загоготал Назар Кузьмич. – Мы сами любого, – он потряс перед носом носильщика сжатой в кулачище рукой, – в бараний рог! А коли после выволочки в том нужда будет, исправнику самолично на руки передадим.
Савва, в который раз, подивился Назару Кузьмичу. Как играет роль! Михаил Щепкин – не меньше! Вальяжен. Громоподобен. С тонкими губами, что язвительно и брезгливо искривила прилипшая, казалось, навек презрительная усмешка в адрес всего человечества. С неуместным чванливым высокомерием во всклокоченной, с неопрятными следами недавнего обеда, седой бороде.
Чисто бестолковый в бытовой повседневной суете, хмельной от куражу барин-помещик, случаем поднявший немалый капитал на золотом таврическом хлебушке. Или удачливый заводчик, кирпичных дел мастер, которому шальная деньга немилосердно жжет мошну. А то и успешный компаньон, многолетний доверенный (из-за природной глупости органично переплетающейся с природной же честностью) совладелец в производстве лобогреек да молотилок у какого-то пришибского немчина, коему самому разъезжать, даже по делам денежным, далеко от дома, кирхи и завода недосуг.
И в правду – хорош был секретный полицейский агент Назар Кузьмич. А что нарочито театрален, шумен, даже с перебором, так ведь и живцу, вьющейся на крючке серебристой речной мелюзге, на которую настоящую рыбу ловят, должно не только аппетит, но и азарт у хищника вызывать, заставлять гордиться победой.
Оказались они с Назаром Кузьмичом на перроне вовсе не просто так. За последний месяц уже дважды на перегоне от Пришиба до Александровска неизвестные злоумышленники совершали дерзкие нападения на господ пассажиров.
Первый раз грабители напали по-тихому. Брали хабар в ночное время, буквально – на испуг. Огорошили спросонья двух спящих артельщиков в купе первого класса. А второй, через неделю, – со стрельбой и шумом, прямо посреди бела дня в переполненном вагоне третьего класса. Оба раза работали не с кондачка. Имелась у злодеев, по всей видимости, верная предварительная наводка.
В купе артельный староста с помощником везли жалование для наёмных рабочих. Целых восемь тысяч рублей!
А в третьем классе товаро-пассажирского поезда злоумышленники безошибочно выбрали неприметного на вид бедолагу, подсели рядышком на лавки (двое по бокам, один напротив) и ткнули в лоб стволом револьвера. Горемыка сам, вздыхая и обливаясь горючими слезами, снял нательную рубаху с приналаженными к ней особенными карманами, в которых сберегал пять тысяч «катеньками» - сторублёвыми кредитными билетами. Когда же кто-то из сидевших неподалеку пассажиров попытался геройствовать, злодеи попросту сбили смельчака наземь, разбили в кровь лицо рукоятками револьверов и только лишь затем, выстрелив для острастки остальных поверх голов в крышу вагона, соскочили с замедлившегося перед поворотом поезда.
Вот теперь и приходилось полицейским агентам приманивать злодеев. Изображать, по мере возможности, из себя доступную добычу. Савва с Назаром Кузьмичом – подходили на роль чуть ли не идеально. Несмышлёный юноша и шумный бестолковый старик-пустобрёх – двое, с объемистым денежным баулом, вояжирующие непременно в ночное время да ещё в купе первого класса полупустого по обыкновению вагона. На такую добычу разве что ленивый не клюнет. А то, что во время посадки, неприметно, без лишнего шума, здесь же, в вагоне, впереди, в закутке вагонного проводника, и сзади, в следующем смежном купе, затаились ещё двое полицейских агентов с револьверами наизготовку, грабителям до поры знать не полагается.
Машиной путешествовать одно удовольствие. Знай себе, котится многопудовое чудище по чугунке, цветастая, под увенчанным короной двуглавым имперским орлом по бокам, змееподобная громадина с черным брюхом и красной спинкой-крышей. Оповещает о себе трубным слоновьим гласом гудка. Выбрасывает в небо из паровозной трубы, стелящиеся вслед составу клубы черного дыма. Цыкает по-разбойничьи, с посвистом для острастки перронным ротозеям белёсым перегретым паром из-под колес. Вздрагивает часто, в такт колотящемуся от восторга пассажирову сердцу, на рельсовых стыках. Раскачивается, как цирковой борец перед решительной схваткой, набирая скорость на подъемах. Одно слово – поезд пассажирный. Да не какой-нибудь местный, дачный, а дальний – прямого следования!
Сразу за паровозом, четырехосный темно-коричневый вагон – багажный. Потом – тёмно-зелёный, трёхосный, с характерной треугольной вывеской «Почтовый вагонъ» над будкой. Далее, синий – первого класса. Еще один – сине-жёлтый, для пассажиров, как первого, так и второго класса. И три зеленых, третьеклассных – для размещения всех прочих на жестких, впитавших намертво запах махорки и пота лавках.
Но это не про Савву и его спутников. Их место – в вагоне первого класса. Внутри – царская роскошь и изысканность: самые что ни на есть настоящие апартаменты – с бронзой, инкрустацией, полированным красным деревом и расшитыми занавесками. А они с Назаром Кузьмичом посреди этого великолепия. В самом лучшем купе. В том, которое из двух в одно превращается. Стоит лишь раздвинуть дверь, устроенную в перегородке.
В купе огромный мягкий диван с поднимающейся спинкой: при нужде можно вмиг разложить во вполне удобную полку для второго пассажира. Здесь же вмонтированная лесенка для залезания на эту верхнюю полку. Напротив дивана – кресло, на стене – зеркало. Посредине купе – небольшой, но уютный столик с крахмальной белоснежной скатертью, на котором помещалась лампа с голубоватым абажуром. А еще диковинное чудо – умывальник и, господи прости, ватерклозет – опрятный туалет, пусть и сразу для двух купе. И отдельно – газовый рожок для освещения купе. Причем, при желании или нужде, всегда можно «разобщить внутренность фонаря от внутренности вагона» – а попросту говоря, пригасить, при отходе ко сну или при интимном вояжировании с застенчивой дамой, нежелательный яркий свет.
Тронулись, слава Богу! Вагон был почти пуст. Кроме них, проводника с вооруженным сопровождающим – его звали Михаил – и еще одного полицейского нижнего чина в смежном купе за перегородкой, в первом купе от головы вагона ехали две до приторности благостные, в траурных черных кружевах, пропахших нафталином, чопорные старушки. А в самом хвосте – степенная семейная пара из пришибских фризов.
Оценив обстановку и оглядевшись в купе, Назар Кузьмич пододвинул тяжелое кресло ближе к столу, а баул поставил на стол так, чтобы он сразу же бросался в глаза любому вошедшему, отнимая все его внимание. Револьвер же свой, старый добрый «полицейский Смит-Вессон» с укороченным четырехдюймовым стволом и роговыми щёчками рукояти, достал из особой, скрытой, приспособленной для тайного ношения на поясе легкой без фиксации кобуры, тщательно осмотрел, и положил сюда же на стол, за баул. Затем, удобно устроился в кресле и несколько раз, не приподнимаясь с места, примерился к револьверу обеими руками, проверил, удобно ли будет мгновенно вскидывать ствол и ловить злодея на мушку.
Савва происходящему ничуть не удивился. Видел сам не единожды, при производстве предусмотренных уставом контрольных стрельб, как хорошо стреляет Назар Кузьмич. Одинаково быстро и точно. Что с правой руки, что с левой.
– Вот и ладушки, – Назар Кузьмич аккуратно прикрыл револьвер крахмальной салфеткой, вдохнул воздух и удовлетворено, как сытый кот, облизнулся. – Чайку бы теперь хорошо горяченького. И маковых сушек. Самое, полагаю, для этого время.
Савва обескураженно развел руками. Заваркой, и даже сушками, можно было, конечно, разжиться у проводника: несмотря на суровый запрет по министерству путей сообщения, у иных хороший китайский чай для своих, без меры благодарных, пассажиров не переводился. Но вот кипятку добыть было попросту негде. Ну, вовсе негоже было ему давеча не фланировать чинно, рядышком с барственным в своем образе Назаром Кузьмичом по перрону, а с чайником или, того пуще, – с котелком в руке, по-плебейски, в спешке, пробиваться сквозь очередь из желающих в будку кубовой.
Он давно уже подумывал о том, что неплохо было бы, для подобных бытовых обстоятельств, приспособить известную уже больше десятка лет химическую посудину для сохранения жидких газов авторства шотландского ученого, сэра Джеймса Дьюара, о которой, среди прочего, рассказывали с гимназической кафедры в курсе естественных наук.
Простая ведь, в сущности, штуковина, рассуждал Савва, почему до сих пор никто этим не озадачился? Для производства такой термостатической посудины потребуется лишь достаточного объема и необходимой формы колба из закаленного стекла с герметически запаянными двойными стенками, создающими вакуумированную полость и покрытыми изнутри серебряной амальгамой для отражения излучения и потери тепла. Саму колбу можно изолировать снаружи достаточным слоем каучука и поместить в металлический противоударный футляр цилиндрической формы, или в любой другой, скажем, похожий на самую обычную армейскую флягу для ношения на поясе, алюминиевую с корковой пробкой в суконном чехле. Кроме того, обязательно внутри колбы, соединённый с ней в единое целое лишь общей горловиной, но изолированный от остальной ее части измельченной корой пробкового дуба, должен располагаться внутренний сосуд, в котором и будет надолго сохраняться жидкость желаемой температуры.
– Ты о чем думаешь, малец?! – добродушно ерничал Назар Кузьмич, глядя на задумавшегося Савву. – О девках, небось? – он деланно серьезно вздохнул. – Все вы, молодые, лишь о девках думаете. А надобно не о девках, а о деле. Вот какое у тебя сейчас первостатейное дело, Савва?
– Злодеев изловить?
– Это да, это – конечно! Только согласись, на сытый желудок, нести службу да ловить нелюдей куда сподручнее!
Назар Кузьмич поворотил голову в сторону перегородки и зычно, словно днепровский поток на порожистой гряде, пророкотал:
– Петрович, сукин кот! Ты от друзей-то в конуре своей золоченной не таись. Я же не глухой, всё чую: кипяточек, видел тебя в очереди в кубовую, ты уже давно заварил и маковые сушечки, те, которые допречь в вокзальном буфете приобрел, в блюдце покрошил.
– Так что, твоя первоочередная задача, – это Назар Кузьмич уже опять Савве, – отправиться за перегородку к Петровичу и немедля обеспечить начальство, меня, стало быть, и себя, если, конечно, такую потребность имеешь, стаканом крепкого чаю для всенощного бодрствования и сушкой. Мне бери не ломанную. Сила в руках ещё есть – сам справлюсь.
Когда напряженно ждешь, время, как назло, тянется, словно гуттаперча. Сразу после коротких остановок на станциях Савва пару раз, с молчаливого разрешения Назара Кузьмича, покидал купе. Бесшумно и плавно, оставляя вес тела, как учили, позади, легко перекатываясь в движении с носка на пятку, скользил тенью по проходу вдоль вагона, вздрагивающему, подобно корабельной палубе под ударами бьющих по речной волне лопастей колёсных ступиц. Двигался от тамбура к тамбуру. После курил, осторожно пряча огонёк папиросы в кулак, на открытой площадке. Долго без толку вглядывался в совершенно неподвижную, казалось, чернильную темень, сквозь которую несся поезд. Тщательно проверял запоры на дверях вагона. Прислушивался к невнятному бормотанию за дверью неугомонных старушек и к полной тишине у давно отошедших ко сну фризов. И даже разок подергал слегка, для пущего порядка, глухие, казалось, внутренние рамы оконных стекол.
Времени с момента отправления поезда от последней перед Александровском станции в Кужугуме прошло всего ничего. Минут пятнадцать. Не больше. Стрелки часов – Савва проверял – словно замерли сразу после полуночи. Делать в продольной узости напротив по-прежнему налитых чернилами двойных оконных рам было больше решительно нечего. Оставалось лишь возвращаться назад в купе и ждать невесть чего.
Назар Кузьмич вопросительно взглянул на вошедшего. Савва в ответ, молча повел головой из стороны в сторону.
– Тихо в вагоне. Двери на запоре. Петрович газету читает, сам слышишь. Пассажиры спят. Мишаня с проводником картёжничают, чисто катран. Видать по всему, Назар Кузьмич, зря мы съездили. Не будет сегодня ничего. Александровск скоро.
– Почему зря? Когда б ты ещё, Савва, среди такой красоты оказался? – Назар Кузьмич небрежно повел рукой, описывая полукруг, по настенной бронзе зеркала, инкрустациям полированных стенных панелей и расшитыми занавесками. – Небось, дома не на такой софе спишь, а на продавленной панцирной сетке – он иронично махнул в сторону роскошного дивана, на который Савва за всю поездку разве что разок присел. – С нашим окладом, малец, и второй класс не всегда себе позволишь. Разве что, разок в год, когда, как я, жену с детишками в Алушту или на грязи в Евпаторию на оздоровление сопровождать станешь.
Остывший чай в полупустом стакане перед ним мерно покачивался в такт движению. А забытая в стакане ложечка жалобно позвякивала о стекло, словно подтверждала тоскливую правдивость его слов.
Туду-туду! Туду-туду! Звяк-звяк-звяк!
Звуки внутри купе слились воедино с коротким гудком паровоза, начавшим торможение. Почему-то стало тревожно. Савва почувствовал, как где-то внизу живота, одновременно с внезапно возникшей дрожью, зародился мерзкий холодок, а ноги стали «ватными».
Дальше случилось то, что случилось. Не успешное задержание вышло, а сплошная нелепость и стыд! Курам на смех! Тщательно подготовленная тайная операция, обернулась на деле бестолковой свалкой и сплошным разочарованием. А еще, нежданной для Саввы кровью.
Планировалось-то как? Ну, скажем, попадут злодеи в вагон. Не в какой другой, а именно в тот, где Назар Кузьмич с Саввой денежный баул везут. Носильщик, ведь, который давеча вещи в багажный вагон доставлял да деньги в нутре баула увидел, давно, как «давальщик» у полиции на примете. Потому-то, и валял для близиру перед ним ваньку Назар Кузьмич. Потому-то и не было никакого сомнения, что тут же прознают злодеи о вояжирующих в первом классе из Пришиба до Александровска денежных «шляпах». Как попадут – дело иное. Тут были возможны варианты: то ли перейдут из другого вагона через открытую площадку и тамбур, то ли подсядут прямо к ним, в первый класс, на одной из промежуточных станций. Но и здесь, казалось, всё предусмотрено. Проводник – предупреждён, начеку, да и надзор за ним постоянный имеется. А запоры на дверях вагона Савва самолично открыл. Сразу же после отправления из Пришиба. И проверял их на каждом полустанке. И дверь в своё купе, в отличие от иных, Назар Кузьмич с Саввой держали приоткрытой.
Нет, получалось, иного пути злодеям, кроме как прямо в расставленные силки. Шума они, как показали предыдущие налеты, особого не любят, Пальбу, по возможности, без толку не открывают. Поэтому будут пытаться взять на испуг, как поступали и раньше. Только это надо будет ещё посмотреть, кто кого первым испугает.
Когда подойдут все трое к купе и распахнут дверь, лишь откроют рот, чтобы потребовать денег – вмиг окажутся меж четырех стволов. Михаил, что у проводника таится, – берет на себя, с одной стороны вагонного прохода, крайнего левого, Петрович из купе за перегородкой – с другой, правого. А Назар Кузьмич – встретит идущего первым, главаря, лицо в лицо. Ну и он, Савва, что будет в этот момент стоять чуть сзади и сбоку от Назара Кузьмича, подстрахует старика при нужде. Только ведь не должно случиться такой нужды. Некуда будет, при таком раскладе, злодеям прятаться. И возможности бежать никакой не будет. Один выход – тотчас бросать револьверы наземь и поднимать руки. А иначе – смерть.
Пронзительный женский визг, переходящий в глухой вой, слился с громкими, хлесткими, как щелчки батога, выстрелами. Одним, вторым, третьим. Кричала женщина из последнего по проходу вагона купе. Там, где ехала семейная пара. Стреляли там же.
Савва вздрогнул, выходя из тревожного оцепенения, и потянулся к поясному ремню за спину, туда, куда схоронил до нужной поры свой одиночного действия «Наган».
– Погодь, малец! Не спеши! За мной пойдешь! – Назар Кузьмич отбросил ногой кресло и выхватил из-под салфетки «Смит-Вессон». – Петрович, мать твою! Ты что там, старый хрыч, притих?! Давай на выход!
Сиротливо звякнула в последний раз ложечка. Опрокинулся стакан, проливая остатки чая на крахмальную скатерть, скатился на пол. Назар Кузьмич на бегу к двери раздавил его ногой. Захрустели под тяжелым башмаком осколки стекла.
Петрович выскочил в проход первым. И тут же попал под встречный револьверный огонь. Савва, уже с «Наганом» в руке, протискиваясь в узкую кишку прохода из-за плеча Назара Кузьмича, увидел впереди слева две темные фигуры в черных масках, закрывавших всю нижнюю часть лиц. Один из грабителей, а то, что это были именно они, сомневаться уже не приходилось, устремился к тамбуру, а второй снова поднял револьвер. Раздался выстрел. Еще один.
Петрович согнулся, как под сильным порывом ветра, сделал несколько шагов вперед, выронил оружие из повисшей плетью правой руки и схватился левой за быстро расплывающееся на правом плече бурое пятно.
– Ну-ка! В сторону! – отодвинул его плечом Назар Кузьмич, закрывая собой раненного и устремляясь вперед. – Держись, сукины дети.
У Саввы над ухом дважды громыхнул полицейский короткоствол. Затем – еще дважды. Стрелявший в Петровича грабитель схватился обеими руками за живот и рухнул ничком. Еще один злодей , который до того момента лишь пытался выбраться из купе, вслед за двумя первыми, отступил назад в купе и захлопнул перед лицом Назара Кузьмича дверь.
– Савва! Мишка! Держите дверь. Не дайте уйти стервецу! А я третьего возьму! – кричал на бегу к тамбуру Назар Кузьмич.
Петрович тем временем медленно опустился на колени, оторвал руку от простреленного плеча, подобрал выпавший револьвер и со стоном вновь придавил рану зажатой в кулаке черненной рукоятью «Нагана». Потом сел по-турецки напротив захваченного грабителем купе, рядышком с мертвым телом злодея, стрелявшего в него, и бессильно откинул спину к простенку между окнами.
– Как ты?! – бросился к нему Савва, не обращая внимания на мертвого грабителя посреди прохода и выстрелы в тамбуре. Волноваться пока не стоило. Судя по звуку – стрелял Назар Кузьмич.
– Нормально! Жить буду. Двигай к Кузьмичу. Слышь, как развоевался дед. Чисто генерал Куропаткин среди манчьжурских сопок. А я тут, – он махнул простреленным плечом с прижатым револьвером в сторону запертой двери купе, – гада покараулю. Ежели чего, Мишка подсобит!
Савва оглянулся вправо. Дверь в купе старушек была по-прежнему плотно прикрыта. Только теперь за ней раздавались встревоженные вскрики, а не былое невнятное бормотание. Михаил, бешено вращая сумасшедшими от испуга глазами, стоял посреди прохода. Блестящий револьвер ходуном, из стороны в сторону, ходил в его трясущихся руках. А сзади него из своего закутка выглядывал столь же перепуганный проводник.
– Мишка! За дверью следи. А Петровича пусть проводник перевяжет. Простыни на бинты рвите! Или скатерти! И старушек, божьих одуванчиков, из купе ни в коем случае не выпускайте.
Савва, бочком протиснулся между запертой дверью купе и Петровичем бросился в тамбур, по пути отшвырнув носком подальше от мертвого тела оброненный грабителем «Наган».
Назар Кузьмич сидел на корточках над телом убитого грабителя, рассматривая его лицо. «Смит-Вессон» в одной руке, черная маска, сорванная с грабителя, в другой. А длинноствольный револьвер убитого и вовсе – за поясом. Между ног у Назара Кузьмича лежал холщовый заплечный мешок грабителя. В раскрытой горловине Савва увидел пачки двадцатипятирублевых кредитных билетов.
– Личность по описанию подходит – удовлетворенно пробурчал Назар Кузьмич, поднимая взгляд на Савву. – Они это, наши субчики. Не зря, выходит, катались! Только сбечь, понимаешь, сучёныш, пытался, – он усмехнулся, криво, зло, лишь краем рта и бросил маску на лицо покойнику, – Врешь! От меня не сбежишь.
Он перехватил взгляд Саввы на мешок с деньгами. – Да уж, вот на кого, получается, охота шла. Недоглядел, недодумал – каюсь! Непростые оказались немчины. И денег у них, судя по мешку, поболее, чем у нас в бауле. К тому же, – он выхватил из мешка оранжево-зеленоватую пачку кредиток с коронованной царской шапкой дебелой бабой, у ног которой резвились пухлые младенцы, – вовсе не "куклы", как наши…
Назар Кузьмич вздохнул, переломил рамку револьвера, щелкнул экстрактором и высыпал стреляные гильзы на грудь покойнику. Потом достал из кармана патроны, вновь зарядил барабан и еще раз вздохнул. Устало, со всхлипом.
– Руку дай, – внезапно попросил он Савву – совсем я старый стал, суставы пухнут, в коленях хрустят, не разгибаются. А рассиживаться недосуг. Пошли, третьего брать будем!
Михаил с револьвером наизготове сторожил дверь, прислонившись к стене сбоку. За дверью купе было тихо. Проводник возился у покряхтывающего от боли Петровича, перевязывал ему плечо разорванной на полосы шелковой простыней.
– Ишь ты, какое чудо-юдо! – ухмыльнулся Назар Кузьмич. – Петрович! Лебедь сизокрылый, в шелка одетый! Сам-то как, герой?
– Бывало лучше!
– Знамо дело! А неча было под пулю бросаться. Это тебе не дармовые сушки за казенный счет трескать. Тут особая сноровка требуется. Ладно, страдалец, отдыхай пока. Сейчас третьего супостата возьмем. А там и Александровск. Не боись! В больничку тебя доставим со всем почетом.
Назар Кузьмич аккуратно, чтобы не поцарапать полировку постучал рукоятью револьвера в дверь купе.
– Слышь, мил человек, открывал бы ты по-хорошему. Деваться тебе всё одно некуда. В окно сигать – дело гиблое. Вмиг ведь под колесами очутишься.
В ответ тишина. Лишь деревянный скрип и скрежет металла по стеклу – видать злодей норовил открыть окно или разбить раму.
– Ладно! Коли не хочешь по-хорошему, сделаем по-нашему – Назар Кузьмич примерился плечом к двери, отступил на несколько шагов для пущей силы удара.
Савва с револьвером наизготовку ринулся вслед за Назаром Кузьмичом в распахнувшийся под ударом дверной проём. На полу, отброшенный выстрелами от двери, лежал лицом кверху труп пассажира. Тело его жены в окровавленной ночной сорочке ничком на диване. Волосы спутаны. Мочки ушей разорваны – видимо грабители рвали из них дорогие серьги. А в приспущенной раме окна, оседлав ее, половиной тела уже снаружи, держась лишь одной рукой за внутреннюю поверхность, грабитель. Без маски.
Назар Кузьмич замер и опустил, вскинутый было, револьвер.
– Э-э-э, мил человек! Я ведь тебя знаю… – удивленно протянул он. – А какого лешего ты тут оказался?..
Грабитель зло, по-волчьи, оскалился в ответ, выбросил невидимую до той поры руку с револьвером из чернильного заоконного болота и выстрелил в Назара Кузьмича. Дважды. В живот. Чтобы наверняка. И сразу со сдавленным, тут же заглушенным паровозным гудком криком, прыгнул в вязкую чернильность ночи.
Савва бросился к упавшему Назару Кузьмичу. Старику было совсем худо. Дышал ртом тяжело, прерывисто. Губы сухие. Лицо бледное. Черты заострились. Глаза запали. От сочащихся черной жижей ран на животе, тянуло, как из сточной ямы, чем-то гнилостным.
Назар Кузьмич схватил Савву за ворот. Со стоном приподнялся.
– А ведь злодей-то из на… – он ещё пытался шептать, но глаза уже закатывались. – Как же так?!...