ДРАКА
После Кондопоги Лысков приступил к приготовлению обеда. На первое уха. На второе яичница с салом. Растопив в котельном отделении печку, Мишка поставил кастрюльку с водой на конфорку, засыпал в неё рыбное ассорти, луковицу и несколько картофелин. Казалось бы, чего проще, растопил буржуйку и готовь себе. Но на занятиях в резерве проводников о системе отопления ничего не объясняли. И правильно, лишняя информация ни к чему. Кому взбредёт в голову отапливать летом вагон? Поэтому в первый раз, задумав приготовить обед, Мишка облажался. Печку раскочегарил, а систему отопления заслонкой не перекрыл. В результате нагнал температуру выше сорока пяти градусов, превратив вагон в парилку. Пассажиры лежали на полках потные и красные. А один толстяк, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на сушу, и протягивая к Лыскову волосатые руки, надрывно вопил: «Проводник, включите вентиляцию!!!».
Из головы у Мишки не выходил разговор с сухопарым усатым дедом, которого он сегодня ночью переправил в вагон «СВ». Направляясь туда, студент, как бы в шутку, спросил у старика, не жалко ли ему «червонца» за комфорт. Тот остановился передохнуть в тамбуре штабного вагона, в упор посмотрел на Лыскова и ответил на его вопрос вопросом:
— Тебе сколько лет, парень?
— Мне? Ну, двадцать один.
— А мне девяносто два.
— Ничего себе, — удивился Мишка, — А я подумал, что вам около семидесяти.
— Ладно тебе, я же не женщина, мне такие комплименты без надобности. Тебя как звать-величать?
— Миша. Михаил.
— А меня — Яков Львович. Так вот, Миша, мне денег не жалко, потому что у гроба карманов не бывает. Мне жалко времени, которого у меня осталось с гулькин нос. Во второй половине жизни, парень, время бежит с удвоенной скоростью. После семидесяти начинаешь осознавать, что в твоей жизни закончилось что-то одно и начинается нечто другое. Уходит страсть к накопительству, к женщинам, стремление что-то доказывать себе и окружающим тебя людям. Зато начинаешь ощущать свободу, которой ты можешь без оглядки распорядиться по своему усмотрению. Ну, например, исполнить давнюю мечту, до которой раньше по разным причинам не доходили руки. Поэтому я берегу здоровье и нервы. Это — во-первых. А во-вторых — деньги такой продукт, который от долгого лежания без дела портится или улетучивается. Деньги нужно уметь тратить с пользой, но не транжирить. Вот ты, к примеру, куда эти деньжищи, которые здесь всяко, — старик неопределённо покрутил ладонью, — зарабатываешь, как потом тратить собираешься?
— Я? Ну, на себя, на еду, одежду, матери пошлю. У неё, кроме меня ещё двое малых, Ванька с Танькой. Тоже кушать хотят. Мне институт нужно заканчивать и их поддерживать.
— А батька где?
— Умер рано, до сорока лет не дотянул.
— Ну, а мечта у тебя, Миша, имеется?
— Мечта? — Мишка задумался, — Хотелось бы хороший магнитофон купить. Японский. А ещё, если когда-нибудь накоплю приличную сумму, то — построить большой и тёплый дом, чтобы там всем места хватило. И мне, и мамке, и брату с сестрой. Они до сих пор в старой деревенской развалюхе под крышей из трухлявой дранки живут. Летом и осенью вода с потолка течёт, зимой на чердаке сугробы снега лежат. Печку топишь круглосуточно, а в избе всегда колотун.
— Вот это правильно. В Талмуде сказано: «Человек должен сначала построить дом и посадить виноградник, а потом жениться».
— В смысле, что человек должен построить дом, посадить дерево и воспитать сына?
— Вроде того. Только, думаю, что это позже переиначили, а первоисточник — Талмуд.
Вагон раскачивался и ходил ходуном с каким-то поскрипыванием. В дверном окне тамбура промелькнуло несколько ярких огоньков. Поезд проскочил переезд, и к окну вновь прилипла густая темень.
— А у вас, Яков Львович, — Мишка замялся, — какая мечта была, ну, которую вы собираетесь сейчас исполнить?
— У меня, Миша, вся жизнь шла согласно тому, что прописано в Талмуде, хотя я об этом и не догадывался. Впервые заглянул в него, считай, на восьмом десятке. Сколько себя помню, постоянно что-то строил. Деревьев посадил сотни. Детей пятерых вырастил. У них уже свои дети, а у тех свои. Правнуков больше трёх десятков. В разных уголках Советского Союза проживают. А кроме того, по моей биографии можно изучать историю нашего непростого века. Какое крупное событие ни возьми, оно, так или иначе, касается моей жизни, моей судьбы. Многое из того, о чём скупо написано в учебниках по истории, видел своими глазами, многое вот здесь меня проутюжило, — старик приложил руку к груди, — что-то насквозь прошло, а что-то осело глыбой. Вот, к примеру, строил я собственноручно эту самую дорогу, по которой мы сейчас едем. Ответь мне, Михаил, много ли ты знаешь об этой дороге, о Мурманске, Медвежьей горе, Кандалакше или Петрозаводске? О других городах, станциях и полустанках?
— Да-а, в общем-то, — потупился Мишка, — мало, практически ничего. Нам тут один пассажир про Африканду рассказывал. Ну, что-то там, якобы, связанное с железной дорогой…
— Вот видишь, что-то, якобы, где-то, кто-то. Я обо всём, об этом мог бы рассказать в точности. Строили дорогу во время первой мировой, когда петух жареный в одно место клюнул. А могли бы и раньше, да император Николай II ошибку серьёзную допустил, когда не послушал графа Витте, министра путей сообщения. А он план устройства портового города на берегу Кольского залива ещё в конце 19 века представлял. Чтобы выйти в Северный Ледовитый океан. Вот и подумалось мне однажды: нет, не всё, о чём сказано в Талмуде я исполнил. Когда древние мудрецы рассуждали о винограднике, мне кажется, это не только о кустарнике или о дереве. Речь шла, очевидно, о гораздо более глубоких и важных вещах. Виноградная лоза, напоенная влагой и солнцем, даёт ягоды, из которых извлекается для людей божественный напиток. И стало мне понятно, что мне следует успеть сделать для людей, прежде всего молодых, таких, как ты. Рассказать о том, как тяжело, с каким надрывом строилась страна, что видел своими глазами, что и как делал вот этими руками. Рассказать правдиво, ничего не утаивая и не приукрашивая, так, как было на самом деле. Я, Миша, пишу об этом книгу. Чтобы прочитав её, молодые люди, парни и девчата, смогли понять, сколько крови и пота пролили мы за свою родину, свою землю, за то, что сейчас у нас есть. Что это никоим образом нельзя растратить, Надо продолжать строить: дома, заводы, дороги, сажать виноградники, растить и воспитывать детей, чтобы жить становилось лучше. Вот это и есть моя мечта.
— А где вы, Яков Львович ещё трудились, кроме Мурманской железной дороги? — заинтересовался Лысков.
— Во многих местах, Миша, пришлось потрудиться. В этих же краях Беломорканал строил. На Урале — Уралвагонзавод, затем — Уральский электромеханический завод. Потом на нём и работать остался. Очень серьёзное производство было. Сам Лаврентий Павлович Берия курировал. Ну, ладно, спохватился дед, — Заболтался я что-то. В поездах так и тянет на откровенность.
— Это точно, я давно заметил такую пассажирскую особенность.
— Ну, пошли, что ли на место моей дислокации?
Спустя пять минут Мишка, передав деда заспанному проводнику «СВ» Семёнову, отправился на свой вагон.
Из репродукторов по всему составу, волнуя и настраивая на романтический лад, гремела песня «Весёлых ребят» «Скорый поезд»:
Выйду я на нужной остановке,
На перроне не встречаешь ты.
Станет мне так странно и неловко,
А в руке увядшие цветы.
Значит не судьба, ну что ж поделать,
Я нашел тебя и потерял.
Может, поступил не очень смело,
Что билет в обратный путь не взял.
Скорый поезд увези меня отсюда,
Здесь оставил я давным-давно покой.
И осталась мне всего одна минута,
До того, как я услышу голос твой.
Из соседнего вагона явился опухший с похмелья Вадик Стапфаев и, заглянув в отопительный отсек, спросил:
— Ну что, Мифуил, когда уже будем уху шамать?
— Кто-то пошамает, а кто-то посмотрит, — буркнул Лысков. — Ладно, сходи в «служебку», принеси соль, перец и лаврушку.
Вадик открыл дверь в вагон и нос к носу столкнулся с вчерашним пассажиром Петей. Лицо у него было такое же мятое, как у Вадика. Увидев студента, Петро, пристально всматриваясь в него, хрипло сказал:
— Пацаны, отдайте рыбу и вещи, по-хорошему.
Вадик бессмысленно смотрел на пассажира и молчал. Петя перевёл мутный взгляд на Лыскова.
— Слышь, командир, отдай рыбу.
— Какую рыбу, уху, что ли? — Мишка кивнул на кастрюльку с варевом, недоуменно глядя на Петра.
— Какую, на хрен, уху. Палтус копчёный. Шесть килограммов. Тёще вёз в Петрозаводск. Гостинец.
Лысков уставился на Стапфаева, маячившего в дверях с тупым видом.
— Это он про что? Лично я — не догоняю.
— Стоп, — Вадика, помнившего события вчерашнего вечера и ночи очень смутно, вдруг осенило, — ты — Петя. И у тебя сын родился! Точно. Ты Фиделя Кастро в Мурманске встречал. И что-то вчера говорил про палтус…
— Говорил. А ты сказал, что его надо в сортире повесить, чтобы не протух.
— Да? И что?
— Ну, мы пошли и повесили.
— С кем пошли?
— Так это, вроде, с тобой, — Петя соображал туго и, казалось, что мозги у него скрипят от напряжения. — Короче, не помню я…
— Пойдём, проверим сортир, — принял решение Лысков.
Втроём они отправились в вагон Стапфаева. Вадик открыл ключом дверь туалета, палтуса там не было. Прошли в следующий, одиннадцатый вагон, проверили туалеты и там. Безрезультатно.
— А ты не помнишь, в каком сортире мы пакет вешали? Какой это был вагон?
— Не помню я. Они все тут у вас одинаковые, — Петя угрюмо смотрел в грязный «толчок».
— У меня тоже весь мозг заклинило, — признался Вадик. — Есть предложение сейчас пойти и взбрызнуть слегка, чтобы прояснилось.
Однако ни выпитая бутылка водки, ни горячая уха ясности в мозгу не прибавили, и о палтусе все скоро благополучно забыли. Лысков отправился в штабной вагон с «бегунком» о наличии свободных мест, а Вадик закемарил у себя в «служебке». Петро прилёг на свободную боковую полку, отключился и проехал конечный пункт следования — город Петрозаводск, в котором его безуспешно ожидала суровая тёща Елена Семёновна.
Зайцы Лёхи Чумаченко, Поджарый с Долговязым, отсидев в «схронах» около часа, успели обследовать купе, обнаружить под матрацем «лопатник» с деньгами и слямзить его. «Шухер» по поводу ревизора оказался ложным. Они отправились в вагон-ресторан, выпили там бутылку водки и плотно пообедали. А затем вернулись в свой «плацкарт» и решили переброситься в картишки.
Поспав пару часов, штабист Тобус решил прогуляться по составу, который в это время подходил к станции Ирса. В штабном вагоне он столкнулся с Царёвым, который выталкивал из купе начальника поезда всклокоченного и потного ревизора, одевавшего на ходу китель. Совершено не похожий на себя, разъярённый командир СОП выбросил в открытое окно коридора его фуражку. Второй ревизор, невысокого росточка с полевой сумкой в руке, стоял у двери рабочего тамбура. Оба контролёра, неподобающе для статуса их службы юрко проскользнули мимо удивлённой штабной проводницы Тани Берёзкиной в дверь и соскочили на платформу. Высокий контролёр подобрал валявшуюся на перроне рядом с урной фуражку и направился в сторону железнодорожной кассы. Сзади, еле поспевая и нервно оглядываясь, семенил низенький напарник.
— Глазам своим не верю. Царёв, ты чего это творишь? Выпроводить взашей ревизора, да к тому же, самого Махновца — это клёво. Даже со мной такого ни разу не случалось.
— Со мной тоже. Это первый раз. Но ты ничего не видел, идёт?
— Идёт. Главное — чтобы без последствий.
— Последствий не будет. Не в его интересах.
— Ну, хорошо. Не забыл, насчёт сегодняшней ночи? — напомнил штабист.
— Я помню, Димон.
Тобус проследовал далее. Сначала он зашёл к Ритке Тетчер и намекнул, что для сегодняшнего рандеву неплохо бы найти ещё кого-нибудь из девчонок для ровного счёта.
— А то ты одна на двоих — как-то не фонтан, — откровенно заявил Димон.
— А что, слабо? Ты меня Димыч плохо знаешь, — Тэтчер соблазнительно поправила «целинку» на груди, — я на всё согласная. Ладно, ладно, шучу. Что-нибудь придумаю. Вообще-то, на составе ревизоры рыщут. Ты что, не в курсе?
— Так я же спал. И что, «бугор» вас не страхует?
— Не знаю. «Бугрихи», то есть, нашей королевы Омской что-то не видно было. А ревизоры тут облаву устроили. На нас с Рубинчиком акт накатали. Даже не знаю, чего теперь ожидать.
— Не дрейфь, подруга. Царёв этих ревизоров только что в Ирсе выпихнул из вагона под зад коленом. Я сам видел.
— Ну и ну. Санька — молоток, уважаю.
В десятом вагоне Тобус задержался в служебке у Вадика Стапфаева: давно не виделись с дружбаном. Последний раз встречались в июне, во время сдачи студентами экзаменов в депо, где он присутствовал для подстраховки от штаба. Хотя там всё было «схвачено», но мало ли чего.
Толик Еремеев сразу же после набега «внезапников» во главе с Махновцем проснулся и отправился вместе с Крапивкиной на поиски новых «клиентов». В десятом вагоне их внимание привлекли двое мужиков в последнем отсеке, игравшие в подкидного дурака. Еремеев остановился, вроде как бы поглазеть на игру, а Любка прошествовала дальше. Поджарый, подмигнув остановившемуся в проходе Толику, предложил присоединиться. Затем, как бы случайно, рядом с игроками оказалась Крапивкина. Стали играть два на два, а вскоре безобидный «подкидной» сменился «очком». Сначала ставили по мелочишке, и проводники неизменно выигрывали. После Волховстроя Толик сбегал в свой вагон за бутылкой водки. Игра пошла веселее, но «зайцам» не везло, и Крапивкина, почуяв удачу, предложила сыграть по-крупному.
«Рыболовы» из вагона Лыскова израсходовали за ночь весь водочный запас. Мишкин «арсенал» тоже опустел, все поллитровки ушли по десять рублей за штуку. После Петрозаводска были предприняты активные поиски спиртного. В разные концы состава отправились ходоки. Один из них, сержант Хорев, наткнулся в соседнем вагоне на штабиста Тобуса в студенческой куртке и, приняв его за проводника, предложил свой джинсовый костюм за литр водки. Штабист зашел к Вадику, взял у него две бутылки, а сержант принялся раздеваться прямо в проходе вагона. Запутавшись в штанине, он толкнул приткнувшегося на «боковушке» спящего пассажира. Это оказался Петя из Африканды, который так и не нашел своих вещей и рыбы. Открыв один глаз, Петро увидел прямо перед собой задницу мужика, зачем-то снимающего джинсы, а в отсеке напротив — недовольного пузатого типа в полосатой пижаме и тапочках, который копался в пакете с портретом Пугачёвой на одной стороне и Боярским на другой. Точно в таком же пакете находился утерянный этой ночью палтус. Петро метнулся, крепко схватил пакет и с криком: «Отдай палтус, крендель, по-хорошему!», рванул его к себе. Пузатый, что было сил, толкнул буяна, вымещая на нём всю злость, накопившуюся за десять часов езды в идиотском поезде. Петя упал на пятую точку к ногам сержанта Хорева, который так и не успел снять с себя джинсы. Сержанту гражданин почему-то сразу не понравился, он схватил бретели его майки и сильно дёрнул. Майка затрещала, распадаясь на две половинки.
В этот момент Лёха Чумаченко вдруг обнаружил пропажу денег, которые он прятал под матрацем. Исчезла большая сумма, около двухсот рублей. «Бельевые», «чайные», «заячьи», «водочные» — всё до копеечки. Лихорадочно соображая, студент вспомнил о «зайцах», которых он прятал от ревизора. Выскочив из купе, Лёха побежал в конец вагона, где в последнем отделении у туалета безбилетники резались в «очко» с кадровыми проводниками «хвоста» Крапивкиной и Еремеевым.
Любке с Толиком, за годы работы набившим руку на «разводке» добропорядочных граждан, на этот раз не повезло. Еремеев слишком поздно заметил на пальце у банковавшего Поджарого наколку в виде перстня с изображением червовой масти и штрихом внизу: явная примета игрока-профессионала, отрабатывавшего навыки в местах не столь отдалённых. Не желая мириться с проигрышем, проводники затеяли свару. Ещё как назло, «телохранитель» Ваха Берсанов куда-то исчез, и они оказались «без крыши». Любка попыталась забрать проигранные деньги, но получила оплеуху. Прибежавший студент Лёха, заикаясь и жестикулируя, обвинил безбилетников в краже. Поджарый, предупредив, что за базар надо отвечать, двинул Чумаченке в челюсть.
Мишка Лысков отправился в соседний вагон с ведром за водой, надо было помыть посуду. В проходе он обнаружил толпу машущих кулаками проводников и пассажиров. В двери служебного купе застряли его напарник толстячок Вадик Стапфаев и щуплый штабист Тобус. Не совсем трезвый проводник порывался ввязаться в драку, а его сверхоглядчивый дружбан из областного штаба не пускал. Бросив ведро, Мишка попытался оттащить Поджарого, выкручивавшего Крапивкиной руку с крепко зажатыми в кулаке деньгами. Тот отпустил Любку и выхватил заточку. В это мгновение к нему стремительно приблизился Петя, которому удалось-таки отнять у пузатого пассажира пакет. Следом бежал разъяренный пузан в порванной майке. А за ним — сержант Хорев в трусах и тельняшке. С криком «Полундра!» Петро врезался в обладателя заточки и блатной наколки. Второй «заяц», долговязый и узколобый верзила, ударил неказистого Петю кулаком по затылку сверху, и тот осел на пол, выронив пакет. Из него вывалилась жареная курица, помидоры, яйца, пачка рафинада и два бублика, густо обсыпанных маком. Сержанту Хореву Долговязый откровенно не понравился. Подняв с пола эмалированное ведро, он одел ему на голову, а Крапивкина ударила по ведру подстаканником. Долговязый заорал благим матом, сорвал с себя ведро и ломанулся в сторону тамбура. Поджарый, размахивая заточкой, последовал за ним.
Комиссар Лыткина направлялась в десятый «плацкарт» с целью задать Вадику Стапфаеву нагоняй, поскольку он явно саботировал её указания по оформлению вагона наглядной агитацией. В тамбуре она столкнулась с двумя растрёпанными и какими-то дёргаными мужиками, которые судорожно пытались открыть входную дверь вагона.
— Товарищи пассажиры, отойдите от двери! — строго потребовала Лыткина. — На ходу дверь открывать не положено.
Поджарый, угрожая студентке заточкой, сорвал ключи, висевшие у неё на ремешке и принялся лихорадочно открывать дверь. Долговязый рванул стоп-кран, а комиссар Лыткина повисла у него на руке, намереваясь предотвратить экстренное торможение состава, но сильный удар кулаком в ухо свалил её на пол.
Капитан Гусев по причине неработающих туалетов из-за отсутствия воды, пошел в десятый «плацкарт». Находясь на переходной площадке между вагонами, он ощутил внезапный толчок и услышал громкое шипение. Состав, словно запнулся и начал резко тормозить. Гусев рванул дверь тамбура и увидел выпрыгивающих на насыпь двоих мужиков, сидевшую на полу ошарашенную студентку, выбежавших из вагона проводников Лыскова и Чумаченко, а также своего сержанта Хорева почему-то в одних трусах и тельняшке. Чумаченко размахивал руками и призывал держать воров. Капитан спрыгнул на насыпь, за ним последовали остальные, включая комиссара. К погоне подключились безбилетные байдарочники, Лёва Скоров и чеченец Ваха Берсанов. Многие пассажиры, взбудораженные резким торможением состава, тоже попрыгали на землю и с интересом наблюдали за погоней. От электровоза вдоль всего состава к десятому вагону поспешал помощник машиниста Гриша Куркин. Ещё окончательно не стемнело, поэтому было хорошо видно, как сокращается расстояние между убегающими по перелеску «зайцами» и разношерстной компанией преследователей. Вскоре беглецы были задержаны, доставлены обратно в состав и обысканы. При задержании Поджарый полоснул-таки заточкой Лёвку Скорова по руке, и Лыткина, ловко орудуя бинтами, ножницами и пузырьком с зелёнкой, оказывала ему в служебном купе первую помощь. Найденные у Долговязого деньги возвратили Чумаченке, предварительно выяснив, какая именно сумма была похищена, а заточку Гусев изъял как вещественное доказательство. Алина по внутрипоездной рации сообщила машинисту Степнову о причине экстренного торможения состава. Тот передал информацию в Бологое дежурному по вокзалу. К прибывающему поезду был вызван наряд милиции. У старшего группы на руках имелась ориентировка о побеге двух осужденных из Сегежской ИТК №1.
Омская, горестно вздыхая, принялась составлять очередной акт о причине остановки поезда. Второй в течение одного рейса. А в двухместном купе «мягкого» вагона культурно отдыхали и, даже можно сказать, хорошо расслаблялись члены областного штаба ССО Прокопчук и Тобус. Марго так и не удалось выполнить просьбу Димона: никто из девчонок не согласился провести ночь в компании больших комсомольских начальников. Пришлось Тэтчер принести себя в жертву, хотя подлинной жертвой в ту ночь был, прежде всего, несчастный Боря Рубинчик. Уж он-то знал, для чего Ритка отправилась после Малой Вишеры в вагон «СВ».