А у нас во дворе
Несколько пятиэтажных каменных домов под одним адресом. И один двухэтажный деревянный. По этому же адресу известная в Риге 1-я детская поликлиника. Все дети нашего двора были приписаны именно к этому медицинскому учреждению. А в двух кварталах от нас – не менее известная, «центровая» средняя школа, где училась вся наша детвора. Школьные друзья и дворовые – одни и те же ребята. С самого утра двор звенел от пронзительных детских голосов. Это продолжалось до позднего вечера, только в течение дня происходила ротация. Сначала малышня - в школе младшие классы учились во вторую смену, поэтому утренние часы, после быстрого приготовления уроков, отводились играм во дворе.
А после обеда возвращались с уроков старшие – и гуляния продолжались. Правда, несколько иного порядка. Прятки, догонялки, классики, считалки, скакалки – это младшие. «Калим-бам-ба», «Холодно-горячо», «Море волнуется раз», «Я садовником родился» – средний возраст. Ну а футбол, волейбол, казаки-разбойники – это уже подростки. Весной по вечерам разжигали настоящий пионерский костер, пекли картошку, и долго разговаривали «за жизнь». По-детски, конечно, но все же… Иногда кто-то из старших выносил из дома аккордеон, пели песни. И на душе было так тепло, уютно, спокойно, одним словом, хорошо! Языки пламени рассыпали искры, отбрасывали блики на темные стволы деревьев. Мы, обжигая руки, таскали из золы обуглившиеся картофелины, обязательно кто-нибудь затягивал «Ах, картошка, ты, картошка, пионеров идеал…»
А из окон мамы безуспешно пытались зазвать своих чад: «Таня, Саша, домой!» «Ну мамочка, ну можно я еще немножечко-о-о!»
В дальнем углу двора с незапамятных времен торчал поросший деревьями холм, под кодовым названием «горка». С этой горки зимой мы все катались на санках, лыжах, и филейных частях своего тела. Случалось, раскатывали ледяную дорожку, по которой особым шиком считалось скатиться на своих двоих. У меня имелась коричневая цигейковая шуба, я опрокидывалась на спину и съезжала на мягкой меховой подстилке. Очень скоро мех полысел от такого неуважительного отношения, мама отчитывала, но новую шубу покупать не торопилась. А в «равнинной» части двора каждой зимой дворник с помощью пап заливал каток, на котором мы делали первые шаги в искусстве «фигурного» катания. Для хоккея места, все же, было маловато.
Ближе к концу марта под горкой из-под снега появлялись нежно-зеленые стрелки пролесков, которые мы все считали подснежниками. Девчонки аккуратно выкапывали проклюнувшиеся росточки, высаживали в глиняные горшки и относили домой. Ждали, когда расцветет голубенький цветочек. Но чаще ростки не выдерживали пересадки и засыхали. Вот было горе! В деревянном доме сразу за горкой, жила злая, как нам казалось, тетка. Она внезапно появлялась на резной пасторальной веранде, не скрывая возмущения нашими ботаническими опытами: «Ну-ка прочь отсюда! Это я посадила тут цветы перед нашим домом, не смейте их выкапывать!» Но мы ее нисколько не боялись и вообще были уверены в природном происхождении этих первоцветов.
А в мае расцветала сирень. Душистая, темно-сиреневого цвета, с мясистыми звездочками соцветий, с кружевной тенью на сочной зеленой траве. Под ее раскидистыми ветками маленькие девочки воображали себя в домике. Приносили кукол, кукольные кроватки, кукольные наряды – и начиналась увлекательная игра в дочки-матери.
Однажды, это было уже в начале июня, когда ребятня разъехалась на каникулы, двор стоял пустым и тихим. Папа на лестничной площадке ремонтировал дверной звонок. Я, четырехлетняя, одуревающая от редкой в нашем климате жары, в одних трусиках слонялась по дому. И вдруг заметила открытую дверь. Просочилась. Папа, занятый делом, не обратил на меня никакого внимания. Я на цыпочках прошмыгнула к лестнице и, стараясь не слишком топать, побежала вниз с четвертого этажа. Думаю, это стало моим первым путешествием из дома без сопровождения взрослых.
Во дворе никого не было. У забора, разбросав во все стороны тяжелые ветви, усыпанные гроздьями лиловых и белых цветов, обольстительно благоухала сирень. Воздух дрожал от зноя, в зеленой траве тут и там мелькали желтые головки одуванчиков. Деловито перелетая с цветка на цветок, жужжали шмели и пчелы. Бабочки-капустницы невесомо порхали между ветками. И в этот миг я испытала такое острое, полное, безграничное, ни с чем не сравнимое счастье, какого в моей жизни больше никогда не было. Погуляв немного под сиренью, я так же тихо вернулась домой. Моего отсутствия никто не заметил.
В нашем дворе, как и в любом приличном обществе, были свои объединения и кланы, свои интриги и сплетни. Как сейчас помню, у младших существовали две основные группировки, которые дружили друг против друга. Но не подумайте, что по национальному признаку. О национальностях мы тогда вовсе не думали. Кстати, все латышские ребята отлично говорили по-русски и с удовольствием переходили на русский язык, общаясь с русскоговорящими.
Точно в таких же комнатах, как у нас, только на первом этаже, жила семья Пашковых, с тремя разновозрастными девочками – Наташей, Таней и Лелей. Сестры всегда держались вместе, особенно младшие – Танька и Лелька. Танька была отчаянная и возглавляла «шайку», интригующую против нас - Женьки, Юльки и меня. Однажды (мне тогда было лет пять-шесть), ссора переросла в драку. Заливаясь слезами, я стала громко звать маму. Мама открыла окно и посмотрела вниз. «Мама, мама, меня Танька бьет!», - закричала я, надеясь на срочное вмешательство в конфликт. Мама глубже облокотилась на подоконник и прокричала: «Танька, побей ее еще!» После чего закрыла окно.
С тех пор я научилась справляться со своими проблемами сама, и больше никогда не жаловалась.