Моя мама в детстве была очень болезненным ребенком.
"Маруся лежит на столе, рыдает: один ребенок, и того не можем сохранить!" - рассказывал ей, уже взрослой, кто-то из родственников. Маруся — это мамина мама, моя бабушка, которую я никогда не знала. Она умерла в тридцать лет в войну. Рыдала она потому, что еще до мамы у нее были две дочки , близняшки, от первого мужа, и обе в младенчестве умерли от дизентерии.
Мама тоже совсем маленькой переболела многими детскими болезнями, иногда бывая между жизнью и смертью. Дед как-то всю ночь простоял под дверью врача — известного профессора, на которого была последняя надежда.
Перед войной дед стал большим начальником, и в доме, где была их квартира в Ленинграде, их домработница была в дружбе с домработницей того-то и того-то. Однажды на мосту с конями Клодта они чуть не попали в аварию. Шофер резко затормозил, и мама с приятельницей бабушки сильно ударились о стекло, отделявшее пассажирский отсек. Не ударилась одна бабушка, которая была высокого роста и упиралась ногами. Она потом смеялась над ними.
Маруся, бабушка, была очень красивой и очень деятельной. Как жена большого начальника, она, естественно, не работала, но, похоже , ничто в окружавшей ее жизни в доме не могло пройти мимо нее. Даже я до сих пор в курсе того, как мальчишки дразнили фантиком кота, который из-за этого упал с балкона, и как сын дворника обварился киселем. Для всех детей дома устраивались новогодние елки, готовились подарки.
А мама ревновала ее к этой кипучей жизни, центром которой среди любящих ее людей всегда оказывалась бабушка. Мама надкусывала сладости в подарках, отрезала ножницами на фотографиях бабушки не нравившихся ей людей. Конечно, у мамы была и няня, но она тоже ей не нравилась.
Несмотря на домработницу, бабушка сама гладила деду рубашки. Мама помнила, как она набирала в рот воды и разбрызгивала ее. Бабушка не любила роскоши. Мама рассказывала, как они, выбирая дачу, ездили на машине от одного особняка к другому, пока она не остановила свой выбор на самом скромном домике. Рядом был пионерский лагерь, в котором, естественно, для нее сразу же нашлось дело. Если мама не хотела туда идти и капризничала, бабушка уходила одна, и маме приходилось с ревом и плачем догонять ее.
Когда началась война, к ним в гости как раз приехала младшая сестра деда, тогда еще девочка-подросток, и сразу же была отправлена обратно в Москву. Бабушка с мамой жили на даче в Сиверской. В эвакуацию они уехали тогда, когда не уезжать было уже нельзя. Я помню по рассказам мамы, как дед много раз присылал за ними машину, а бабушка каждый раз отсылала ее обратно.
Собирались в спешке, и в Москве у бабушки оказались только туфли и валенки без галош. Погода была холодная и дождливая, и она, беременная, простудилась и заболела воспалением легких. Уже в поезде, увозившем их в эвакуацию, ей стало совсем плохо. Ночью ее сняли в поезда на станции, где была больница, а мама поехала дальше. Дед был железнодорожником, и он маму нашел. Ей тогда было пять лет...
Он привез ее в Свердловск, где жила в эвакуации его мачеха с младшими детьми. Старший сын с фронта не вернулся.
Дядя работал на заводе, тетя училась, бабушка уходила на целый день менять вещи на продукты, чтобы прокормить семью. Маму она запирала в комнате одну, и ей было очень страшно. О том, что ее мама умерла, ей не говорили. Она узнала об этом случайно от соседки.
Когда им позвонил дед и спросил ее, что привезти, она, до войны выбиравшая между черной и красной икрой, закричала в трубку: «Привези черняшки побольше!» Черняшка — это был черный хлеб.
Уже в Москве, куда они вернулись из эвакуации, дед как-то достал для нее "витамин" - черносмородиновое варенье. Оно показалось таким вкусным, что она сразу съела целую банку и через некоторое время вся покрылась сыпью от аллергии. Виноватым во всем оказался дед. Когда он пришел с работы, мама, в слезах, протягивая ему покрытые сыпью руки, кричала:
«Посмотри, что твой витамин наделал!»