Третий вариант

ПРЕАМБУЛА
     В тот день год назад Лидочка сказала:
     — Рекомендую, Ира, сходи к Акселю. Он на всё тебе даст ответ.
     Я до этого никогда не обращался к этим фокусникам. К тому же ни разу не покидал Россию и даже не видел океана. Просто так вместе всё сложилось, и немного волновался о том, как всё пройдёт у нас там.
     И согласился сходить вместе с Лидочкой к этому чернокнижнику лишь от желания чем-то отблагодарить нашу бывшую одноклассницу за гостеприимство. И поддавшись на её уговоры.
     Этот Лидочкин ведун Аксель бесспорно был тем ещё жулиганом! Его холёное лицо мне не понравилось сразу. Беспричинно вздохнув, он взял протянутые деньги и, не считая, сунул в задний карман. Потом устроился поудобней на своём троноподобном кресле и закатил глаза. Минуты три наверное мы с ним сидели и молчали. На его лице ничего не менялось и, когда я уже решился его побеспокоить, по лицу этого плута прокатилась какая-то волна, вроде скоротечного спазма. И он тихонько замычал. Видать, почувствовал, что уже пора начинать. Или просто решил себе значимости добавить. Мол, вон как тружусь. Гляди и радуйся, что обратился ко мне!
     А потом Аксель неожиданно поднялся и стал ходить вокруг меня с закрытыми глазами. Как он мог это делать, даже не могу предположить. Но, сразу видно, гадалка-профессионал! Или гадатель…
     В общем, представление удалось! Мне пришлось задвинуть ноги под свой табурет, чтобы этот профи их случайно не оттоптал.
     Ходил, впрочем, он недолго. Сделал полных два круга, снова оказавшись у своего кресла, сел и открыл глаза. Рукой потёр в углах глаз, помял пальцами виски и, не глядя на меня, сказал:
     — Я не гадалка, я – провидец. То, что скажу, тебе, парень, не понравится. Это напрямую коснётся близкого тебе человека. У тебя впереди, как говорится, дальняя дорога…
     — Постойте, Аксель, а какого близкого человека? – перебил его я.
     Дальняя дорога это само собой разумелось. Хотелось знать поконкретней, за кого из близких мне начинать беспокоиться. Я уезжаю надолго и не хочу оставлять за своей спиной руин нерешённых проблем.
     — Не знаю я, а ты не перебивай! У того человека будет трудный выбор, но он решит всё сам!
      «Он всё-таки ничего не знает». – решил я. А потом я обязательно спрошу у Лидочки, оставшейся сидеть за дверью, что в этих условиях значит, «даст ответ на всё». Как мне её понимать, если Аксель сам не знает о чём говорит? Он не знает даже кому и что придётся решать?
     — Хоть подскажи, о каком выборе…
     — Я уже сказал, трудный выбор, нетерпеливый человек! Выбор, что важнее, жизнь или что другое… Потому, что важно всё. И ты огорчишься, что тот самостоятельно выберет третий вариант…

Глава 1. Что значит взлёт наоборот

Саша:
     Отсчёт начался рано утром. Всё пошло абсолютно буднично, будто происходит что-то совершенно заурядное. Не знаю даже, чего я ожидал, то ли оркестра с военными маршами, то ли шампанского с цветами… Никто даже не улыбнулся и не похлопал по плечу. Ту большую камеру, где я находился, не открывая, деловитые парни из команды судна подцепили к крюку и стали поднимать из трюма. Один раз ощутимо скребанули о край люка. Звук был премерзкий!
     Потом камеру вытянули над палубой, раскачали через фальшборт и нежно опустили в вовремя накатившую океанскую волну.
     Меня стало беспокоить ощущение, что это всё происходит виртуально. Подводила нереальность ощущений, продолжающихся со вчерашнего дня, когда всё началось. Закрываю глаза и полностью теряю ориентацию.
     Когда ещё не опустили, краем глаза видел пляшущие по поверхности воды ослепительные блики утреннего солнца. Погода сегодня выдалась ясной. Поплавать бы без скафа, понырять с аквалангом у борта судна…
     Но зависть к остающимся здесь беспокоила недолго. Впереди ждала интересная и, во многом, необычная работа. Брат бы сказал: «приключение». Но это так только для него.
     В момент, когда вода сомкнулась сверху, наступил зеленоватый сумрак. Солнце было ещё низко и поверхность воды провела раздел: камера нырнула, а яркий солнечный свет остался там, наверху, за зеркальной гранью. Отсюда были видны только играющие на волнах тусклые блики.
     И сразу же перед стеклом, за шлейфом из пузырьков воздуха, засветилась желтизна единственного ласта. Второй такой же экземпляр немного толкнул кабину где-то за непрозрачной стенкой.
     Крутые чёрно-жёлтые ласты это у моего оператора связи Лёхи Савостина. Использование акваланга сегодня он не посчитал важным и, возникнув передо мной, показал большой палец и выпустил вверх струйку пузырьков воздуха изо рта. И миг спустя за его спиной у самого борта возник второй из операторов – Серёга, тоже в ластах и также без акваланга. Здесь они должны меня снарядить и отправить в путешествие к точке на дне.
     Они блаженствовали, оба не могли отказать себе в маленьком удовольствии последний раз поплавать в тёплом море перед многочасовым сидением на связи в душной каюте.
     Лёха, с этого момента мой пиар-ангел, распахнул створку люка и, когда я сел на дно кабины и свесил ноги, чтобы Сергей обул мне ласты, сам зарядил у меня за спиной систему жизнеобеспечения и сразу переключил её в автономный режим. Дыхательный насос дал короткий сбой и пошёл качать снова. И я понял, что отсчёт расхода затикал, пора отправляться.
     Глюкоза на трое суток была заряжена в скаф ещё вчера вечером. И сейчас, вероятно, уже должна была создавать впечатление, что спасает меня от чувства голода. Я нормально не ел уже вторые сутки, со вчерашнего утра. И ощущал только тошнотворный привкус тёплого солёного раствора во рту. Бр-р! Гадость какая!..
     Скафандр был очень умным и не требовал постоянного контроля. Связь и электроника в нём, накануне были проверены дважды. На внутренней стороне левого рукава помещался гибкий дисплей цифрового коммуникатора, совмещённый с почти полной клавиатурой на кириллице. Данные на экране светились позитивные: на высоком уровне и аккумулятор, и кислород. Только углекислота в обратке немного выскочила за лимит… Здесь, конечно, мог не справляться насос, но признаки отравления мне хорошо известны и их у меня не было. А другие, нормальные для остальных ощущения в лёгких, у меня обнулены коварными медицинскими методами.
     Так что всё работает как надо! Из-за такой мелочи, как небольшое превышение нормы окиси углерода, огорчать специалистов не стал.
     Пока мой Лёша вынырнул на поверхность, уже передохнувший Сергей к моему карабину за кольцо пристегнул трос, на котором меня будут спускать.
     Задерживаться теперь повода не было, я махнул Сергею рукой, оттолкнул себя от кабины и повис на тросу. И тот почти сразу дёрнулся и понёс меня в глубину, к месту работы. Через несколько минут я буду уже на безумной пятидесятиметровой глубине, где меня дожидается только первая из семи или восьми запланированных остановок.
     Лёшка, с борта, пока я спускаюсь, успевает выйти со мной на связь. Я представил, как он мокрым вваливается в пультовую, садится на своё место, накидывает на голову наушники и щёлкает тумблером, включая звуковой канал.
     — На связи!.. Как слышимость…
     Нас разделяло уже больше половины первой дистанции, связь была ещё вполне приличной. Но уровень громкости неудержимо плавал и какие-то смутные шумы порой глушили голос так, что трудно было разобрать о чём он говорит. Похоже, Лёшка всё-таки интересовался моим самочувствием.
     Я на левой руке набрал «ок».
     Проводимость воды для цифрового канала намного выше. Можно эсэмэсками общаться на значительном удалении от трансивера. Не так быстро, зато надёжно.
     Голова немного кружится, и мне приходится держать свои руки перед глазами, чтобы, хоть таким хитрым образом, обеспечить внутреннюю навигацию. В голове была какая-то закавыка, и со своим положением невозможно определиться, когда все среды и внутри и снаружи стали одинаковой плотности. Именно это сделало возможным наше рекордное погружение.
     Кстати, пузырёк с подсветкой в стеклянном шарике на правом рукаве, тоже мало чему помогает. Он маленький, и расположен настолько неудобно, что сам на глаза не попадается. Надо стараться, чтобы разглядеть. Эта подсвеченная игрушка, придумана неизвестно кем и неизвестно для чего…
     Резкий рывок. При остановке трос резко натянулся и вокруг него взвилась муть. Это первая остановка – глубина 50. Мой барометр при этом реально показывает 47. Весь спуск должен происходить с остановками на каждых полста метров.
     Эти девушки в комбинезонах с красным крестиком на рукаве объясняли, зачем нам необходимо такое. Но я этого уже не помнил…
     При обычном погружении, например, фридайвера, главное – это спуститься достаточно быстро, но согласуясь с допусками, пробыть на дне сколько необходимо и подниматься с предписанными остановками, чтобы избежать ДКБ. Зачем делать такое при спуске, всё-таки я не понял.
     На 50 метрах достаточно светло, и я вижу всё вокруг и подсветка на рукавах скафа почти не видна. Ощущаю себя в центре огромного синего шара темнеющего в сторону увеличения глубины и зеленеющего кверху. Здесь, в открытом океане вода слишком прозрачна. Она выглядит кристально чистой и кажется мои белые перчатки светятся сами.
     Для меня дорога вниз ещё только началась. И там внизу уже двое суток ждёт нашего с братом появления, подводный дрон. Его, после получаса блужданий в первый день, решено было оставить в режиме ожидания, чтобы не пришлось поднимать для перезарядки. Всё равно нам почти всё придётся делать самим, без этой глупой «умной» железки.
     Лёшкин голос пропал окончательно сразу после остановки. Я, помучавшись, набрал пальцем на клавиатуре:
      «вишу не слышу отлично».
     Пусть знают, что связь звуковая пропала, а я в порядке. Начинать баловаться со знаками препинания не стал. Как поймут меня, пусть так и поймут.
     Но связь цифровая всё ещё действовала и меня поняли. Пришло ответное сообщение: «Пока висишь, сообщай, что видишь».
     Не дождутся! Я так глубоко иду впервые, буду сам смотреть что здесь и как. Пусть мой напарник им все эти прелести расписывает. Он вечер и полночи готовился к этому.
     За стометровой отметкой ещё немного стемнело. Сгущавшийся сумрак всё более насыщался синими тонами. Ещё немножко и всё вокруг посинеет окончательно. Белые перчатки теперь потускнели, а подсветка дисплея и пузырькового шарика стали ярче.
     Стайных рыб на такой глубине уже нет. Только различные, шарахающиеся от меня, одиночки. Мелочь, крупных хищников, вроде акул, здесь не вижу. И метровая пика, закреплённая на спине, я боюсь так и останется не испытанной в настоящем деле.
     Когда меня начинают опускать, возникает неприятное ощущение бездонного тёмного колодца, куда меня тросом проталкивают…  С каждым метром погружения всё заметнее темнеет, но не так уж сильно и мне без надобности включать прожектор, там у дна иметь свет важнее.
     Остатки цифровой связи пропали на двухстах пятидесяти. Не страшно. Внизу должен оставаться ещё один транслятор, правда не такой мощный, как верхний.
     И в то же время стал заметным холод. Температура, пока опускаюсь, снизилась. Почти как в зимней речке подо льдом, куда я окунулся как-то в детстве, решив проверить толщину льда. И спас меня тогда братишка. И мы оба потом в мокрой одежде бежали домой и там оба были наказаны за мою шалость. Но брат принял всё как надо и не стал себя выгораживать.
     Костюмчик на мне хоть и теплоизолированный, но под водой тепла не держит совсем. Поэтому и был предусмотрен подогрев. Но я стараюсь обойтись своими силами.
     Поработал пальцами в тугих перчатках, от души помахал ластами. Как бы начал согреваться. Но на очередной остановке всё равно пришлось включить терморегуляцию. И ещё подсветку на пальцах, от них в воде разлилось небольшое сияние.
     На такой глубине свет почти отсутствует. Темнота снизу и темнота вокруг заметно сблизились. Большой синий шар почернел и его воображаемые стенки сблизились. Вижу только то, до чего могу дотянуться рукой.

     После шестой остановки, когда до дна осталось меньше восьмидесяти метров, неожиданно моргнул коммуникатор и дошло текстовое сообщение, состоящее из обрывков:
      «…то…64…им…за…смоляков…».
     Я не понял, какой-такой этот Смоляков, фамилию эту в первый раз увидел, и она мне ни о чём не сказала. Но на всякий случай на эту абракадабру ответил привычным «ок». После чего цифровой канал сверху замолк. Как видно, они, если и получили мой ответ, то тоже ничего не поняли.
     И после последней остановки, я наконец смог снова расслышать знакомый голос Лёхи:
      «Саш… Ты меня слышишь?..»
     Лёхе кто-то со стороны посоветовал чуть слышно:
      «Ты набери ему текстом…»
     Но Алексей был таким же упрямым, как и я, он повторил голосом:
      «Как слышишь меня, ответь!..».
     Я тут же набрал:
      «слышу леша».
     Алексей обрадовался:
      «Хорошо что ответил!.. На какой ты глубине сейчас?».
     Так как вопрос был каким-то позиционным, а трос скользил, я отвечать не стал. Пока набираю, да пока это до Лёши дойдёт, я буду уже на месте.
     Трос опускался стремительными рывками, и до дна остались уже считанные метры. Пора было готовить приземление.
     Я включил прожектор на плече. И ближайший ко мне мир воды вспыхнул яркими красками… То, что я считал работой глаз, оказалось больше работой воображения. Кромешной  и неподвижной сизой пустоты больше не было. Ярко-зелёный луч сиял в воде, упираясь в близкое дно.
     Удар ногами я всё-таки прозевал. Спружинить не удалось, ударился подошвами в ластах, ноги только после подогнул и сразу завалился на бок в облако поднявшейся мути. А трос, продолжая скользить вниз, широкими петлями падал на меня…
      «стоп» – торопливо набрал я, замерев в лежачем положении. Вода засияла жирной мутью, пришлось дисплей коммуникатора приблизить к самому стеклу шлема, чтобы можно было что-то разглядеть в кромешном тумане.
     Падение на меня троса остановилось только через двадцать секунд. Оторвать себя от дна мне было уже невозможно, более двадцати метров стального троса, огрузившего мой, и без того тяжёлый, скафандр, неподъёмно придавили ко дну. А найти какая петля лежит на какой, в этом положении я не мог. И снова на руке набрал:
      «вира помалу».
     В этих петлях ещё необходимо было найти свой карабин и успеть отцепить себя от троса.

Глава 2. Близнецы

Ира.
     Меня этим утром постукиванием чем-то твёрдым по стенке моей индивидуальной камеры, разбудили вместе с Сашкой. Спать со всей этой требухой, торчащей во рту, оказалось совсем не прикольным. Но я всё-таки немного поспал… Сегодня ночью, когда вернусь, я буду уже спать как нормальный человек.
     Я проводил брата на выход только глазами. Когда его камеру поднимали на крюке, связь с ним не работала.
     На мои обращения через коммуникатор к ответственным за связь: «Доброе утро!» и «Хэллоу! Есть здесь кто?», вообще никто не пошевелился. Сергей то ли ещё спал сам, то ли считал меня спящим. Правда, минут через пять после моих обращений, к моей одиночке подошла Алёна Викторовна и излишне громко произнесла:
     — Как себя чувствуем, Ириней Сергеевич?
     Она одна звала меня полным именем и, вероятно, на «вы», а не просто во множественном числе вместе с собой. Странная. На судне все, даже капитан и начальник экспедиции, как и последний из матросов, обращались ко мне по-свойски: «Ира». Правда, капитан облекал это всегда в шутливую форму. Но я на такие шуточки давно уже не обижался. Тем более, что он – капитан, власть, и ему можно было всё!
     В школе, например, никто не решался дразнить меня, сравнивая с девчонками. Потому, что мы вместе с моим братом были силой! И никому такой наглости не прощали с самого первого класса…
     Кто мог знать в то время, что после школы мы пойдём разными путями и каждый своей дорогой.
     Теперь я стал, скорее всего, лётчиком, а он, тоже скорее всего, моряком… Моряком потому, что в российской армии Сашка стал служить на Тихоокеанском флоте боевым пловцом. Мы с ним ещё в школе увлеклись дайвингом.
     А мне одному удалось тогда же поступить в военно-космическую академию имени Можайского в Санкт Петербурге, куда мы мечтали попасть вместе.
     Слышимость в заполненной морской водой камере гораздо лучше, чем на воздухе. Стенки её тоненькие и работают акустическим резонатором, а несжимаемая вода великолепно доносит звук туда, куда надо, даже через акустический барьер наушников. Алёна Викторовна, как всегда, говорила громко и не улыбалась.
     Очень строгая девушка. И, по-моему, неровно дышит к моему брату Сашке. Но это не моё дело.
     Я рукой показал ей, что всё хорошо, и она тут же ушла.
     И больше никто не появился…
     Вообще я ожидал, что возле меня, запертого здесь, постоянно кто-то будет крутиться. По крайней мере, вчера так и было. А сегодня я уже изнывал от ограничения в общении. Попробовал снова вызвать Сашку:
      «Как дела у тебя там, на дне?».
     В ответ – ничего. То ли мой канал случайно оставался отключенным, то ли нас умышленно развели в пультовой…
     Нас с Александром Сергеевичем, Младшим, вчера после операции, ещё под наркозом, сперва опустили в очищенную морскую воду, где поочерёдно упаковали в эти оранжевые суперскафы. Как происходила эта упаковка, я уже немного помнил. Была куча гадких ощущений…
     Потом, заперев в скафы, вытащили нас из операционного бассейна и разместили каждого в своей, тоже заполненной доверху водой, камере в другой части трюма. Мне стоять в этой камере или лежать, было всё равно, как, собственно, и ожидалось. Практически, я там вертикально лежал!
     Тело своё я чувствовал пушинкой и мне казалось, что продолжаю лежать, а весь экипаж спятил и стал ходить по стенке у моих ног… Вертикальное направление я перестал чувствовать с первого момента, как в бассейне открыл глаза.
     А окончательно придя в себя уже в запертой камере, решил опробовать коммуникатор скафандра, и для эксперимента набрал на левой руке: «Огурец в банке!» – имея в виду себя, заправленного в солёную морскую воду.
     На что Серёжа Селиванов, который с этого момента должен оставаться со мной на связи, ответил:
      «Давай приходи в себя, огурец!» – и, щёлкнув, тут же отключился.
     После наркоза я отходил ещё больше часа. И, когда настало время обеда, под ложечкой немножко засосало. Привычка, наверное. Я скинул Сашке: «Сейчас у них обед».
     На что он ответил в своей манере, грубо, и без всего излишнего:
      «твой обед послезавтра».
     Заглавные буквы, как и знаки препинания, по его мнению, всё только усложняют. Я и сам раньше плохо понимал зачем в урезанной клавиатуре коммуникатора оставили клавишу регистра. Но теперь всё стало по-другому, я ей охотно пользуюсь. Так заглавными буквами можно выделить важное в сообщении и разделять предложения даже не пользуясь точкой.
     Точку, как знак, на дисплее я различаю плохо. Но уже хорошо, что запятую я вижу лучше. Оптика на глазах подобрана была нормально, но я к ней, как видно, ещё не привык.
     А насчёт обеда послезавтра Младший, как всегда, прав, миссия рассчитана на тридцать шесть часов, вместе с предварительной адаптацией. Плюс-минус часа четыре ещё. Тогда мы и сможем уже поесть, поспать и почувствовать себя нормальными людьми…
     Да, кстати о Младшем. Наш отец, помимо имён, всегда употреблял такие клички. Считается что я появился на свет на несколько минут раньше, поэтому получил прозвище Старший, а брат с тех пор зовётся в семье Младшим. Впрочем, это, я думаю, какие-то условности. Мы были тогда так похожи, что отличить одного от другого без бирочки на ноге никто бы не смог. Имя Ириней решил дать первому сыну отец, так звали нашего прадеда. А я тогда меньше чем брат требовал к себе внимания, с тех пор поэтому и считают меня старшим без каких-либо особых на то оснований.
     Меня теперь после брата ждал спуск на глубину, работа, связанная с испытанием жидкофазной дыхательной системы при высоком давлении в реальных условиях… Очередная попытка адаптации существ с газовой поверхности к жизни глубоко на дне океана.
     Сорок часов – это всё, что нам обещали. На большее рассчитывать очевидно нельзя. Могут начаться различные трудно- а то и вовсе необратимые последствия. Поэтому обязательной после подъёма будет очистка лёгких и длительный возврат нас в исходное состояние… Снова будет наркоз, ультразвуковое сканирование, жуткие длинные иголки в руках этих фей от медицины и всё прочее такое же.
     После того, что с нами делали вчера, я чувствую себя лишённым чего-то очень важного, какой-то части своей индивидуальности. И это не связано с отвращением к процедурам.
     Едва прикрываю глаза, я плыву будто в космосе. Вот она невесомость и нет реальной точки отсчёта, что считать верхом, что низом… Все координаты вертятся вокруг, поэтому предпочитаю глаза держать открытыми, чтобы контролировать это кружение.
     На зрачки мне вставили какие-то подводные контактные линзы, позволяющие не терять фокус в воде, и в значительной мере сохранять ориентировку.
     Ощущения, близкие к истинной невесомости я испытывал прежде несколько раз. Но не настоящие, космические, а в летящем по сложной траектории самолёте, меньше минуты и под наблюдением инструкторов…
     О том, что со мной было вчера, мне вспоминать совсем не хотелось. Меня коробит, как подумаю, что испытать это придётся снова и с неясными перспективами. То ли всё восстановится, то ли придётся воссоздавать всё потом неизвестно сколько…
     Когда вчера я пожаловался Сергею на свою невозможность ориентироваться, Алёна Викторовна, прочитав это, подошла к камере и сказала, что это НОРМАЛЬНО (подумать только!). Она ещё добавила:
     — Вестибулярный аппарат дезориентирован, так как полости внутреннего уха, во избежание глубоководной травмы, теперь заполнены физраствором…  – и тэдэ, и тэпэ. – А потом мы всё это постараемся исправить…
     Исправители! Они мясники какие-то, эти феи, маньяки с ножами и иголками! Меня, как шашлык, насадили через рот на связку гибких трубок, заканчивающихся где-то у меня в лёгких, замаскировали рот чёрной резиновой полумаской и замариновали в солёной воде. Когда после операции очнулся, пришла в голову глупая мысль, что это уже совсем не я.
     Дышал я не сам и дыхание было очень, и очень, и очень тормозным. Как будто кто-то другой ме-едленно раздувает огромные меха, каждый вдох по полминуты. Мне при этом вдохе никакие мышцы не подчиняются. Небольшой насос и управляемые клапаны теперь легко справлялись с обеспечением меня кислородом и азотом. Азот, говорят, организму тоже необходим. Чтобы не свихнуться от глубины.
     Сашка, например, считал, что азот придумали именно для того, чтобы нам служба не казалась намазанной мёдом. Всё потому, что от азота при всплытии всё равно надо будет как-то избавляться…

     Со слов Сергея Сашка сначала сообщил, что спуск идёт нормально и потом надолго отключился. Связи пока нет, но всё в порядке. Хотя я уже по голосу Сергея догадался, что обстановка там оставляет желать лучшего. Они боятся, что что-то пошло не так, но расчётный режим спуска отменять всё-таки не решились. И живут надеждой, что с Сашкой всё хорошо.
     Кто лучше меня мог знать Сашку? Я в том, что он молчит потому, что не терпит за собой контроля, был просто уверен.
     А команде обслуживания, чем напрасно бояться, лучше бы поставить на тросе для спуска кабель связи! Неужели им так уж неважно, что с нами происходит при спуске? Эту мысль я тут же адресовал Сергею. Он буркнул: «Сейчас…» – и долго не отвечал на мои запросы.
     Минут через пять снова включился: «Есть связь с Сашкой! Говорит, отцепился от троса, можете сматывать. Глубина – триста семьдесят семь… Теперь, что касается связи. Александрыч дал добро. Сейчас вытянем трос, подвяжем кабель и у тебя уже будет связь. Подождать немного придётся».
      «Сколько?» – тут же поинтересовался я.
      «Совсем немного. – успокоил Сергей, – Минут пятьдесят. Может, чуть больше…»
     Ничего себе, немного! Брат целый час будет вынужден ждать только начала моего спуска. Не могли что ли раньше это подготовить. В достаточной подготовленности экспедиции у меня давно закрались сомнения… Сашка уже говорил, что эту экспедицию готовили второпях и наспех. Но я не мог подумать, что всё настолько плохо.
      «Не надо кабель!» – торопливо нашлёпал я с восклицательным знаком. – «Саша на дне один. Спуск сразу!»
     И, действительно, меня стали спускать почти сразу.
     Пока открывали сверху палубный люк и цепляли крюком мою временную темницу, прошло минут пятнадцать. Потом камеру вытянули над палубой, где она стала грузно раскачиваться.
     Солнце сияло уже высоко. Сквозь двойное стекло и воду внутри смотреть на расплывшееся в синеве светило и раскачивающийся вместе с океаном судно было удивительно! Как будто я маленькая золотая рыбка и гляжу из подвешенного в воздухе аквариума на эту воздушную нереальность!
     Мой связной Сергей, в ластах уже ждал меня, плавая в воде. Пока кабину опускали, он снизу что-то кричал. Но я за общим шумом ничего разобрать не смог. Гудели стропы, в борт судна звонко билась волна и чайки ещё орали, как ненормальные… А с борта мне махал почти весь состав экспедиции и ещё часть свободного экипажа. Приятно, когда так тебя провожают, будто ты это заслужил. Я прижал к иллюминатору ладони с пальцами в форме сердца. Они ещё больше оживились. Но я уже в следующее мгновение оказался накрытым волной и мало что увидел…
     Когда Сергей распахнул в воде люк, моя одиночная камера так дёрнулась, что я чуть не вывалился наружу. Успел схватиться за край кабинки. Серёжка тоже меня подхватил и, поднатужившись, помог вернуться обратно.
     Да, я теперь необычайно тяжёлый. Один только этот «лёгкий» скаф, со всем снаряжением, мной и жидкостью внутри, около четверти тонны весит! Не знаю даже, как смогу я плавать? Все слои этого костюма эластичны, поэтому подвижность конечностей нормальная, но у меня за спиной такой чудовищный вес системы жизнеобеспечения!
     Пока я, корячась на дне кабины, пытался пристегнуть себе ласты, Сергей, суетясь, вставил в гнездо за моей спиной тяжёлый дьюар со свежим кислородом и три аварийные ампулы в кассету у сгиба локтя и перевёл систему обеспечения жизнедеятельности в автономный режим.
     Кстати, об этих аварийных ампулах. Одна из них с быстродействующим наркозом, который все здесь зовут: «рубильником», потому, вероятно, что вырубает. Вторая у них зовётся «будильник» с соответствующим этому анти-вырубающим действием. А третья на слэнге – «отрыжка», инициирующая позывы к собственному дыханию. Вот такое смешное у них арго! А правильные названия содержимого этих ампул знает только одна Алёна Викторовна, специалист-анестезиолог.
     Подготовились к погружению мы с Сергеем достаточно быстро. Была ещё одна непредвиденная задержка: перед застёгиванием заклинил карабин на тросе, который должен меня связывать с лебёдкой корабля, и сколько мы ни бились с этим карабином, результат был отрицательным. Два раза Сергей выныривал отдышаться.
     При последнем его всплытии я на всё плюнул, времени ремонтировать уже не осталось, и один из рабочих «космических» карабинов на своём поясе справа зацепил за звено на тросе. Снова нырнувший Серёжка проверил надёжность, от души рванув соединение к себе. Затем шлёпнул меня рукой по шлему, пальцами показал, что всё хорошо и вынырнул, чтобы отдышаться и дать отмашку на лебёдке.
     Спуск пошёл! Я повис на медленно скользящем в глубину тросе и тут же набрал на коммуникаторе:
      «Опускаюсь. Вода чистая, видимость великолепная. Вижу над собой воздушную границу воды на 25-40 метров. И масляный след от кормы…».
     Многоточие поставил, чтобы они могли ждать продолжения. Я чувствовал себя эдаким глубоководным репортёром. Такая идея пришла мне в голову, когда я ещё отходил от наркоза, в полубессознательном состоянии. И уметь быстро набирать длиннющий текст, чтобы считать себя по праву таким репортёром, я обучал себя один только предыдущий вечер. Поздно вечером нас с Сашкой все оставили в покое, и делать было совершенно нечего.
     И свободное время это я использовал для реализации своей революционной идеи. Сперва, отключив связь, тренировался один. Описывал всё что вижу и чувствую, набирая текст у себя на руке. Позже мне стали помогать Серёжка с Алексеем, пришедшие узнать почему я отключился.
     Правда, когда я попробовал работать с ними вслепую, ничего хорошего не вышло, и они перестали меня понимать. Я по слепому набору много тренировался потом, пока остальные спали, включил связь и мучал брата Сашку, пытал его разными длинными вопросами до тех пор, пока он, наконец, не уснул. Может он и не спал, просто ему всё надоело, и он перестал откликаться.
     Кстати, клавиши для слепого набора совершенно не приспособлены. Всё время приходится искать края клавиатуры. Перчатки недостаточно тонкие и не позволяют чувствовать поверхность клавиш. Пальцами «вижу» только края и промежутки между клавишами, поэтому пришлось заучить назубок расположение каждого знака в клавиатуре.

Глава 3. Островок на 377 метров ниже уровня моря

Ира.
     Обычных ощущений сдавливания от растущего давления почти нет. Немного тянет в ушах и временно возникают непривычные, неизвестно откуда идущие, шорохи, отвратительно сочетающиеся со ставшим постоянным головокружением.
     Когда ещё увлекался дайвингом, нырять глубже десяти метров не приходилось. И теперь я внимательно следил за своим состоянием при растущем давлении. Но Сашка успел меня успокоить, что с таким оборудованием на какую глубину опустят, на той и можно работать, разницы никакой. У меня в этом сомнения были, но я не стал о них говорить. Сашка должен быть опытнее!
     Не прошло и нескольких минут, а барометрическая глубина уже почти сорок, тот мой рекорд побит вчетверо и скоро будет остановка. Я снова потянулся к коммуникатору:
      «Глубина сорок. Немного темнеет. Вокруг сгущается синяя жуть». Фраза получилась неадекватно пугающей. Просто рывок от остановки произошёл нежданно-негаданно. Перед остановкой меня никто не предупредил, а самому следить за глубиной было некогда, набирал текст. Когда меня тросом дёрнуло, палец проскочил мимо «м» и ткнул в «ж». Вместо «муть», вышло «жуть». Буквы похожи, я этого тогда не заметил и запустил сообщение в неотредактированном виде.
     Но теперь чтобы сделать свою ошибку не такой уж драматичной, я торопливо добавляю:
      «Остановка. Всё нормально. А как у вас?».
     Сергей, мой оператор, не отвечая на вопрос, тихо похвалил:
      «Молодец» – и тут же добавил – «Твой Сашка уже тридцать минут сидит на дне и молчит».
     Я представил себе, как брат уселся где-то на твёрдое дно, плотно закрыл рот с торчащими оттуда трубками и решил немного помолчать… Это ни на что не было похоже!
     Я мысленно увидел как он там сидит, это показалось даже смехотворным! И я, если бы это только было возможным, непременно бы расхохотался. Сашка наверняка занялся чем-то полезным, воспользовавшись возможностью делать что-то на своё собственное усмотрение, без излишнего контроля!
     А Сергея я успокаиваю:
      «Всё в порядке, не парься, он всегда был такой, отзовётся ещё. Пока будет связь, буду сам писать письма, чтобы вы там не скучали».
      «Да, Ира, забыл тебя предупредить» – поспешил вставить Сергей. – «Когда будем травить канат, компенсатор переведи на самый минимум. И, если не включал, лучше пока не трогай».
     Да, я и сам забыл о компенсаторе, воротнике вокруг места крепления шлема. Это приспособление, добавленное в прошлом году, служит для регулировки и поддержания требуемого уровня плавучести. Когда необходимо повысить плавучесть, из баллона высокого давления в этот ошейник дополнительно подаётся немного поплавковой жидкости. Ошейник раздувается, и гидронавт в такой спецодежде становится легче окружающей воды, и та выталкивает его кверху.
     Где-то возле дна мне достаточно будет немного повысить свою плавучесть, и мне не придётся тащить этот скаф по неровной и заваленной илом поверхности дна. Но двести пятьдесят кил никуда не денутся, как-то таскать их всё равно придётся. Инерция и всё остальное, обрушатся на меня всей своей мощью.
     Испытывая скафандр, Сашка уже плавал снаряжённым в бассейне. Сказал, что при этом чувствовал себя словно авианосец в тазу…

     Трос снова вздрогнул и поехал вниз. Меня вновь потащило за пояс. Правой рукой, как учили, крепко держусь за трос, контролируя сцепление с ним. Серая долька судна на поверхности покрылась темнеющим туманом и пропала. При спуске вода скользит вверх и крупинки взвешенной мути пролетают перед стеклом шлема.
     Ещё отдельные мелкие жемчужные пузырьки газа вихрятся вокруг руки. Груз на конце троса тяжёлый и я проваливаюсь вниз просто каким-то метеором, испытывая определённое гидродинамическое воздействие на ласты и ладони рук. Как советовали, старался собраться в комок и не делать резких движений.

     После прохождения третьей остановки на 150 метрах я ещё легко мог различать свои руки в светлых перчатках, о чём не забыл сообщить наверх. Но с каждым разом вода всё сильнее темнеет и мрак сгущается, и видимость падает. После четвёртой, на всякий случай включил подсветку приборов на руках: пузырькового шарика на правой и коммуникатора на левой. Перчатки скафандра светлые и также с подсветкой. Вокруг подсвеченных частей засиял внешний оранжево-белый поверхностный материал изделия.
     Мимо пронеслась стая каких-то рыб. Раньше я считал, что вся жизнь в океане сосредоточена лишь у поверхности. Там есть щедрый свет, там кислород и жизнь, годная для питательного обмена… Впрочем, для океана и двести метров — это всего лишь тонкий подповерхностный слой.

     Шедший сверху световой поток иссяк. Воспользоваться своим, запасённым в аккумуляторе светом я решил уже на пятой остановке. Просто на пробу.
     Щёлкнул и остолбенел! В тот миг, замерший до безжизненности мир, ожил. Добрый десяток рыб, вынырнувших у меня из-за плеча, ослепительно засиял и, рассыпавшись в разные стороны, растворился в темноте. У меня аж дух захватило! Это было что-то нереальное! Как бесшумный фейерверк в чёрном небе!.. Я, словно увидев привидение, остолбенел, опасаясь пошевелиться. Никак не ожидал такого сильного эффекта!
     Осторожно пошевелил плечами. Но осмотревшись вокруг и не увидев больше ничего живого и достойного внимания, я фонарь всё-таки выключил. Приберёг для следующего случая.
     Коммуникатор на руке вздрогнул и на дисплее появилось сообщение от Серёги:
      «Что у тебя? Не молчи».
     Я приучил их, что постоянно нахожусь на связи. Пишу и пишу обо всём, что происходит со мной при спуске. Пришлось Серёге сразу ответить:
      «Всё в порядке. Включил прожектор. Рыб здесь видимо-невидимо!»
     Тут же пришёл ответ:
      «Алёнка интересуется, как себя чувствуешь.»
     Надо же как он назвал Алёну Викторовну – Алёнка!.. И этой Алёнке интересно было как себя чувствует утопленная ею подопытная свинка Ира…
     А действительно, как я себя чувствую? Прислушался к своим внутренним ощущениям.
     Про дыхание вспоминать не хотелось. Тема слишком болезненная и не годная к обсуждению. Пытаться сделать самостоятельный вдох очень хочется, но мне он заказан… Самому дышать водой? Бр-р-р!.. И, к тому же, при такой попытке насилия, во-первых, собьётся дыхательный ритм, задаваемый автоматом прокачки, и программа с процессором начнут подбирать иную ритмичность. А чтобы такого и в дальнейшем избежать, она, эта программа, увеличит дозу для инактивации лёгких. Так по крайней мере мне объясняли, почему я не должен сопротивляться дыхательному насилию.
     Лёгкие от действия растущей дозы всё меньше будут подчиняться мне и всё больше станут зависеть от чужеродной программы.
     Но действие этой гадости может отменить только тот препарат, который они зовут «отрыжкой». Пять минут после нажатия кнопки необходимо, чтобы препарат начал действовать. И я снова смогу дышать, если, конечно, успею самостоятельно за этот короткий период избавиться от фторуглеродной эмульсии в лёгких. Но это будет только в какой-то экстремально аварийной ситуации.
     Лучше пережить такое уже в наркозной нирване и под наблюдением этих фей, с умелыми ручками…
     Чтобы я не нажал на аварийные кнопки случайно и в неподходящий момент, доступ ко всем им заблокирован программно и для двух последних, ещё и физически. Пока давление снаружи будет выше атмосферного, откинуть крышки для их включения не удастся. Но «рубильник». – исключение! Им можно воспользоваться, если программа будет убеждена, что без этого никак!
     С глубиной помаленьку холодеет, ноги стынут заметно. Но это ерунда! Руки, туловище и голова пока в тепле.
     Боли нигде нет. Всё нормально. Почти всё… Немножко беспокоят неприятные ощущения в горле от пучка засунутых туда трубок, и где-то за левым ухом чешется. И достать это место рукой уже не скоро смогу.
     Выдаю Сергею на коммуникаторе ответ:
      «Ощущения сносные. Немного похолодало, мёрзнут ноги. И вестибулярный аппарат не справляется с точкой отсчёта направлениям. Сейчас переверни меня тормашками кверху, не поверишь, будет казаться, что всплываю».
      «Не поверишь…» – стало на этом этапе чем-то вроде кусочка разговорного жанра. Добавил это, чтобы самому казаться ближе к друзьям.
      «Ха-ха» – вполне серьёзно прислал свой ответ Сергей. А потом добавил:
      «Держись. АВ советует включить обогрев… Связь скор… может оборва… ави... том…р…».
     Дисплей моргнул последний раз и замер в ожидании такого же бессмысленного продолжения.
      «АВ» – это, по-видимому, Алёна Викторовна. Кто ещё мог такое посоветовать? Опять она…
     К тому же эта наша подводная связь вот уже и «оборва…». А без связи теперь до самого дна, как без рук!.. Дальше придётся как-то решать всё самостоятельно. Но это, опять-таки, временные трудности! До дна на 377, где сейчас сидит на камне Сашка и действует связь, осталось примерно метров сто или чуть больше. Пару остановок, и я на месте.
     Связи нет, описывать для верхних теперь нечего, и я стал наблюдать для себя. Окружающая мгла уплотнилась по максимуму. Подсвеченные пальцы помогали видеть воду только невдалеке. Несколько минут, до самой остановки на трёхстах, я почти ничего иного не видел. Сверху и снизу всё было одинаковым. Густая непроглядная чернота.
     Когда выжидал на трёхстах, посмотрел вниз в надежде увидеть какие-либо признаки деятельности брата. Там долго ничего не было, и вдруг показалось, будто там прошла лёгкая волна…
     Почему волна? Что там внизу подо мной может волноваться? Какого-либо источника света я не увидел, но ощущение было, будто свет проскользил по туманному облаку подо мной.
     Я представил, что это Сашка ищет в воде меня и помахал в ту сторону рукой: «Привет, Младший!»

Саша.
     Пока с судна увлечённо занимались Ирой и никто не пытался оживить уцепившегося за точку на базе дрона, я, по счастью оставшийся без присмотра, решил заняться самостоятельной навигацией на этом мрачном клочке твёрдой поверхности. Хотел определить размеры и конфигурацию предоставленного нам с братом «загона» для испытаний. По счастью, опыт таких изысканий у меня был.
     Площадка на дне, ограниченная полого уходящими в глубину склонами, оказалась не маленькой. Склоны по краям были совсем не крутыми, как я ожидал, их вполне можно было считать немного наклонным продолжением площадки. Только в одном месте, возле единственного крупного камня на этом «островке», склон круто уходил в глубину. А расщелина, идущая от этого склона была укрыта многометровой шапкой иловых отложений.
     При моём приближении к камню от сдвига воды где-то в глубине начался обвал. Небольшое облачко мути вдруг взвилось вверх и тут же унеслось обратно в расщелину. По поверхности отложений пробежала волна, я тоже почувствовал, как меня медленно двинуло водой в сторону провала. Но это длилось недолго.
     Ил на этом нашем островке устилал дно очень неравномерно. Были места, совсем лишённые отложений. Например, в центре, где была база дрона. Под стойками базы был песок и различные камни от светло-серого до шоколадного цвета. Впрочем, отсутствие здесь ила могло быть результатом самого десантирования. База с дроном, когда спустились, разметали лёгкие осадки в разные стороны.
     И базу с дроном десантировали очень даже удачно, они находились близко от центра площадки, на самой высокой её точке. Я уходил от этой точки на расстояние до двухсот метров. И прошёл круг, до отмеченной ранее россыпи камней недалеко от базы, минут за восемьдесят. Ира, когда я вернулся, уже ждал меня, на боку плавая возле дрона. Решил, как видно, отдохнуть.
     Но первым меня всё-таки заметил не он, а оператор дрона. Оживший прожектор быстро облизал всю площадку между нами и саданул мне по глазам. Я прикрылся рукой. Не хотелось терять ориентацию, я вынужден был постоянно видеть поверхность грунта у своих ног.
     У дрона камера была совмещена с прожектором. Тот продолжал слепить мне глаза, значит с судна внимательно смотрели на меня. Вероятно, хотели определить адекватен ли, не пришла ли пора вытаскивать меня обратно на борт. И я помахал рукой этому прожектору и луч медленно опустился ниже.
     Зато Ира, используя наши секретные слова-знаки, сообщил, что мной недовольны. Для этого он употребил такие сильные слова, как «единорог» и «стадо», явно намекающее на рогатых. Фраза, в общем-то, для посторонних получилась безобидно красивая:
      «Ты немножко задержался, единорог. Всё наше стадо без тебя скучает».
     Рогатых, означающих отрицательное отношение, мы обычно упоминали немного более скрытно. Например, «козлик» или даже мягче: «овчинка». То, что Ира назвал практически открыто, дважды употребив рогатых, говорило о его личном отношении к этому делу. Испугался, вероятно.
     Когда я включил общую связь, Лёха тоже ругался, но не так сильно:
      «Ну как же так, Саша? Мы тебя чуть не потеряли».
      «нечего волноваться я осмотрелся» – длинно ответил я для всех.
      «Тогда связь больше не отключай!» – тут же сказал Лёха.
     Брат молчал и мне в виде извинения пришлось подплыть к нему и немного толкнуть кулаком в плечо. В ответ он махнул рукой. Я это понял, как: «Ладно!».
     Потом к тем, кто на дне обратился начальник экспедиции, профессор Благовещенский Евгений Александрович:
      «Ребята, молодцом! На такой глубине ещё никогда не бывала нога пловца. Ваши ноги теперь будут первыми и за вашими ластами будут теперь гоняться антиквары.
     Шучу!
     Но это только начало. Вам надо попробовать выполнять работы на такой глубине. Нужно обследовать окрестности, собрать кое-что по геологии и биологии… С вами, кроме ваших операторов, будет работать весь экипаж. Постарайтесь, чтобы этот выход стал новым словом не только в акванавтике, но и океанологии. Не забывайте, мы вас здесь ждём целыми и невредимыми.
     Удачной работы!»
     Мудрый Евгений Александрович постарался поднять нам настроение и ни разу не упомянул о связи, о которой только что разорялись остальные. Старший тоже ткнул меня кулаком в плечо… Буду считать, что простил.

Ира.
     Да, Младшему Сиверу подфартило. Профессор ни слова не сказал о его шпионских штучках. Хотя, как мне кажется, должен был поставить зарвавшегося нахала на место и этим вернуть поток событий в плановое русло. Не будь я его братом, так бы и сделал!
     Первое время, когда ждал возвращения Сашки, просто стоял на дне. Потом, чтобы не терять время зря, начал тренировки по перемещению. Увеличил плавучесть и сразу стал подниматься вверх. Работа ластами перемещаться помогала мало – несло всё выше и ни на метр вперёд. Поэтому вскоре сообразил как это делать: чтобы не унесло высоко, понизил уровень плавучести, поработал согнутыми ногами и немного наклонился… Дальше всё пошло само собой. Контролируя положение дрона слева, сделал несколько кругов. А, когда дрон ожил и засветились его прожектора, опустил ноги на дно, встал и стал осматривать окрестности, ожидая увидеть Сашку.
     К этой точке в океане судно почти три недели добиралось полным ходом только лишь для того, чтобы какие-то часы поработать в скафандрах здесь, на дне. И с погодой повезло. Если бы случилась какая-то непогодь и пришлось ждать, вся миссия свелась бы к последующей откачке из нас эмульсии.
     Никто не решился бы опускать нас в неблагоприятных условиях. Это фортуна!
     Автономность скафандров по энергии ограничена двадцатью часами. Так что ещё есть, как минимум, восемнадцать часов до обязательной замены аккумулятора. Зато кислорода хватит до двадцати шести часов. Надеюсь, дольше мы не задержимся.
     Здесь на дне сейчас хранится всё наше для подзарядки, если что-то пойдёт не так. И запасные аккумуляторы, и кислород. На базе есть и связь, кабелем уходящая на поверхность и кое-какой инструмент.
     В общем-то главное здесь проверить работоспособность скафандров на большой глубине.

Саша.
     Ира думает, что мы проверяем в трудных условиях эти скафандры. На самом деле здесь проверяют нас, а скаф просто необходим для этой проверки. Так что здесь и сейчас испытание проводят для нас с Иркой. Сможем или не сможем… Они просто плохо нас с братом знают. Мы сможем всё!
     И первое испытание досталось мне. Два с половиной часа были потеряны только на один спуск. Не понимаю, почему нас с Ирой не могли десантировать вместе. На этом тросе хоть сколько подвешивай, всё выдержит. Больше часа сохранили бы для полезной работы. Обязательно им нужна была собачка Павлова, на которой для начала нужно всё испытать и проверить. Что-то пойдёт не так, жалко будет только одну собачку…
     А полезную работу мы с напарником начали всё-таки с ремонта дроновой базы. Одна из нижних панелей, за которой хранились наши инструменты оказалась перекошенной, по-видимому, из-за удара при спуске о дно, и снять её с резьбы без инструментов не получилось. Но весь инструмент был там, за этой перекошенной панелью, и нам могли помочь только ловкие и сильные руки.
     Минут десять мы, выслушивая различные советы с поверхности, старались справиться, пока я не догадался ящиком выгнуть лист панели в обратную сторону.
     Надо же, он оказался мягким…

Ира.
     Ну, вот! Мы разработали… Ну, не мы, конечно, а деятели из Института океана, разработали эту трёхэтажную систему, позволяющую выжить пловцу на любой глубине без сверхпрочных оболочек, разводящих тебя с тяжёлой, но живой окружающей средой.
     И что бы мы, интересно, сумели сделать, находясь в тесной, толстостенной ёмкости, даже имея под рукой дистанционные манипуляторы?.. Мы сейчас были более свободны, мобильны и автономны, чем все, кто нырял раньше! Впрочем, на такой глубине ещё никто не работал…
     И чёрт с ней, с перекошенной панелью и инструментами… Мы, как оказалось, многое можем делать и одними голыми руками!

Глава 4. Экзамен ждать

Ира.
     Сашка освоился с навигацией в этом странном беспросветном мире гораздо быстрее, чем можно было ожидать в нашем состоянии. Я, если не вижу рядом с собой какого-то ориентира, теряюсь окончательно. А он, пока я спускался, успел в одиночку и без подстраховки обследовать весь этот загадочный район дна. Я один сделать это ни за что бы не решился!
     Теперь мы двигались вместе. Светили два наплечных прожектора и мир вокруг больше не казался чёрным и страшным.
      «за тем переломом спуск прожектор на 30 светит дальше нет» - скинул мне Сашка безостановочно длинное и варварское словосочетание. Интересно, чего всё-таки нет? Я этого не понял, но всё же ответил ему:
      «Пойдём посмотрим. Может дальше будет подъём».
      «нет». – снова повторил Сашка, безо всяких пояснений.
     Это можно было расценивать и как подъёма нет, и как дальше не пойдём. Тут же акустически вмешался Сергей, также контролировавший нашу беседу:
      «Далеко от дрона не уходите! Надо сперва разведать геологию дна в этом месте. Мы тщательно исследовать область с дрона не успели, придётся самим…»
     Я это всё помнил и без напоминаний. И Сашка, я думаю, тем более. Потому он и организовал ту самостоятельную экспедицию, пока меня спускали.
     И мы вместе с Младшим свернули вправо… вероятно, вправо. Стороны поворотов я оцениваю в последнее время с большим трудом. Верх, например, должен быть верхом, если сверху. Но у меня в голове что-то неправильное творится, с этой внутренней навигацией. Я путаю правое, с левым. Помогает внутренняя память: правая рука у меня ведущая. Сашка ещё в школе старался развить левую руку до уровня правой. Говорит, что это при работе под водой очень помогает. Как он в этих условиях определяет где лево, где право?
     Дрон, оторвавшись от базы, когда мы тронулись, нам совершенно не помогал. Да, честно говоря, он нам был и не нужен. Для вывода наверх изображения было достаточно двух камер низкого разрешения, которые у нас на шлемах. А дрон был просто нужен, чтобы транслировать эти кадры от нас, поэтому он следовал за нами, шаря по дну обоими своими светящимися глазами. Что, вероятно, создавало детальную объёмную картинку на большом мониторе в каюте связи. Нам с Сашкой были даже слышны обсуждения того, что они там видели. Слабые, и даже теряющиеся звуки. Едва слышно спорила толпа:
      «…смотрите, от дна под ними туман стал подниматься. Значит, дно заилено. До поворота такого…»
      «До поворота они плыли метрах в трёх выше дна, а сейчас пошли над самым…»
      «Вон какая-то железка торчит…»
      «Это не железка…».
     Железка, не железка, какая там разница! Мы с Сашкой продолжали плыть над сгибом поверхности молча. У меня руки заняты выравниванием положения в пространстве. Много усилий уходит на это.
     Растительности здесь практически никакой не было. Почти совершенно голое дно! Какая-то полуживая ветка торчит из песка. Коралл, не коралл? Может, правда, кусок ржавой железной проволоки с несколькими мелкими ветвями? Свет от дрона пробегает по жалкому кустику и тот вспыхивает яркими белыми чёрточками, висящими в воде рядом со стволом. Теперь это похоже на какое-то растение. Даже белые тонкие листочки шевелятся, как от ветра.
      «Саша! Ты знаешь, что это за растение?» – адресовал я вопрос брату.
      «нет здесь никаких темно» – выдал он.
      «Тогда что же это?»
      «животное».
      «С корнями?»
      «корней нет питаются дышат водой».
      «Вы это о ком?» – поинтересовался голос Лёшки, Сашкиного оператора.
      «Мы про живность на этом дне» - выдал на коммуникаторе я.
      «Да, действительно, на земле корни нужны, чтобы впитывать влагу и питательные вещества. А там, у дна, всё это в воде вокруг…»
      «сейчас скала после трещина» – сообщил Сашка.
     Когда мы двигались вперёд, тьма впереди медленно отступала. Сперва мне казалось, что каким-то образом перед нами были прорисованы на грунте три полосы. Неровная чёрная между двух светлых. Только приблизившись, разобрался что это такое. Там действительно была широкая трещина, уходившая вглубь, а на её краях лежали толстые слои серого ила, светившегося в лучах прожекторов.
     Трещина преграждала нам путь и тянулась неизвестно откуда и неизвестно куда.
      «близко не надо провал» – настучал Сашка.
     И мы замерли у большого камня. Вскоре нас нагнал дрон.
      «Что нашли?» – поинтересовался сверху мой Сергей.
     Я набрал:
      «Дальше глубокая трещина.»
      «Трещина?» – раздался заинтересованный голос нашего геолога, всё геологическое его реально интересовало. Как видно, и трещины в скалах тоже.
     А Сашка к моему тексту добавил:
      «возмож обвал породы работать нельзя».
      «Ты туда заглядывал?» – набрал я для Сашки.
      «там неустойчивая шапка» – снова длинно ответил он.
      «А если сбросить?» – предложил геолог, прочитав ответ брата.
      «А кто это сможет сделать дистанционно?» - заметив осуждение в глазах Сашки слов геолога, тут же за брата выдал я.
     Поверхность замолчала, переваривая мой вопрос. Сашка в это время набирал что-то у себя на руке.
      «знаю безопас спуск возможны выходы пород» – наконец выдал он.
     Фраза для Сашки была страшно длинной, поэтому верхние быстро согласились и мы двинулись в обход трещины. Немного помахав ластами, поднялись выше и прошли над узким краем чёрной трещины.
     Дальше граница участка была почти ровной, чуть заметно росла.
     На дистанции метров сорока, ровное дно поднималось и за подъёмом снова начался спуск. Я не был уверен, что правильно оцениваю все направления, спуски и подъёмы. У меня продолжалось нарушение пространственной координации.
      «стоп» – остановил меня Сашка, когда я только начал плыть по спуску. – «граница участка».
     Впереди, теряясь в воде, луч прожектора с плеча больше ни во что не упирался. Это уже начинался склон. Я вернулся назад, и мы поплыли дальше по этому граничному перегибу.
     Более крутой спуск, чистый от всяких наслоений, мы нашли ещё через десять минут. Там действительно на срезе была видна слоистость пород. Нам Вадим Александрович, включившись в обмен информацией, рекомендовал подождать, первым должен спуститься по этой наклонной стенке дрон. Я чувствовал, что Сашка этим решением недоволен, да и самому оставаться на вторых ролях было тошно. Но делать нечего. Дрон со своими яркими глазами медленно приблизился к нам и, не останавливаясь двинулся дальше вперёд и вниз, развернувшись и всматриваясь в круто спускающуюся стенку.
     Дело с ожиданием затягивалось. По жесту брата, мы выключили свои прожектора. Свет дрона внизу растаял окончательно минут через десять. Сашку похоже это обрадовало. Изменив своему правилу не пользоваться знаками препинания, он набрал целых три восклицательных знака. Я понял его. Брату хотелось ставить новые рекорды. 377 это только на сорок четыре и шесть десятых метра ниже рекорда, установленного в Красном море.
     С жидкими компонентами дыхательной смеси, как у нас, нырять можно было даже на километр! Наш запас кислорода позволял подниматься с такой глубины. А на полном кислородном дьюаре, и гораздо глубже. Правда, нас электроникой ограничили 950 метрами. Глубже автоматически срабатывает на подъём компенсатор. Мы сможем его отключить, только поднявшись до 930.
     Это придумано, чтобы мы себе ничего не позволяли. И правильно! Я не боюсь, но безопасность, считаю, должна быть превыше всего. Мы слишком мало знаем об этом мире, его таинствах и возможностях. Это тебе не космос! Точнее, не ближний космос. Здесь всё намного опаснее и сложнее. И практически не изучено никем и никак!
     Слабая связь у нас осталась только с базой. Но никаких сообщений сверху не было. Там, в каюте, то тихо что-то обсуждали, то замолкали, словно по каким-то командам. Ждать, не зная чего, становилось всё тягостнее. Потерпев ещё пять минут, я задал вопрос Сергею:
      «Что с нашим дроном?».
      «А вы-то сами где?» – удивлённо спросил Сергей.
     Видно, они все столпились у монитора дрона, и на наше отключение света никто не обратил внимания. Тем более, что мы провели отключение без каких-либо сообщений, просто обменявшись взглядами. Я поднял левую руку с коммуникатором к камере. Сергей, увидев это, сказал: «О!» и тут же раздался голос Вадима Александровича:
      «Супервайзеры! Ну-ка по местам!.. Без десерта оставлю!»
     Операторов супервайзерами звал только он. И кто-то там, в каюте, засмеялся. Поэтому профессор тихо, но грозно добавил: «Я не шучу». Пришлось Сергею и Лёшке возвращаться к своим прямым обязанностям. И мы с Сашкой стали получать достаточно детальную информацию от двух посредников.
     Дрон спустился до шестисот. Стена с небольшим наклоном продолжается ниже. Небольшая полочка в районе пятисот метров была, а за ней обрыв какое-то время шёл ещё круче. Оставшаяся наверху экспедиция опасается, что кабеля скоро не хватит. Цифровая катушка кабеля, через который с дрона идёт качественный сигнал, уже почти на исходе.
     Я включил свет на плече и стал осматривать дно под ногами. Где-то здесь должен был тянуться тонкий кабель от базы к дрону. Кабель хорошо защищён, но всё равно может повредиться, протягиваясь через острые каменные уступы.
     Тот кабель я нашёл метрах в десяти от того места, где остался стоять Сашка. Белая нитка замерла возле уступа недалеко от пройденной нами трещины и, слабо натянутая, уходила вниз.
     Катушка, с которой сматывался кабель мудрыми конструкторами была установлена на дроне, поэтому кабель не тащился через все камни, а тихо лежал на любых неровностях ландшафта. А при возвращении дрона катушка подматывалась автоматически.
     Когда я плыл обратно к Сашке, встретил ослеплённую моим прожектором рыбу. Большая, с руку длиной чёрно-серая зубастая тварь висела в воде у самого дна и пялилась на мой фонарь, не пытаясь убежать. Я, на всякий случай, проплыл мимо неё. Подальше от греха! Кто знает, чего здесь надо опасаться.

Саша.
     Когда Ира снова выключил свой ослепительный прожектор, я замер и какое-то время не мог привыкнуть к темноте. Вообще ничего не видел. Зелёными снежинками, от подсветки мерцала вода только у самых глаз.
     Долго, очень долго шёл спуск дрона. Конструктор говорил мне, что километровая глубина для его «Осы» отнюдь не предельная. Не знаю. Не хотелось бы мне вытаскивать дрона с таких глубин… Да, я смогу отключить автоматику и нырнуть под запрет, но даже здесь и с напарником чувствую себя нелегко. Будто пудовую кувалду на грудь подвесили. Ира вообще-то дайвер-любитель. Но он, как я, не работал на большой глубине. День напряжённого труда за краткий миг полезной работы…
     Собственно, первые разы и я не чувствовал такой тяжести. И Ира, вероятно, легко и просто перенесёт сегодняшнее приключение. И будет гордиться своим маленьким достижением после. А для меня – это финал.
     Да, конечно повысят в звании… Чтобы тут же отправить на пенсию… Хотя, у нас в отряде меня считают живучим везунчиком. Особенно после того случая пять лет назад, когда я экстренно всплыл с потерявшим сознание на глубине Едаловым, а декомпрессионная камера была только для одного. Туда я поместил своего помощника, а сам остался снаружи… Ломку такую не пожелаю никому! До сих пор забыть не в силах! Но тогда меня спасли и даже не вписали в расходный список.
     А эта экспедиция, не моя идея. Скорее, Иры. Это его ведомство заказало нырять на сверхглубину. И тут у нас такое удачное родство…
     Но подготовка экспедиции – это же срам! Судёнышко нашли чуть ли не в утиле. Почистили, покрасили, восстановили от старости умерший движок… Даже специалистов искали лишь два месяца. Поэтому из планировавшихся сорока, смогли найти только двадцать шесть различных спецов, считая и нас с Ирой. Недаром профессор Благовещенский считал, что менее подготовленной экспедиции у него ещё не было никогда.
     Но тут со сроками сильно нажимал наш военный космос… Я пытал брата, почему так? Где космос, и где океан! Что ли приводнять космических пилотов будут на дно? Но он молчит, или шутит. Может, конечно, не знает сам?
     Когда дрон дошёл до семисот спуск кончился. Стена стала более пологой, но до конца ему ещё спускаться и спускаться.
     У дрона просто кабель закончился. Сработал конечный датчик, и дрон замер на месте, отказываясь двигаться… Но это не я, с подъёмом из глубин, накаркал. Впрочем, Лёша успокоил, сказал, что, ясно как день, требуется перезагрузить программное обеспечение. На это уйдёт минут пять-десять… И ещё двадцать на обратный подъём.
     Впрочем, нам этого можно не ждать. И отправиться туда уже сейчас. На мой запрос: «мы можем сейчас», был жёсткий ответ: «Ждите!»
     И мы честно ждали. Но что-то у них не заладилось. После перезагрузки не заработала лебёдка, сматывающая цифровой кабель. Снова перезапустили. Потом опрашивали все датчики дрона, проверяли правильность установок значений… Мы почти час топтались на одном месте. Я снова закинул удочку:
      «техника без человека не работает».
      «Подождите немного» – уже мягче сказал Лёха.
     Знал бы он, как трудно ждать! Меня аж колбасит от пустого и бесперспективного выжидания!

Ира.
     Я видел, как мучается Сашка. Но помочь ничем не мог. Там наверху мучались иначе, пытаясь заставить дрона начать подъём. Поднимать, не сматывая кабель, было слишком опасно. Кабель мог намотаться на винты, оборваться. Поэтому без работы лебёдки вся эта умная техника была просто глупым железным ломом… Новым, капризным и глупым железным ломом!
     Кто-то посоветовал удалиться дрону от скалы и подниматься, удерживая кабель чуть натянутым. Первая же попытка оказалась неудачной. Натянутый кабель вызвал перекос, с которым автомат не справился. И наверху совещались ещё двадцать минут, пока не приняли решение.
      «Саша и Ира!» – сказал сам Вадим Александрович. – «У нас сложная ситуация. Довольно неприятная, но не критическая. От плановой работы мы не сильно удалимся. Придётся спуск производить самим, без третьего попутчика. Он сейчас ниже вас на триста с небольшим метров. Найдёте идущий вниз кабель, и вдоль него с пятиминутными остановками через пятьдесят, вместе спуститесь до нижней точки на глубине примерно 700. На каждой остановке жду сообщений от каждого из вас. И ещё снимайте друг друга. Медицина беспокоится о самочувствии».
     Я глянул на брата. Да, отдельные медики точно должны беспокоиться о самочувствии некоторых акванавтов. А Сашка ко мне даже не повернулся. Он уже мысленно готовился к своему безумному рекорду. И, очевидно, это было заразительно. Я тоже стал с надеждой примеряться к новой глубине.

Глава 5. Камуфлет с приключениями

Лёшка.
     Нам в каюту связи по просьбе профессора шеф-повар принёс обед. Салат из огурцов, флотские макароны и компот. Всё одно и то же!
     Мы с Сергеем решили, что пока идёт сложная работа на дне, обедать будем по очереди, сперва один, потом другой. Витьке вообще оставлять дрон без своего внимания было нельзя.
     Теперь наши ребята присылали дружные сообщения одновременно и каждые десять минут. Ира делал подробный отчёт, а мой Саша только свои, без знаков препинания, куцые буквосочетания. Которые нуждались в стилистической правке и адаптации. Но я к этому уже привык. Сашке лень, вот и отчебучивает, как морзянкой: «идт спск 435», «ждм 3 м». Не просто скука, а, читая такое язык можно вывихнуть!
     Девчонки сидят, за них волнуются, но к нам с Серёгой не лезут. Их профессор напугал. Завёл в каюту связи и сказал: «Можете сидеть здесь. Но только тихо…». Вот они тихо и сидят, даже друг с дружкой разговаривают шёпотом. А обедать незаметно ушли в кают-компанию. Чтобы, опять же, нам не мешать.
     Сергей успел, справился с обедом за время, пока наши водолазы спускались с 435, до 485 метров. Опускаются ребята медленно, стараясь не мешать спуску ластами. Отрицательная плавучесть совсем небольшая. Плотной массы в их объёме очень даже не хватает. Или какого-нибудь винта…

Сергей.
     Как-то ещё в самом начале, когда только вышли из Владивостока, мы с Лёхой спросили у Вадима Александровича, можно ли будет нам запустить в сети отснятый материал по рекордному погружению. Он очень удивился: «А у вас что, там будет Интернет?»
     — Нет, мы вообще… Потом где-нибудь в порту… – ответил Алексей.
     — Нет, молодёжь! Это наша совместная экспедиция, и отчитываться будем вместе… И у нас есть крупный заказчик работы. Мы не будем его подводить. Поэтому я запрещаю все съёмки на смартфон. Увижу – за борт отправлю!
     Сашка Сивер тогда ещё потешался над нами… А мы горько пожалели о своём необдуманном вопросе. Снимали бы лучше тихо…
     И представитель заказчика – молодой, но совершенно лысый Миша Храмов, который старается потихоньку сунуть свой нос во все дела, которые его и не касаются, некоторое время подозрительно смотрел на нас, не снимали ли чего втихушку.
     А Витька, оператор бота, уже не знает, что делать. Застрял его аппарат на большой глубине! Хотели, как лучше, а вышло, вот так… Теперь этим двойникам Сивер придётся спасать уже Витьку с его ботом.
     Страшно даже подумать, где они все сейчас находятся. Больше полукилометра воды над головой. Давление свыше пятидесяти очков! Ни одна подлодка так глубоко не ходит.

Лёшка.
     В каюту заглянул Хуторской и поманил Вадима Александровича в коридор. Дверь они не закрыли, поэтому я услышал, как старпом сказал про надвигающийся шторм… Да, дела плохи. Шторм нам совсем ни к чему! Обещали-то австралийские синопы тихую приятную погоду…

Алёнка.
     Первые порывы крепкого ветра стали раскачивать нашу скорлупку почти сразу после адмиральского часа. Небо быстро затянуло тучами, резко стемнело и хлынул ливень. На отдых времени уже не было. На судне начался аврал. Затрясся где-то под палубой мотор. Капитан с командой и судно, конечно, стали сопротивляться крепчавшему ветру и волнам.
     Большой бело-красный поплавок, с которого под воду уходил кабель, немного притопили, чтобы он не так жёстко держался за поверхность и при сильном волнении не оборвало бы единственный канал связи с ребятами. И судно начало выписывать круги и восьмёрки возле поплавка.
     Волнение усиливалось быстро. За пятнадцать минут высота волн выросла с полутора до четырёх-пяти метров. Стоять на ногах, да и сидеть, стало невозможно. Знающие люди посоветовали пойти в свою каюту и принять горизонтальное положение. Мы с Катериной к этому прислушались.
     Судно на волнах стало плясать какую-то джигу. Палуба уходила из-под ног.
     Интересно, как там Ира?.. Ириней Сергеевич! Боюсь за него! Глубина шестьсот до сих пор считалась смертельной. И ещё этот шторм…
     Успокоил Вадим Александрович. Он сказал, на дне никакого шторма быть не может, а нам поберечься необходимо. Катя первой побежала в нашу каюту. Её, как обычно, тошнило.

Ира.
     На последней остановке мы задерживаться не стали. Сашка сразу прошёл по тросу на двадцать метров вниз и мы оказались возле прижавшегося к скале дрона. Свет на обзорных камерах отсутствовал, Витька-оператор берёг аккумуляторы.
     Саша сразу полез сверху к лебёдке, а я спустился ниже и осмотрел состояние бота. Вертикальные винты, все шесть, продолжали тихо работать, удерживая дрон от проваливания. Салазки опор уткнулись в скалу и понемногу скользили вверх и вниз. Когда брат сверху подсел к лебёдке, дрон просел на полметра, но тут же выправился.
     Мне пришлось попросить оператора дрона:
      «Витя, выдай информацию о системе на бортовой дисплей».
     Через несколько секунд дисплей на боку дрона засветился. Выдал температуру в отсеке энергопитания +12, и окружающей среды +4,9. За большинством параметров стоит успокоительное зелёное: «есть». Но не за всеми. Лебёдка и фиксатор сматываемого кабеля показывают красное «не определён». Конечник фиксатора дошёл до упора и разблокировать его сможет только лебёдка, начав сматывать кабель. Значит, точно что-то с лебёдкой.
     Запас энергии на борту оставался меньше сорока двух процентов и продолжал незаметно сползать к сорока одному. Если до тридцати процентов с лебёдкой не управимся, дрон уже к базе подняться вряд ли сможет сам. А у нас там все запасы: пара дьюаров кислорода и штук шесть заряженных аккумуляторных батарей. Две нам, а остальное – ему. Это весь запас, что у нас есть, больше нам ничего сверху не будет!
      «ха нашел» – неожиданно скинул на коммуникаторе Сашка.
     Это значит, всё великолепно? Тут отсутствующие знаки восклицания были бы само к месту!
     Несколько взмахов ластами, и я сразу оказался рядом с ним. У Сашки в пальцах находился небольшой тусклый камушек. Сашка показал пальцем откуда он его достал. Видимо, спуск вблизи вертикальной стенки сопряжён с опасностью осыпания на корпус мелких камней. А наш дрон не был защищён от такого. И я настучал на коммуникаторе для верхних:
      «Камень в механизме лебёдки. Упал сверху. Удалили. Через несколько минут можно попробовать подъём».

Саша.
     Сверху начался шторм.
     Опробование «Осы» заняло больше получаса. Лебёдка сразу не заработала, потребовалось снова перезагрузиться. При отключении мы с Ирой удерживали дрон на одном месте, чтобы не оборвал трос своим весом, а Витька Дёмин с судна запускал перезагрузку.
     Вообще дрон нуждается уже в многочисленных доработках. У него нет компенсатора плавучести. И эту небольшую отрицательную плавучесть, которая у него есть, необходимо постоянно компенсировать работой на малых оборотах электромоторов. И нет резервной системы управления, чтобы когда нужна перезагрузка, бот не оставался бы неуправляемым. Механическая защита моторов снизу и с боков вполне приличная, зато сверху он не защищён даже от падения мелких камней.
     Горизонтальные гребные винты, расположенные внизу, имеют кольцевое крыло, а шесть вертикальных сверху – нет… Правда все эти доработки немного увеличат массу аппарата. Но зато позволят увеличить выживаемость и, ещё возможно, время плавания без подзарядки, так как почти исключат холостой ход винтов.
     Когда дрон окончательно ожил, мне показалось, что Ира, склонившись, мечтательно всматривается в глубину. Я спросил: «что там».
     Ира ответил, что «Мы находимся на глубине 693 метра. До семисот совсем немного». А внизу видно было нечто вроде широкого выступа или площадки. До неё меньше десяти метров. Мне бы тоже хотелось там побывать, чтобы установить окончательную точку рекордного спуска.
     Но сверху нашу переписку контролировали и тут же пришла устная команда: «Никаких спусков! Подниматься на площадку 377. Пока погода на поверхности не успокоится, будете дожидаться там. До связи!»
     Это был, естественно, профессор Благовещенский! Подняться и ждать! Приказ! Впрочем, мы сейчас вдвое глубже самого что ни на есть рекордного погружения. Около семисот! Ну да ладно, может быть, когда поднимемся на наш островок 377, вся погода у них утихнет, и у нас будет ещё время спуститься до этих глубин…
     Вздыхать в воде мы не могли и, вздохнув мысленно, подъём начали… Дрон вверху, для страховки. А мы с нулевой плавучестью, машем ластами чуть ниже за ним.
     Витька, через каждые десять метров должен останавливать дрон, чтобы выдерживать так называемый кислородный декомпрессионный режим. То есть справляться с несогласованностью работы питающего автомата криогенного ребризера с трудно согласуемой промежуточной жидкостью, растворимость кислорода и углекислого газа в которой нелинейно меняется с изменением наружного давления.
     Когда начали всплывать я снова почувствовал боль в затылке. Глубина была 581 метр. Когда оглянулся посмотреть где Ира, внезапно в глазах всё поплыло и затылком ощутил удар ДКБ. Жёсткий пресс, от которого кажется, глаза должны выскочить наружу. В первый раз такое было, когда вытаскивал Федю Едалова. Когда уже всплывал, на глубине метров пяти примерно также прихватило…

Ира.
     Что с братом что-то не так, я понял, когда свет его фонаря, медленно прополз мимо меня вверх и вдруг обрушился в глубину и там замер. Сашка как-то весь склонился и выглядел совсем неживым. Я подплыл и повернул заваливающийся на бок скаф с братом к себе лицом…
     Вот тут уж я испугался по-настоящему! Такое знакомое, перекошенное от боли лицо и, словно в агонии, трепещущее веко правого глаза.
     Как сейчас мне не хватало простого человеческого дара речи! Хотя бы вскрикнуть! Окликнуть брата, попросить помощи у верхних. Срочная помощь была так необходима!
     Я ухватился обеими руками за плечи Младшего, поэтому выдавать с коммуникатора сигнал на поверхность мне было трудно. Я хватался за Сашку, боясь выпустить его из рук хоть на мгновение. Но, мне тогда казалось, они наверху и сами всё видели.
     Надо было что-то немедленно делать и я прижал Сашку к выступу на склоне и попытался лёгким встряхиванием за шлем привести его в чувство. Но у того в шлеме только болталась голова от одного каучукового амортизатора к другому. Чёрт!
     И сверху все, как назло, также перепугавшись, молчали…

Лёшка.
     В тот удар волны только Витька Дёмин чудесным образом смог остаться на стуле перед монитором. Судно между волнами ухнуло в какую-то пропасть… Нас с Серёгой скользящим ударом выбросило к двери и меня, после удара в стенку, протащило обратно по полу всей каюты. Несколько попыток встать пресекались новыми толчками. Так что я мудро затих, уцепившись руками за ножку стола, где было наше с Сергеем рабочее место.
     Оказалось правильным, что ещё во Владике капитан Карташов заставил нас прикрутить все столы и кресла каюты к полу. До сих пор это приносило только неудобства: неудобно садиться, неудобно сидеть, нельзя передвинуть, подстраиваясь под удобство работы. Теперь же это не казалось таким уж бессмысленным и вредным.
     А то, что мы, по требованию профессора, не покидали порт до закупки бесперебойника позволяло теперь работать с замолкшим дизелем, питающим судовую сеть.
     А сейчас наша плавающая коробочка со смолкнувшим мотором звенела и скрипела… И пол выплясывал фантастические коленца. Я на мгновение решил, что участвую в каком-то экстремальном аттракционе!
     Что они там в ходовой рубке себе думают? Ещё пару таких минут, и у нас должен случится натуральный Титаник! Не хватало нам ещё, разваливаясь на куски, рухнуть на 377-метровую глубину, прямо на головы Сиверов!

Ира.
     Да что же это такое? Братишка, очнись!
     Либо мы вместе выживем, либо… Такого «либо» я не хочу. И тебя в беде никогда не брошу, никогда не предам! Только очнись, Младший Сивер!
     У нас оставалась небольшая отрицательная плавучесть. И мы потихоньку сползали, проваливались, уходили всё ниже. Скальная стена, проползая вверх, приближалась и удалялась, сталкивая нас всё дальше и всё ниже.
     Я оглянулся и поискал лучом прожектора дрон. Не видно. Приходится, придерживая левой рукой брата, пытаться набрать что-то на коммуникаторе.
     Короткие, почти что Сашкины: «эй» и «але» ответа не принесли. Что опять с этой ненадёжной связью? Неужели дрон не стал нас ждать и ушёл дальше допустимого расстояния связи? Или заснули они все наверху?!

Глава 6. Судно без капитана

Алёнка.
     Да, в тесной каюте было безопасней. Мы с Катериной сразу устроились на своих «койках» и уцепились за поручни. Первое время всё усиливающаяся качка была просто жуть как неприятной. Но потом началось такое!..
     Внезапно пришёл настолько сильный удар, что меня со вздыбившейся койки чуть не выбросило вниз, а Катерина побелела до синевы. Да, океан – это не её стихия! Как она могла на это согласиться? неужели только из-за желания работать в престижной клинике?..
     А эта безумная пляска всё продолжалась и усиливалась… Я даже не заметила когда вдруг замолчал двигатель… Но тишина на корабле стала заметной. Только волны тяжко и звонко лупили в борт…
     Тогда казалось, что тебя заперли внутри цистерны, и начали стрелять по ней из тяжёлой артиллерии! Всё плясало, дёргалось и звенело… В какой-то момент Катю всё-таки сбросило на пол, и она уже не смогла сама подняться. Я прыгнула ей помочь и тоже растянулась на полу…
     Казалось, ещё миг и корабль перевернётся, и мы непременно утонем. Это было ужасней всего!

Лёшка.
     Что там у них, на хрен, случилось? Судно в отдельных точках становится чуть ли не кверху килем… Я уже двадцать минут не могу подняться на своё рабочее место. А Сергея, как унесло за дверь, так он с тех пор и не вернулся.
     Дверь осталась распахнутой наружу и вокруг нашей посудины всё ревёт. Что кричит со своего места Дёмин, не разобрать…

Витька.
     Чтобы меня не выбросило со стула во время этой качки, я в самом начале привязал ремнём свою ногу к ножке стула. Но и от этого крепежа меня уже раз десять пыталась оторвать эта болтанка.
     На глубине бот с таким медленным подъёмом сильно разряжался. Надо было дожидаться акванавтов, но висеть в воде, расходуя запас энергии, было затратно, а зацепиться манипулятором за скалу было негде. Поэтому поднялся до самого краешка горизонтальной вершины и закрепился на плоском краю.
     Парни что-то сильно застряли. Но я думаю, мне хватит заряда дождаться их возвращения сюда, на 377…

Профессор Благовещенский.
     Пол в рубке оказался залит морской водой и рядом со мной скользило по полу неподвижное тело капитана. Тимофей Олегович при том ударе крикнул: «Держитесь!», но не удержался сам и, падая, не слабо приложился о край старой стойки из-под машинного телеграфа. Я видел как  его голова отскочила и запрокинулась. Но он был жив, потому что захрипел и схватился обеими руками за голову.
     Рулевой в тот момент тоже был сбит с ног и штурвал, самостоятельно повернувшись на большой угол, застыл чуть покачиваясь…
     А океан продолжал эти пляски…
     От последовавшего сильного бокового удара волны с правого борта, в ходовой рубке на осколки разлетелось крайнее стекло. И уровень попавшей в рубку воды резко возрос. Хлебнула она по полной.
     Снова заработал затихший двигатель и рулевой наконец смог задержаться, подняться к штурвалу и ухватиться за него обеими руками. Его кресло после того удара отломилось от пола и запрокинулось назад.
     Нос судна медленно развернулся резать гигантские волны поперёк и качка стала более приемлемой. Судно больше не валило с борта на борт, грозясь перевернуть.
     Я на колени опустился перед капитаном и, чтобы он не захлебнулся, стал удерживать его голову над поверхностью протекающей бурным потоком воды…

Алёнка.
     Когда я сказала, что нужно сходить проверить, как мальчики на дне, Катерина ответить не могла, её мутило. Она только махнула рукой: «иди!».
     Наш корабль по-прежнему било и мотало. Нужно было приспосабливаться к перемещению по скользкому полу в новых условиях. Быстро перебегаю в нужную точку, пользуясь мгновениями между двумя крайними положениями, когда залитая водой палуба превращалась в качели. Добежав, хватаюсь за первый попавшийся закреплённый предмет и удерживаю себя до следующей передышки.
     Возле помещения связи у лестницы по залитой водой палубе носило бессознательного Сергея, оператора Иры. Хорошо, что его не бросило через канаты в море.
     И я сама, без помощи, стала по пляшущей скользкой палубе подтаскивать его к нашей пультовой. Там на стене был предусмотрен ящик мед помощи. В наш амбулаторный отсек на той стороне корабля мне его уже не дотащить.

Лёшка.
     Мне удалось добраться до своего рабочего места только когда всё стало понемногу утихать. Било и раскачивало по-прежнему безжалостно, но видимо капитан смог выбрать верный способ борьбы со стихией. Оставалась сильной только килевая качка. Настоящие качели: вверх и вниз! Я просто слышал как хрустит корпус, прогибаемый через волны.
     На мониторе Сашкина камера ничего не показывала, сообщений тоже не было и я спросил у Дёмина по внутренней связи: «Где мы сейчас?» – имея в виду братьев.
     Витька развёл руками. То есть где сейчас находятся Сиверы он не знал.
     — А где тогда ты сам?
     — Островок 377… – спокойно ответил он.
     Значит он вывел дрона на макушку скалы, а парни остались где-то внизу и без связи!
     — Давно? – тут же спросил я.
     — Минуту назад…
     — А связь? – меня только это сейчас беспокоило.
     — У меня заряд аккумуляторов на минимуме. Потеряем дрона, связи вообще не будет!
     Это мне и так было понятно.
     — Так заменяй, двигай к базе! – подтолкнул я.
     Я видел, что на мониторе у Витьки неподвижно мерцал край площадки три-семь-семь. Значит дрон стоял на месте неподвижно.
     — Сам, без твоего Сашки, не смогу. Манипулятор для этого не приспособлен, всё заточено под руки человека… Я буду дожидаться их здесь, чтобы не заблудились без моего маяка.
     Он говорил о дроне, как о самом себе. «Я буду дожидаться… без моего маяка». Но он сейчас это чувствовал. Как, впрочем и мы с Сергеем, когда сидели на своих рабочих местах, тоже всегда считали себя там на глубине единым целым со своими подопечными. Ну, почти всегда…

Профессор Благовещенский.
     Как я жалел, что не сумел настоять на продуманной и хорошо подготовленной экспедиции!
     Сорокаметровое судёнышко с водоизмещением всего в девятьсот тонн годилось для рыбной ловли в прибрежных водах, и совсем не подходило для дальнего океанского похода. По дешёвке распроданные в девяностых наши научные суда все плохо кончили, и нашим министерствам что-либо вернуть себе не светило.
     Но кончилась в этом году сельдевая путина и нам выделили этот пропахший рыбой «Орион». Мы его быстро заштопали, отдраили и покрасили. Переделали подъёмник, чтобы вытаскивать груз за левый борт, перебрали дизель и установили в трюме тяжёлую декомпрессионную камеру и новенький хирургический модуль. Нас торопил заказчик. И в результате мы получили то, что имеем. Ржавое и кое-как укомплектованное корыто, с дефицитом квалифицированного экипажа…
     Теперь нам не хватало только потерять буй, оборвав связь с дном, и при этом безнадёжно погубить двоих отличных парней в небывалых скафандрах и смысл всей экспедиции.
     — Мы от буя далеко не оторвались? – спросил у рулевого.
     Необходимо было крутиться, держа буй не дальше полукабельтова от правого борта, чтобы не оборвать трос, которым он привязан, и не утратить связь.
     Рулевой, не оборачиваясь, отрицательно покачал головой.
     — Так и держим! – одобрил я.
     Кому-то теперь приходилось выполнять обязанности раненного капитана. Вода в рубке постепенно уходила. И я отпустил голову капитана на пол, взял командирский микрофон и нажал на нём кнопку связи:
     — Внимание, экипаж! Говорит профессор Благовещенский. Капитан ранен и до его выздоровления команду на судне принимаю на себя. Всему экипажу! Осмотреться на местах. Старпом и боцман! Проверить наличие экипажа и пассажиров на борту. Обеспечить помощь всем, оказавшимся за бортом. Медработникам команды пассажиров оказывать медицинскую помощь всем нуждающимся. Одна из вас срочно необходима здесь на мостике. Сотрудникам, работающим с дном, Савостину, Селиванову и Дёмину, не прерывать работу. Докладывать обо всём, что случится мне…
     Рулевой кивнул. Он сразу увидел во мне старшего.
     Когда-то давно мне уже приходилось командовать экипажем эсминца. И тогда я ещё был всего лишь курсантом и на корабле никто не воспринимал, что я чем-то отличаюсь от юнги. До того самого момента, как капитана рядом со мной волной унесло за борт, а мне пришлось, на время спасения, его заменить. Тогда тоже были такие высокие волны…

Лёшка.
     Пользуясь очередной паузой в качке, надел гарнитуру и переключился на связь с рубкой:
     — Евгений Александрович, у нас нет сейчас связи с акванавтами. Дрон вышел на вершину где база, и ждёт когда они поднимутся…
     Про Сергея, унесённого из каюты, я сказать не успел, потому что в это время сам Сергей появился в дверях. Правда, появился не сам, его тащила на себе хрупкая Алёнка.

Алёнка.
     В каюте связи было сухо. Я с трудом перешагнула высокий порог и Сергей, не удержавшись у меня на плече, съехал и растянулся на полу. Видно, его раньше приложило обо что-то головой. Но он дышал.
     — Там на мостике капитану нужна помощь! – сказал мне Алексей, – Поднимайся, а с Серёгой я сам повожусь.
     Корабль по-прежнему вздымался на кручи и оглушительно обрушивался вниз, в кипящую зыбкую пропасть между волнами. Подниматься по лесенке с железными ступенями в таких жутких условиях мне никогда раньше не приходилось. Я казалась себе циркачкой, идущей по свободно болтающемуся скользкому канату… Но идти было надо – капитану необходима помощь.
     В рубке было трое. Евгений Александрович, какой-то матрос у руля и… Сам капитан лежал на полу с закрытыми глазами.
     Воспользовавшись коротким мигом перед очередным падением в клокочущую бездну, я подбежала к капитану. Он лежал в луже на полу и был весь мокрый, будто выпал за борт. Я тут же проверила пульс на шее и дыхание по движению грудной клетки. Вроде всё было. Он дышал и пульс ощущался слабыми толчками.
     Что тут произошло мне вряд ли кто-нибудь станет рассказывать, и я приступила к самостоятельному осмотру. Заметных повреждений на передней части корпуса и головы не было. И я попыталась повернуть капитана на бок, чтобы осмотреть тыльную сторону и тут же при первой попытке заметила имеющуюся травму: что-то было с шеей… Голова Тимофея Олеговича стала как-то неестественно поворачиваться, будто позвонков не было вообще, а она болталась на резиновых жгутах. Плохо, очень плохо!
     Тут же я вернула капитана на место, в лужу на полу, и осторожно провела сзади по шее рукой.
     Так и есть!
     Ещё раз внимательно проверила пальцами это место: компрессия аксиса второй степени! И второй из шейных позвонков перестал держать свою форму. Отсюда и бессознательное состояние капитана. Теперь важно зафиксировать его шею так, чтобы исключить любые движения головой…

Катя.
     После того, как я приняла своё лекарство, Алёнка ушла…
     Алёнка ушла, а мне лучше не становилось. Тошнота подступала при каждом взмахе этого судёнышка. Раньше это был корабль, а теперь мне казалось, что меня бросили в море на жалкой лодочке, готовой в любую секунду отправиться в стремительное путешествие на дно.
     Правда, через некоторое время качка стала более спокойной и голос профессора призвал меня оказывать медицинскую помощь экипажу. В состоянии полной депрессии, я поднялась и выглянула в коридор. Там никого не было. Если бы не звон бортов о волны и хриплое тарахтение двигателя, я бы решила, что на судне стоит тишина. Пустота какая-то, вам скажу. Не слышно привычных здесь шагов и голосов…
     Собиралась уже вернуться  обратно, как меня напугал старпом. Он всегда появлялся неожиданно.

Профессор Благовещенский.
     Старпом добрался до рубки вслед за Безымянной.
     — За бортом никого. Кок, боцман, штурман, трое матросов и э-э… капитан сейчас не вполне в рабочем состоянии. У всех остальных, мелкие травмы: царапины и синяки, вполне совместимые с жизнью… Как он тут? – тут же спросил Хуторской у девушки, занимавшейся капитаном.
     Но она, не глядя на него, произнесла:
     — Нужны жёсткие носилки и человек десять, чтобы отнести в каюту… – это она сказала для меня.
     — Десять, это не много? Может, двоих. – тут же перебил её старпом.
     — Это самый минимум. Надо поднять и уложить так, чтобы не убить! – твёрдо ему ответила Безымянная.
     — Давай, старпом, всех, кто может, сюда, на мостик!
     Как мне стало понятно, Хуторскому очень не хотелось подчиняться захватившим власть на судне пассажирам, но противиться он всё же не посмел. Жизнь капитана была теперь в руках у этой девочки.
     Когда старпом ушёл, повторил вопрос уже я:
     — Как он?
     — Ударная компрессия аксиса… то есть, травма шейного позвонка. Пока он жив, но если немного сместить голову, он умрёт…
     — А как-нибудь можно зафиксировать шею и голову, чтобы «немного не смещалась»?
     Я подумал, что должны же быть какие-то приспособления на этот случай. Всё-таки двадцать первый век на Земле. Но девчонки всю медицинскую составляющую экспедиции готовили сами все последние дни до отплытия. И, хотя никто этого за ними не проверял, до сих пор никаких проблем не возникало. Молодцы!
     И операцию с Сиверами они провели блестяще. Правда, окончательно всё покажет только повторное хирургическое вмешательство по возвращению парней со дна с возможностью дышать воздухом и способностью ориентироваться.

Алёнка.
     Профессор много от меня требует. Ведь я всё-таки не медицинская сестра, а только врач-анестезиолог. Приходится сейчас во-первых вспоминать то, чему учили в институте, и во-вторых припоминать всё, что мы успели закупить пока были во Владивостоке.
     Помнится, была у нас в списке одна шейная шина, как там она называется… Тоже на букву «ша»… Воротник Шанца, точно! И теперь этот воротник нужно было отыскать на нашем складе. Если, конечно, мы его купили тогда.
     Ладонь, под затылком капитана приходится держать напряжённой всё время. Волны меньше не стали и я устала. Но всё равно, бросить не смогу ни за что!
     Как там на дне мой Ира?
     Так думать, что он мой, было гораздо теплее. Мой Ира!..
     Странно, что я его не замечала почти до самого вчерашнего дня. Но когда этот крепкий парень был там, на столе у Катерины, немощный и беззащитный, я вдруг поняла с кем хотела бы остаться… Вдруг представила, как он говорит: «Взгляни, какое море огромное! Хочешь, я тебе его подарю? Всё это огромное море!». Но он такого не скажет, мой Ира!..
     И ещё эта «моя Катерина»… С самого начала, когда мы ещё называли это «приключением», Катьку стало укачивать. Спать по ночам она вообще не могла. Но, имевшая уже опыт таких «приключений», она всегда возила с собой гадость какую-то химическую с многочасовым действием. Хотя, очень адекватной в это время она всё-таки не была, а после всё начиналось сначала. Тошнота, головокружение, вестибулярные расстройства…
     Как только вспомнила про вестибулярные расстройства, снова подумала про Иру, и про его брата Сашку. Полным сумасшествием было спускать людей с такими искусственно созданными расстройствами для прогулок по дну.
     Как они там? Не заблудятся? Не потеряют от головокружения контроль за обстановкой?
     Хорошо ещё, что Дёмин не отпускает их далеко от своего дрона.
     И как там Катька? В таком состоянии, как у неё, необходимо было ещё лечить раненный экипаж…

Катя.
     Я Хуторскому сказала честно, что при такой качке сама по себе стала опасной. Он посмотрел на моё позеленевшее лицо, ничего не сказал, махнул рукой и ушёл.
     Минут пять я пила мелкими глотками холодную воду из запотевшей в холодильнике бутылки. Потом решительно подошла к зеркалу и взглянула на себя.
     Да, действительно, вам скажу, только рукой махнуть!
     Правда, зелень на лице уже прошла, оставив лишь тёмные круги под глазами. Но волосы… Метёлка, больше сказать нечего! Вся причёска торчит в разные стороны, как у бабы Яги…
     Нашла кое-как расчёску и разгребла помаленьку этот чудовищный куст на голове.
     Ещё раз вздохнула и открыла дверь в коридор. Пора было уже идти помогать Алёне…

Алёнка.
     Старпом для переноски капитана нашёл только шестерых не очень занятых делами на судне. Старшего моториста, матроса-сменщика с лебёдки, штурмана, кока, ночного рулевого и себя. Помогать мне захотел и профессор. Но я его прогнала.
     Самым трудным было спускать капитана по крутой лестнице. Мне самой приходилось хвататься одной рукой за носилки.
     Теснота, раньше казавшаяся такой удобной и безопасной, теперь стала испытанием для моего больного.
     После лестницы до каюты капитана было недалеко. Но пришлось оставить носилки в узком коридоре, чтобы можно было внести человека в его каюту. Вносили на руках. И все при этом смотрели на мои руки, боясь случайно причинить капитану вред.
     Когда его уложили на койку, я попросила принести воды, найти Катерину и остаться кому-то одному, чтобы помогать.
     Со мной остался старпом. Ночной рулевой принёс воды. А у капитана стало сбиваться дыхание…

Глава 7. Никому ненужный рекорд

Ира.
     Я пытался задержать наше скольжение по склону, цепляя ластами за выступы. Но ил, сброшенный с этих выступов, скоро окутал нас с Сашкой плотным струящимся облаком. Я дальше своего стекла почти ничего не видел.
     В какой-то момент большой выступ ударом вытолкнул нас на почти прозрачную воду.
     Сашкина рука с дисплеем случайно оказалась перед глазами и я увидел, как быстро меняются цифры глубины. Мы прошли уже отметку 650! Где-то здесь недавно стоял сломавшийся бот и чуть ниже могла быть площадка. Надо обязательно попытаться зацепиться за неё!
     И я на руке брата стал своим пальцем менять значения плавучести. Чтобы притормозить, ведь наша плавучесть оставалась в минусах.
     Плюс я набрать не успел, как нас снова больно ударило о набежавшую снизу скалу. Мы опять отлетели и при этом что-то пугающе громко щёлкнуло и я почувствовал увлекающий нас вниз мощный поток. Видно, отвалился какой-то большой камень и вода, как за лидером, потащила нас за ним вслед.
     И облако ила вокруг стало гуще. Я уже с трудом различал цифры на светлом фоне дисплея.
     И мы продолжали падать, понемногу проваливаясь через иловый туман, который опускался чуть медленнее нас. Скоро я обнаружил, что никакого дисплея за мутью перед стеклом уже не было. Там в глаза мне сиял прожектор на плече у брата.
     Я держал его за локоть, поэтому не сразу понял, что вижу Сашку перевёрнутым наоборот. Кто именно из нас был вверх ногами, мне было безразлично. Это имело смысл, только если падал вниз головой Сашка. Будет близко подниматься скала, царапнет по стеклу и пятислойное космическое стекло от этого разлетится вдребезги!
     Впрочем, мы же не в космосе. Там стекло разорвало бы внутреннее давление. А здесь… Здесь внутреннее давление растёт вместе с наружным. И при полном разбитии стекла будет самым страшным только гипотермия лица от ледяной струи окружающей воды…
     Рука брата, за которую я его держал, внезапно дёрнулась и напряглась. Значит, Сашка приходит в себя.

Саша.
     Казалось, вот оно то утро, какое было в прошлом году на море. И радостная Ольга, тянущая меня за руку по заполненному отдыхающими пляжу вперёд к черноморскому прибою… Всё реально повторяется. И отель у самого берега. И тутовник, где мы целовались…
     Как же так случилось? Ведь говорят, что машины времени невозможны. Как я смог попасть туда, где я был самым счастливым на свете?
     И в этом счастливом золотисто-зелёном тумане кто-то больно бьёт меня по спине. И слышится долгий грохот, напоминающий звук горного обвала…
     Чувствую как кто-то крепко ухватил меня за руку. Держат и бьют… Этому необходимо противиться.
     Я пытаюсь, но меня держат крепко! Э-э! Ну, что ещё такое?..
     Открываю глаза. Куда же меня занесло?
     Вокруг непроглядная муть из коричневых мелких хлопьев, кружащихся в ослепительно зелёной воде…
     Выходит, я под водой… И у меня во рту что-то такое торчит… И кто-то держится за плечо…
     Ну, да! Это же Ирка, мой брат. И мы где-то на дне Тихого океана.
     Боль в затылке совершенно прошла. До того как открыл глаза, успел просмотреть какие-то удачные сны. А теперь вернулась грубая реальность: мы под водой! Но дна не чувствую. Похоже, мы просто так болтаемся где-то на большой глубине. И никуда не торопимся.
      «ира» – обратился я к брату.
     Он отпустил мою левую руку и вскоре пришло его сообщение: «Как себя чувствуешь?».
      «почем не подним» – набрал я. И тут же, не удержавшись, продолжил: «долго я спал».
      «Ты не спал. У тебя был обморок. Успокой меня, братишка, что это было в первый и последний раз.». Сиверу Старшему захотелось, чтобы я его успокоил. Попробую!
      «со мной всё отлично правда нам надо подниматься ох ты уже 684 где верх».
     Времени, пока набирал, прошла почти минута. За это время успел увидеть глубиномер у плеча и различить его показания. Удивился и попытался глазами найти сторону, куда надо плыть. А попутно всё это выражал словами. Видно, я заразился от своего брата желанием всё непременно описывать и рассказывать.
     Или по затылку тогда бабахнуло слишком сильно. Чёрт! Вот же он «волшебный пузырёк» на другой руке! И верх должен быть где-то справа от меня.
     Мы по-прежнему находились в облаке мути. И я развернулся вправо, подтянул к себе за руку Иру, показал ему куда нам надо грести и мы поплыли вверх.
     Вверху светлая муть поредела настолько, что стала видна чёрная вода вокруг. Мы  остановились на глубине 673 и я набрал на руке: «плавуч». Ира понял. У нас подкачало воротники и мы стали медленно всплывать.
     Да, скорость всплытия была маленькой, но время пока у нас было и мы отдыхали.

Ира.
     Я очень боялся повторения обморока у Младшего. Что с ним было я гадать не мог. Было страшно.
     Вероятно, это какая-то, как говорил сам Сашка, ДКБ. Декомпрессионная болезнь, при которой в крови начинают вспухать пузырьки газа и тонкий кровоток нарушается.
     У меня не было ничего, а брата скрутило в три каральки! Нам необходимо придерживаться рекомендованного режима всплытия. И даже кое в чём ужесточить, если хотим, чтобы такое не повторялось.
     Начать хотя бы с глубины…
     Когда глубиномер представил цифру 660, я дёрнул Сашку за руку.  И когда проплывал перед его лицом скрестил руки, показывая, что пора остановиться. Он не сразу понял, и я сбросил немного поплавковую жидкость из воротника и снова потянул брата за руку снова вниз.
     Потом набрал для него:
      «У тебя ДКБ. Останавливаемся чаще, ждём больше и всплываем медленно».
     Сашка упрямо ответил: «спать хотел на дкб без основан».
     Без оснований? Плохо дело! Не настолько уж надёжные, но тем не менее, основания у меня были, а Сашка начал мне врать про сон! Ни к чему хорошему это привести не могло. И помощников здесь и сейчас ждать не приходилось. Его Алёна сейчас не была на связи.
     Я снова набрал:
      «Стоим ждём пять минут.» – и взял брата за локоть, показывая, что буду свою линию по его безопасности гнуть до конца.
     И Сашка сразу стал адекватен, уже не рвался сопротивляться. Покачал внутри шлема головой, но всё же выровнял нулевую плавучесть и стал вместе со мной ждать.
     Я огляделся, ожидая увидеть недалеко скальную стенку. Но её не было! Вот дьявол!!!
     Мне вдруг показалось, что температура в тесном шлеме неожиданно поднялась до запредельной. Хотелось быстро вдохнуть и провентилировать лёгкие от горячего. И пришлось тут же успокаивать себя. Убеждать, что ничего опасного не произошло, что это лишь маленькая неприятность…
     Действительно, панику поднимать было рано… Младшему она ничем бы не помогла.
     Сказал себе, что видимо, едва заметное течение отнесло нас метров на десять-двадцать от скалы, не больше.
     И мы сейчас находились в открытом со всех сторон океане, но недалеко от твёрдой поверхности.
     Продолжать вертеть головой в поисках точки для ориентирования было неразумно. И, прикрыв глаза, я на некоторое время замер.
     Я замер и мой коммуникатор ожидаемо вздрогнул, прислав сообщение. Сашка решил, что пришло время пообщаться. Я автоматом взглянул на левую руку, там был только знак вопроса: «?».
     Младший Сивер, Сашка, второй раз решил воспользоваться для общения знаками препинания. И даже решил буквы при этом не трогать!
     Знак вопроса был многоуровневым. Здесь могло быть: и «что случилось, брат?», возможно он по каким-то признакам заметил моё возросшее волнение, и «как дела?». Но, вероятней всего, в этом вопросе было что-то о сложившейся обстановке. Могло быть: «надо спешить. Когда же тронемся?».
     И мне пришлось выяснять у него самому:
      «Что именно?».
     И брат ответил:
      «где склон».
     Он, как ни странно для его состояния, видел всё гораздо лучше, чем я мог предполагать. Видел, как я засуетился, как испугался пространственной неопределённости. И сразу решил всё выяснить.
     Я прижал коленом своё волнение и как ни в чём не бывало, ответил:
      «Сейчас попробуем определиться. Виси здесь, не шевелись и свет не выключай. Я в тридцати метрах сделаю круг».
     Это в голову пришло почти спонтанно. Тридцать-не-тридцать, я отойду на расстояние, где Сашкин прожектор будет ещё достаточно заметен и стану выписывать круги, пока не упрусь в склон. Других таких высоких точек здесь быть не должно.
      «давай не долго» – не стал возражать брат.
     И я замолотил ластами.
     Контролировать сразу пришлось очень многие параметры. Постоянную собственную глубину, положение и расстояние до Сашки. И конечно, состояние вертикальности. Выдержать направление можно было лишь контролируя движение по положению точки старта. Поскольку Сашка положение не менял и не поворачивался за мной, я отошёл на дистанцию, когда его свет начал мутнеть и скрываться, потом повернул и стал двигаться против часовой стрелки. А в нарукавное зеркальце я наблюдал, как сумрачная точка в пространстве с рукавом света с одной стороны тихо поворачивалась по часовой. И сделав пол оборота, встав с другого плеча, я остановился.
     Что случится, если я сделаю полный круг и так и не увижу скалу? Но паника помочь делу не могла. Буду упорно искать дальше. Выше и ниже.
     Впрочем, большого течения здесь нет – ведь это не поверхность океана.
     И хотел двинуться дальше по кругу, но вспомнил, что лучше бы пока это оставить. Пришло время поднять Сашку чуть выше. Прошло уже гораздо больше пяти минут у нас на этой глубине!

Витька.
     Лёшка с Сергеем заниматься обменом данными со своими подопечными не могли. Да и было это невозможно, связи не было. И они поэтому занимались другим. Сергей лежал, пытаясь вернуть сознание в углу нашей пляшущей каюты, а Лёшка ладонями по лицу пытался его вдохновить.
     Шторм всё не кончался. «Орион» порой делал резкие повороты, грозя снова впасть в неустойчивое положение. Волны ударяли в борт нещадно всей своей мощью. Но нам пока везло!
     А парней снизу что-то долго не было. Склон перед ботом оставался безжизненно пустым. По времени они уже должны были подняться до четырёхсот и стать заметными. Может, сместились по склону чуть в сторону, троса-то на склоне теперь не было…
     Пытаться в темноте рассмотреть слабенькие огни их прожекторов я не стал. Мои прожектора могли больше и дальше. И камеры позволяли безошибочно разглядеть водолазов даже при слабом отражении ими света.
     С того момента, как я в начале шторма решил не дожидаться испытателей, что-то пошло не так. Уж лучше бы я ждал их там, а не оставил подниматься самих. Понесло же меня наверх дрона спасать от разряда!
     Первоначальный план вообще включал работу двумя дронами. Но время и ресурсы экспедиции были сильно ограничены, да и второй дрон на испытаниях сломал тогда два винта. Ждать ремонта не стали, сняли с покалеченного вторую камеру с высоким разрешением и, не знаю зачем, ещё аккумуляторы и один вертикальный винт, и погнали всё во Владик.
     Смотреть непрерывно на монитор уже устал. Стал делать лёгкие паузы. Повернусь от монитора, пройдусь взглядам по углам каюты и снова наблюдаю. Разминка такая для глаз.
     Прожектор на камере стал глючить, моргать. Отключался иногда на несколько секунд. В одно из таких отключений мне показалось, что внизу что-то коротко вспыхнуло. Пришлось просмотреть запись. Вспышка действительно была. И не одна. С разницей в доли секунды были две слабые вспышки, но совсем не там, где ожидалось. Где-то вдали от склона в открытом море… Там наших быть не могло. К тому же вспышка не повторилась. Скорей всего, чешуёй сверкнули рыбы…

Саша.
     Боль в затылке почти прошла, но тягостное ощущение осталось. Надо постараться, чтобы Ирка об этом не догадался. Начнёт жалеть, помогать. Терпеть этого не могу!
     Ира попросил замереть и не шевелиться. И я завис. Жёлтое пятно, куда уходил свет прожектора, неподвижным конусом сияло в воде. Вскоре туда заплыла небольшая рыбка и стала приближаться ко мне. Её попытки выскользнуть из луча ни к чему не приводили. Стоило выйти на край, и её снова тянуло обратно, к яркому свету.
     Потом из темноты появилась вторая рыба. Она была крупнее, и попыток сбежать не делала. Так по центру фарватера и шла прямо на прожектор.
     Они все, попав на яркий свет случайно, делались смелыми, или же наоборот, безвольными.
     Потом появилась третья такая смелая. Вот этой уже бояться следовало мне. Размером в метр и с пастью, усаженной мелкими острыми зубами… «Пила какая-то» – подумал я про себя. Длиннющая, пасть, с ровными рядами торчащих зубов.
     Было страшновато, но мне всё равно было пока интересно. Большая сильная рыба приближалась быстро и уверенно. Она по пути ко мне прогнала из луча двух других и вскоре оказалась от меня на расстоянии метров четырёх-пяти. И, продолжая глядеть на свет, наступательно приближалась.
     Исследовать её боевые возможности против моей пики не хотелось. И я сделал два резких поворота корпусом, свет заметался и рыба, подняв небольшую бурю своим длинным хвостом, тут же пропала.
     Снова вокруг стали кружиться и сверкать в луче света жёлтые осадочные хлопья, которые скорей всего смыло с моего шлема.

Ира.
     Когда я стал к Младшему приближаться, вдруг что-то сверкнуло в воде перед ним, и я увидел быстро метнувшуюся в сторону белую тень. Кто-то напал на Сашку!
     Но, когда приблизился и оглядел снаружи скаф брата, никаких следов нападения не обнаружил.
      «что ищешь» – тут же прислал он.
      «На тебя кто-то напал?»
      «играюсь». – ответил Младший.
     Ну надо же, он играется!
      «не гони овчинку». – быстро выдал я, изменив традиции писать текст грамотно, корректно, без различных выражений, в разных регистрах и со знаками пунктуации. Это я, пожалуй, от Сашки подцепил какую-то заразу!
     И даже хуже, я стал пользоваться отсутствием следящей за темой аудитории, и начал делать так, как было бы не нужно!
     Дальше ругать брата было лишним. Сам был виноват. И я набрал текст, с мыслью о котором начал плыть сюда от конца пройденной дуги сектора: «Дай руку, поднимемся на 675 метров. Если плохо почувствуешь, сожми пальцы.»
      «ха» – согласился со мной брат. Это был не смех, он всегда соглашался со мной так, когда посторонние за ним не следили. Мы немного прибавили плавучести, взялись за запястье друг друга правыми руками и стали медленно подниматься выше.
     Теперь мне необходимо было просчитать хватит ли нам с Сашкой жизненно необходимых кислорода и заряда аккумулятора. Поскольку мы всплывали вместе, два прожектора были избыточны. И я левой рукой на его клавиатуре предложил брату: «Отключи свой свет.» Он понял меня сразу ничего не спрашивая, выдал на моей руке своё: «ха» и отключил прожектор на плече.
     Я сам, пока мы с ним всплывали, отключил подогрев своего костюма. Это оказалось совершенно незаметным. Впрочем, чего же я хотел всего за две минуты подъёма. Мы с Сашкой поднимались вместе с тёплой водой, соприкасавшейся с наружной оболочкой.
     Но вопрос с кислородом оставался открытым. Хоть и не был он настолько же острым, как с аккумуляторами.
     Можно было рассчитывать ещё часов на пять, при условии экономного расходования. При полном отключении света и подогрева, рассчитывать можно было на вдвое больший срок, если начать сейчас.
     Теоретически, всплытие с такой глубины в режиме управляемой декомпрессии, должно было занимать часов пять. При условии уже полученного Сашкой на меньшей глубине ДКБ, время всплытия необходимо почти удвоить. Так что резерва у нас уже не было.

Глава 8. Самый труднодоступный из космосов

Профессор Благовещенский.
     Гидроскафандр был интересной игрушкой, пока не начались его испытания в реальных условиях. Прошлогодняя попытка на Байкале прошла катастрофично. Пресноводное озеро не простило ошибок в разработке и исполнении. И Юру Заботина через сутки после погружения нашли на дне мёртвым.
     Тогда специалисты назвали то, что никак нельзя было делать. Нельзя было забывать о газовых полостях в голове, нельзя не учитывать низкую плотность пресной воды, нельзя испытания проводить в одиночку и без видеонаблюдения.
     Юра тогда передавал сообщения постоянно, пока с катера медленно спускался на двухсотметровое дно. Двенадцать минут этих записей никого не смогли насторожить. Только при последней остановке у него начались какие-то фантазии. Будто бы видит какой-то свет снизу и слышит странные звуки. Когда его переспросили, ответа не последовало. А поднятый через пятнадцать минут трос оказался пустым…
     Так что выходило, кто будет первым на Марсе, для нас теперь должно определяться здесь, в этом неспокойном уголке Тихого океана.
     Через два часа после начала шторма, ветер вроде бы стал утихать. Пришёл новый кормчий, сменить старого, но тот всё равно сам остался в рубке. Я сказал:
     — Я пойду, надо проверить как там наши водолазы, – и оба рулевых мне кивнули.
     В каюте связи Дёмин с Савостиным были у монитора робота. Супервайзер Сергей Селиванов сидел на полу у стены с трудом удерживая себя от сползания, когда судно кланялось очередной волне. На лбу у него красовался заметный синяк. По мне, его при крене приложило обо что-то твёрдое.
     Когда я вошёл, он попытался встать и я рукой показал, что этого делать не нужно.
     — Что с акванавтами? – меня это интересовало больше всего.
     — Связи нет! – сразу ответил Савостин.
     А оператор робота, Виктор, добавил:
     — Они ещё не достигли отметки 377. Поднимаются где-то.
     Значит, их связь ушла на верхнюю отметку, а они остались ниже. И поэтому связи у них нет.
     — Сколько они без связи?
     Савостин, супервайзер Александра Сивера, пожал плечами и посмотрел на оператора Дёмина. Тот с тяжёлым вздохом ответил:
     — Сто восемь минут.
     — На какой глубине их оставили?
     — Где-то на шестистах. – отозвался Дёмин.
     — Поднимаются в режиме или произвольно?
     Оба промолчали.
     — Ну? – поторопил я их.
     — До шестисот поднимались в режиме. – снова ответил Дёмин. – Через каждые двадцать метров – примерно пять минут стояли… По таблице.
     Я быстро пересчитал. Восемнадцать минут назад они должны были подняться на базовую площадку. Что-то там внизу у них явно произошло!
     Да, наверняка что-то случилось. Теперь мне придётся принимать трудное решение, за которое меня по головке точно не погладят. И к тому же припомнят всё, в чём виноваты были сами.
     Правда, можно ещё было немного отсрочить принятие решения. Подождать, может вышла задержка и поднимутся немного позже. Но долго ждать будет неверным. Шансов у парней выжить, если с ними что случилось, с каждой минутой всё меньше. Повторялась ситуация с Заботиным. Они где-то там остались и по какой-то причине не могут или уже не желают подняться.
     — Что с зарядом робота? – спросил я Дёмина.
     — Самый остаток.
     — Это сколько?
     — Ещё двадцать четыре… нет, уже двадцать три процента. – оператор дрона ещё ничего не понял.
     — На сколько спуска его хватит?
     Поражённые оба повернулись ко мне.
     Спуск! Может им послышалось? Мог ли я вообще такое сказать?
     — При таком заряде он уже сам не вернётся.
     Неожиданно за всех ответил из своего угла Селиванов.
     Оказывается он там слышал всё о чём мы говорили.
     — Может, подождём немного? – наконец отошёл от изумления Виктор.
     Я отрицательно покачал головой. Желание сохранить дорогущего робота во что бы то ни стало не должно затмевать у нас человечности. Необходимо узнать что случилось и помочь, если уже надо помогать!
     — Опускаемся до шестисот медленно, осматриваясь кругом!
     Это был уже приказ и обсуждению не подлежал.

Саша.
     Брат уплыл ко мне за спину завершать разведывательный виток. А я решил непременно продолжать экономить. Стал играть со светом. Две секунды включение, пять – на выключение. Так напарник не потеряет меня во мраке. Ира тотчас заметил мои игры и задал вопрос: «Что со светом?».
     Я объяснил: «экономия». Пусть не волнуется.
     Две секунды – свет и пять – темнота. Пока темно, разглядываю окрестности вдали от прожектора брата, не появится ли какая искорка сверху. Положение верх-низ определяю уже на автомате. Приспособился с плавучим воротником. Замрёшь, перестанешь молотить ластами, и через несколько секунд твоя фигура приобретает строгое вертикальное положение, хорошо соотносящееся с состоянием контрольного пузырька на правой руке.
     В стороне от Иры всё пространство – несусветная чернота. Будто чёрный космос. Только без звёзд, комет и метеоров. Как Вселенная до большого взрыва.
     Снова включаю на две секунды прожектор. И миллионы жёлтых и белых искр рождаются в конусе света, а чернота вдали перекрывается жёлтым муаром вытянутого пятна.

Ира.
     Сашка всё усложнил с этой своей экономией. Мне теперь приходилось не только обшаривать прожектором окрестности, пытаясь обнаружить пропавшую скалу, но и дожидаться и искать свет в центре своей окружности, чтобы выдержать направление и не потерять ориентиров.
     А скал всё не было. Свет прожектора терялся во всех направлениях и нигде не успевал отразиться от чего-либо достойного внимания.
     И живности в воде стало меньше. Кроме последней рыбы, с которой играл Сашка, за время после спуска с «Ориона», я не видел ничего крупнее этих мелких рачков, название которых почему-то путал с барбекю… У Сашки светлая голова, он должен помнить как они называются.
     Утром, пока меня спускали, вокруг было живое водное царство. Рыбы всех размеров ходили стаями. А здесь я был бы даже рад встрече с какими-нибудь местными обитателями. Слишком безжизненным выглядело это место.
     Наконец что-то сверкнуло вдали. Я задержался на месте, ожидая увидеть наконец склон. Но не увидел. Размытая лучом чернота вокруг того места ничем не проявляла качеств отражающего свет барьера. Я попытался пожать плечами, но ничего не вышло. В верхней части, как я ни изгибался, не дрогнул ни один компонент скафандра.
     Время наше было теперь дорогим и я двинулся дальше по периметру.
     Но тут появилась какая-то невидимая крупная тварь. Что-то пронеслось и меня качнуло словно лодку волной. Свет прожектора как-то заволновался. И я стал быстро шарить лучом вокруг. Что это было? Что за невидимая тварь могла здесь обитать?
     Сашка продолжал неподвижно висеть в центре воображаемого круга. Он, как прежде, шалил в экономию и, скорее всего, даже не заметил этой невидимой опасности. Но всё утихло и ничего опасного больше не происходило. Вода быстро успокоилась, свет больше не трепетал. А я, продолжая оглядываться, поплыл по прежнему маршруту.
     Может быть это был какой-то неведомый обитатель если, конечно, не кит какой-нибудь обычный глубоководный.

Сергей.
     Когда профессор снова отправился на мостик, я на четвереньках добрался до своего рабочего места, забрался на стул и попытался настроить приём. Но приёма не было ни у меня, ни на соседнем месте, у Лёшки.
     Сам он в это время решил помочь Дёмину управляться с его безвозвратно падающим в бездну ботом. Они старались экономили каждый взмах винтов, отключили термостабилизацию системного блока, там всё равно охлаждать ничего не надо, и без того падали в ледяной воде, и пригасили световую индикацию по всему периметру. Работал только прожектор у одной из камер, который могли бы заметить наши потерянные акванавты с большого расстояния. А не подсвеченная вторая камера, показывала даже лучше, её не засвечивал прожектор и видимость на значительном удалении становилась чётче и детальней.
     — Отгони его ещё немного. – командовал Лёшка, – Там справа близко скала. Опять камни будут сыпаться.
     Связи с Сиверами не было. Я свёл все изображения на свой монитор. И со своей клавиатуры упорно продолжал запрашивать глубину: «Ира. Где вы? Давай отзовёмся!». Но сигнальный светодиод безжизненно молчал. Парни не отзывались.

Ира.
     Пройдя круг до конца, я медленно обвёл прожектором окрестности и скинул Сашке: «всё». Теперь надо было подниматься выше, но дальше, основание островка 377 сужалось и база, куда мы стремились, уходила от нас всё дальше в неизвестно какую сторону. И, продолжая подниматься вертикально, мы поневоле удалялись от точки, хранящей наши энергетические резервы.
     Кто бы подумать мог, что здесь, на глубине, без ветра и волн, есть какие-то течения!
     Впрочем, их могло и не быть. Мы с Сашкой падали на довольно пологий склон, который уводил нас всё дальше от базы на скале. И где-то сорока метрами ниже могла оставаться твёрдая поверхность, по которой можно было определить сторону, где ждала нас база.
     Но мощности наплечных прожекторов для такой дистанции не хватало. Дрон был где-то далеко, самим нам вместе опускаться не стоило, а безопасно спуститься и подняться вместе мы уже не успевали.
     Поднявшись ещё на пятнадцать метров, мы с Сашкой были наконец атакованы большой тварью.
     Сначала что-то качнуло нас кверху, будто под нами горбом выгнулась сама вода. Но через несколько секунд какая-то огромная и упругая лопата больно оттянула нас вместе с Сашкой по ногам. Да так, что мы закрутились и наши шлемы стукнулись. Даже раздался отчётливый треск. А мы после этого полетели в разные стороны.
     Далее мы снова сошлись и на стекле Сашкиного шлема я увидел россыпь свежих трещин…
      «Как ты себя чувствуешь?» – быстро спросил я, возвращаясь к грамотному тексту.
      «норма» – ответил он.
     Это, опять же, смотря что считать нормой. Младший получил уже ДКБ, и если бы мы не скатились после в глубокий нырок, его участь была бы предрешена. Тяжёлый инвалид и паралитик.
     Но я теперь боялся отметки в 560 метров, где это с ним произошло. Потому что режим нашего подъёма до этого уровня тогда соответствовал всем нормативам, но мы тем не менее кризиса не миновали.
     Кстати, о глубине. Показания барометра удивили. Мы должны были отстаиваться на шестистах тридцати, а на цифровом табло стояло число 623. Нас что, подкинуло на семь метров над прежней точкой? Это же половина расстояния до следующей остановки. Но возвращаться вниз, значило снова терять драгоценное время.
     Сашка доверял мне, поэтому ничего не сказал.
      «Скалу не обнаружил.» – написал я сообщение для него.
      «пусть всплывать здесь там сигнал» – почти бесконечно длинно и совершенно непонятно ответил он. Впрочем, его фразы, если бы я читал их от неизвестного лица, остались бы тёмными. Но с Сашкой я знаком больше, чем с любыми из остальных людей. Он был продолжением меня самого. Поэтому фразу перевёл я так: «И пусть. Всплывать будем здесь до самой поверхности, а там подадим сигнал о своём месте нахождения». Действительно, настолько длинно мне Младший бы точно не стал отвечать.
     Да, идея Сашки была понятной и простой в исполнении. Но она, пожалуй, не учитывала некоторых аспектов. Во-первых наверху был шторм и найти нас в штормящем море было практически безнадёжно. И тут очень важную роль играло «во-вторых»! Так вот, во-вторых, ресурса системы жизнеобеспечения до момента когда нас найдут, может не хватить. Мы просто захлебнёмся обескислороженным перфтораном и погибнем. Будь это от полной разрядки кислородного дьюара, или же от разряда аккумулятора, поддерживающего жидкостный газообмен в лёгких.
     Впрочем, ещё нельзя было исключать переполнения углекислотного депо, которое по объёму вполне соотносилось с запасами кислорода в системе. А замены депо со вчерашнего операционного дня у нас ещё не было.
     Но выдавать такое брату в его состоянии я не стал! Пусть не тревожится. Время у нас ещё было.

Профессор Благовещенский.
    Надо ли нам осваивать Марс, не надо ли… Тем парням уже всё равно.
    У меня просто какое-то траурное настроение. После того, как Савостин сказал, что робот опустился до предельной отметки, но парней не нашёл и работает сейчас на остатках заряда, я подумал:
     «Вот и конец!».
    Экспедиция безнадёжно сорвана. Сомнение, что удастся вернуть неизвестно откуда двух потерянных подступило к горлу опять.
    Боюсь, что кто-нибудь может невзначай заметить этот негатив на моём лице, поэтому всё время перемещаюсь по судну, заглядывая то в одну точку, то в другую. И улыбаюсь.
    Только что заходил в капитанскую каюту. Тимофей Олегович всё в том же тяжёлом состоянии и в сознание не приходил. Но девушки соорудили на его шее жёсткий воротник. И одна из них до сих пор продолжала держать его голову руками…
    Она ничего не спросила, но когда я сказал… В общем-то, не надо было здесь говорить про отсутствие связи. Для них это слишком много значило! Там, под водой, была их ответственная работа. Они очень трудно оперировали тех двоих несчастных. Отсюда и слёзы…
    Пришлось успокаивать, говорить, что это временно. Что связь возобновится, шаги для этого уже предпринимаются. Что мы сумеем во-время поднять их на борт и с ними ничего плохого не случится. И потом мы со смехом будем вспоминать об этих глупых слезах.
    Пришлось нагло врать, но всё же мне удалось их успокоить.
    Только бессмысленно огорчил девчонок врал и напрасно успокаивал. Этим себя только завёл! В конце концов, врал я во имя благородных целей…

Сергей.
    Светодиод на пульте от Иры ненадёжно затрепетал. Но никакого текста не последовало. Всё же это было хорошим знаком. Они всё-таки не ушли далеко, где-то находятся вблизи трансивера. И я, боясь пропустить возможность связи, стал передавать короткими фразами: «Вас слушаю», «Ответьте», «На приёме».
    Ждал какое-то время, но сигнальные светодиоды на обоих пультах остались безжизненными. Лёшка, привлечённый моей суетой, спросил:
    — Ты что-то там увидел?
    Он моего монитора видеть не мог, а там была только одна рябь, перемежаемая рамочкой с сообщениями об отсутствии сигнала.
    И я рассказал про трепетание светодиода.
    — Давай, Витёк, они где-то близко. – снова повернулся Лёша к Дёмину, – Проведи светом медленно вокруг… Да, попробуй чуть подальше от скал. И води вверх и вниз зигзагом…

Саша.
    Странно. Какая-то усталость приходит, хотя вокруг полно дел. На часах дисплея только половина двенадцатого. А мне уже хочется задремать и расслабиться. Хочется прикрыть веки и забыть об этой мыльной черноте, забыть про глубину и боль в затылке…
    Да, затылок ещё жгло. Тем более, после того удара. Меня виском приложило о стекло шлема так, что всё засверкало. И похоже, шлем этого не выдержал. Несколько тонких царапин заблестели на стекле. Или это уже трещины?..
    Ира всё старается создать для меня нормальный декомпрессионный режим всплытия. Да и я тоже…

Глава 9. Чёрная пустыня

Катя.
    Алёнка сошла с ума! Четвёртый час сидит в каюте капитана и держит руками его голову. И отказывается поменяться и отдохнуть. Как будто я этого не сумею! И я знаю, как ей хочется узнать что-то про этого её Иру. Я видела, как вчера после операции, она на него беспамятного смотрела. Точно, влюбилась! Я бы никогда не смогла так сделать, влюбиться в пациента. Я видела его кровь и копалась в голове… Жалость к такому я ещё могу испытывать.
    Да, кораблик немножко ещё качает и потрясывает. Но волны с тех пор, когда всех поушибало, стали намного спокойнее. Буря, кажется, утихала.
    Последняя моя таблетка оказалась очень качественной. Почти шесть часов… Не знаю, как дальше, но пока она смогла избавить меня от всех симптомов укачивания. Ни разу не было ни тошноты, ни головокружения… Впрочем, было некогда обращать на себя внимание. Я одна обошла весь травмированный экипаж. Лепила пластыри, исправляла вывихи, бинтовала и смазывала раны. Стала прямо мамой для всех. И приятно же, вам скажу, когда заходишь куда-нибудь и все начинают тебе улыбаться.
    Этот кок, самый нужный на корабле человек, сумел в таких жутких условиях приготовить ужин. Он просто фокусник. А раньше я его и не замечала. Мужчина шеф-повар!
    Я ему тогда бинтовала голову, а он мне пел весёлые песни… И голос у него такой приятный. В общем, мы с ним подружились. Знаю, Алёнка будет надо мной смеяться. Ну и пусть!

Профессор Благовещенский.
    Пять раз уже заходил в пультовую. Но там всё то же.
    Из Австралии передали новый прогноз: ветер северо-западный до восьми метров в секунду, волнение – три балла. Значит скоро океан должен успокоиться. И нам надо будет постараться поднять мальчишек на борт до завтрашнего полудня. Иначе они, если выживут, так и останутся пожизненными Ихтиандрами и смогут прожить в таком состоянии максимум неделю. Я продолжаю надеяться, что у нас выйдет их найти и поднять!
    На судне всё вроде нормализовалось. Ребята у руля меняются каждые два часа и лишних, которые набились в рубку в большом количестве, я прогнал. Если что, рулевому я смогу помочь сам.
    Приказал старпому проверить по левому борту все прожектора. Когда придёт ночь, они должны быть готовы к работе. И пошла суета на борту.
    Боцман был не у дел и всё свалилось на беднягу старпома. Я спросил Хуторского:
    — Мы сможем обнаружить парней у дна с помощью эхолота?
    — Но там частоты те же, что и у их связи, а мощность на порядок выше… Просканируем их и связи больше не будет. Мы сразу договорились, во время работы на дне, бортовой эхолот не включать.
    Я задумался: а можно ли снизить интенсивность этого излучения? Думаю всё-таки, что нельзя. Ведь сигнал должен не только достичь дна, но и отразиться обратно. Иначе нам не узнать, где они находятся.
    Ладно, сам попробую разобраться. В Москве ещё день, позвоню через спутник – пусть там думают.
    А Хуторскому сказал:
    — Я всё понимаю. Только в самом крайнем случае нам возможно придётся всё-таки портить связь.
    А про себя подумал: «Только таких крайних случаев мне не надо». И ночь, без сомнения, ожидается у нас сегодня беспокойная.

Сергей.
    Лёшке пришла в голову, как он считает, «светлая мысль»:
    — А что, если нам включить на дроне проблесковые маячки?
    У бота сверху были предусмотрены такие сигналы. Чтобы всплыв ночью он мог привлечь к себе внимание.
    Дёмин возразил:
    — На эксперименты у нас уже нет мощности. И к тому же, хоть он и держит потребление чуть ниже, чем прожектор, но по мощности на большом расстоянии, заведомо проигрывает. У проблеска нет никакой фокусировки. Он рассчитан для работы на воздухе и во всех направлениях сразу.
    — Скоро у нас и того не будет… – подытожил я. И тут же, когда я представил как гаснет под водой свет с остатков заряда аккумулятора, мне пришла счастливая мысль, – А давайте свет выключим совсем.
    Лёшка подумал, что я шучу и улыбнулся. А Витька скорчил ироничную гримасу и отвернулся к своему монитору. До них обоих не дошло!
    — Свет погасим и будем смотреть в темноту! В темноте мы увидим лучше.
    — Перестань фантазировать! – Витька Дёмин не хотел даже вникать в то, что я сказал.
    — А что? – неожиданно поддержал меня напарник. – Сергей дело говорит! Давай попробуем? Пока света нет – экономим заряд и осматриваемся, потом включаем прожектор и обводим лучом периметр. Получится вроде диалога: светом задаём вопрос и ждём в темноте ответа.
    Оператор бота просто вынужден был с нами согласиться. И заряд стал убывать уже не такими большими порциями. Парни обе камеры рассинхронизировали и теперь ими можно было управлять независимо. Одна намертво уткнулась в край скалы, откуда могли подниматься Ира с Сашкой, а другая медленно скользила, осматривая окрестности перед скалой.
    А я продолжал оставаться на связи, ожидая оживления цифрового канала и получения какого-нибудь сообщения от пропавших.

Ира.
    А Сашка и не тревожился.
    Мы медленно поднимались вверх, когда я заметил, что брат бодрствует лишь частично. Да, глаза у него открыты, но он меня видит перед собой только когда я начинаю двигаться. Не шевелюсь, и взор его потухает. Шевельнусь, и он провожает меня взглядом. Только бы всё это потом прошло!
    Глубина 586 метров. У меня на дисплее заряд снизился до шестидесяти двух, а у Сашки до пятидесяти девяти процентов. Поэтому я запретил ему включать прожектор. Обойдёмся с одним моим.
    Пока стоим, ждём, тоже выключаю свет и осматриваюсь кругом. Вода дальше нескольких метров чёрная, мёртвая, без проблеска.
    Там наверху сейчас вечер, и когда через четыре часа мы всплывём, будет глухая ночь. Надеяться, что шторм к этому времени пройдёт, утихнет, практически бесперспективно. Может, как раз сейчас он достигает своей максимальной силы. И сможет так крутить несколько дней. Впрочем, это только догадки. Для нас всплытие должно состояться при любой погоде. Была бы хоть какая связь…
     «Орион» – судёнышко крепкое. Ему уже лет пятьдесят от постройки. И прошло оно за свои полвека тысячи вёрст по морям, пару-тройку последовательных модернизаций и ещё столько же вынесет впредь. Что ему непогода!
    Пять минут темноты прошло, снова включаю прожектор и поддуваю себе воротник. Потихоньку начинаем всплывать. Приходится ещё помогать ластами для чуть большей скорости. У нас вместе с Сашкой слишком большой вес и высокая парусность, а объём одного моего воротника с поплавковой жидкостью явно недостаточный. И скорость выталкивания небольшая. Вот и приходится помогать.
    На глубине 581 его глаза снова стали неживыми. Он не среагировал даже на свет прожектора. Зная, что в прошлый раз высокое давление привело его в чувство, снижаю плавучесть до предела. И мы снова проваливаемся вниз.
    Нервничать, тормошить брата больше не стал. Очнётся, так очнётся сам! Надо только побыстрее опуститься.
    Вся экономия, которую мы тут развернули, оказалась теперь зряшной.
    Опускались вниз мы слишком медленно, через двадцать минут, на глубине 683, Сашка очнулся и натыкал пальцем: «задремал».

Профессор Благовещенский.
    — У меня свободных людей вообще нет! Откуда я наберу две команды наблюдателей? – старпом был искренне возмущён моими требованиями.
    — Это бунт? – спокойно спросил его я.
    Но Хуторской, зная что ему сейчас грозит, всё равно на попятный не пошёл. Не так он был воспитан:
    — Команда вымотана до предела. Как я смогу потребовать от них невозможное. Пусть ваши люди сами следят за горизонтом ночью…
    — Это ваше последнее слово? – перейдя на официоз, я надеялся, что старпом передумает. Очень мне не хотелось выстраивать конфликт с экипажем. Даже с его малой частью.
    Но он и не подумал отступать. Наверняка считал, что это я должен уступить и плясать под его дудочку. Смотрел на меня довольно-таки спесиво. Но я уже принял решение и отступать тоже не собирался:
    — Пётр Вадимович, – негромко сказал я, чтобы никто не решил, будто я кричу и угрожаю. – С этого часа я принимаю на себя ваши обязанности старпома. А вы пойдёте со мной в первую команду наблюдателем. С девяти до часу ночи вы будете стоять на баке и осматривать горизонт на предмет красных сигнальных огней… Пока можете быть свободны!
    Вот так! Раз ему неловко собрать команду наблюдателей, пусть стоит сам.
    А у братьев Сивер и у меня это, в конце концов, будет последняя надежда. Если они живы, уже всплыли на поверхность и дрейфуют где-то неподалёку, подать сигнал смогут только в потёмках. Ракету днём в таком море не разглядишь.
    А связь в воде сможет обеспечить приём-передачу только когда абонент будет находиться глубже пяти метров или на расстоянии не превышающем четверть кабельтова, то есть, меньше пятидесяти метров.
    В рубке я достал из шкафчика бинокль, повесил себе на шею, достал и надел жёлтый жилет, который едва сошёлся у меня на животе. И по лесенке спустился из надстройки на палубу.
    Стоило воспользоваться тем, что весь путь до каюты связи шёл снаружи у левого борта. Крепко цепляясь за леер, я, через период волны, разглядывал зыбкую поверхность недалеко от судна. Но без положительного результата. Рассматривать всю водную поверхность за бортом времени не хватило.
    Да и солнце, сползая к горизонту, уже спряталось за тучами. А мы не выполнили и десятой доли всего намеченного, потеряли бот и из-за него связь с акванавтами. Неудачи стали сыпаться словно из рога изобилия. Всё началось ещё рано утром, когда старпом, поглядев на барометр и, цокнув языком, сказал:
    — Атмосферное давление падает, как бы чего плохого не вышло! – поминать шторм до его начала считается дурным знаком.
    Тогда я ответил ему:
    — До вечера, надо надеяться, дождика не будет. Метеорологи здесь редко ошибаются!
    Но тем не менее, я тогда решил начать погружение пораньше, надеясь успеть сделать хоть что-то по минимуму. Поступил опрометчиво, как понимаю сейчас. Если бы немного подождали утром, не пришлось бы теперь искать всплывших ребят.
    А дальше был тот «девятый вал», когда был ранен капитан и заглох мотор, и вообще всё начало сыпаться. Треть неполного экипажа оказалась травмированной, команда связи сумела потерять двоих живых и робот на дне остался без питания. В общем, случилось самое страшное, что только могло случиться в этой ситуации!
    Кто бы мог о таком подумать в это сияющее солнечное утро? Выбранный вслепую жребий, реализованная шутка шумерского бога Адада, властителя плотины небес, который эту плотину отворил весьма некстати. Тут всё навалилось вместе!  И почти совсем негодное для такого судно, досадная ошибка метеорологов и капитан некстати травмированный той волной…
    Из-за всего этого парни застряли без связи…
    В каюте кроме супервайзеров и оператора дрона была ещё одна девочка из медиков. Она лепила пластырь к лицу Селиванова. Тот молча терпел, поглядывая через её руки на свой пульт. Связи с глубоководниками, как я понимал, не было, но все надеялись.
    Правда, Дёмин, согнувшись на стуле, спокойно дремал, а Савостин, стоя рядом, занимался его делами: крутил в разные стороны камеру и иногда выключал прожектор, надеясь очевидно во тьме разглядеть слабенькие прожектора ребят. Робот уже просто висел на тросе и проводе, и был в неуправляемо наклонном положении. Как видно, заряда осталось лишь на работу с камерами.
    Когда я спросил:
    — Нет связи? – ответом мне было напряжённое молчание. Дёмин продолжал дремать, а Селиванов с Савостиным делали вид, что чрезвычайно заняты.
    После того, как девочка закончила заниматься лицом Сергея, она тихо ушла. Очень тихо. Пока я смотрел на Дёмина, она исчезла. Просто какая-то волшебница! Исчезла, растворившись в воздухе. Я даже подошёл к закрытой двери и потрогал ручку, закрыта ли…
    — Парни! – было удобно воспользоваться отсутствием лишних, чтобы договориться. – Нам ночью необходимо устроить дежурство на палубе. Следить, не появится ли в море наша потеря, и готовиться принять её на борт. Буря стихает и к полуночи будет почти штиль.
    — То есть, вы думаете, что у нас ещё есть шанс? – спросил меня очнувшийся от дремоты Дёмин.
    — Шанс есть всегда! Поэтому не забудьте подготовиться: жилеты и ракетницы должны быть у каждого. На пуск красной ракеты включаете прожектора, находите их на воде и отвечаете одной красной ракетой. Понятно? Тогда двоим сейчас отдыхать, а одному оставаться здесь и дежурить.
    Я не стал говорить кого куда хотел бы поставить, сами прекрасно разберутся, не маленькие.

Катя.
    Сергей терпеливо и молча переносил процедуры. Он наверное догадывался зачем я здесь повисла. Но остальные к сожалению сидели и молчали тоже. Я уже собиралась спросить их сама, как в двери появился профессор. И с порога сам спросил про связь. Её, этой связи, с мальчиками под водой, очевидно, не было. Потому, что все расстроенно промолчали.
    И я, пользуясь, что на меня никто не смотрит, тихо метнулась наружу. Надо будет срочно объяснить всё Алёнке. Это, вам скажу, не шуточки. Она бедная вся извелась…

Ира.
    Он, видишь ли, задремал, а нам теперь закрылась последняя дверь на выход! Я уже и не знал как можно подниматься в создавшейся ситуации.
    Теперь подъём наверх для Сашки был невозможен в принципе. Два раза подряд у нас это не вышло.
    А я останусь здесь вместе с ним. Даже ради скафандров и дурацкого космоса я не смогу предать брата и бросить умирать одного. Я для него последняя надежда!

Саша.
    Странно как-то получилось! Я думал, мы выстаиваемся на глубине выше шестисот метров, но на барометре снова стояло почти семьсот. Мы оказались вдруг ниже. Как это могло произойти? И Ирка как-то странно на меня смотрит. Опять у меня был глюк от кессонки? Но этого же не может быть на такой большой глубине!
    Когда в прошлый раз пришёлся удар в затылок, казалось это и есть ДКБ, которая раньше случилась при всплытии на поверхность с Едаловым. Но на глубине больше 50 такого быть не могло! Всё случается, когда кровь в капиллярах при быстром падении давления начинает вскипать азотом. Но на такой большой глубине этого никогда не случается! У меня что-то другое! И я уже догадываюсь, что это не совсем у меня.
    Но пытаться разбираться не буду. Пусть кто-нибудь другой, кому делать нечего, этим занимается.
    Теперь, по подъёму. Вместе подниматься у нас почему-то не выходит, а прогнать Иру одного наверх мне вряд светит. Он такой же, как я, упёртый, и не уйдёт. Потому, что мы – братья и он захочет остаться со мной и попытается спасать даже тогда, когда будет уже поздно и беспонтово.
    Как же мне его переубедить и заставить спасать самого себя? Даже не знаю!

Профессор Благовещенский.
     «Бунт», к сожалению, продолжился.
    Двое матросов под шум океана на продуваемой ветрами палубе остановили и высказали мне всё, что думали. Что я не моряк, а гражданский, что командовать судном в штормовых условиях может только человек с большим морским опытом, который они признавали за чифом, то есть, бывшим старпомом, и что место я выбрал, где невозможно стоять на якоре, приходится и днём и ночью на стоянке рулить. А сухопутных крыс они обычно…
    Пришлось, не дожидаясь хамства, спокойным голосом поставить их на место сразу:
    — Это кого ты, салажня, назвал сухопутной крысой! – ответ был дан в духе моего бывшего военно-морского начальства.
    Их боевой пыл в один неуловимый момент куда-то испарился и претензий ко мне вроде бы больше не было. Я сейчас разбираться с причинами этого не хотел. Но теперь вынужден буду сам смотреть какую роль в этом небольшом инциденте сыграл Хуторской. Но это будет не раньше, чем мы снимемся с этой географической точки, как бы всё ни закончилось.

П.з. Храмов.
    Благовещенский как-то сумел убедить меня, что ночное дежурство является теперь последней надеждой спасти весь проект «Черномор» от трагического финала. И я, как официальный представитель заказчика обязан поучаствовать. Доверять наблюдение за морем экипажу судна, он считает, бессмысленным. Этим должны заниматься свои, надёжные люди.
    Пока я отсыпался в каюте после предыдущей бессонной ночи, они, после спуска обоих скафандров, ухитрились утопить робота на недоступной для спасательных операций глубине и ещё потеряли оба изделия вместе с испытателями. Теперь надеются, что те сами к ним в руки выплывут!
    Но я всё-таки согласился участвовать. В конце концов, не спать по ночам стало для меня привычным и нормальным. Команда меня днём почти не видит и поэтому считают, что они в безопасности, а ночью я замечаю все их огрехи, скопившиеся за день.
    Достал из шкафчика свой рабочий цыплячьего цвета жилет, фонарик для безопасного хождения по палубе в темноте и на голову надел шлем с инфракрасными очками, закинутыми на кронштейне на затылок. Я с помощью этих очков мог, не выдавая себя, следить за всем происходящим на судне. Очень полезная вещь! Только аккумулятор теперь слишком быстро стал разряжаться. А новый я взять не успел. Теперь жалею об этом.
    Моя смена после пяти утра, но я всё это время буду незримо присутствовать на палубе. А утром снова составлю отчёт о суточной работе и пойду отсыпаться.

Хуторской.
    Море почти утихло. «Орион» теперь покачивало, как в люльке. Грохот смолк, широкие волны мерно поглаживали борта старенького судна и дизель едва слышно работал теперь на холостых оборотах. Слышимость моря была идеальной.
    В моём распоряжении на корме было два прожектора: один по левому, другой по правому борту. Но включать их пока не было нужды. Полная луна ярко сияла над горизонтом на востоке и видимость посверкивающих волн была запредельно чёткой. Любой предмет на волнах в радиусе мили рано или поздно попадёт в поле зрения. Хвататься за бинокль не стоило. Смена долгая, глаза ещё устанут рассматривать каждый всплеск у горизонта. Тем более, как сказал новый капитан, мы ждём красную ракету.
    И я занялся более близкими задачами.
    Во-первых, представитель заказчика Храмов! Он думал, что я не замечу, как он крадётся ко входу в маслёночный отсек. И я с ним специально поздоровался, когда он был от меня в десяти шагах. Услышать он услышал, но сделал вид, что не видит никого и исчез за дверью даже не оглянувшись.
    А во-вторых этот гражданский «капитан» уселся на самой верхней ступеньке, и вместо того, чтобы смотреть на море, уставился на меня. Смотри-смотри, завоеватель, может чего и увидишь!
    Чтобы показать ему, как он мне безразличен, я отвернулся и стал разглядывать яркие звёзды у горизонта. Небо было ясным, и лунное сиянье на востоке мне не мешало.

Глава 10. Лунная ночь

Сергей.
    Спать совсем не хотелось. Мы с Лёшей лежали на верхних койках и негромко обсуждали складывающуюся обстановку.
    — На сколько ты думаешь, у них ещё кислорода? – спросил Алексей.
    — Не знаю. Если бы они двигались помаленьку, часов на шесть-семь ещё оставалось бы.
    — А если всё время работают на пределе?..
    — Тогда у них почти ничего…
    — Но им для жизни ещё и аккумуляторы нужны!
    — Да, с аккумуляторами совсем плохо… Но я боюсь, у них может переполниться депо у фильтра и начнут травиться углекислотой.
    Нас снизу услышал механик скафандров Андрей, лежащий у стенки также без сна:
    — Углекислотой они не будут дышать, Серёжа, это я гарантирую. Избыток сбрасывается в воду постоянно. А это депо лишь для дыхания в замкнутом объёме…
    — То есть у них только кислорода и заряда аккумуляторов до утра может не хватить. – подвёл грустный итог Лёша.
    — Если, конечно, они не добрались уже до базы. – оптимистично уточнил я.
    — Как это, не добрались?.. – удивился Андрей.
    Он был не в курсе последних событий, так как всё время после начала спуска занимался в штормовых условиях их камерами, подготавливая к консервации.
    — Так получилось. – сказал Лёша.
    И мне пришлось пояснять:
    — Мы, после аварии дрона на большой глубине связь с ними потеряли…
    — На большой глубине?.. – повторил за мной механик. И тут же потребовал ясности: – На какой?
    — Глубже шестисот. – опередил меня Лёша.
    — Не может быть! – разволновался Андрей, – У первого скафандра я не успел убрать предел по всплытию, который мы прогоняли на испытаниях автоматики. Меня Евгений Александрович убедил, что глубже пятисот опускать парней он не планирует, а операция у пилотов уже началась и скафандры нужны были срочно. И я не успел отключить испытательный режим…
    Мы с Лёшкой вскочили одновременно. Лёшкиного Сашку Сивера мы с первом скафандре отправили на дно без надежды на возвращение! Это было даже хуже, чем очень плохо! Это было жестоко и отвратительно! Дыхательный автомат, при попытке подъёма за установленный предел перестанет работать по команде процессора…

Ира.
    Мы уже третий раз не смогли пройти отметку 580, и теперь, выжидая, зависли на 630. А время идёт и все резервы бесцельно и глупо уходят. Овчинка ядрёная!

Саша.
    У меня было немного времени всё обдумать.
    На самом деле, всплывать с паузами нам было нужно лишь для того, чтобы приспособить газообмен в ранце к изменениям наружного давления. При экстренном всплытии это никакой роли не играло! Ирка этого не знает и будет стараться вести меня по всей цепочке с ненужными остановками. Нам для этого уже никаких резервов не хватит.
    Но! на глубине выше ста метров необходимо всё-таки проходить обязательный декомпрессионный режим. Иначе брат всплывёт в беспамятстве и нас в штормовом море отыскать будет просто невозможно.
    Теперь необходимо попытаться как-то объяснить всё это брату в двух-трёх словах…

Лёшка.
    Профессор Благовещенский был на крыше рулевой рубки и в бинокль следил за волнами. Мы с Сергеем сразу кинулись объяснять ему положение со скафандром «раз», в котором ушёл под воду мой Сашка.
    — Где механик? – быстро спросил профессор, – Что мы сможем сделать?..
    — Там необходимо переключатель выставить в «работа» и подождать, пока перезагрузится дыхательный процессор. – Андрей выскочил за нами следом и теперь говорил тяжело дыша, – Только я не знаю как они смогут туда залезть, под водой это никто ещё не делал…
    — Переключение поможет? – спросил профессор.
    — Не знаю! – честно сказал механик. – Я не знаю даже смогут ли они открыть ранец на той глубине. Этот режим был…
    Но Благовещенский не дал ему закончить:
    — Если мы сами ничего не знаем, то не сможем и объяснить ничего. Но нам необходимо их найти. Поэтому вы все займитесь тросом. Привяжите к нему станцию связи на кабеле и сразу же опускайте до глубины семьсот. У нас на это только один час…
    И мы втроём занялись работой.

Алёнка.
    После того, что мы узнали, мне казалось всё остальное бессмысленным. Мы не могли помочь со связью с глубиной. А у них не осталось уже надежды, что всё может закончиться хорошо. И теперь последнее, что они мне оставили: довезти живого капитана до порта. Это будет моей основной задачей.
    Я поверить в такое не могла. Что-то говорило мне, что Ира должен быть живым. Просто они там оказались на время без связи. И стараются теперь подняться на поверхность сами, без корабельной лебёдки и связи с кораблём.
    И как бы в подтверждение этого, ночью активность на корабле не утихла. Наоборот, кто-то ходил и даже бегал по коридору, наверху по волнам скользили прожектора, это было видно в капитанский иллюминатор. И что-то гудело и тяжело скрипело, протаскиваемое по палубе.
    Возможно, связь уже наладили! Мне очень хотелось услышать что-нибудь об Ире.
    Качка стихла и капитан мог уже обойтись без удержания его головы руками. Мы с Катериной осторожно подложили все найденные подушки, чтобы капитан случайно не смог сместить себе позвонки. Катюха, на всякий случай, осталась с ним, а я побежала наверх разведать.
    Витя в пультовой сидел один, Сергей и Лёша занимались чем-то на палубе.
    — А, заходи, Алёнка! Тебе тоже не спится?
    — Как дела? – стараясь в голосе не выдать волнения, спросила Витю.
    И Витя, для солидности, помолчал немного, потом сказал:
    — Да, всё нормально! Вон, готовимся к приёму подводников.
    — Так значит связь восстановили?
    — А-то как же! Только вот забросят сейчас на глубину трансивер…
    Обманщик!
    Связи нет, трансивер ещё не забрасывали… Надо было спрашивать у Евгения Александровича. Он бы всё честно рассказал.
    — А где сейчас профессор? – хотя я только надеялась, что Дёмин в этот раз пошлёт меня в нужном направлении.
    — Не знаю. Возможно в рубке. Он же теперь у нас капитан!

Профессор Благовещенский.
    Втроём они за двадцать минут растянули более полукилометра кабеля по тросу, зафиксировали и проверили работу в воде звукового трансивера. Приём и передача были в норме.
    Да, он слабоват, конечно, этот трансивер, но метров на пятьдесят-шестьдесят его должно хватать. Алексей уже предлагал скрутить и привязать к тросу мощный трансивер с буя. Но сейчас ночь, а на это и днём ушёл бы час, не меньше! К тому же нам приёмник у поверхности может понадобиться, если наши герои всё-таки смогут сами всплыть. Я на это всё ещё очень надеялся.
    Надеяться надеялся, но всё же потихоньку начал подготавливать всё для последнего поиска, если спасение всё-таки по какой-либо причине окажется невозможным. Переговорил с Дёминым, есть ли у нас возможность вытащить тяжёлого робота на поверхность за его тонкий трос и будет ли возможно опускать его потом заряженным на глубину до километра. Затем получил согласие Селиванова и Савостина на работу с аквалангом до глубины пять метров. И, наконец, побеседовал с хирургом Екатериной Скворцовой, на случай если придётся потом вскрывать тела, которые поднимет робот.

Алёнка.
    В рубке профессора не оказалось. Я стала искать его по всему судну и не нашла. А, когда вернулась в каюту капитана, Катя сказала, что искать его не надо.
    — Почему? – тут же спросила я.
    — Он сам ничего не знает!
    — Он был здесь и ты спросила про связь?
    Катерина какая-то взволнованная. Не знаю, что ей рассказал профессор, но со мной она делиться не сочла нужным. Или не пожелала.
    И я теперь стала думать, что напрасно Катьке откровенничала про Иру. Пусть лучше будут у меня свои тайны, как у неё свои. Подруга называется!
    Я тут же прогнала её спать, а сама устроилась в её «капитанском» кресле и стала мыслить о разном.
    Вообще это кресло удобно расположено. На стене над столом висит зеркало, в котором видно лежащего капитана всего в подушках. И даже видно, как он дышит. Дышит плохо, но всё-таки дышит. Грудная клетка устойчиво вздымается и опадает.
    Как там на дне дышит мой Ира? Возможно, большая батарейка, которую при мне вставлял в скафандр механик Андрей, уже выработала всё и он поменял её на резервную. И теперь «дышит» эта резервная батарейка.
    Что Ира сейчас рассматривает на дне? Рыб? Песок? Может корабль какой-нибудь старинный со скелетами на борту? Или уже стремится всплыть… в кромешной темноте моря.
    Что там и днём нет никакого света только сейчас пришло в голову. Как представила себя в полной темноте, стало страшно за Иру.
    И хорошо, что он с братом! Александр, мне кажется, очень умелый подводник. Он там знает всё и сможет помочь и спасти моего Иру от какой-то опасности…
    Опасность! Какое глупое и тревожное слово! Пусть оно минует моего Иру, пусть всё у него будет безопасно и хорошо!
    Тимофей Олегович очень тихо застонал. Я тут же бросилась к его койке и приложила руку к пульсу на шее.
    Пульс молчал, этого не могло быть! Пульса вообще не было! Но ведь он только что стонал, был живым! И вдруг… Да, умер… Все мышцы расслабились и он выдохнул последний в жизни раз…
    Нет же, только не при мне!.. Капитану необходима срочная реанимация… Искусственное дыхание и закрытый массаж…
    Жаль Катерину прогнала! Помощь мне была необходима… Как отсюда мог звонить сам капитан? Да никак! В его каюте не было даже внутреннего телефона.
    Я сделала то, что делают в таких случаях испуганные женщины. Распахнула дверь в коридор и крикнула:
    — Нужна помощь!
    И даже самой послышалось в этом истеричное: «…на помощь!». Но в это самое время на палубе громко заревел какой-то механизм и конец восклицания потух за этим рёвом. И вряд ли кто мой призыв о помощи мог услышать.
    Ну и пусть! Сама попытаюсь справиться. Не кричать же мне всё время про спасение не спасая!
    Расстегнула всё ещё мокрый китель на капитане, разорвала руками промокшую футболку на груди… Безболезненно с него снимать всё это было невозможно… Плотно прижала к тёплому району сердца ладонь, встала на колени на койке и начала толкать…

Катя.
    Заснуть в таком шуме было невозможно. Тем более, мне почудилось, что кто-то меня позвал. Встала и открыла дверь…
    Шум в каюте стал ещё больше. Казалось, весь кораблик теперь кричал что-то малопонятное. Визжала лебёдка на кране. Глухо тарахтел мотор. И кто-то на палубе переговаривался громкоголосым матом. И всё-таки это, я вам скажу, было гораздо приятнее, чем только тишина на судне со звуками ревущего шторма вокруг. До сих пор от одного воспоминания об этом руки делаются холодными и мне тут же хочется их согреть.
    Снова села на койку и сунула руки под тёплую подушку. И подумала про Алёнку. Сидит одна и мучается, что не знает ничего о своём парне. Плохо, что и я ушла и бросила её там…
    В конце концов, она всё равно о нём узнает то, что знает сейчас Благовещенский. Так может лучше, если она узнает об этом от меня и сейчас, а не в тот момент, когда их будут извлекать из этой рыжей скорлупы…
    Вышла за дверь. Капитанская каюта в конце коридора оказалась распахнутой настежь. Что-то в этом мне не понравилось. При таком шуме взять и открыть дверь Алёнка не могла. Она очень бережно относилась к своему пациенту. Может вышла по делам, быстро вернётся и дверь оставила открытой.
    И только когда я подошла к двери, услышала её взволнованный голос:
    — Работай! Давай! Ну, давай же!..
    Она, забравшись на койку с ногами делала капитану массаж сердца… Одна… Ну, ты, подруга, даёшь!
    Капитан не шевелился, вероятно она как-то определила, что у него нет пульса и бросилась делать закрытый массаж. И ещё ей надо было подкачивать лёгкие искусственным дыханием. И всё одна! Надо быстро ей помогать:
    — Что делать, Алёна?

Ира.
    Что пишет мне Сашка я уже плохо воспринимаю. Не могу сосредоточиться из-за нашего бессмысленного простоя на этой безумной глубине.
    Как протащить наверх брата и сохранить при этом ему жизнь? Нам обоим надо было озадачиваться этим ещё когда давали согласие на операцию. Теперь мы уже ничего не успевали… Я не успевал!
    Чтобы только продумать мои последующие действия и возможности, времени уже не было! А надо было ещё всё исполнить! Три раза «козлячья овчинка»! Что же делать, что делать?..
    Сашка как-то неловко взмахнул рукой и мой шлем аж зазвенел от сильного удара.
    Он с ума сошёл! Я чуть не проглотил эту связку трубок у себя во рту.
    Смотрю на брата и не могу понять: то ли он опять впадает в беспамятство, то ли…
    Да, нет, он вполне адекватен! Показывает на мой дисплей на левой руке и тычет пальцем в стекло моего шлема. Хочет очевидно, чтобы я прочитал его перлы! Ладно, пробую читать:
     «вспл до 50 и жди 5 м потом».
    Обе текстовые строки оказались заполненными и последнее «потом» , ожидая продолжения, повисло в воде. Я повернулся к Сашке. А он уже пальцем натыкивал следующий текст:
     «вспл до 40 ждать 10 м до 30».
    Я снова повернулся к брату. То, что он предлагал было интересным. И я уже ждал, когда он закончит, чтобы высказать свои веские возражения.
     «ждать 15 до 20 ждать 25 до 10», «ждать 30 до 5 ждать 35 вспл».
    Думая, что это конец, я уже занёс пальцы для ответа, но пришло продолжение:
     «1 или 3 ракеты в воздух я уже» и после закончил: «не могу.».
    Он поставил в конце точку! Я посмотрел на Сашку ошарашенно. Почему точка? Что это должно значить? Что именно он уже не может?
    А Сашкино лицо за шлемом оплывало. Делалось спокойным и расслабленным. Я пощёлкал пальцем по стеклу и Сашка даже не открыл глаза. Опять шок и снова надо опускаться? Но мы на глубине, которая раньше считалась безопасной!
    Я провёл лучом прожектора по всему Сашкиному скафандру спереди и тут же обнаружил произошедшие изменения. У сгиба левого локтя брата висел маленький красный флажок! Когда он успел? Точнее, что же мне теперь делать?
    Флажок сигнализировал о том, что «рубильник» запущен, препарат введён и начал действовать. И здесь ничем отменить этого я уже не мог. Сашка будет в отключке до самого момента, как попадёт на борт в руки этих фей. И придумывать другой путь я уже не был способен, даже если б захотел!
    К чёрту двухчасовую декомпрессию, всё к чёрту! Сашку экстренно надо доставить на борт!
    Я надул оба компенсатора на максимум и стал активно помогать ластами. Предстоял тяжёлый путь наверх.

Глава 11. Третий вариант

Лёшка.
    Шёл пятый час. Почти утро. Последний час нашего дежурства. Небо с океаном стало покрываться остаточным предутренним туманом.
    Океан просматривается ещё хорошо, практически до горизонта. Полная луна – в зените. Но нам главное сейчас опускать трансивер на дно. Делаем это медленно, внимательно прослушивая весь диапазон глубин. Этим у нас занимается Дёмин. Он так и не выходит из пультовой. Сидит в наушниках и слушает, выкрикивая иногда в открытый иллюминатор: «Давай ниже!» или «Стоп!», когда возникают любопытные шумы. А Сергей на палубе крутит ему вьюшку и сообщает глубины.
    — Семьсот тридцать пять!.. Семьсот сорок!
    Дна ещё нет. Трос натянут и легко скользит вниз. Если груз коснётся дна, натяжение троса должно ослабнуть.
    — Стоп! – кричит через иллюминатор Витька.
    И Сергей останавливает вьюшку.
    — Похоже, коснулись дна. Картинка сигнала сместилась.
    — Я заметил. – отвечает Сергей.
    — Тогда давай поднимай вверх. Ниже искать уже негде…
    И мы тянем трос с грузом и звуковым трансивером снова вверх, наматывая на барабан.

Профессор Благовещенский.
    В коридоре судна было пусто, а двери женской каюты и каюты капитана были открыты. Первое помещение оказалось пустым. Беспорядок здесь меня не удивил. После такого, полного событиями дня, когда свободной минуты у них не было, невозможно требовать соблюдения порядка.
    И я пошёл дальше в сторону бака, где была каюта капитана. Нужно было проследить, как отдыхают медики. Им, вероятно, утром предстояла сложная операция. Если мы выловим акванавтов, необходимо будет их быстро привести к изначальному виду. Либо определить отчего скончались…
    — Давай ещё! – внезапно громко донеслось из каюты.
    Я заглянул внутрь. Какой там отдых! Они возились вокруг капитана…
    — Девочки, что у вас?
    Вместо ответа та, что находилась со стороны головы капитана, спросила:
    — Есть на корабле кто-нибудь, кто способен делать закрытый массаж сердца?
    — Да, я могу.
    У меня неплохо это получалось ещё в прошлом году на Байкале, когда мы безнадёжно пытались оживить Юру Заботина.
    — Мы три часа безостановочно работаем, Алёна совсем без сил…
    — Не выдумывай! – сказала Алёна, продолжая всем своим лёгким весом качать капитанское сердце.
    — Три часа?
    Я был поражён. Пока у нас наверху шла беспокойная суета, чтобы попытаться найти водолазов, они, ни секунды не передыхая, спасали капитана. А я-то думал, что они спят.
    Но пора было заниматься своей новой обязанностью. Парни на палубе и без меня справятся с поиском и спасением. А я здесь вспомню молодые годы.
    Снял надоевший уже жилет и бросил его на стол капитану. Потом взял за плечи лёгкую Алёну, снял её с койки и поставил на пол. Девушка ничем не возразила и осталась стоять. А я скомандовал второй: «Выдох!». И она выдохнула в открытый рот Тимофея Олеговича. Его грудь приподнялась и я начал работать.

Ира.
    За полчаса мы смогли подняться только на пятьсот. Ноги у меня стало сводить ещё десять минут назад. Но я, превозмогая боль, всё равно продолжал толкать ластами. Это выходило уже не так ловко и скорость подъёма заметно снизилась. Пришлось всё-таки дать ногам короткую передышку, после которой почти ничего не изменилось. Снова острая боль и ничтожные успехи при подъёме.
    Если бы не показания глубины, я бы думал, что мы продолжаем крутиться всё там же, на шестисотметровой глубине. Вода оставалась аспидно-чёрной, без намёка на просветление. При спуске на этой глубине я легко различал руки в белых перчатках и даже ласты на ногах.
    Сашкино лицо за стеклом дышит непривычным безразличием. Оно осталось спокойным и безмятежным. Как в детстве во сне…
    Насколько долго будет у него работать этот «рубильник» я не знал. Он должен почти остановить все жизненные процессы, как бы погрузить в глубокую спячку. Как холод медведя в берлоге. Теперь необходимо было быстро доставить мишку на борт, чтобы его обязательно спасли.

Лёшка.
    К рассвету на палубу стали вылезать почти все. Один только представитель заказчика Храмов, зевая, отправился спать к себе в каюту.
    Я тоже спать хотел, но бросить наблюдение не решился. Снова в профессорский бинокль оглядел окрестности и опустил его висеть на шее. В это время кто-то молодой из команды крикнул:
    — Вон, вижу!..
    А другой тут же продублировал более профессионально:
    — Человек за борта-ам!
    Я схватился за бинокль и направил его в ту точку, куда все стали показывать руками. И сколько ни водил биноклем по волнам, ничего не нашёл. Думая, что все ошиблись, приняв за человека какой-нибудь мусор на воде, перевёл взгляд дальше и увидел сразу. Сперва из-за волны на расстоянии двух кабельтовых появились какие-то белые коробки. А только потом на волне приподнялся и застеклённый красный пузырь шлема скафандра одного, потом второго. Да, оба всплыли и теперь были на поверхности. И тут же над рассветающим океаном взмыла в небо яркая красная ракета, одна… две… три.
    Три красные ракеты – сигнал «нуждаюсь в медицинской помощи»! На борту уже давно суетились, без команды спуская на воду шлюпку. Впрочем, нет, не без команды. Руководил спасательной операцией старпом Хуторской. Но командовал тихо, почти беззвучно.
    — Сматывай трос! – сказал я Сергею. Нужды прослушивать глубину уже не было.
    Но была нужда теперь будить наших спящих принцесс. И я кинулся в надстройку к лестнице, отыскивать квалифицированных медработников.

Профессор Благовещенский.
    Суету наверху мы не заметили, заняты были другим. Но вскоре в каюту ввалился оператор Савостин:
    — Евгений Александрович, ребята всплыли! За ними ушла шлюпка после трёх красных ракет…
    — Всплыли?
    Это необходимо было ещё осознать. Но прежде всего – капитан.
    — Ты, Алексей, приёмам спасения обучен? Искусственное дыхание можешь делать?
    Он ещё не был к этому готов. Стоял с глупым видом, разглядывая создавшуюся здесь обстановку.
    — Не стой столбом. Замени Екатерину! Если не знаешь как, я тебе объясню... Девочки, дуйте в операционный модуль. Готовьтесь снова оперировать. А у кока потребуйте кофе покрепче… для себя.

Катя.
    Алёнка даже улыбнулась, когда услыхала от Алексея про всплывших ребят. Хорошо, что я не успела ей сказать про предполагавшуюся гибель её героя.
    Мы пробежали мимо камбуза даже не вспомнив про кофе. В операционной, с пустым уже бассейном, обе кинулись к шкафам готовить инструмент, приборы и препараты для вливаний. Потом стали торопливо переодеваться в стерильное.
    И только когда вспомнили про стерильность, решили срочно прокварцевать операционный модуль. Включили лампы и я, чтобы не обесцветились мои шикарные каштановые кудри, глубоко на уши натянула операционную шапочку и тщательно заправила волосы под неё.
    Через десять минут мы уже были готовы. Только сам модуль ещё нуждался в некоторых улучшениях. Не завершилась дезинфекция и оставался незаполненным бассейн. Это необходимо было исправлять. Алёнка, хорошо знакомая с работой налаженного здесь оборудования, запустила насос и в бассейн, через внутренний фильтр, побежала подогретая морская вода. Только теперь нам нужны были помощники.
    В прошлый раз здорово помогали Андрей с Сергеем. Больше нам не нужен был никто! Они хорошо знали скафандры и помнили что за чем и как должно происходить.
    Обоих Сиверов занесли в модуль, когда насос, доведя уровень воды в бассейне до верхней отметки, замолк. С подготовкой мы справились. Только… оба Сивера оказались в бессознательном состоянии. И Алёнку мне пришлось оттаскивать. Она стремилась встать поближе к своему Ире и мешала ребятам загружать обоих в бассейн.
    А Андрей и Сергей сразу же начали распаковывать наших пациентов из скафандров. Анестезиолог Алёна сказала:
    — Надо ему первому наркоз…
    — Кому? Первому? – тут же переспросил Андрей, не постигающий настолько элементарного.
    — Нет, второму. – пояснила я, – Цифра два, Иринею Сергеевичу!
    И Андрей стал извлекать из рукава второго скафандра руку Иры с тянущимися за ней трубками с кровью.
    Когда его перенесли на операционный стол, я прогнала на время наших помощников:
    — Покиньте помещение. Полчаса, ребята, вам здесь делать нечего.
    Но они стали возражать:
    — У номера первого нужно запустить автомат. Он сейчас не может дышать. Пока не сделаю, не уйду!
    — Помощь нужна? – тут же спросил Андрея Сергей.
    — Давай уходи!.. – разозлилась я.
    — Принеси заряженный аккумулятор. – в спину Сергею попросил Андрей. – Он в ящике на полу под моей койкой.
    Мы начинать не могли. Условия должны быть только стерильными. А с этими хождениями  у нас за спиной посторонних людей, ничего такого не ожидалось.
    В прошлый раз всё прошло по-хорошему потому, что сначала прошла стерильная операция у обоих и только потом пришли помощники и стали загружать в скафандры поднаркозных ещё братьев.
    — Поторопись! – зло прикрикнула на Андрея Алёна.
    Ей было страшно за бессознательного и беспомощного Иру. А то, что автомат не работает в скафандре его брата, ей казалось только дополнительной помехой.
    Мне всё виделось иначе. Получалось, что номер один не дышал из-за автомата, и, по-видимому, давно. И номер два без каких-либо запретов по всплытию тащил брата наверх, не задумываясь о собственной безопасности.
    Да, скорей всего, всё было именно так. Ириней спасал брата и заработал от этого кессонную болезнь. Его жизнь теперь тоже висела на ниточке. Он срочно нуждался в декомпрессионной камере. Но перед этим как можно быстрее надо было откачать из лёгких фторуглеродную эмульсию со всеми засоряющими фракциями воды и только потом…
    Впрочем, на первое время ему этого должно хватить. Все остальные тонкие операции смогут подождать до после камеры! И я сказала Алёне:
    — Некогда ждать, девочка. Поехали уже!
    Я заметила как у Алёны неосознанно вздрагивали пальцы на руках, когда она, после того как я стравила в таз всю эту жидкость из лёгких Иры, передавала мне стерильную салфетку. Руки дрожали по той причине, что Алёна ночь напролёт делала закрытый массаж немолодому капитану с жёсткими рёбрами. Вот руки у неё и трясутся теперь.
    Андрей всё ещё пытался запустить автоматику скафандра Александра Сивера. Я его попросила:
    — Андрей, хватит заниматься скафандром. Мы уже твоего пациента берём под свой контроль. Сходи запусти декомпрессионную камеру. Мы сейчас обоих приведём в чувство и их надо будет закрыть под высокое давление с кислородом. Срочно! – последнее я крикнула, потому, что Андрей продолжал возиться со скафандром, делая вид, что меня не слышит.
    Когда он ушёл, мы с Алёной сами сумели распаковать первый скафандр и достать оттуда Александра Сергеевича на воздух. Извлекая я указала на рукаве скафандра на красный флажок. Алёнка кивнула. Возможно мы немножко опоздали со вторым и третьим составами. Но всё-таки лучше поздно, чем никогда!
    Если Ира после всех инъекций сразу закашлялся, избавляясь от остатков фторуглеродной эмульсии, то Александр остался инертен. И приводить его в чувство было уже заботой Алёны. Это она у нас – анестезиолог.
    И уже я стала ей ассистировать. Потому что, когда Андрей запустит камеру для декомпрессии, а мы ещё не приведём в чувство владельца первого скафандра, то и второму, Ире, придётся вместе с первым ждать.

Ира.
    Какой-то очень реально страшный сон. Я в безжизненном космосе. Звёзды, солнце, Луна и Земля… И я с чудовищной скоростью несусь в земную атмосферу… Туманно-голубое поле всё ближе… Знаю, что надо тормозить, но времени на это уже нет. Даже не огонь – ярчайшая вспышка перед глазами! Ф-фух! И всё… дальше чёрная пустота и безмолвие… Меня больше нет!
    Но есть Сашка. Он, усмехаясь, смотрит на меня и говорит: «Чего нахмурился?». Я хочу ответить, но не могу. Ведь Сашка меня всё равно не слышит. Меня как бы нет…
    Что-то больно резануло лёгкие. И я давлюсь кашлем.
    Открываю слезящиеся глаза, и что я вижу?.. Странным образом повис невысоко над трассой для сноуборда. Два снежных склона с краёв и вогнутая ослепительно белая трасса между ними уходящая в тупик с одной и другой стороны. Эта действительность была абсолютно нереальной. Какой-то сказочной!
    Поворачиваю голову на звук. Рядом над трассой висят двое в светло-зелёном… Похоже, это наши феи, медперсонал. Странные какие-то, что они делают вверх тормашками?
    И тут я увидал брата Сашку! Вся картинка перед глазами моментально перевернулась на 180 градусов.
    Сашка свесился со стола и из открытого рта у него вытекает голубоватый перфторан. А люди в зелёном удерживают его от падения.
    Сашка свисает как-то нефейно! Будто манекен. Закрытые глаза. Синева на щеках. И безвольно свесившаяся рука с пристёгнутыми к локтю красными трубками.
    Он даже не пытается кашлять, хотя я на его месте давился бы уже от спазмов!
    Быстро давай, очухивайся Младший. Не время нам тут околачиваться!
    Когда я попытался сказать это вслух, новый приступ кашля сдавил лёгкие. Ко мне сразу же бросилась одна из тех в зелёном. Лица в маске я не разглядел, но подумал почему-то об Алёне Викторовне.
    Я махнул ей рукой. Со мной всё в порядке, иди спасай своего Сашку! Я из-за него наплевал на все запреты и всплыл минуя все остановки. С последних пятидесяти метров поднялся меньше чем за пять минут! Не помню уже, запускал ли я в воздух ракеты… До сих пор в голове будто звон идёт.

Алёнка.
    Меня стало прямо разрывать на части, когда я увидела его глаза, какими он смотрел на брата… Моя мама так смотрела на меня, когда я в детстве болела. С жалостью и любовью…
    Как же они привязаны друг к другу, эти братья Сивер!
    Хотя они совершенно непохожи! Саша смотрит на всех оценивающе и немного надменно. Подводник с большущим стажем. А мой Ира смотрит так, будто спрашивает о чём-то. Только трудно угадать о чём именно спрашивает вся надежда отечественной космонавтики. Я бы хотела так: «Как ты, Алёнка?», «Хочешь, мы будем вместе?».
    И я бы честно ответила ему: «Мне сейчас тебя не хватает» и «Да, конечно! Я давно мечтаю об этом». Мечтаю с того момента, как мы с Катериной отправили вас под воду.
    Хотя это отправление случилось много позже того, как я их впервые увидела на корабле. Тогда они были точной копией друг друга и я не могла их различать. Немного разная одежда, но одинаковый рост, осанка и причёска. Сложены они оба были безупречно идеально. Это мы с Катькой тогда точно оценили.
    Бедный Саша всё также не подаёт признаков жизни. И я уже готовлюсь, массажа сердца не избежать!

Катя.
    Я даже не представляю, насколько вымоталась моя подруга. У неё на лице ничего не написано. Но трудится отчаянно. Как в последний раз! Без отдыха и жалоб на усталость. Ей просто надо, чтобы Иркин брат выжил.
    Но я давно опасаюсь, что всё это напрасно.
    Уже были уколы адреналина и не помогло… Целый час Алёнка пытается руками запустить его сердце. Да, и целый час Андрей ждёт за дверью. А Ира лишь требовательно смотрит на спину Алёнки. Он даже не представляет на какие жертвы идёт моя подруга ради него.
    Я несколько раз пыталась подменить Алёну. Но всякий раз было одно и то же: «Не лезь!». Как будто это было только её личное дело.
    Наконец и Ира сжалился. Когда я снова подошла к Алёне, он, прокашлявшись, сказал:
    — Алёна Викторовна, пусть она поработает. Отдохни немного!
    По-видимому он правильно её просил. Алёна вздохнула и уступила.

Сергей.
    Алёнка вела к камере Иру. Пара эта гляделась смехотворно. Как они это выделывали! Он был абсолютно неадекватен. Всё время старался упасть, и совсем не желал как-то помочь Алёнке. А она металась за ним будто флажок, ловила то с одной стороны, то с другой. Наверняка стеснялась уронить. Их вдвоём мотало от одной стены к другой. И каким-то образом они в этих танцах медленно приближались ко мне. В других условиях я бы расхохотался. Но после бессонных суток все сильные эмоции спали. Я даже не улыбнулся, когда они вдвоём растянулись, перешагивая порог отсека.
    — Привет! – сказал я своему подопечному, подхватывая его под бока.
    Но он по прежнему стоять на ногах не мог и на меня, похоже, не обратил никакого внимания. Нелепо склонил голову к плечу и, похоже, тупо разглядывал боковую стену.
    Спрашивать у Алёнки, когда собираются привести сюда последнего Сивера, я посчитал некорректным. Им, врачам, должно быть виднее.
    Когда я пристегнул Иру к лежанке в камере, подключил на запястье тонометр, запер люк и запустил программу, Алёнка негромко выговорила:
    — А Сашка умер.

Профессор Благовещенский.
    Капитан замычал и начал дышать сам. Это была победа! Савостин рукавом стёр пот со лба, поднялся и, шатаясь, шагнул с капитанской койки. Капитан остался лежать и дышал широко открытым ртом. Мы с Савостиным весь час менялись ролями каждые пять минут. Пять минут он делает массаж сердца, а я поддуваю лёгкие. Потом меняемся: он делает искусственное дыхание, а я – массаж.
    — Посиди здесь, капитана нельзя одного оставлять. А я схожу посмотрю как там наши хирурги справляются.
    У операционного модуля столпился без дежурной смены весь экипаж. Что-то негромко обсуждали. Когда я подошёл к ним, разговоры стихли и мне навстречу вышел Хуторской:
    — Как капитан?
    — Уже лучше. Дышит…
    — Александр Сивер скончался. – неожиданно перебил меня он.
    Мне никто в этом не препятствовал. И я протиснулся через толпу и открыл дверь хирургического модуля.
    Александр неподвижно, со сложенными на животе руками, лежал на столе. Я поискал глазами и неожиданно нашёл хирурга сидящей прямо под столом на железном полу. Маска на одном ухе и в глазах полное безразличие.
    Я понимал, не пытаться спасти они не могли. И всё-таки не сумели, не спасли.
    Снова закрыл дверь в модуль и спросил у всех:
    — Где второй?

    Селиванов с Безымянной сидели возле декомпрессионной камеры. И эта Алёна смотрела через иллюминатор и плакала.
    — Как он? – спросил я.
    Безымянная только покачала головой. Тогда я спросил Селиванова:
    — Долго ещё?
    — Только начали. – ответил он. – Ещё часа полтора.
    Спутниковая связь с Москвой будет только вечером. Ссылаться на плохую организацию экспедиции было уже поздно, того, что произошло, уже не изменить. И мне в вину теперь поставят всё, что здесь случилось. И недостаточный экипаж, и раненного капитана, и работу в шторм.
    О том, что люди успешно работали на такой глубине, скорее всего, забудут. Не принято у нас мешать хорошее с плохим в одном винегрете. Правильные и мудрые решат всё без нас. Засекретят и дело забросят в архив. Но экипаж в этом не виноват. Все без исключения работали за гранью возможностей…
    Поэтому стоило подумать о том, как поддержать правильный настрой экипажа. Поздравить с победой и оплакать жертвы. И всех, кто в этом участвовал, поблагодарить.
    Чертовски жалко Сивера. Он вдвоём с братом сделал больше, чем все остальные. За общую победу заплатил самую высокую цену.

Ира.
    Я понял теперь почему Сашка сделал всё так! Он знал точно, что шансов выжить не будет. Полтора часа без дыхания. Младший был уже мёртвым задолго до пятидесятиметровой отметки. Просто я поднимал наверх его безжизненное тело, надеясь на какое-то чудо.
    Там внизу брат всё тщательно продумал и поставил в своей жизни последнюю, самую большую точку. Он всё сделал так, что не было времени нам попрощаться. И ушёл навсегда…
    А я зря тогда обругал Лидочку, Аксель всё сказал верно. Сам Сашка в непростых условиях выбрал тот, предсказанный и непростительно смертельный, Третий вариант.