Глава 7. Встреча.
Валерий успешно сдал все нормативы, собеседования, экзамены, был зачислен в основной состав, и новая действительность отодвинула в сторону все летние яркие всплески эмоций, впечатлений, приключений.
Пройденный первый курс в политехническом институте до армии во многом снимал остроту напряженности учебы. И хотя предметов было предостаточно, Валерий легко с первых дней вошел как бы в продолжение своей армейской жизни.
И только в конце октября ему удалось на три дня вырваться на юбилей отца, которому исполнялось пятьдесят лет.
Ночь поездом до Москвы, несколько часов самолетом до Саратова — эта стремительность легко поглотила тысячи километров, которые вот уже несколько месяцев разделяли их с Златой.
Невозможность постоянного контакта, простого созерцания обворожительной фигурки, ощущения праздника от прикосновения губами к гладкой благоухающей коже на щеке — это добровольное самоотречение со временем, особенно в редкие минуты отдыха, напоминало — что-то пошло в их отношениях не так, как должно быть.
Какую-то тоненькую ниточку порвали, не заметив, разбежавшись по дорожке устремленности вперед, к новым неизведанным вершинам и впечатлениям.
Дома Златы не оказалось. И словоохотливый, молодящийся старичок лет восьмидесяти, с палочкой, в черных суконных женских сапогах доложил, что у Златы сегодня в университете встреча с известным саратовским писателем.
Валерий выхватил Злату из большой аудитории буквально за руку, благо сразу увидел ее в углу за большим продолговатым столом недалеко от входа. Кому-то шептал «Извините!», кого-то просто отодвинул к стене, но в пустом длинном коридоре университета понял, что вся так долго сдерживаемая страсть желания готова пролиться немедленно.
Зажал в первом попавшемся углу, покрывая жадными голодными поцелуями губы, плечи, шептал, словно в забытье:
— Златка, люблю тебя! Поехали к тебе скорее!
В накинутых, не застегнутых куртках на каком-то «левом» автомобиле за десять минут долетели до нужного адреса, молча, не глядя друг на друга, держась за руки, как подростки, пробежали по туннелю широкого коридора, завешенному влажными простынями, к самой крайней двери. Валерий шепнул хриплым голосом:
— Свет не зажигай! Раздевайся!
Это картина торопливости, невольной стыдливости, когда старались раздеться, не глядя друг на друга, потому что дневная сумрачность, проливающаяся через плотную завесу старинной тюли, смущала обоих, накрывая их неловкость пеленой юношеской не развращенности, решившихся на это уединение по зову ст расти.
Ведь ночная тьма не скрывала тела, как раньше, но все это стремительное сближение чуть не оборвал незнакомо напряженный голос Златы:
— Нам нужно предохраняться.
Валерий вздрогнул, выдохнул торопливо: «Попробую, как парни учили!». И они утонули в скованном сначала нетерпении рук, губ, захваченные жаром стесняющихся наготы тел, резким скрипом рассохшегося от старости дивана, каких-то посторонних звуков, доносившихся из коридора.
А потом все это наваждение испарилось, словно волна долгожданной свободы и прорвавшегося откровения подхватила их взметнувшиеся тела и забросила на неведомый остров глубочайшего удовлетворения, где все лишнее, кроме них, растаяло в неземной тиши, пролившись слабым ветерком успокаивающей нежности.
И в самый последний момент Валерий успел выплеснуть в простыню продолжение своей страсти и своего бессмертия.
Диван, подпевавший каждому их вздоху, будто радовавшийся только что вернувшимся в эту угнетенную временем комнату минутам былой пылкости и сладости любви, вздохнул и затих.
И Злата лежала рядом, отдыхая, вдруг такая маленькая и далекая, наверное, не удовлетворенная украденным чувством совместного улета в неизведанную пустынность Млечного Пути.
— Ты не хочешь от меня ребенка?
— Хочу, но сейчас это невозможно, — Злата торопливо закуталась в старое ватное одеяло.
Отопительный сезон все время откладывали, в комнате ощутимо чувствовался набежавший с проснувшимся северным ветром холодок от старых чугунных батарей.
— Давай поженимся и будем все время вместе! — Валерий нырнул к теплу женской наготы. — Моя ты, маленькая и нежная пташка! Нам нужно торопиться на маршрутку, чтобы на вечернее торжество успеть. Но как не хочется!
А тело снова налилось желанием, и опять всхлипывал старый диван от умиления, вспоминая давно уплывшие в небытие минуты былой юности своих, когда-то молодых хозяев.
Невозможность — это слово, как кнут, как клеймо средневекового палача, как неизлечимость страшной болезни, жгущей своей неотвратимостью.
Почему невозможно быть постоянно вместе? Зачем они сами нагородили эти сложноподчиненные предложения, горы из причин, постоянно разделяющих их судьбы так жестоко и неумолимо? Ведь через временную преграду полутора лет службы в армии они благополучно перебрались!
Молодые годы? А когда же еще возможно любить так безрассудно, бездумно, просто подчиняясь природному притяжению? Возможность появления ребенка? Но ведь они уже готовы к этому!
А причина была только в одном — в желании каждого добиться статуса обеспеченного, самодостаточного человека, пробившегося в жизни на ту ступеньку, где твои способности более или менее сносно оплачиваются, где ты с некоторой свободой можешь пользоваться благами достигнутой цивилизации.
Иначе все будет, как у родителей Златы, — любовь и прозябание в деревенском шалаше, невозможность дать детям приличное воспитание и образование, внутренняя неудовлетворенность и, в результате, — неизбежный разрыв.
Злата подпрыгивала в маршрутке на кочках побитого асфальта, касалась коленкой ноги задремавшего Валерия, вздрагивала, словно, боясь его разбудить, и никак не могла собрать в клубок свои разбежавшиеся чувства:
«Как лучше поступить?"
Где-то в глубине сознания понимала, что все останется по-старому, и она только в мыслях пытается спорить с предначертанной судьбой, а в реальности так и будет скользить по верхушкам волн своей жизни, или, как маленький котенок, нетерпеливо наблюдать за полетом пушинок одуванчика на зеленой лужайке.
(продолжение следует)
Предыдущая глава 6:
Следующая глава 8.