"Вы просите песен - их есть у меня"... (С)
Написать про Баян-Аул попросила меня Булбул Асаева, старинная моя подруга по Интернету.
Но мой рассказ не будет рассказом о походе в горы молодежной туристической группы из Омска в 1970 году. Это будет история того, как я в 20 лет пришла к самой себе.
После окончания 4 курса мединститута летом я должна была пройти врачебную (!) практику в одной из медико-санитарных частей города. Я выбрала Барановскую больницу (в просторечии), которая обслуживала Завод имени Баранова – один из крупнейших в то время заводов в Омске.
Днём мы, важные, наряженные в халаты и колпаки, тщательно выполняли всё, что было поручено – больные встречали нас улыбками, а у нас словно вырастали крылья. А ночные дежурства? На них нам было совсем не до сна: больные спали, а мы отчаянно влюблялись, все ночи напролет читали друг другу стихи и открывали мир для себя как будто впервые.
Но вдруг кричащей, тревожащей до боли нотой в ровную мелодию жизни вошёл больной, которого привезли в моё дежурство с подозрением на воспаление сердечной сумки. Я не поверила, но это был Вовка С. – мой самый близкий друг детства, с которым мы были неразлучны с трехлетнего возраста. Дома наши стояли почти рядом на старенькой улице Плеханова. «Подружкой» называли его мои мама с бабушкой, потому что Вовка был у нас всегда. Это Вовка привел мне первого «жениха» для знакомства, это Вовка знал все мои сердечные тайны и полудетские влюбленности, это с Вовкой мы находили ответы на вопросы, которые жизнь сыпала со всех сторон. У него мы до дыр заслушивали пластинки с записями артистов зарубежной эстрады, выпущенные фирмой «Мелодия», он всегда был душой компании и очень легким в общении человеком.
И вот я увидела его бледного, с полузакрытыми глазами, тяжело дышащего, который не мог произнести ни слова, а в редкие минуты открывал глаза – и глаза у него были молящие о пощаде, как у больной собаки. Несколько слов за три дня, произнесенных свистящим шёпотом – это всё, что я услышала от Вовки. Врачи делали всё, что только возможно. Я не путалась у них под ногами, но старалась, как только могла, бежать в его палату. Через три дня Вовка умер от ревмокардита практически у меня на руках.
В книгах в таких случаях написали бы, что с этой минуты для неё словно солнце закатилось. А я в то время так и воспринимала всё вокруг. Мир потускнел, я механически продолжала делать всё, что делала раньше, но из меня как будто вынули какой-то очень важный винтик. И что-то мне стало мешать жить так, как прежде.
Мама, видя моё состояние, решительно заявила: «Тебе надо уехать». И через несколько дней после похорон Вовки положила передо мной туристическую путевку в Баян-Аул.