Второй механик рыбоморозильного траулера «Альбатрос», Антон Игнатьевич Недосмехов, своей фамилии полностью соответствовал. Главными чертами характера сорокалетнего уроженца Белоруссии были обстоятельность, основательность и неторопливость.
Легковесных и легкомысленных одесситов, составляющих большинство в экипаже «Альбатроса», Недосмехов откровенно не любил. Бесконечные их анекдоты, хиханьки-хаханьки, шуточки и подкалывания, выводили его из себя. Ему часто казалось, что молодёжь подшучивает над ним и даже имя его произносит без должного уважения. В отместку он, не задумываясь, пользовался своим служебным положением, чтобы одесским юмористам служба мёдом не казалась. Грязных и неприятных работ в машине хватало.
Антон Игнатьевич был среднего роста, с брюшком, слегка кривоног и лысоват. Ранняя плешь на макушке очень его беспокоила, и на ночных вахтах, когда вокруг никого не было, он постоянно тёр макушку половинкой луковицы, вычитав этот немудрёный совет в белорусской «Народной газете».
Несмотря на чудовищную безграмотность, писать Антон Игнатьевич любил, и каждую ночную вахту начинал с того, что выводил мелом на доске дату наступившего дня. Почерк у него был каллиграфический, а цифры он вырисовывал старательно, не спеша, как и всё, что делал. Чувствовалось, что подобное начало суток для Антона Игнатьевича очень важно, оно его как-то стимулировало и заряжало на новые трудовые свершения.
Кстати сказать, я этой его странности не удивляюсь. У многих моряков, находящихся подолгу в рейсе, появляются какие-то причуды, и любовь Антона Игнатьевича к писанине ничуть не хуже других. Ну нравилось ему вести свой собственный календарь – Бога ради. Кому от этого хуже? Я и сам, будучи вторым механиком, точно так же писал.
Первое число нового месяца для Антона Игнатьевича всегда было праздником. В море радостей мало, вот и ждал Недосмехов прихода весны, как ждут письма от любимой, предвкушал, как заступит он в двадцать четыре часа на ночную вахту, нальёт себе чашку кофе, возьмёт в руку кусочек мела и напишет: «1 марта 1987 года, воскресенье». Шагнёт в будущее, так сказать. Поздоровается с весной.
Антон Иванович подошёл к доске распоряжений по вахте и оторопел.
- Это... это ещё что такое? – Недосмехов даже огляделся по сторонам, как бы призывая свидетелей. - Это кто же посмел? Это... это чья работа?
- Моя, Игнатьевич, - легко признался сдающий вахту Игорь Сушко, - а что такое? Всё же правильно написал?
- Правильно? Да кто тебе, сукин кот, вообще, писать здесь позволил? Это моя доска, понятно? – Антон Игнатьевич от возмущения даже слов не находил. – Ты же, сопляк, меня праздника лишил! Всё настроение испаскудил! Прямо в душу мне наплевал! – Недосмехов расстроенно махнул рукой. - А-а, что с тебя, салаги, взять? Понабирают на флот молокососов...
Человек устоявшихся привычек, Недосмехов завтракал всегда в столовой вместе со своей вахтой в половине пятого утра после перекура и горячего душа. Сидели все за одним столом, разнообразили меню солёной рыбкой, а на переходе и картошку начали жарить каждую ночь, и она им никогда не приедалась. Завтракали не торопясь, запускали киноаппарат с заранее отобранным фильмом, наслаждались покоем.
Около шести утра Антона Игнатьевича одолевала сонливость, и он перебирался в свою каюту, расположенную как раз напротив столовой, блаженно вытягивался в койке и мгновенно засыпал. До одиннадцати никто его на промысле не беспокоил.
Но с окончанием промысла и началом перехода в порт в конце апреля какой-то шутник повадился стучать ему в дверь. Каждое утро, словно по расписанию, за пять минут до семи, в дверь негромко, но отчётливо стучали, всегда три раза. Негромкий этот стук будил Недосмехова хуже привычных разговоров в коридоре, хуже внезапного крена, хуже резкого удара встречной волны. Особенно его почему-то бесило то, что стук никогда не повторялся, а за дверью никого не было.
Антон понимал, что и сам не ангел, что недоброжелателей нажил за полгода много, но будить его каждый день? В одно и то же время! Кому же это он так насолил?
Еще дважды негромкий стук поднимал Недосмехова с койки, он уже и заснуть не мог до семи, невольно ожидая стука, и всё равно не успевал распахнуть дверь вовремя. Наконец, он решил не ложиться в постель вовсе, и на следующее утро ждать стука в кресле возле самой двери.
Довольный принятым решением, Антон Игнатьевич как раз собирался на ужин, когда позвонил старший помощник, с которым они были знакомы еще с клайпедской мореходки, а встретившись на судне, крепко подружились.
- Антоша, привет! На ужин не ходил еще?
- Пока нет.
- И не ходи. У меня сегодня праздник семейный: двадцать лет с Ирой живём. Полгода бутылку водки хранил, чтобы отметить эту дату! Закуску я приготовил – пальчики оближешь. Так что поднимайся ко мне в половине девятого, посидим, как белые люди. Доктора еще позову, больше никого не будет. Придешь?
- Ну а как же? Конечно, приду. Спасибо за приглашение, Саша!
Доктор был их ровесником и непременным участником подобных посиделок. С удовольствием моряки выпили за «молодожёнов» и за их любовь, потом за Ирину отдельно, потом за тех, кто в море. Закусили, перекурили. Удовольствие хотелось растянуть.
- Саша, мы в Лас Пальмас когда придём? В четверг утром? - спросил старпома доктор.
- Э, Док, это плохая примета загадывать. Как погода будет, какую скорость механики нам обеспечат, не поломается ли чего... Как, Антоша, одиннадцать узлов скорость сможете выдержать? Машина в порядке?
- Машина-то в порядке, только корпус сильно оброс. Но постараемся к утру прийти, чтобы два дня увольнения в порту было.
- А чего кислый такой тогда? Домой ведь идём, через полмесяца у родного причала будем.
- Да так... Хмырь какой-то повадился в каюту стучать в семь утра. Тук-тук-тук! И каждое утро, как переход начался, в семь часов. Точнее, без пяти семь. Тук-тук-тук! Ну, поймаю я этого дятла! Завтра утром засаду устрою, не уйдёт!
Старпом смутился, - Антоша, ты только не сердись, но это я виноват. Не думал я, что ты такой нежный и чувствительный. Сам же на глухоту жаловался.
- Ты, что ли, ко мне в дверь стучишь? Брось, не наговаривай на себя!
- Да нет, не в дверь, конечно. Это тебе кажется, что в дверь. Звук из динамика идёт. Ты же знаешь, капитан приказал на переходе в семь утра по трансляции подъём объявлять. Вот я перед объявлением технику и проверяю, ногтем стучу по микрофону. Три раза, и как раз без пяти семь. Я ведь тихо стучу, чуть слышно. Тук-тук-тук!
- Да мне не сам стук мешает, а то, что непонятно, кто в дверь царапается. Неделю уже гадаю, кто на меня злобу затаил и спать не даёт. Ну да ладно, главное, что разобрались мы с этим, наконец. Спасибо, что признался, иначе я бы и с ума мог сойти. Наливай, Саша. Выпьем за нашу дружбу.