После того, как моя жизнь на какое-то время упорядочилась, я каждый свой отпуск стал проводить, следуя маленькому, но горькому списку.
О том, что это мой долг, я думал уже давно. Стоило съездить в родной свой город, где когда-то я купался в Озере Крым; бегал с Юркой по дворам с палками вместо винтовок; где Мишка впервые показал нам, что такое настоящее горе - о его сестре я ещё не рассказывал, и, наверное, пока не готов. Стоило заглянуть во двор, где Машка рыдала над потерянным секретиком; где Костя отворачивается, когда меня начинали притеснять старшие мальчишки из соседнего двора. Стоило вспомнить, чем я жил и чем тогда дышал. А ещё стоило съездить на могилу к деду, папиному отцу - Павлу Максимовичу Неглинскому, чьи очки я запомнил на всю жизнь, и в честь чьего отца меня назвали родители. И к бабушке, маминой матери - Софье Никитишне Сычёвой; к сдобной моей бабушке, у которой я в ранние школьные годы проводил каждое лето, пока она была ещё жива.
О своём визите в родной город я расскажу позже - слишком много было эмоций, воспоминаний, слишком трудно мне далась та поездка - я потом долго болел, а морально приходил в себя почти полгода. В ту весну, о которой пойдёт речь, я решил навестить городок, где жила бабушка. Ольга поехать со мной не могла - учебный год ещё не закончился, а класс, который она вела четыре года, готовился отправиться в среднее звено. Поэтому я взял неделю в счёт будущего долгого отпуска и поехал один. Ехать было недалеко, километров 240 - и, помню, по пути я не мог сам себе объяснить, почему так давно там не был. Ехал и думал, что надо бы почаще; надо бы быть более благодарным внуком; надо бы как-то...
***
За те годы, что я тут не был, городок ни капли не изменился. Те же тусклые улочки, облупленные фасады; такие же невзрачные люди, никуда как бы и не спешащие. Стало чуть больше иномарок, да чуть меньше деревьев - или мне просто так показалось.
Кладбище, на котором была похоронена бабушка, я проехал ещё на въезде в город - сначала мне хотелось попасть в квартиру. Её мои родители почему-то не продали, и мама до сих пор время от времени приезжает сюда: прибраться, пожить недельку-другую. Меня она с собой обычно не звала, и съездить сюда самому не уговаривала. Знала: буду готов - приеду сам.
Вот я и приехал. Открыл скрипучую дверь - надо бы петли смазать, что-ли... Зашёл в квартиру, бросил свою дорожную сумку у порога и сразу, не разуваясь отправился в комнату, где ночевал, когда приезжал сюда в детстве.
Тут мало что изменилось. Мама сняла со стен старую картину, избавилась от пыльного, траченого молью ковра. Но на этажерке все так же стояли мои детские книги; плюшевый слоник так же одноглазо смотрел на меня из угла - куда подевался второй его глаз, я уже не помнил. Я опустился на кровать - и так мне стало странно... Казалось, вот-вот бабуля моя заглянет в комнату и сквжет:
- Зачитался опять, Максюша... Пойдём, я оладушков напекла...
Где же твои оладушки, Софья Никитишна, думал я. И где же ты сама теперь... Доведётся ли ещё увидеться? Есть ли там, за порогом, то, во что ты верила?
***
Я так и заснул на своей старой кровати - не разувшись, в куртке, без подушки. Проснулся от солнца, которое с утра пораньше решило отыграться на мне за то, что давно не заглядывал в гости. Шея ныла, спина молила о пощаде, но голова была свежа: проспал я весь вечер и всю ночь.
Наскоро разобрав сумку, умывшись и перекусив остатком бутерброда, который брал с собой в дорогу, я достал из бабушкиного комода ключи от чулана на первом этаже, переоделся и вышел на улицу. Стоило сходить в магазин, кое что прикупить по хозяйству, навести порядок в квартире. Да и в продуктовый не мешало бы зайти. Но начать я хотел с другого.
В чулан складывали разное. У кого-то тут стояли банки под варенье и засолку, другие хранили старые тряпки. Было даже погнутое колесо от велосипеда. Мне же нужны были инструменты - грабли, небольшой бабушкин секатор, веник. Впрочем, пару тряпок я тоже прихватил, заодно взяв чье-то алюминиевое ведро: потом верну. Забросив все это добро в багажник, я остановился - покурить, оглянуться, откинуть взглядом двор. Потом отчего-то решил обойти дом и осмотреться подробнее.
Старый палисадник был там же, где и много лет назад. Он выглядел неухожено, заброшено и как-то бесхозно. Ржавого запорожца тут уже не было. Я прошёлся из угла в угол, вспоминая, как бравые спасатели планет спешили на помощь новому миру. А затем остановился у одного из деревьев. На его коре, у самой земли, обугленным пятном чернело ещё одно воспоминание из моего детства.
***
Когда все боевые раны заросли, а врачи госпиталя позволили нашему утенку отправляться в новые вылеты, была уже середина июля. Я как-то незаметно для себя остыл к игре, которая меня поначалу восхищала, стал меньше времени проводить с Таней и её братьями. Однажды, выйдя на улицу, я застал её сидящей на скамейке с куклой в руках.
- Привет, - сказала она. - А мы собираемся наказывать ведьму.
И рассказала мне историю. Эта кукла была одной из её нелюбимых. Странный рыжеватый цвет волос и коротко обрезанные лохмы были признаком ведьмы: к тому же, по ночам Таня старалась отворачивать её лицом к стене, чтобы та не пялилась своим бесцветным взглядом и не подсматривала Танины сны. Идея сжечь ведьму пришла в голову брату Андрею - нашему бортинженеру и шалопаю, который постоянно сам себя травмировал во время боевых вылетов. Он насмотрелся каких-то новомодных мультиков и решил избавиться от пластиковой фигурки. Таня согласилась.
- Если честно, мне её жалко, - говорила она. - Мне её подарили. Да и кукол у меня не так много. Но она, наверное, злая. Андрюша говорит, её надо... Я не помню это слово. А потом, вечером, мы полетим на планету Икс. Ты полетишь?
Почему-то я тогда отказался, и принимать участие в казни тоже не захотел - отправился в соседний двор, играть с ребятами в футбол. Там ждала Алёнка. Она была младше меня на год, но казалась мне такой красивой и занимала в то лето почти все мои мысли.
Наигравшись, налюбовавшись и успев съесть пломбир в стаканчике, я вернулся к дому как раз в тот момент, когда из-за угла выскочила Таня, махая руками и вереща на ходу:
- Максим, можно к тебе в гости? Надо спрятаться. Мы с Андреем чуть не сожгли весь мир, и мама теперь ругается!
Я кивнул, и мы пошли ко мне - есть бабушкины оладушки, прятаться от таниной мамы и смотреть мультики.
- Я теперь инквизитор! - с гордостью сказала она, когда мультики закончились. И затем приуныла: - но мне не нравится. Да и куклу жалко...
Мы просидели у меня в комнате до вечера. Потом пришла Танина мама и с грозным видом забрала её домой. А я остался думать о ведьмах, кострах, и ещё о том, что надо бы подарить мелкой новую куклу.
***
Когда мой недельный отпуск уже подходил к концу, я снова вернулся к тому обожженному дереву. Хоть я и не участвовал в сожжении ведьмы, но вечер, когда Таня пряталась у меня от мамы, помнил теперь, как будто это было вчера.
Где ты теперь, друг мой? Наверное, стоило прожить все эти годы, чтобы понимать, как важна была тогда, в детстве, каждая мелочь - любая игра, любое знакомство, любой разговор тогда были намного значимее, чем мы думали. В то лето мы познакомились, и в то лето мы попрощались - но видишь, сейчас, четверть века спустя, я вспоминаю тебя, твоё подбитое крыло, все наши скитания между планетами. Помню, что так и не выпросил тогда у родителей денег на куклу, которую так хотел тебе подарить. Я знаю, в какой-то момент начинает казаться, что все эти люди из твоего прошлого уже давно идут своими путями, и никогда тебя не вспоминают. Это ведь было столько лет назад. И мы все давным давно горим на собственном костре, как рыжие ведьмы с волосами, неровно обрезанными детскими руками; и мы сами себе стали инквизиторами - со всеми этими спичками решений, выборов, ожиданий. И время от времени мне кажется, что если получится встретиться с теми, с кем было так весело в детстве, то этот костёр у меня под ногами можно будет хотя бы на время притушить.
Знаешь, друг мой, вот я, касаюсь опаленного клочка коры - и опаленного клочка памяти. Каждый эпизод из детства с некоторых пор саднит во мне, мешает спать. И этих эпизодов с каждым днём всё больше. Вместо того, чтобы забывать с возрастом, я начинаю вспоминать - и понимать, что наше детство было счастливым, почти беззаботным и самым тёплым. И, наверное, если бы мы смогли его сохранить, наша жизнь сложилась бы немного иначе...
***
Назавтра я собирался ехать домой. В квартире я прибрался, бабушкин могилу тоже привёл в порядок - успел даже сменить ограду, хотя боялся, что недели на это не хватит. Вечером позвонил Ольге. Долго болтали, она рассказывала про своих маленьких выпускников; какие они все весёлые да нарядные были на последнем звонке; и как ей будет их не хватать. Я рассказывал, чем занимался весь день, куда ходил; говорил о том, что городок почти не поменялся, а вот я сам стал другим. И рассказал про Танину куклу: мол, представляешь, вспомнил... А думал, что все стерлось... А там на коре ожог, и я... А куклу я так тогда так и не купил... И вообще - гореть нам всем на собственных кострах...
Спал крепко, а наутро, до того, как уехать, взял пакет, который ещё вчера принёс из магазина, и вышел в палисадник. Присел у обожженного дерева. Достал из коробки куклу с короткими рыжим и волосами. Усадил ее на то место, где когда-то сгорела её предшественица. И рядом положил записку. Я понимал, что Таня уже вряд ли когда-то появится в этом дворе; но отчего-то верил, что ведьму отыщет другая девчонка. И обязательно обрадуется, когда прочитает четыре предложения, которые я написал то ли в уплату кармического долга, то ли просто в угоду собственной параноидальной натуре.
"Это - твоя новая кукла. Её зовут Ведьма. Береги её.
И обязательно береги себя".