«…Этот летний, задумчивый вечер»
Вот уже три дня Сенька нёс свою службу без Ромашки, поскольку кобыла «вошла в охоту», работать отказывалась и крепко дурила. Трижды пытался Сенька «и кнутом и пряником» понудить лошадь к работе и трижды она устраивала всаднику такие танцы, что тот непременно вылетал с седла на землю.
- Ну ёлкина с палкою! – ругался на Сеньку конюх, - ну самому-то хватит дуру гнать! Ну тут ведь супротив природы не попрёшь. Не будя она тебе повиноваться, пока не успокоится. Хорош, Сеня, заканчивай от греха подальше, пока шею не свернул!
- Да когда ж она успокоится-то?
- Вот тоже дурья башка… Вродексь учёный ты парень, а понятия не имеешь… – когда жеребца к себе подпустя.
- Да когда ж она его подпустя? – передразнивая Григорьича, вопросил Сенька, - уж двоих женихов отвергла.
- А ты что думал? Тяп-ляп и готово? Нет, паря, у них тоже понятия о любви имеются и окромя страсти и влечения к продолжению рода, акромя основного инстинкта им чувства важны.
- Значит Ромка наша – кобыла безчувственная, - улыбнулся Сеня.
- Тьфу! – сплюнул конюх, - хорош придуриваться! Иль взаправду говорят – «кто не любил, тот не поймёт»…
- Да есть ли она любовь-то? – насупившись, пробурчал Сенька.
- Доказывать ничего не буду – придёт время, сам себе на этот вопрос ответишь.
- Григорьич! Готовься с Ромашкой в командировку! – подошёл к конюшне лесничий, - в рязанскую губернию повезёшь лошадь на любовные утехи.
- Ну вот ещё один… с кобелиными мозгами! – проворчал конюх, - Сеньку давай мне в подмогу. Не справлюсь я, старый, один с такой командировкой.
- А чё так?
- Да ничё! Забыл как лошадей в бортовой машине возить следуя! А лошадь в своём поведении дурить стала, нешта удержу?
- Ладно, ладно, пусть едет. Давай Сеня, готовься – три дня вам вместе с дорогой. Выезд после обеда к вечеру.
- Да, чуть не забыл! – лесничий достал из внутреннего кармана фотоснимок, - вот он, жених-то, Васькой зовут.
- Ты чего, Палыч, Ромку со своим котом вязать собрался? – усмехнулся, доставая очки, Григорьич.
- Вот тебе лишь бы поёрничать! Васильком жеребца зовут, а попроще – Васькой.
- Ромашки спрятались, поникли лютики… - неожиданно появившийся лесник Гаврилыч перехватил фотографию, - во! вот это конь, вот это тело! С этим будет толк да дело. Молодой красивый парень, он с Ромашкой будет справен!
- Тебя чего, пенёк старый, Пегас с утря укусил?
- Как показало сёднешнее счастливое утро, не такой уж я пенёк, коль свою Мурку покусать маленько смог.
- Вот хвастун! – рассмеялся конюх, - отдай фотку. Мало тебе Нюрки, так полез на Мурку?
- Да, Гаврилыч, оговорочки по Фрейду! – подхватил Сенька.
Но Гаврилыч, безответно отдав ему фото, побрёл восвояси, напевая под нос «Зачем вы девочки красивых любитя? Не постоянная у них любовь…»
- Палыч, - обратился к лесничему конюх, - а и где ж нам ночевать в этой командировке?
- В самом звёздном отеле. Под открытым небом. Шучу. На пасеке вам ночлег будет. Ты ж был там, Григорьич.
- У Петровича?!
- Ну да, он Ромке жениха-то и нашёл по знакомству.
- Сенька, готовься по полной выкладке! Местечко там – самый смак, - приложив ладонь к груди, промолвил Григорич, - и лес и речка, и луга залявныя, и поле гречишное и рощица липовая. Вот, что ни на есть, рай на земле отхватил для пасеки Петрович. Снасть рыбацку бери – рыбалка там отменная на старицах. А если лодчонка у Петровича жива, пойдём в ночь на осерёдок рыбачить.
- Куда пойдём рыбачить? – с изумлением спросил Сеня.
- На осерёдок, островок осередь реки…М-ммм, и впрямь самый звёздный отель тебе будя. Все тридцать три удовольствия! Ватник с собой прихвати – ночи-то, что на реке, что на старицах холодные, а на осерёдке тем паче дрожжи продавать будешь, коль тепло не оденешься.
- Ну, так я и палатку что ль прихвачу…
- Хватай, хватай, не помешает.
… Раскалённое солнце румяным колобком стало опускаться к горизонту. Воздух рязанских полей был упоён терпко-медовым духом цветущей гречихи. Затихли скрипичные концерты кузнечиков, наступившую тишину мещёрского вечера нарушал лишь гул пчёл-трудолюбок, что под тяжестью последнего взятка возвращались в свои ульи. У входа в леток их давно уже ждала охрана пчелиного дома. Перед тем как запустить в улей последнюю пчелу, часовые вели с ней какое-то собеседование и лишь затем пропускали соплеменницу в пчелиное жилище.
Недолгой была вечерняя предзакатная тишина. После короткого антракта свой концерт устроили цикады, заскрипел дергач и громким «Спать пора! Спать пора!» стали перекликиваться в гречишном поле перепёлки.
Ромашка, после пыльной дороги, растопырив во всю ширь «ворота» своих ноздрей, глубоко и жадно вдыхала пьянящий эфир пасеки.
Приложив руку к груди, не мог надышаться и Сенька. Но с каждой минутой воздух становился всё прохладней и прохладней. С реки доносились звуки хлюпающей по поверхности воды крупной рыбы.
- Ну хватя, балдеть-то, хватя! – подошёл к Сеньке Григорьич, - пошли на осерёдок. Я уж все манатки в лодку загрузил, а он всё чегой-та мечтает стоит…
- Благостно то как! А, Григорьич?
- Что да, то да… - отозвался конюх.
Где-то вдалеке, за речкой послышалось ржание коня.
- О, слыхал? Это ж тот самый Васька, за рекой голос подаёт. Не иначе как Ромашку чуя. Опоздал женишок со своим хозяином на последний паром. Теперича вся ночь у него в ожидании будя. Давай Сеня, отчаливай! – скомандовал Григорьич и уселся за вёсла.
Сидя на корме и раскинув руки по обоим бортам, Сенька, наслаждался всеми фибрами своей души ворожбою мещёрского заката. И вскоре едва-едва шевеля губами каким-то затаённым шёпотом его уста стали в распев русского романса намурлыкивать:
Кумачевым огнем заката
Стало хмуриться небо вечернее
С первым звуком лунной сонаты
Прекращается птичье пение
Замолкает листва лесная
Утихает капризный ветер
Темнотою ночь пеленает
Этот летний задумчивый вечер
На последних проблесках солнца
Будто стрелами в небеса
Осветились в деревне оконца
И слезой проявилась роса
На полях уже веет прохлада
Воздух легок и сказочно свеж
Вновь наполнит душу усладой
Не сбывающихся надежд…
Ну и пусть что мечты не сбылись
Значит, время еще не то
В эту ночь мне опять приснилось
Неба звездного полотно
Я не видел рисунка красивей
Не встречал живописней ковров
Как распахнутый над Россией
Богородичен звездный Покров.
- Григорьич, не иначе кто осерёдок-то прежде нас занял. Дымком с островка тянет, - Сенька вглядывался в сторону кусочка земли, что возвышался над речной водой, - ага, глянь вон и огонёк мерцает.
Григорьич, будучи на вёслах, даже не стал оглядываться.
- Да Петрович это, пасечник, лагерь нам подготавливает. Ты ж творческа душа пока варюшку на местный пленэр разевал, он успел удрать на новой резинке на остров. А нам вот «брихантину» старую оставил. Давай-ко под задницей рукой пошарь, там, в корме, посудина кака должна быть. Вишь, ёлкина с палкою, водица подтекает, уж чёрпать пора.
Не успел Сенька нагнуться под кормовую банку, как Григорьич выпалил в сердцах:
- Ну ёлкина с палкою, етить тебе некудыль! Старый я пенёк, Ромашку-то стреножить запамятовал!
Сенька, вылезая с черпаком из под кормовой банки, завидел стоявшую на берегу Ромашку.
- А может и к лучшему, что не стреножили. А то, не ровён час, умыкнули бы лошадь…
- У Чапая не умыкнёшь, вон он, хвост метлой уж рядом с Ромкой в охране стоит.
Сеня завидел рядом с Ромашкой силуэт огромной собаки.
- Ого, вот это сторож! Настоящий волкодав!
- А ты как думал. На пчельнике без собак никак.
- А что ж я его по приезду не видел?
- Ха. Ты его не видел, зато он тебя усёк. Хитрец ещё тот. Спит да бдит! Видел он, как Петрович нас встречал. Тут понятие пёс имеет – кто для хозяина свой, а кто чужой. Днём-то сопит в полглаза в своей укромке, а по вечерней зорьке, как только последняя пчела в улей схоронится – так выходя службу тащить. Хош часы по нему сверяй! Теперь вот, ёлкина с палкою, Ромка в его работе в нагрузку.
- А породы какой будет? Уж больно здоровая, вижу, псина… Кавказская?
- Не, Петрович эту породу москвичём зовёт. Говорит порода молодая, да шибко головастая к службе.
- Блин! – воскликнул, вычерпывая воду, Сенька, - так это Московская сторожевая! С детства мечтаю о таком красавце. Как в «Юном натуралисте» фотографию щенков увидел, так в тот момент и мечта зародилась. А где ж укромка его?
- Сосну недалече от пчельника видал? Ту, что совсем не упала, а на соседку свою опёрлась? В корнях выворотень небольшой получился. Если б не соседка – сгибла бы старуха. Вот в этой землянке, в корнях и укромка Чапаева. Только ты тудой нос не суй – Чапай хоть и добрячком с виду кажется, но фамильярностей не терпит. Почует в тебе друга - сам подойдёт.
- Мдааа… вот ведь придумал Господь для человека друзей наипервейших – лошадь, да собаку – промолвил Григорьич, вглядываясь в силуэты стоящих на берегу Ромашки и Чапая.
В наступившей паузе тишину вечера нарушали только вёсельные всплески, да хлюпанье рыбин на поверхности тихой, даже без малой ряби, речной воды.
Река озарялась тёплым, лампадным светом садившегося в горизонт солнца.
С берега послышался игривый лай Чапая, который словно звал Ромашку вернуться к пасеке. Но Ромка стояла неподвижно, вглядываясь в сторону островка осередь реки, и Чапай решил оставить гостью, убежав охранять пчелиные ульи.
Вскоре лодка плавно воткнулась в намывной, песчаный берег осерёдка.
Но Григорьич, присушив вёсла, и Сенька, держа в руке черпак, сидели на своих местах как заворожённые, каждый в своей задумчивости. О чём они думали в ту минуту? - и сам Господь, наверное, знать не мог. Да и не захотел бы Он знать потаённые мысли старика и юноши. Главным было то, что Создатель подарил обоим счастье этого короткого времени дум и созерцаний. Для одного – о прожитом и безвозвратно ушедшем, для другого – о грядущем и ни на йоту неизвестном. Долго ли коротко ли они так сидели в лодке? – в таком состоянии души человеческой время останавливает свой бег. Или искривляет его. Минута может показаться часом, а час – «мгновеньем ока». «Кумачёвый огонь заката» утих и рассеялся, растворился в западном горизонте. Но наступающая ночь не смогла спеленать землю темнотою – на смену теплому лампадному свету закатившегося ярила, явился его же свет, но уже холодный, отражённый с поверхности Луны, вышедшей на арену июльской ночи. Серебряная дорожка пробежала по реке от берега до берега, ощутимо с воды повеяла прохлада, и лёгкий парок низкого тумана закурился над приречным заливным лугом…
Подобно этому туману порой курятся и мысли человеческие… Вечные мысли о жизни и смысле её, мысли о мироздании от капли воды до поиска границ безграничной Вселенной, мысли о Боге, мысли о Любви…
И минуты этого тумана созерцательности и блужданий Разума являются для человека величайшим подарком Создателя, ибо не терзается человек иными мыслями – о быте, о работе, о деньгах и заработках, о похотях и прихотях, о страстях и желаниях, о всём, что является «суетой сует».
Но миг этого тяжкого блаженства всегда резко обрывается и человек возвращается в обыденную земную жизнь.
… Серебрянная дорожка, что соединяла собой речные берега, внезапно исчезла. Сенька, очнувшись, взглянул на небо. Там прилетевшая небольшая тучка прикрыла Луну, проглотив тем самым свет от неё исходящий. Но вновь наступившей ночной темноте не удалось царствовать своим мраком – всполохи июльских зарниц подтвердили закон Божественного естества, что вечен Свет и не вечна тьма…
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ