Большую часть времени он был маленький, почти всегда походил на отожравшуюся крысу, и он жил у меня за шторой.
Район, в котором мы с родителями жили, когда только переехали в новый город — тот самый, который обещал моей семье много хорошего — был построен в конце 1960-х годов. Здесь давали квартиры работникам местного завода. Именно на этом заводе предложили работу моему папе, из-за чего мы и переехали. Я уже был достаточно взрослый, чтобы осознавать всё происходящее, но слишком мал, чтобы как-то влиять на события: мне было семь, и я готовился пойти в первый класс. Я любил этот район. Его старые фенольные двухэтажки, его густые заросли карагача и дикой смородины, эта атмосфера замкнутой системы, в которой было так легко раствориться — и так спокойно было в ней существовать… А вот людей, которые тут жили, я не любил.
К тому моменту, как мы тут поселились, из рабочего городка это место уже превратилось в одну из городских трущоб. Мама была расстроена — она ожидала от переезда чего-то другого, более комфортного. Но расстройство своё от папы прятала — надеялась, что это только начало, и вскоре всё может поменяться. Как показало время, она надеялась не зря, но это произошло потом, и уже мало на что повлияло.
Люди тут были непростые, а если откинуть деликатный язык — по большей части настоящие маргиналы. С соседями нам повезло, да и в двух-трёх ближайших домах люди собрались, в основном, приличные. Но в самом районе было полно пьющих, постоянно дерущихся, сходящих с ума не то от безработицы, не то от неприспособленности в жизни невзрачных мужчин — и таких же невзрачных женщин. Из-за их образа жизни часто взрывался бытовой газ, который сюда привозили в баллонах, пара соседних домов лежала в руинах — и, при этом, их никто не собирался сносить.
Кто жил в квартире до нас, я не знаю. Если честно, в мои семь лет мне это было неинтересно. А теперь уже и не выяснить — так давно это было, и район уже снесён и застроен почти респектабельными высотками. Но он оставил после себя не только старую мебель.
***
Впервые я увидел его через пару недель после того, как мы въехали. Он сидел на гардине — серый, почти круглый, недвижимый. Сидел и смотрел на меня. В том возрасте меня часто мучили ночные кошмары, и я списал его появление на один из них: наверняка, думал я, это обычный отголосок моих эмоций, воплощенный моим собственным разумом на границе между сном и явью. Естественно, думал я совсем не в этих терминах — это я сейчас пытаюсь как-то самому себе рационально объяснить происшедшее. А тогда просто решил: приснилось.
Когда он появился второй раз, я стал разглядывать его в ответ. Он не был страшным — этакий комок меха и пыли, с глубокими черными глазами. Сидел, не двигался — как будто даже дремал. Но я знал: не спит он, а внимательно меня изучает. Правда, не понимал, зачем. Так прошла вся ночь — мы смотрели друг другу в глаза и молчали. Потом настало утро, и я проснулся, стал собираться в школу — и забыл о нём почти на два месяца.
Новые друзья, новые места, новые впечатления — этого с лихвой хватило, чтобы быстро выкинуть из головы разочарование от переезда. К ноябрю 1989 года я уже почти не вспоминал ни Юрку, ни такую важную для меня в прошедшее лето игру в секретики, ни наш старый дом. К тому же, скоро в гости к нам приехала моя любимая бабушка — сдобная и ласковая Софья Никитишна Сычёва. Мы праздновали новоселье, радовались жизни; взрослые строили планы на будущее, пили чай с вареньем, а я сидел в сторонке и всех их любил. Потом, когда бабушка уехала домой — жила она теперь недалеко, на пригородном автобусе часа три езды, говорила мама — я долго читал подаренную ею книгу. А когда заснул, мой наблюдатель появился в новом, незнакомом мне обличье.
Был он чёрным, очень худым, очень высоким, очертания его напоминали человеческое тело — но деталей было не разобрать. Он медленно отодвинул штору в моей комнате, неслышно вышел из-за нее и двинулся к моей кровати. Я замер, не мог пошевелиться от страха — мне казалось, что если он ко мне прикоснётся, я умру. Каким-то странным образом я понимал, что это — то же существо, с которым мы глядели друг на друга два месяца назад, и это именно от любил смотреть, как я сплю, сидя на гардине.
Он аккуратно присел на край моей кровати. Наверное, он и сам понимал, что касаться меня — значит, причинить мне вред. Поэтому просто сел, опустил неимоверно тонкие длинные руки на остро торчащие вверх колени.
«Не бойся. Я к тебе не прикоснусь — ещё не время, Максим» - услышал я в голове его шуршащий шепот. «Я живу в этом доме уже много лет. А в этом мире — ещё дольше».
«Ты живешь за моей шторой?» - спросил я.
«Да. Но ты меня не должен бояться. Я не касаюсь тех, чьё время ещё не пришло».
«Как ты смог измениться? Я видел тебя маленьким и пушистым, а теперь ты вон какой — длинный и чёрный».
«Однажды ты поймёшь. И не придумывай мне имён. Имена не нужны таким, как я. Я — тот, кто живет за шторой, и этого достаточно. Спи спокойно. Сегодня — и ещё долгие годы — я буду стеречь твой сон. Но однажды придёт время, и я приду к тебе совсем не для этого».
Он встал, потянулся, коснулся своими длинными руками потолка.
«Смешной ты. Думаешь, что я живу за шторой. А на самом деле, ты сам...»
Он прошел к окну, на прощание помахал мне рукой — и я провалился в глубокий сон.
С тех пор я перестал его бояться. Он часто появлялся в моих снах, часто наблюдал за мной с гардины, изредка бродил по комнате в своем человекоподобном обличье. Однажды мне показалось, что он пошел в спальню родителей, чтобы коснуться моей мамы. Я испугался, побежал за ним, долго его уговаривал, упрашивал, умолял. Он тогда не отвечал, молчал; лица у него не было — но мне казалось, что тьма невесело усмехается мне в ответ. А потом проснулась мама, включила ночник; я сказал ей, что мне приснился страшный сон. Остаток ночи я провел в их с папой комнате.
Много лет спустя, уже закончив школу, я собрался поступать в университет. Для этого надо было ехать в другой город — учебные заведения моего родного к тому моменту городка не могли дать мне того, что я хочу. Может быть, главную роль сыграл возраст, а может — что-то ещё, но за последние четыре года я его ни разу не видел. Я уехал, поступил, остался там, и тогда его, в моей новой квартире, стали видеть мои друзья. Мне он не показывался — но я стал часто вспоминать наш первый разговор. Я всё думал: что он имел в виду вод этим своим «на самом деле ты сам...» Не понимал, да и не надеялся. А вот друзья стали постепенно уходить из моей жизни — будто не было им места в одном доме с Тем, кто живет за шторой…
***
Еще два десятка лет спустя я вспомнил о нём — совершенно случайно. Он всё это время не появлялся в моей жизни. И, мне кажется, уже не появится — до того самого момента, когда придёт время нашим ладоням соприкоснуться. Но до этого, я надеюсь, еще далеко.
Вспомнил я его, когда ранним утром сидел на нашей с Ольгой кухне, пил свой привычный несладкий кофе, курил свою привычную утреннюю сигарету и смотрел в окно. Было лето, окно было открыто, и я смотрел на женщину с ребёнком, которые в такую рань, в выходной день уже куда-то спешили. Пацан оглядывался по сторонам и без устали что-то болтал. В какой-то момент наши взгляды встретились. Он замер, долго на меня смотрел — а потом громко сказал матери:
- Мама, смотри. Там кто-то за шторой.
Они ушли, а я ещё долго сидел, дымил сигаретой, пил свой кофе и размышлял о том, что став взрослым, я превратился в Того, кто живёт за шторой — и теперь из-за своей шторы наблюдаю, как мимо проносится жизнь, полная чужих надежд, чужих радостей и чужих маленьких свершений.; ;