Роман А.Макушинского «Город в долине» - одна из редких в наше время «читабельных» книг. Несомненно, это «несвоевременная», без особой натяжки можно даже сказать «несовременная» книга — начиная с необычно (неприлично даже ) малого количества опечаток в столь же неприлично большом количестве французских и немецких цитат, которые автор далеко не всегда заботится снабдить переводом, и продолжая безукоризно выстроенными древовидными предложениями-параграфами, того сорта, который современная литература, кажется, давно разучилась производить – как теперешняя промышленность разучились производить калоши и трости. Автор впускает в текст любое, появившееся после 1960 года – если уж этого совсем нельзя избежать – слово с аристократическим оттенком пренебрежения к нуворишу; глагол «устаканиться» представляется ему гнуснейшим образчиком новояза. Это книга неторопливая, с повторами и паузами, заполненная городскими пейзажами, историческими ссылками и выписками из Брокгауза, в которой не упоминается, похоже, никто, живший после Рильке и Юрсенар, в которой протагонист, наш современник, пишет рукопись своей повести о гражданской войне авторучкой с золотым пером в общих тетрадях – и копит вырезки из газет в папках – глубоко интеллигентская и вряд ли кому-либо, кроме интеллигентов, интересная.
Герои — дети культурных столичных родителей, родившиеся в 60-х, из тех, кто в 20 лет были диссидентами, а после 35 — эмигрантами. Протагонисты (их двое — автор повествования, сам Макушинский, и его давний товарищ, Двигубский ) преподают во второстепенных европейских университетах – они низший слой среднего класса, планктон современных научных фабрик; их уже мало что связывает с Россией, они чужие и в своих Мюнстере или Дижоне, и глубоко по сути одиноки ( «в квартирах эмигрантов телефоны почти никогда не звонят»).
Макушинский описывает — трудно, вероятно, назвать это трагедией – тупик прослойки, не нашедшей себя ни в брежневской, ни в путинской России; людей, оставшихся (в отличие от нынешнего поколения смартфона ) поколением бумаги. Бумага и сопутствуюшие канцтовары – книги, рукописи, записки, тетради, архивные документы, скрепки, карандаши, закладки, цитаты, сноски – занимают в жизни персонажей преобладающее, царское место – они ходят по Москве или Парижу и непрерывно говорят о тех (сама фамилия Двигубский напоминает о непрерывном двигании губами), кто здесь или об этом что-либо написал, либо сказал... Все их существование вращается вокруг печатных и рукописных страниц, они воспринимают пейзажи как иллюстрации к тексту (на Лазурном берегу жил Бунин, а в Париже Шестов... ), а обычных, повседневных людей — как помеху, поставленную обществом на их дороге в библитеку или архив.
Двигубский в книге долго и безуспешно пишет повесть о расстрелянном большевиками белогвардейском офицере и в конце концов умирает от рака, так и оставив работу незавершенной... Он, человек бумаги, просто не способен написать о тех — carne y hueso – из мяса и костей – которые нюхали кокаин, пили водку, расстреливали белых или красных (в зависимости от политической ориентации) и брюхатили сельских учительниц. У него получается лишь «литература», о чем он непременно вставляет заезженную как патефонная пластинка фразу Верлена «Et tout le reste est litt;rature » (а все остальное — литература ). Его как историка притягивают героические и кровавые эпохи, странные личности куда-то кого- то ведущие, к чему-то рвущиеся, снедаемые страстями — но сам он не способен ни на что больше, нежели заглатывать одну бумагу и производить другую из обрезков первой; его герой оказывается лишь alter ego историка Двигубского, и у этого alter ego грубая пассионарная матросня отбирает в итоге имущество, любовь и жизнь.
У самого Двигубского ни брутальные большевики, ни грубые пассионарии перестройки (автор с ненавистью рисует портретец полукриминального сынка стукача, промышляющего чем-то вроде наркотрафика ) жизни не отбирали — он просто уехал с нелюбимой женой и читающей «Гарри Поттера» дочкой (он в ее возрасте читал Солженицына и Ницше ) в HLM парижского пригорода, откуда в хорошую погоду заметна на горизонте Эйфелева башня... Сам перевод аббревиатуры в словаре крайне занимателен:
( Жилплощадь с умеренной квартплатой – жилье, предназначенное для обладателей скромного дохода... )
Неудивительно, что расстрельные страсти как метафора его маргинального существования в «парижской хрущобе» - (это уже авторская расшифровка термина) — c est trop (чересчур...). Все попытки Двигубского пробиться к живой сути произошедшего и происходящего в России кончаются ничем — он просто громоздит между собой и жизнью все новые бумажные горы.
Типаж, без сомнения, выписан автором тщательно, с превосходным знанием натуры. Стоит ли такой тип четырехсотстраничного романа, на две трети составленного из со вкусом подобранных цитат – кто знает... Однако, на нынешнем скудном литературном фоне произведение, как мне кажется, смотрится более чем достойно.