Анастасия сидела за столом в своей комнате и все не ре-шалась вставить диск в DVD-проигрыватель. Оцепенение она ощущала как спасение. Казалось, чтобы спастись, нужно было стать мертвой...
Но решившись, она включила устройство. Запись пора-зила ее. «Это я, спутать ни с кем невозможно! Запись каче-ственная, видны мельчайшие черты лица... Да-а-а, хорошо подготовился Быстров. Ну, кто мог подумать, что он, при всех его отрицательных качествах, окажется таким подле-цом?! А может быть, он психически больной?» Настя неко-торое время посмотрела еще, но чувство омерзения, сопро-вождающееся физиологической реакцией тошноты, овладе-ло ею. Она резко встала и выключила проигрыватель. Если бы кто-то видел Анастасию сейчас, то отметил на лице ее одновременно следы растерянности, глубокой печали и от-вращения. Ее продолжало тошнить, она прошла на кухню и заварила себе крепкого черного чая.
Внутренним наблюде-нием Настя отметила про себя, что, несмотря на увиденное, еще не до конца осознанное, но сильно потрясшее, несмотря на тяжелое душевное состояние, она не потеряла владения собой. Впервые в жизни она ощущала троичность себя: по-руганное тело, униженную и опущенную куда-то в низ жи-вота, некогда парящую в выси душу и... какого-то сторонне-го наблюдателя. Нет, это было не сознание, которое молчало — мыслей не было, а именно наблюдатель, бесстрастно фиксирующий состояние тела, души и безмолвие ума.
Но сознание оживало. Появились мысли о насилии, со-вершенном над ее телом, их сменили мысли о насилии над сознанием, что было не менее отвратительным. Настя нико-гда не изолировала себя плотскую от своего ума, она всегда воспринимала себя цельной. Травма одного должна была вызвать травму другого, и наоборот. А травма обоих?.. Останется ли она вдвойне поврежденной и будет вынуждена начинать жизнь снова — непонятно как и неизвестно где?..
Вдруг в сердце Анастасия остро почувствовала потреб-ность поговорить с близким ей, родным по духу человеком. Не в уме, не в виде мысли, а именно в сердце родилось это чувство. «Господи, помилуй меня!» — прозвучало в ней, и она, вернувшись к себе в комнату, подошла к иконе и, встав на стул, поцеловала Иисуса Христа в плечо. «Господи, толь-ко на Тебя надеюсь и уповаю!» — промолвила Настя.
— Что с тобой? По лицу вижу — что-то случилось,— спросила Раиса Никифоровна Анастасию вошедшую к ней.
— По лицу? А разве оно у меня есть?
— Так, иди сюда, Настя, садись, рассказывай.
И Анастасия поведала историю, которая теперь непро-шено стала частью ее жизни. Она рассказывала, а сама внутренне не верила, что это произошло с ней — с ней! —которая еще час тому назад и подумать не могла, что такое возможно. Но это было уже внутри нее, вокруг и, казалось, везде. В голове ее потемнело. И все, ранее бывшее с ней, стало таким далеким и нереальным, как будто его и не было вовсе...
Насте хотелось покончить с собой, но было страшно. При мысли об этом сердце сильно толкало изнутри грудную клетку. Это повторялось снова и снова... Видимо, боялась ее молодая душа. Однако в голове все же вертелись мысли о том, как можно было бы безболезненно умереть...
— Впору руки наложить, чтобы покончить с этим...
Раиса Никифоровна молчала. Она долго сидела, сложив натруженные руки и опустив взор, словно глядя внутрь себя.
— Как ты можешь так говорить, родная моя, если жизнь не тебе принадлежит? Не твоя она, а Божья собственность, и человеку дана, чтобы он трудился до естественного своего срока и над собой и для людей. А так получается — работ-ник самовольно бросает работу... Ты, доченька, встретилась с огромным злом. Такое бывает с чистыми людьми. Это — твое великое испытание, а их нужно выдерживать.— И, не-много помолчав, она добавила: — Такие, как этот злодей, не останавливаются. Они либо добиваются своей цели, либо их останавливают. Но ты не та, чтобы стать его игрушкой, а остановить его мы не можем: у нас нет свидетелей, и за это время ты уже несколько раз мылась — следов совокупления нет, нет и синяков, и остатки того вещества, скорее всего наркотика, уже давно вышли из организма — а если и нет, то, поди, докажи, что не сама принимала. Потому придется принять на себя потоки клеветы, лжи, сплетен и слухов, то бишь грязь — опровергнуть все это мы не можем, Настенька. Хотя я бы застрелила его, как дед в том фильме... отомстил за внучку! Но это самосуд, уголовное преступление.
— Я поняла, но как же мне тяжело!..— заплакала Настя.
— Да, будет очень тяжело... Но ты, доченька, не одна — я с тобой, отец Сергий и, самое главное, Господь, который знает, что ты невинна!
Настя, сильно похудевшая, спавшая с лица, с сонным вы- ражением глаз и медленными и вялыми движениями — словно каждое движение нужно было обдумывать — произ-водила удручающее впечатление. И хуже всего было то, что и день — такой обычный, и все вокруг — такое привычное, что не хотелось верить, что «это» было с ней. Ей стало ка-заться, что вот настанет утро и под лучами солнца все «это», как роса, испарится...
«От судьбы не уйдешь... Она везде найдет и прижмет, ес-ли тебе такой рубеж предопределен,— про себя подумала Раиса Никифоровна.— И большинство женщин, подобно ребенку, меняются в жизни, в зависимости от условий ее — насмотрелась я:— среди хищников и она становится такой, растит детей-хищников, грызется с мужем-хищником, из-бавляется от родителей, так и не смогших стать членами ее стаи, сдав их в дом престарелых... Но Настя не такова, она, верю, выдержит, ведь мы рядом!»
Настя, будто прочитала ее последнюю мысль, и власть и притяжение жизни несколько укрепились в ней. Она вытерла слезы, выпрямилась, губы ее были плотно сжаты. Она чу-вствовала себя не то чтобы спокойно, но увереннее.
— Тебе завтра в гимназию?
— Да...
— Иди как ни в чем не бывало. Что придет — то придет.
— Да уж…
— Этот когда придет за ответом?
— Сказал, через неделю.
— Может, позвонить ему, сказать, чтобы быстрее делал, что задумал? Чтобы не жить в ожидании — это хуже некуда.
— Не знаю...
— Я бы позвонила и сказала только одно слово, когда он поднимет трубку: «Нет!»
— Я подумаю. Может, вы и правы.
… Анастасия думала недолго. Когда в трубке раздался весьма знакомый голос, она однозначно и твердо произнесла свой ответ.
— Ну что ж, ну что ж, пеняй на себя! — сказал Быстров.
... На следующий день в гимназии, идя из класса в учи-тельскую, Анастасия увидела выходившего из кабинета ди-ректора Быстрова. «Началось»,— подумала она и внутренне стала готовиться ко всему. «Все» не заставило себя ждать.
Назавтра директриса Нина Петровна вызвала Настю.
— В нашем городе, Анастасия Петровна, появилась некая особа легкого поведения, которая с поразительным проворством или, вернее, упорством совращает лица муж-ского пола, начиная с еще малолетних школьников и до их почтенных отцов. Вы не знаете такую?
— Я? Нет, не знаю.
— Да? Так о ней уже весь город говорит!
— Весь город?..
— Вы не знаете,— продолжала Нина Петровна,— а я ее прекрасно знаю.
— Быстро же у нас клевета распространяется,— дрог-нувшим голосом произнесла Анастасия.
— Клевета? Если уважаемые люди — не один, не два —говорят мне об этом, указывая на конкретное лицо, кому я должна больше верить — им или без году неделя принятой на работу незнакомой девице?
— Мг... Понятно...
— Вот если вам понятно, то лучше увольняйтесь по собственному желанию. Я костьми лягу за репутацию гимназии, поэтому мне здесь такие не нужны! — Лицо директрисы посерело и его скривила брезгливая гримаса.
— Таких, как я? А вы знаете меня? — еле сдерживаясь, чтобы не заплакать, спросила Настя.
— И знать не хочу. А если это и клевета, то Бог разберет-ся, но без нас, увольте, я разбираться-дознаваться не желаю. Если учителя начнут вам смеяться в лицо и плевать в спину, если мальчики начнут от вас требовать «своего», если роди-тели станут активно настаивать на том, чтобы убрать вас из гимназии, мне останется только одно — уволить вас по ста-тье, а ее, статью эту, будет очень и очень тяжело стереть из жизни. Поэтому давайте по собственному, да и с концом... А вздумаете по наущению кого-то возбуждать дело о клевете, так я вам ничего конкретного не сказала, не обвинила ни в чем. И никто вам ничего конкретного не скажет: будут толь-ко смеяться, игнорировать, избегать, вы станете изгоем, дети перестанут слушаться. Да и каково будет преподавать ли-те-ра-ту-ру?! И это изо дня в день, изо дня в день! Неужели понравится?
Настя представила, как она рассказывает ребятам о любви Базарова и Анны Одинцовой, и они сально улыбаются, а то и смеются между собой и нахально разговаривают вслух, вставляя, якобы не к ней относящиеся, обидные слова; как после урока ей некуда деться,— не в учительскую же идти, терпеть там унижения, когда даже и не относящееся к ней будет восприниматься как обидное, сколько бы хорошего она ни говорила и ни делала. Что от нее останется через пару месяцев? Так и с ума сойти можно. А нужно ей это?
От такой резко произошедшей, ошеломляющей перемены в отношении к ней и от того, что она представила себе, Анастасия почувствовала бессилие... Она поняла, что ни говори — хоть кричи, хоть зови на помощь,— ее не послу-шают... Снова появились мысли о смерти... Но она внутрен-не начала молиться: «Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя!»... Произнеся так молитву несколько раз и ощущая в сердце образ Христа, Настя почувствовала, что ей стало лучше. И решила: «Нужно написать заявление».
— Дайте лист бумаги,— тихо проговорила она...
… Иван, зная, что Анастасия сегодня вечером будет свободна, так как уроки у нее теперь послезавтра, взял билеты в театр. Зайдя в гимназию, он сразу направился в учитель-скую. Смешки и «понимающие» взгляды весьма смутили его. Он еще раз повторил:
— Могу я видеть Анастасию Петровну?
— Молодой человек,— ответила женщина средних лет, поправляя пучок волос на затылке,— вы не перепутали? У нас здесь дом просвещения, а не дом терпимости!
— Что, что? — изумился Бескрайнов.
— То, что слышали! — ответила та под вновь раздавши-еся смешки и переглядывания учительниц.
Иван вышел в коридор, ему стало не по себе, он, не по-нимая ничего, тем не менее, почувствовал, что произошло что-то неладное, и весь путь домой не мог прийти в себя.
Дома Анастасии нигде не было. Наконец Иван нашел ее, сидящей в саду, в зарослях на пеньке. Она, понурив голову, казалось, что-то рассматривала на земле.
— Настя, что случилось?
— Ничего,— односложно ответила та.
Тогда Иван пошел к бабушке и, рассказав, с чем столк-нулся в гимназии, спросил, что произошло с Анастасией. Та поведала ему все — так и так узнает...
Весь вечер Иван просидел у себя в комнате, затем тихо, не желая привлечь к себе внимания, вышел на улицу и по-шел куда глаза глядят по ночному городу. Хотя стоял еще конец сентября, но листья деревьев под светом фонарей бли-стали всей красочной палитрой октябрьской осени. Но ни эта красота, ни тишина и покой улиц по эту пору, нарушае-мые лишь изредка проезжающими машинами, не могли, как обычно, успокоить его.
«А что если предложить Насте выйти за меня замуж? Как она к этому отнесется?
Наверное, воспримет как жалость с моей стороны...» — мысли теснились в его голове.
Так и не придя к окончательному решению, Бескрайнов вернулся домой и, стараясь не разбудить бабушку, прошел к себе. Поздний час и события прошедшего дня сыграли свою роль, и он заснул крепким сном без сновидений.
© Шафран Яков Наумович, 2020