Глава 25
В своём новом месте обитания (мы имеем в виду замок, упомянутый вначале нашей почти исторической повести и который бывший бродячий артист приобрёл в «нагрузку» к дворцу в Ливорно), Сильвио не стал разводить большого хозяйства. Привычный к аскетическому образу бродячей жизни, он вернулся к этим привычкам: стал обходиться одной походной кроватью с двумя сменами постельного белья и самой простой едой, для приготовления которой не требовалась специальная кухня с многочисленной кухонной челядью. И, чтобы не бегать из одного конца нового «жилища» в другой, для того только, чтобы выйти из оного с целью набрать дровишек или принести воды, Сильвио поселился в бывшей привратницкой, довольно поместительном помещении с уютным камельком, вышеупомянутой кроватью и прочими необходимыми предметами обихода. Слегка обжившись, бывший бродячий артист незаметно смотался в Пизу и, пошатавшись там несколько часов, нанял для услуг надёжного порученца. Вменив тому в обязанность приезжать в замок работодателя каждое утро каждого понедельника, но до восхода солнца.
Затем Сильвио стал более тщательно изучать своё новое владение и его окрестности. И обнаружил, ни много – ни мало, вход в преисподнюю. Фигурально выражаясь, потому что, оставаясь номинальным католиком, по большому счёту Сильвио не верил ни в Бога, ни в чёрта, ни в небеса обетованные, ни в преисподнюю. Хотя, кто его знает? Ведь не всё так однозначно, как толкуют материалисты. Или их яростные оппоненты идеалисты. Или, как принято выражаться в изысканно образованных кругах – эволюционисты и креационисты. Но хрен бы на них, потому что Истина – не от модного толкования того или иного учения, а от правильного стремления познать Её. Сильвио также старался следовать логике естественных вещей и явлений, поэтому, когда нашёл вышеупомянутый вход, он не перепугался суеверным страхом, но попытался дать своей находке «научное» объяснение.
Но сначала подробнее о том, как Сильвио нашёл так называемый вход в преисподнюю. Первым делом он, ясный перец, исследовал поместительное подземелье, где нашёл кучу интересных предметов довольно мрачного предназначения, описанием коих мы не станем утомлять читателя. Затем Сильвио наткнулся на груду хлама, сваленного так, чтобы закрыть почти всю «заднюю» стену одного из подземных помещений. Молодой человек засучил рукава и в полчаса разобрал завал. И обнаружил арочный вход, как продолжение подземелья, но заколоченный досками. Сильвио взял подходящий инструмент и отбил грубо приколоченные доски. Местами доски, истлевшие от времени, рассыпались в прах, и скоро новый владелец замка стоял перед входом в тоннель. Вначале тоннеля имелась поместительная металлическая, покрытая ржавчиной, но ещё прочная тележка. Она удерживалась от самовольного скатывания вниз – тоннель имел небольшой наклон в сторону удаления – обтёсанными камнями, подложенными под передние колёса тележки. А издали, оттуда, куда не проникал свет керосинового фонаря, вдруг потянуло не то серой, не то обычной гарью.
Сильвио принюхался и, не входя в подозрительный тоннель, снова осмотрелся. Хотелось бы сказать, что герой нашей незамысловатой повести осмотрелся с интересом. Но, увы, на сегодняшний день (имеется в виду момент перевода конкретного места исторической повести с незнакомого автору языка на знакомый) бывший жизнерадостный бродяга и актёр оригинального жанра превратился реально в ходячий труп. Каковой труп вместо бывшей души имел выжженную пустыню, покрытую мертвенным инеем. И лишь намёк на позёмку в виде местами шевелящихся серебряных гроздьев напоминал о том, что пустыня ещё не окончательно умерла. Но жива чем-то таким, что даёт силы её вместилищу, телу Сильвио, ходить, есть, пить, спать, а хозяину тела – ненавидеть.
Короче говоря, осмотрелся. И увидел над входом в своеобразный тоннель едва различимую латиницу.
- Infernum, – без выражения прочитал Сильвио, шевеля деревянными губами. – Tu es fortis, in terra, in poena faciem meam, Iudex righteously, et Deus legere, Vergilius (47) .
Сильвио посветил фонарём, теперь под ноги, и обнаружил истёртые ступени с правого края тоннеля. Он не поленился спуститься по тоннелю вниз и, не прошло и пяти минут, как понял, что фонарь в этом месте тоннеля ему не нужен. Дело в том, что дальняя часть продолжающего уходить вниз подземного «коридора» освещалась сполохами огня неизвестного происхождения. Сильвио спустился ещё ниже и достиг конца тоннеля. Там, где были вырублены ступени, имелся поместительный порог, обрамлённый бордюром. Там, где шёл пологий спуск, наблюдалось подобие ограждения. Сильвио присмотрелся и понял, что данная металлическая конструкция предназначалась для того, чтобы тележка, докатившись до конца своего мрачного пути, резко стопорила ход и силой создавшейся инерции сама с себя опрокидывала жуткий груз на дно…
- На дно колодца, соединяющегося с выходом лавы, - прошелестел своими мёртвыми губами Сильвио.
Да, наш герой совсем не был тёмным. И легко связал соседство одного из вулканов (не столь значительных, как Этна, Везувий или Стромболи с Вулькано) со своим замком и так называемым входом в преисподнюю.
Он пошёл обратно наверх и его чёрные мысли стали приобретать зловещий блеск. Примерно так выглядит траурный крап в облачении похоронных факельщиков, когда они «работают» в сырую промозглую погоду.
На следующий день (кстати, очередной понедельник) Сильвио заказал досок с гвоздями и собственноручно соорудил новый деревянный щит, которым он прикрыл вход в так называемый инфернум (48) . Надо сказать, новый хозяин старинного замка не отличался большой начитанностью и образованностью, однако слышать ему приходилось всякого, и в самых разных компаниях. А так как память он имел отменную, а ум – пытливый, то вполне мог считать себя человеком и довольно сведущим. Поэтому, обнаружив вход в пресловутую преисподнюю, он понял, что это всего лишь место для захоронения первых христиан, которых массово уничтожали во времена Диоклетиана. А может, и своеобразное капище: типа, надоело римским языческим императорам с их приспешниками, ретроградами хреновыми, скармливать бедных христиан львам, вот они и придумали валить их в таком месте, где можно было обойтись и без самых дешевых похорон с учётом стоимости работ одних только гробокопателей. Потому что лев, он хоть скотина и прожорливая, однако скушав даже самого нежного на ощупь христианина, кости таки любой лев после подобной трапезы оставил бы. А кости надо было погребать. А это дополнительные затраты. Ведь организации массовых зрелищ итак стоили дорогого. Но так как денег за вход в амфитеатр, где местные собирались устраивать очередное скармливание львам очередной партии первых христиан, брать ещё не додумались, то приходилось экономить каждую языческую копейку. А тут – на тебе! Дёшево и сердито. А какая экономия в плане кадастровой политики, потому что малую толику общественных земель, подлежащих обложению соответствующим налогом, следовало выводить из-под этого налога, потому что какая собака, пусть даже языческая, посмеет брать ренту с очередной братской могилы?
А Сильвио покопался в фамильных архивах своих благородных «предков» и узнал, что, да, капище имело место быть, при этом оно было сооружено как первая языческая газовая камера. То есть, всё то, что обнаружил Сильвио за заколоченным арочным входом, построили ещё при подлеце Диоклетиане. Или вырубили. Бедных христиан загоняли в тоннель, спускающийся к огнедышащему (и смердящему ядовитыми угарными газами) колодцу, а спустя некоторое время вход в тоннель снова открывали и трупы христиан спускали в данный колодец. И, чтобы дело выглядело не тяп-ляп кустарщиной, над входом в зловещий «коридор» выбили приличествующую случаю надпись. Да ещё и приплели старика Вергилия…
Следующий понедельник со своим поверенным Сильвио встречал с готовым планом. А именно: бывший весёлый бродяга, превратившийся в законченного мизантропа, соорудил такое, что куда там плану «Барбаросса». Типа, по коварству замысла, а не по масштабу исполнения. В общем, придумал фальшивый граф Д’Аннуццо, как истреблять ненавистных ему цыган с помощью самого папы Пия 9-го (49) . Дело в том, что Сильвио косвенно был знаком с Джованни Ферретти, позже ставшим очередным римским папой. Ведь сам Сильвио был родом с Сенигалли, что на побережье Адриатического моря, и он довольно близко знал людей, находящихся в услужении у семьи Ферретти. Через них Сильвио было известно, что в отрочестве будущий папа частенько выпадал в осадок в виде эпилептических припадков, а в юности зарекомендовал себя как человек крайне мнительный и подозрительный. Основываясь на таких сведениях, фальшивый граф накатал письмишко самому папе, где долго и пространно доказывал причастность цыган в деле сооружения единого Итальянского королевства, сооружение коего не обошлось без болезненного лишения мнительного папы целой папской области. И главным аргументом такого обвинения (надо сказать, довольно смешного, имея в виду историческую роль цыган всех стран в политике всех уровней) Сильвио выдвинул такой: дескать, кому как не им, на руку объединение Италии? Ведь кочуя по Италии необъединённой, этим мошенникам (цыганам) вот как приходилось раскошеливаться на таможенные подати, пересекая то границу Сардинского королевства, то границу Миланского герцогства. Или, скажем, смываясь с украденными лошадями из области, контролируемой испанскими Габсбургами, в область, контролируемую Габсбургами австрийскими. Вот и прикинули цыгане всеми силами способствовать Гарибальди. Или последнему отпрыску Савойской династии. Каковому отпрыску даже подарили жеребца с не подмоченной репутацией. А если и подмоченной, то самую малость. В общем, втюхали орловского рысака, крашенного под арабского мерина.
Но это так, пустяки!
Главное дело – подрывная деятельность этих потомков индийских бездельников из Гуджарата, Раджастана и Кашмира на папских территориях и злостная пропаганда среди таких итальянских граждан, которые ещё не примкнули ни к сторонникам объединения Италии, ни к их противникам.
Ещё Сильвио отдельным абзацем в своём послании отметил, что папе (или его первому заму по режиму) следует обратить внимание на те цыганские таборы, где верховодит белокурая цыганка. А если не верховодит, то хотя бы присутствует. И такие таборы (или табор) следует ликвидировать в числе первых.
За этим абзацем Сильвио сделал некое отступление чисто клерикального свойства. А именно: он намекнул папе Пию 9-му, что хоть самая горячая пора инквизиции миновала, но до её разоблачения, когда сама Римская католическая церковь начнёт каяться в своих грехах публично, далеко. Когда один из последних пап, некий пан Войтыло (50) , лично заклеймит святую церковь, назвав позором казнь Галилея Галилео. И, пока до этого далеко, а то ещё не совсем остыло, не следует забывать и о калёном железе, коим необходимо выжигать греховность и еретиков. В виде каковых наиболее показательны даже такие цыгане, каковые хитрожопые дети природы стали прикрываться христианскими атрибутами, на деле оставаясь злостными язычниками и слугами дьявола. И пусть папа (или его зам по режиму) подсуетится и организует миграцию того табора цыган, где папскими агентами будет обнаружена белокурая цыганка. А для того, чтобы миграция состоялась, пусть-де вышеупомянутые агенты распространяют слухи о сбрендившем богатом графе, который любит гадание на картах и цыганские песни, и вовсю сорит деньгами на такие занятия с представлениями. Но прежде пусть папа (или его злостный зам) пришлёт в замок графа Д’Аннуццо, что находится в окрестностях горы Санта-Фига, своего курьера с предупреждением.
Глава 26
Если честно, автор, переводя данный кусок безымянной рукописи с неизвестного языка на родной, сильно усомнился в действенности письма Сильвио самому папе Римскому. И даже, «литературно» обрабатывая очередной фрагмент переведённого текста, ограничился одной пол-литрой «зубровки». Или двумя, но не больше. Но, увы, сомневался он зря. И ограничивался также зря. Потому что он, автор, не допил, а бедных цыган это не спасло.
Короче говоря.
Цыгане стали прибывать в замок фальшивого графа Д’Аннуццо. Но, как уже упоминалось в таверне хромого Умберто, никто не видел, как они из этого замка отбывали. И, самое примечательное, – перед прибытием очередного табора в известном замке гостил папский курьер.
Мы не будем описывать подробности присутствия цыган в замке злодея Сильвио. Или описывать то, как владелец мрачного замка избавлялся от своих гостей. Или так – тремя словами. Сначала Сильвио кормил-поил цыган, они всем табором травились насмерть, потом Сильвио, мужик с чёрной душой и сильным телом, собственноручно, используя нехитрые старинные механизмы с приспособлениями, сбрасывал тела своих жертв в жерло огнедышащего колодца. Туда же отправлялись разобранные повозки, тележки и шарабаны. Распряжённых лошадей Сильвио выводил через запасные, невидимые со стороны ближайшей деревни, замковые ворота, и всыпав горячих парочке кляч, гнал их на свободу.
После папы Пия 9-го на ватиканский престол взгромоздился папа Лев 13-ый. И, вроде бы, следовало ожидать прекращения описываемого нами безобразия в теме избиения цыган, но не случилось. Очевидно, сменив на посту папу Пия 9-го, папа Лев 13-ый не позаботился ротацией кадров. И безобразия продолжились. Наверно, потому, что и до них, и до прочих своих обязанностей новый папа относился весьма легкомысленно, но больше уделял внимания и своего папского времени на написание так называемых энциклик. И написал их за время своего папства аж 88 штук. И тем самым переплюнул всех римских пап. И предшественников. И преемников.
Прошло много времени. Оно согнуло бывшего красивого молодца Сильвио в уродливого старца. Его лицо превратилось в жуткую маску ходячего мертвеца. А его ненависть превратилась в главную движущую силу графского организма. Или основную составляющую его метаболизма. И уж сколько цыган он погубил, но чёрная страсть не убывала. И цыган меньше не становилось. Но не о том речь. А о том особенном дне, когда, без всякого предупреждения (папский курьер в тот день не приезжал), к замку фальшивого графа Д’Аннуццо подкатил очередной цыганский табор. Погода обещала скорую грозу с холодным дождём и прочими свето-шумовыми эффектами. Сильвио сидел в своей привратницкой и с удивлением увидел первую цыганскую кибитку. Ветер крепчал и кибитку реально колбасило на узкой горной дороге. Выскочив из-за поворота, образовавшегося на склоне горы, на прямую перед замковыми воротами, кибитка потянула за собой ещё несколько повозок. Ветер с новой силой хлестнул по своеобразному фурштату (51) и над одним из задрипанных шарабанов задрало ветхий полог. Он несколько раз хлопнул по оголённой повозке, затем кусок его оторвало к чертям собачьим и унесло в сторону долины. Возница высыпал лошадям горячих и шарабан стал наезжать на впередиидущую повозку. Там тоже подсуетились, и вскоре головная цыганская кибитка юзом тормозила возле главных ворот замка. За ней, ткнувшись друг в друга, встали остальные. А из привратницкой выполз некий согбенный старец.
- Ну, что, дядя, открывай ворота! – заорал главный бородач с огромной серьгой в ухе и живописном тряпье на всём остальном теле.
- Сейчас открою, - злобно пообещал Сильвио. Он понял, что сегодня удача его посетила без участия его гнусных сообщников из Ватикана, каковые сообщники продолжали творить чёрные и кровавые дела во славу церкви, поелику железно (или в силу своей человеконенавистнической природы) верили, что, помогая истреблять «еретиков», творят богоугодные дела. А на самом деле такие злыдни в человеческом обличье просто потакали своим извращённым и злобным прихотям, прикрываясь именем того, кто призывал любить. Но не себя самого, а друг друга. Просто и предельно понятно. Но ох уж эта природа или сам создатель, сделавшие так, что всё искусственное (благоприобретённое, генерируемое) зло – стало чистой прерогативой сына божьего, а не, скажем, зайца или крокодила, каковые божьи твари сами по себе и им до лампы разница между злом и добром, но, главное дело, чтобы что-нибудь скушать. А вот человек…
В общем, злыдней в обличье крысы или овцы не бывает. А вот люди, они – того-с! И всё от большого ума, потому что если выдрессировать медведя так, чтобы он умел не только курить и ездить на велосипеде, но и исполнять десять заповедей, он их и исполнял бы. И делал бы это с железной медвежьей неукоснительностью. Потому что дурак – дураком. Не то что человек, умник собачий. Каковой умник из простой рекомендации возлюбить ближнего своего как самого себя разведёт такую кривую филантропию с богословским уклоном, что из данной бодяги станет ясно: чем лучше ближнего мы губим, тем больше нравимся ему. А если к данной бодяге приплести жёсткую установку не создавать иных кумиров, кроме господа своего, то как тут не допрыгаться до святой инквизиции со всеми вытекающими? Особенно в свете вышеозвученного утверждения о том, что злыднем может быть только человек. А вовсе не хорёк, пускающий кровь невинным курам, или какой-нибудь невнятный сказочный персонаж.
Короче говоря.
Простив своим сообщникам оплошность в деле предварительного посещения папского курьера и приняв случайный приезд левого (не обработанного специальными наущениями) цыганского табора за особенную наглость его вожака, фальшивый граф Д’Аннуццо распахнул ворота своего замка и жестом поманил цыган въезжать во двор. А перед его сатанинским внутренним взором пошли жуткие сцены расправы с очередной партией ненавидимых им цыган. Он стоял возле створки ворот, с силой удерживая порывы ветра железным щитом, мимо него с весёлым гиканьем поехали косматые оборванцы со своими семьями, вожак шёл на своих двоих и громогласно, перекрывая шум ветра, орал:
- Есть же на свете добрые люди! И зря молва чернит богачей! Ах, господин мой, вы – владелец такого шикарного постоялого двора, а не погнушались общества бедных странников, вшивых и голодных! Да будет за это к вам судьба так милосердна, что наполнит ваши закрома ещё большим добром, которого у вас, разумеется, итак навалом!
Голося на всю округу в виде пространства, «заточенного» между замковыми стенами и самого замка, о кои препятствия гулко толкался зычный голос главного цыгана, вожак ни разу не усомнился в том, что их встретил сам хозяин замка, а не какой-нибудь его служащий типа из вневедомственной охраны архитектурной итальянской старины. Ну, так цыган он и есть – цыган, у которого глаз – алмаз, а нюх – как у собаки. Впрочем, одежда на согбенном хмыре, самолично впустившем табор внутрь замкового подворья, и его повадки вовсе не изобличали в нём дверного вертухая.
Тем временем во двор вкатилась очередная кибитка, из неё высунулась женская голова, повязанная цветистым платком, и, пока кибитка продолжала ехать, женщина в кибитке поворачивалась, остановив свой изумлённый взор на негодящем старце.
- Чёрт меня возьми! – крикнула она и соскочила с кибитки. А Сильвио, услышав до боли знакомый голос, чуть не помер от апоплексического удара. В принципе, удар его таки хватил и гнусный ненавистник цыган всего мира враз окривел на один глаз, тем самым утратив остатки своего обаяния. И оглох на одно ухо. А ещё его перекосило на ту сторону, с какой он ослеп и оглох. Но таки не окочурился насовсем, а, толкаемый неведомой силой, потащился к той, чей голос заставил стать его ещё краше.
- Хорош, гусь! – воскликнула цыганка. Хотя, чего темнить, потому что и последнему дураку уже стало ясно – цыганка, панибратски заговорившая с ужасным старцем в дорогих шмотках, была ни кто иная, а та самая Рафэлла, которая почти четверть века тому назад «бросила» своего воздыхателя. День стоял в самом разгаре, тучи то заволакивали холодное голубое небо, то разбегались по нему с помощью неутихающего ветра, и с ними, и без них видимость была отличной. Даже внутри мрачных замковых стен, поэтому Рафаэлла и признала Сильвио, а он – её. Сначала, правда, только по голосу, но потом и по всему остальному экстерьеру. Урождённая Висконти, а теперь неизвестно кто, она чуток пополнела, черты лица утратили свою изящную строгость, одежда была ужасной. Но это была она!
Сильвио в прямом смысле подполз к своей бывшей возлюбленной, глянул в её насмешливые смелые глаза и почувствовал, как в его выжженной и насквозь промёрзшей душе проклюнулся слабый росток. И пусть это был росток верблюжьей колючки или чертополоха, само явление оказалось и революционным, и радикальным.
А Рафаэлла подбоченилась и обратилась к выводку цыганят, высыпавшим вслед за ней из кибитки:
- Видали такого безобразного господина? А ведь он мог быть вашим папой, ха-ха-ха!
Цыганята прыснули смехом, а Сильвио, минуту назад бывший на один целый глаз красивее и не таким хромым, как сейчас, попытался отыскать в себе былую ненависть. Но это восхитительное чувство, известное большинству благочестивых людей лёгкостью знакомства с ним и сладострастным продолжением оного, совершенно сдохло в недрах души нашего героя. Если, конечно, у него таковая имелась. И даже при виде четверых ублюдков разного пола самого внятного происхождения (все четверо имели явные цыганские черты и одновременно походили на мать) былая ненависть Сильвио совершенно не желала реанимироваться. А на её месте лишь благостный идиотизм и приторное (по вкусу напоминающее сладкую смертельную отраву) ожидание чего-то такого, чего не могло быть, но чего желалось больше жизни.
А Рафаэлла, даже не подозревая, что недавно снова стала «причиной» небольшой физической метаморфозы, происшедшей с этим ужасным владельцем мрачного замка, продолжила свою издевательскую партию:
- А я думала, здесь живёт какой-то однофамилец или родственник моего старинного воздыхателя, потом пригляделась и – ба! Неужели это ты, мой красавец Сильвио благородный граф Д’Аннуццо?
- Да, - пискнул Сильвио, - это я…
- Ну так нам повезло вдвойне, цыгане?! – звонко выкрикнула Рафаэлла и подмигнула своим цыганятам. Те уже не просто прыснули, но зашлись в радостном смехе. Другие цыгане сошлись небольшой разноцветной толпой вокруг Сильвио с Рафаэллой и также принялись подавать признаки грубого лицемерного веселья.
- Ай, какой гостеприимный хозяин!
- Такой важный господин, а сам впустил нас в свой шикарный замок!
- А ещё он хороший знакомый нашей прекрасной Матильды!
Глава 27
- К-какой ещё Матильды? – слегка осмелел Сильвио.
- Не бери в голову! – хлопнула его по плечу Рафаэлла. – Просто мой первый хозяин сильно картавил и переименовал меня на свой лад. Для собственного удобства. А когда я стала перечить, просто отпарил меня вожжой. Ха-ха-ха!
- Ха-ха-ха! – поддержали её остальные цыгане. И даже дети Рафаэллы, эти ублюдочные цыганята с признаками европейских черт на своих бесовских физиономиях, стали весело хихикать.
- Вожжёй! – зачарованно повторил Сильвио, на всю жизнь запомнивший прежнюю Рафаэллу невыносимой даже в аристократических кругах провинциальной Тосканы гордячкой.
Смех, хохот и примитивное гиканье усилились. А один из деток Рафаэллы, непривычно для цыганской среды толстый противный пацан с кучерявой копной иссиня-чёрных волос на круглой плебейской голове, повалился на спину и принялся дрыгать ногами. За что получил пинка от ближнего цыгана. Но пацан не обиделся. Он шмыгнул под юбку какой-то старой цыганки, страшной, как гарпия на одной из апокалипсических икон, писанной явным женоненавистником. Но из-под юбки высунул свои пухлые ручонки явного плохиша и стал ими показывать, как можно парить непослушную жену с помощью вожжи.
- Ах, ты, гадёныш! – нежно проворковала Рафаэлла и снова обратилась к Сильвио: – Ну, что мы тут стоим, как обделавшиеся на виду высших богов друиды? Веди в свой замок, мой старый возлюбленный! Кстати, ты здесь совсем один? Узнаю заматерелого сквалыгу и человеконенавистника, ставшего таким после того, как я тебе отказала… Кстати, не желаешь возобновить свои чувства? И притязания на мою руку?
- Совсем один, - пролепетал Сильвио и на ватных ногах побрёл во внутренние покои своего мрачного жилища, - на твою руку…
Он и как бы вёл непрошенных гостей в свой замок, и как бы тащился за ними. Впрочем, что ждать от цыган, этих нахальных хозяев любого положения в том случае, если претендент на главенство в данном положении проявил слабину или нерасторопность. Как в случае с Сильвио. Каковой убогий старец уже не только телом, но и духом, окончательно сомлел от намёка Рафаэллы на возможность обладать ею даже в таком виде, в каком она пребывала сейчас. Хотя вид её вполне импонировал замороженным глазам хозяина замка. И его душе, где теперь цвели и благоухали не одни только верблюжьи колючки с чертополохом.
- Да, да, милости прошу, дорогие гости и моя милая Рафаэлла, - сюсюкал, пуская слюну, одной половиной рта совсем никакой фальшивый граф Д’Аннуццо, - будьте как дома…
Но цыган не приходилось уговаривать. Они, как только миновали внутренние массивные двери, тотчас разбежались по всему замку наподобие шустрых рыжих тараканов. Дети Рафаээлы, правда, продолжали кучковаться вокруг матери и этого ужасного старичка. Которого, как выяснилось, бояться совсем не следовало.
- Ну, что встали, спиногрызы хреновы?! – топнула ногой Рафаэлла, а затем сделала понятный только в цыганской среде жест. – Нечего тут пялиться, но марш-марш вон! А мы с этим господином без вас по-свойски пошепчемся…
Цыганята понятливо переглянулись и сыпанули вслед за остальными соплеменниками, на ходу доставая из-под своего тряпья поместительные авоськи чисто цыганского назначения. Что вовсе не говорило в их пользу о желании посетить замковую часовню и там помолиться о грехах прошлых, текущих и перспективных. С остальными братьями (и сестрами) по специфическому кочевому ремеслу.
А Рафаэлла взяла своего прежнего воздыхателя под руку и увела в подходящий покой, оборудованный подходящим интерьером для продолжения интимной беседы. В общем, малый камин, небольшой трапезный стол, разумеется, стулья, конторка для письменных занятий и кое-что из мягкой мебели. Плюс новомодные керосиновые светильники. Один из них, в виде букета экзотических цветов, «работал» в штатном режиме. И довольно уютно освещал описанный нами кабинет – не кабинет, будуар – не будуар. Но не по фиг ли, если пассия героя нашей правдивой повести довольно фривольно расположилась на одном из предметов мягкой мебели и поманила к себе вконец обомлевшего Сильвио.
- Ну, что остолбенел, несчастье моё? – проворковала бывшая прокурорская дочь, познавшая за период от конца своего благородного времяпрепровождения до сегодняшнего дня самой неприхотливой жизни столько всего, что давно перестала фордыбачить лишь в угоду собственной дури, но могла и сфальшивить, и слицемерить даже в самую маленькую личную пользу. Вот она и лицемерила, но бедный (условно говоря, потому что если ты мудак по жизни, то не хрен прибедняться) Сильвио не видел ни откровенной фальши, ни своекорыстного лицемерии.
А учёная жизнью Рафаэлла коварно продолжала:
- Сядь рядом, мой рыцарь, которого я не оценила в своё время, и расскажи, как ты докатился до жизни такой?
Сильвио присел и попытался что-то сказать, но только зря старался, потому что в предыдущем спектакле ему заранее отводилась роль почти безмолвного статиста.
- Что ты говоришь? – издевательски переспросила Рафаэлла. – Ай-я-яй! Надо же, а я думала… Но неважно. Потому что переливать из пустого в порожнее и поминать былое, за которое глаз вон, только время терять. Поэтому сразу перейдём к делу: так ты хочешь возобновить свои за мной ухаживания? Ведь лучше поздно, чем никогда. И чего ждать этого никогда, когда ты перевернёшься кверху воронкой и отправишься в мир иной? Уж лучше воспользоваться тем, что сейчас. Тем более, я свободна полгода, и впору подумать о том, чтобы завести себе нового хозяина. А желающих завестись, я тебе доложу, у меня по сей день навалом. Ведь я ещё хороша? Ну?
- М-м-м…
- Ха-ха-ха! Да, ты, я доложу, красноречив почище Байрона! Но говори – говори!
После этого очередного саркастического высказывания Рафаэлла чутко прислушалась. В недрах замка многообещающе потрескивало и погромыхивало. Цыганята, появившиеся на свет «благодаря» бывшей аристократической девице Висконти и нескольким цыганам с лошадиными погонялами, правильно поняли специальный знак своей мамаши: они удрали на оперативный простор и там присоединились к остальному табору. Каковой своеобразный коллектив оригинальных его членов только ещё чесался в преддверии аппетитного дела. Но цыганята, выставленные Рафаэллой известно куда, оповестили своих соплеменников о том, что, дескать, мамаша велела не стесняться в деле разграбления замка, а она тем временем отвлечёт безумного хозяина. Ну, пока в замке будет стоять соответствующий шорох в результате выноса всякого полезного добра в гужевой цыганский транспорт. Вот оно вовсю и шуршало. И потрескивало. И погромыхивало. Только Сильвио ничего такого не слышал. Но лишь сопел от вожделения и, присев на краешек софы, имел самое робкое намерение хотя бы ногой коснуться своей возлюбленной.
- Да ладно! – ухмыльнулась Рафаэлла и фривольно притянула к себе полудохлого старца. – Если по-прежнему хочешь жениться на мне, я согласна! Только надо предварительно перетереть насчёт моего приданного. И твоих свадебных подарков. Приданное моё – это персональный шарабан с лошадьми плюс четверо малолетних дармоедов. Так что если ты готов принять меня вместе с моим приданным – флаг тебе в руки! А свадьба – хоть завтра…
- К-х-р-с, - продолжил изображать любителя загнуть не то Чайльда Гарольда, не то Манфреда фальшивый граф Д’Аннуццо и потянулся теснее к своей возлюбленной, - ы-ы-ы…
- Что? – с запоздалым целомудрием отстранилась от ««ухажёра» коварная Рафаэлла. – Да ты шалун! Или ты хочешь меня прямо сейчас?
- Э-э-э! – утвердительно загорячился Сильвио и даже попытался лапнуть роскошную цыганку обоими руками, хотя одна была парализована.
- Сударь! – возмутилась Рафаэлла и даже соскочила с предмета старинной мягкой мебели. – Да как вы смеете? Я честная женщина и не позволю никаких шуров-муров перед традиционной свадьбой. А вот после – будьте любезны. Потому что я не против законных отношений и исполнения своих супружеских обязанностей даже перед таким... горячим жеребцом, каким, несомненно, является мой старинный обожатель.
- Го-ря-чим-м-м! – страстно промычал Сильвио. Или жалкая карикатура на бывшего красавца-мужчину. Он снова попытался достать свою старинную возлюбленную, но лишь свалился с софы.
- Да не суетись ты так, ваше графское сиятельство! – смешливо возразила Рафаээла и одной рукой рывком поставила «ухажёра» на ноги. – Пошли составлять брачный контракт. А вот и конторка у нас тут для этого есть…
Она подтащила фальшивого графа Д’Аннуццо к предмету мебели для канцелярских занятий и велела:
- Давай, бери перо с бумагой и напиши, чем собираешься ответить на моё приданное и моё согласие стать твоей женой, мой красавец! И не ленись, опиши подробно всё свое движимое и недвижимое имущество, какое я соглашусь принять в наше совместное владение. Или ты против того, чтобы я владела твоим добром вместе с тобой на равных правах после вступления с тобой в законный брак?
- Не-э-э, - замотал головой Сильвио. Что и говорить, к данному моменту он был совершенно загипнотизирован страшной колдовской силой и не имел ни малейшей способности проявить хоть какую самостоятельную волю.
- Ну, тогда валяй, не тормози на поворотах! – хлопнула его по плечу коварная Рафаэлла.
- Не торможу, вот, пожалуйста, - прокряхтел Сильвио, начиная писать якобы брачный договор с его стороны.
И, что вы думаете, дорогой читатель (дорогая читательница), каково всё обошлось? Да неужто пирком и свадебкой? Ан хрен. Ибо…
Короче говоря.
Пока Сильвио, высунув язык от усердия, переписывал своё последнее достояние, каковым предполагал одарить свою из бесконечной давности суженую, цыгане под водительством их атамана, двоюродного брата последнего мужа Рафаэллы, продолжали разорять замок своего предполагаемого родственника. А погода тем временем продолжала строить свои гнусные козни. И ветер вперемешку с дождём гулял вокруг замка и ближайших окрестностей. Готовясь к генеральному сражению над грешной землёй. Приготовляя к бою громы и молнии. И ужасающий – куда там грибному дождику – ливень.
- Ну, милый, всё ли записал? – участливо поинтересовалась Рафаэлла, глядя через плечо своего «суженого» в бумагу, исписываемую несчастным придурком подробным отчётом текущего состояния собственных дел. Или дел фальшивого графа Д’Аннуццо.
Тем временем дверь в помещение, где тусили наши голубки, приоткрылась, в щель между дверью и косяком просунулся характерный цыганский нос и щербатая щель под ним каркнула:
- Всё, завязывай, линяем!
- Ну, линяем, так – линяем, - не стала прекословить Рафаэлла, чмокнула ничего не понимающего Сильвио в щёку и испарилась. Но, перед тем, как испариться, перед Сильвио возник ещё один дух самого жуткого вида. Он позыркал по сторонам, тяпнул с конторки серебряный письменный прибор, затем, приглядевшись к «писцу», сорвал все – кроме одной – золотые пуговицы с его сиятельного «пиджака» и дал тягу.
Таверна хромого Умберто пребывала в ожидательном молчании. Типа, в сонном. Потому что рассказ пришлого старичка в дорогом прикиде, украшенном единственной золотой пуговицей, сморил присутствующих выпивох окончательно. И даже сам хозяин, хромой Умберто, присев на край скамьи, прикорнул возле сегодняшнего хозяина торжества, бедолаги Хуго. Сам Хуго, заправляющий сегодняшним торжеством, дремал вполглаза, и, когда пришлый старец закончил своё невнятное повествование, встрепенулся, как укушенная особенно пристрастной блохой собака и недоуменно повел аналогично очумелым взглядом по сторонам.
- Так что это было? – ворочая вином налитыми белками глаз, спросил он компанию, спящую за столом кто как.
- Что?
- Где?
- Как?
- А вот бы промочить горло? – подали голоса проснувшиеся собутыльники хлебосольного Хуго.
- Сказочник хренов, - провозгласила жена хозяина таверны, единственная, кто прослушал рассказ старца до конца. И ни черта из него не понявшая. И решившая уточнить кое-что лично для себя:
- Так ты хозяин того замка?
Она ткнула твёрдым пальцем сначала в сторону замка, а затем - в усохшую грудь пришлого старца, рассказавшего страшную историю своей жизни завсегдатаям таверны хромого Умберто, каковые завсегдатаи ни хрена от услышанного не убоялись, но лишь мирно под неё заснули.
- Я, - потерянно ответил Сильвио.
Да, теперь мы знаем, что богато прикинутый старец, пришедший в разгар страшной грозы в таверну хромого Умберто, был ни кто иной, а сам герой нашего утомительного повествования. Гроза, кстати, пошла на убыль. Якобы. Потому что канонада громов с молниями чуток удалились от места описываемых нами событий. Но лишь для того…
Но обо всём по порядку.
- Вот козёл! – укоризненно сказала хозяйка таверны. – Дал обобрать себя какой-то непотребной швали. А сюда припёрся с одной только платежёспособной пуговицей. А, может, у тебя и в карманах что-нибудь завалялось?
Старец потерянно пошарил по карманам, но ни черта в них не обнаружил. К тому времени присутствующие стали просыпаться. А хозяйка продолжила допрос с пристрастием:
- Вот наплёл. Какие-то цыгане. Какая-то дочь бывшего прокурора Ливорно. Но, самое смешное, будто в своё время ты был бродячим фокусником. И владел любыми секретами. А фокусники, сколько я знаю, умеют глотать ножи. Вот, кстати, где-то у меня есть подходящий ножик. Сейчас я его принесу. Проглоти-ка его!
Жена хромого Умберто не спеша прогулялась в кухню и притащила оттуда предмет соответствующей утвари. И, подмигнув, протянула гостю нехилый ножик с блестящим лезвием дюймов десять с изрядным лишним и костяной резной рукоятью. Тот взял нож неожиданно твёрдой рукой и встал. На неожиданно твёрдые ноги. И, встав необычно уверенно для того, насколько позволяло кажущееся состояние его здоровья, Сильвио занёс нож над своей глоткой, затем предельно её разинул и воткнул нож прямо в неё. Рука его в момент удара оказалась невероятно жёсткой, поэтому лезвие хорошо отточенного ножа вошло в гортань, пробило заднюю стенку шейного столба и вышло наружу. Сам «артист» во время исполнения смертельного номера не дрогнул, но, пробив остаток жизни из своего тщедушного тела на выход из неё к чертям собачьим, секунду-другую стоял в театральной позе, но затем примитивно рухнул на грязный пол таверны и потёк на неё кровью.
- Вот тебе и фокус, - проворчала супруга хозяина таверны, - убирай теперь после него…
И не успела последняя точка в многоточии после фразы последней героини нашего повествования встать на место, как грохнуло так, будто сама земля пожалела о своём существовании. И – тишина…
(47) «Вы сильны на земле, на казнь мою взирайте, судите праведно и Бога почитайте». Реплика Флегея из «Энеиды» Вергилия, разорялся Флегей, ясное дело, перед Энеем, когда тот спустился в ад (Гадес), отрывок взят из перевода «Энеиды» Лермонтовым
(48) Преисподняя, латынь
(49) Всю ответственность за следующий поклёп (или нелицеприятную правду) автор валит на гнусный Рок, подсунувший ему эту гадскую полуистлевшую рукопись, которая и легла в основу данной повести
(50) Если кто не знает – папа Иоанн Павел 2-ой, единственный из пап бегал по папской резиденции в одних кроссовках (не считая трусов, но так разве это одежда по сравнению с папским облачением?) и собирал пустые пивные бутылки. Но не с целью сдать их в ближайший приёмный пункт, а просто чистоты ради и с целью экономии ватиканских средств на лишнего дворника. Абсолютно не дружил с логикой. Признавал главенствующую роль СССР в победе над фашистской Германией и освобождении Польши, очень хвалил советские мультфильмы, как самые гуманные в мире, и одновременно ненавидел СССР, обвиняя его в оккупации Польши и прочих смертных грехах
(51) Военный обоз, устаревшее название