Когда Бескрайнов вернулся домой, в беседке сидели Степан Алексеевич и Настя и тихо о чем-то разговаривали. Иван внимательным изучающе долгим взглядом посмотрел на них и, не получив приглашения к общению, ушел к себе. А беседующие, когда за ним закрылась дверь, продолжили разговор.
— Я никоим образом не претендую на вашу свободу, Степан Алексеевич. Вам ведь нужна свобода — не от чего-то, а для чего-то, не так ли?
— Вы помните мои слова, Настя?
— Да. Я была на веранде, мы с вами там поздоровались. А потом вы, входя в комнату, сказали их.
— Вы помните даже детали…
— Я помню все, Степан Алексеевич, связанное с вами.— Анастасия посмотрела ему в глаза и слегка покраснела.
По нежному и одновременно взволнованному взгляду, по розовому цвету кожи лица можно было понять, как сильно она любит его. Настя уже многократно думала то, о чем говорила Боброву до прихода Ивана, но готова была говорить, словно впервые, вновь и вновь. Так ведут себя глубоко любящие люди, да она никогда и не скрывала этого.
— Настенька, я более чем в два раза старше тебя. И это по возрасту, а по тому, что я прошел, наверное, во все четы-ре раза! Зачем тебе старый хрыч, обремененный большим грузом прошлого? — спросил, переходя на «ты» Бобров.
— Да какой же вы старый хрыч? Боже мой, да вам любой молодой позавидует! — Она то пыталась обвить тонкий сте-бель алой розы, которую держала в руках вокруг запястья, то, уколовшись о шип, высвобождала руку и начинала вна-чале гладить, а затем и теребить нежные алые лепестки.
— Ох, Настенька, о чем ты говоришь…
— Вы — благородный, умный, сильный человек. Я ду-маю, что любая девушка почтет за честь быть вашей женой!
— Вы преувеличиваете, Настя,— переходя на «вы», сказал тот, взглянул на малиновый куст, росший рядом с бесед кой, но затем отвел взгляд вверх и стал смотреть на обиль-ную зеленую листву окружающих деревьев.— Я думаю, вам нужен молодой, и такой, на которого могли бы влиять. Вы сможете вылепить из него настоящего человека. Ну, а я для этого стар…— промолвил Бобров, прилагая неимоверные усилия, чтобы не заговорило его сердце.
— Нет, я не преувеличиваю! — воскликнула Анастасия, словно не слыша его последних слов, и голос ее задрожал.
— Вот Иван, например, с большим интересом относится к вам. Я бы мог устроить его на работу с хорошим заработ-ком. И он бы занялся делом, и семья была бы обеспечена… А при вашей, Настя, помощи он бы и в вере продвинулся. Ведь, несмотря на взбалмошность, он очень чутко воспри-нимает все хорошее. И вы могли бы помочь ему двигаться по духовному пути. Как было бы здорово!..
Некоторое время они молчали. Был слышен только ше-лест листьев под ветром, пение неустанных птиц и звон по-лоскаемой на кухне посуды. Бобров смотрел вглубь сада и, казалось, о чем-то глубоко задумался. Когда же он взглянул на Анастасию, увидел, как дрожат сжатые до синевы в ку-лачки тонкие кисти рук, как трепещут, словно крылья бью-щейся о стекло бабочки, веки, как измята и изорвана еще совсем недавно свежая алая роза, валявшаяся теперь у ног, и понял, что Настя еле сдерживается от рыданий. Он захотел пододвинуться к ней и по-отечески обнять за плечи. Бобров уже протянул было руку, но тут же отдернул ее. Анастасия резко вскочила со скамьи и уже не в силах сдержать слезы, рыдая, воскликнула:
— Я же люблю вас, глупый вы человек! Как вы можете не видеть этого, как?!
Бобров тоже встал и молча смотрел на нее. С одной сто-роны, ему, конечно, льстило, что такая девушка, как Анаста-сия, любит его, а с другой… он помнил зарок, который дал себе. Ведь все его увлечения и попытки устроить семью за-канчивались неудачей. И не потому, что он не пользовался успехом у противоположного пола или был несостоятелен как мужчина. Нет, неудачи происходили не от этого. Он был духовным, сильным человеком, в нем духовная сторона все-гда превалировала над остальным, в том числе и над душев-ностью. Женщинами же это воспринималось как сухость, черствость, бездушность. Они не выдерживали, ибо женщи-на требует к себе, прежде всего, душевного отношения. А ему всегда было некогда отвлекаться на это, даже когда он еще не определился с духовной платформой и находился в поисках ее. Вот и воздерживался он от общения с женщина-ми, существами, по его глубокому убеждению, суетными, нестоящими, легкомысленными и часто лживыми, с низким интеллектуальным уровнем. Соблюдал полное спокойствие в жизненных ситуациях, был пунктуален в своих привычках.
К бизнесу Бобров также относился духовно, тем более теперь, когда обрел веру и понимание, как нужно жить и для чего. Также он помнил, что дал себе еще один зарок — не отзываться на Настину любовь, а что это была любовь, он убедился сейчас в полной мере. И сейчас он мучился в душе оттого, что, став причиной страдания хорошей девушки, к которой дал клятву себе относиться как к дочери и другу, и не зная, как ей и себе помочь, почти потерял самообладание.
А вот Расстегаев, тот знал бы, как поступить. Или взять того же Быстрова. Он хорошо знал одного и другого и был уверен, что при таком откровении девушки эти без сомнений кинулись бы сломя голову, дабы завладеть ею с един-ственной целью — насладиться...
В то время, как эта буря бушевала в душе Боброва, Настя, не отрываясь, смотрела на него полными слез глаза-ми, ожидая ответа на свое признание.
Без труда можно было бы избежать с ним встреч при од-ном единственном условии — когда бы его не было. Но в том то и дело, что он был! И он не просто существовал, а все люди чувствовали его доброжелательную душу, его потреб-ность помогать и понимать каждого. Люди были благодарны ему за это, но никто его не любил так, как она. А потому Настя видела в нем особенное, то, что другие не могли видеть, потому что любящее сердце особенно зряче. Она видела его ранимую, нуждающуюся в женской любви душу. И в ней все более и более росла потребность того, чтобы он понял ее, осознал ее любовь, необходимость ее любви ему самому. Ведь для него же Настя взрослела и развивалась, становилась женщиной рядом с ним. И теперь все, что она делала: занималась одеждой, прической, домашними делами, работала, общалась с людьми,— все это делала как бы рядом с ним и ради него. Когда-то давно она поняла, что он к ней доброжелательно относится. И ей не хотелось думать, что это было просто так. Она знала, что все его речи, все, о чем бы он ни говорил, было правильно, и мысленно всегда соглашалась с ним. «Господи! Сделай так, чтобы он полюбил меня!» — взмолилась Анастасия, глядя на большое белое облако, скрывшее в эту минуту солнце.
— В основе любви должна лежать глубокая дружба, ина-че это только страсть. А именно ее чаще всего и восприни-мают как любовь…— наконец, скрепя сердце, произнес Степан Алексеевич, не догадываясь, что повторяет ее слова.
— Вы — бездушный, бессердечный!..— вспыхнула Ана-стасия, ожидавшая от него других слов, умом сожалевшая о том, что и как сейчас говорила, но не в силах справиться с эмоциями.— Вы — не человек, вы — сухарь!.. Считайте, что вам все померещилось!..— Еле сдерживая рыдания, она бро-силась по дорожке сада к калитке, потом передумала, вытерла ладонями лицо и шагом направилась к дому.
То, что у него — такого взрослого, такого умного, такого сильного, такого любимого — не нашлось в душе ничего в ответ на ее признание, ее любовь, шокировало ее. Как и все люди чистой души, она совершенно не была готова к этому удару и не могла справиться с собой, тем более говорить, ответить что-то вразумительное. А была в силах только убежать, скрыться от него, да и от всех тоже...
Бобров хотел было побежать за ней, но в этот момент во двор вышла Раиса Никифоровна.
— Чем ты так девушку обидел, отец родной? — встрево-жено спросила она.
— Ничем… Да, так, вот… Она… я…— попытался объ-яснить Степан Алексеевич, но не смог, заговорив вдруг бес-крайновским языком, что было ему крайне несвойственно.
— Ишь ты как!..— Раиса Никифоровна с удивлением по-смотрела на него.— Ну, говори!
— И, видя его сильное смущение, добавила:— а не хошь, не надо, дело хозяйское.
— Понимаете, Раиса Никифоровна, никогда бы не поду-мал… неожиданно…
— Ну, что тянешь! Вот не люблю этого, что хочешь со мной делай, начал говорить, так говори, а не хочешь, так не начинай вовсе!
— Настя сказала, что…— Бобров остановился, весь как-то набычился и, решившись, произнес: — любит меня…
— Ну, вот, наконец, родил,— тут же отпарировала Раиса Никифоровна, но видно было, что она не знает теперь, как реагировать на его слова.
— Раиса Никифоровна, вы знаете, как я вас уважаю и це-ню, как отношусь к Анастасии. Мне, конечно, это льстит, что такая девушка призналась в любви. Но вы же знаете, у меня было несколько попыток создания семьи, к тому же со своими сверстницами, однако все претендентки в последний момент передумывали, мотивируя тем, что я не люблю их и не могу любить вообще, так как есть черствый и бездушный сухарь. Я думаю, что они были правы, и вправду, я далеко не ласков и не внимателен…— Он замолчал и, опустив го-лову, стоял, глядя под ноги, как провинившийся мальчишка.
— Ты что-то совсем раскис, Степан Алексеевич.— Раиса Никифоровна встревожено и одновременно с сочувствием поглядела на него.— Может, тебе вовсе не жениться?
— Нет, если рассудить, то оно, конечно…
— Вот видишь, сам понимаешь, что надо. Так надо как-то себя настроить на женский пол, переменить что-то в себе, а то так бобылем помрешь и наследников не оставишь!
— Да, надо бы…
— К тому же я вот что скажу, мил человек.— Раиса Ни-кифоровна подошла к нему вплотную и, прямо глядя в глаза, сказала: — Настя ведь не такая, как другие женщины и де-вушки, что «без царя в голове», у ней дух на первом месте.
Бобров, ничего не говоря, молча смотрел на Раису Ники-форовну. Он, хотя и помнил обещание свое себе,— слаб че-ловек,— думал о том, что она права и необходимо почаще бывать у них, стать друзьями с Анастасией, а там… там жизнь сама все расставит по своим местам.
Раиса Никифоровна больше ничего не стала говорить ему. Она поняла, что в душе у Боброва происходит осозна-ние того нового большого и светлого, что сегодня так неожиданно коснулось его, и это борется с его внутренними установками, и что необходимо время для такого тугодума в области чувств, каким был, как сын любимый ею, Степан Алексеевич.
© Шафран Яков Наумович, 2020