Победитель - Одним файлом

     ПОБЕДИТЕЛЬ

     (Городская легенда)
    
     Там небо в сплошных облаках, без просвета. Иногда вылезает солнце. Там всегда прохладно, времени года нет. Порой льёт дождь. Люди бессмертны, но все разных возрастов.
     Сонный Женя [1] «Серый город»
    
    
    
     ПРОЛОГ
     О СЕБЕ, И НЕМНОГО ОБО ВСЕХ ОСТАЛЬНЫХ
    
     Родители дали мне при рождении имя Виктор, что означает: «победитель». Из всего многообразия старославянских, византийских, римских и древнееврейских имён, которые в современной России традиционно считаются русскими, они не смогли бы выбрать другое такое же имя, которое настолько бы мне не подходило. Ведь всю жизнь, сколько я себя помню, я был самым настоящим «лузером».
     Это американское словечко отражало истинное положение вещей даже лучше, чем его русский аналог - «неудачник». В звучании слова «лузер» мне отчётливо слышалось другое слово - окончательное и бескомпромиссное «zero». Ноль... Полный ноль…
     Удача во всём обошла меня стороной, злорадно посмеявшись над наивной попыткой родителей вмешаться в мою судьбу и изменить её в лучшую сторону не с помощью денег (которых всегда не хватало) или передающихся по наследству природных талантов (которыми не блистал никто в моей семье), а только при содействии сомнительной магии, заложенной в правильном выборе имени.
     Кроме этого имени (которое я, кстати, донашивал после одного из моих прадедов по отцовской линии), я не получил от родителей практически ничего стоящего. Да и имя, как я уже говорил, было, мягко говоря, не самым подходящим. По крайней мере, мне так казалось на исходе первых шестнадцати лет моей унылой и никчёмной жизни.
     Мой отец был настоящим былинным богатырём, славным потомком левобережных хохлов, цыган и поволжских немцев - кровь с молоком - сто килограммов мяса и костей при метре и семидесяти восьми сантиметрах роста. Он работал электромонтёром в строительной конторе и мог голыми руками закрутить гайку так, что любому другому неслабому мужику, для того, чтобы открутить её пришлось бы воспользоваться гаечным ключом или плоскогубцами. И, как всякий мало-мальски понимающий в жизни богатырь, он предпочитал ратным подвигам лежание на печи (читай: на диване). Здоровый, размеренный сон (а у отца всё было здоровым и размеренным) был для него самым любимым времяпрепровождением. Он засыпал за две минуты и спал так крепко, что порой, когда я возвращался из школы во время его обеденного перерыва и заставал дверь квартиры запертой на внутренний замок, мне приходилось долго колотить в неё кулаком и ногами, прежде чем удавалось его добудиться. При этом, как ни странно, он никогда не просыпал и пробуждался всегда в точно запланированное время без всякого будильника. Да будильник здесь и не помог бы, даже поставленный в жестяное ведро: отец и ухом бы не повёл, хотя сразу просыпался от самого лёгкого прикосновения.
     В общем, любил он покемарить.
     Порой мне казалось, что спать ему нравится даже больше, чем пить водку, на которую уходила львиная доля его и так не слишком большой зарплаты.
     Пил он при каждом удобном случае, а когда не пил - похмелялся, а когда не похмелялся - отходил от похмелья, а когда не отходил от похмелья - спал. Может быть он так любил спать оттого, что ему невыносимо было трезвое существование, а сон помогал скоротать время между пьянками.
     От отца мне не досталось ни физической силы, ни атлетического телосложения. Я был худым, узкоплечим, со слабыми тонкими руками и неожиданно толстыми ляжками. За эти уродские ляжки и неуклюжесть, в школе ко мне приклеилась кличка - «Мамонт».
     Из того же, что досталось мне от отца, были: задумчивые навыкате глаза серо-голубого оттенка (в розовых жилках и с постоянно воспалёнными веками от частого просмотра телевизора, сидения за игровой приставкой и хронического недосыпа), лохматые коровьи ресницы и толстые красные губы, которые от обиды (а обижался я постоянно) надувались до совершенно неприличных размеров.
     Позже выяснилось, что досталось мне от него всё же и кое-что полезное: отличное зрение, хорошие зубы и прекрасно «фунциклирующая» пищеварительная система. Но в юности, когда возрастные изменения ещё не взялись за тебя всерьёз и по-настоящему, а состояние абсолютного здоровья воспринимается как должное - это не казалось мне столь уж важным и нужным. А ещё отец подарил мне звучное (в отличие от некрасивой малоросской фамилии Самуйленко) отчество - Леонидович. Из этого следует, что моего отца звали Леонидом - так же как, известного по истории Древней Греции и голливудскому фильму «Триста спартанцев», легендарного царя Спарты. Дед сначала хотел назвать его Львом в честь автора «Войны и мира», но бабушка восприняла эту задумку в штыки: не дам, мол, наречь ребёнка жидовским именем - и всё тут! Жиды нашего Христа распяли! Дед, упрямый как и вся Самуйловская порода, в этом случае не сумел настоять на своём - сошлись на греческом Леониде. Так мой отец стал хоть и не Львом, но подобным льву. [2]
     Но закончим же описание унылого, так ненавидимого мною лица, чтобы уже никогда больше к нему не возвращаться. От матери - польской еврейки, мне достался маленький безвольный подбородок и большой тонкий нос с трепетными ноздрями, который сам по себе, мог бы даже считаться красивым, но в сочетании с остальными элементами моего «фейса» являл собой самое удручающее зрелище. Завершали картину непослушные чёрные волосы - вечно жирные, несмотря на каждодневное мытьё головы, и обсыпанные чешуйками мелкой, противной, никогда до конца не исчезающей перхоти.
     Росту я был ниже среднего и на физкультуре в младших классах стоял почти на самом левом фланге шеренги мальчиков, отделяемый от шеренги девочек только маленьким апатичным Димкой Карасёвым, который жил в моём дворе и был бы ещё большим «лузером» чем я сам, если бы не его собака Лана - настоящая немецкая овчарка, умевшая подавать лапу, приносить палку и выполнять команды: «голос» и «барьер». Не сказать, чтобы она была очень уж умной собакой, но по сравнению с теми пустобрёхами которые стаями бегали по нашему микрорайону, Лана была просто настоящим собачьим Эйнштейном. Все дети нашего двора любили Лану, и когда Димка выводил её на улицу, то всегда разрешал поиграть с ней.
     А ещё Димка подарил мне на день рождения книгу про Питера Пэна, на которую я давно положил глаз, бывая у него в гостях и уже пару раз брал почитать. Сам же Димка к литературе был совершенно равнодушен, и, когда я осторожно намекнул ему, чтО хотел бы получить от него на свой день рождения, легко согласился, и даже притащил в нагрузку целый кулёк шоколадных конфет «Ананасные», по-видимому, считая одну только книгу слишком уж пустяшным подарком. Но для меня эта книга была самым лучшим подарком на девятилетие, который затмил собой даже, подаренный родителями, электронный «Морской бой». Я до сих пор храню и время от времени перечитываю её.
     С Димкой мы проучились вместе ещё два года, а потом подошла наша очередь на получение двухкомнатной квартиры, моя семья переехала в другой микрорайон и я перевёлся в новую школу. Первое время я ещё бегал в наш старый двор, чтобы поиграть с Димкой и Ланой, но потом обзавёлся новыми приятелями и после этого мы уже почти не встречались.
     К девятому классу я заметно подрос и стоял теперь на физкультуре четвёртым, аккурат за тремя рослыми красавцами: Саней Арматуровым, Дёфой ПавлОвичем и Костей Вышинским. Но популярности мне это особо не прибавило.
     Не сказать, чтобы у меня совсем уж не было никаких талантов и достижений: я, например, неплохо рубился в «Mortal Kombat» на приставке и прочитывал по три-четыре фантастических романа в неделю, но это всё были достижения из числа тех, которыми можно было бы лишь втайне гордиться и, может быть, даже вызвать лёгкое чувство уважения и зависти у двух-трёх самых близких и понимающих приятелей - таких же «лузеров», как и ты сам. Хвастаться же ими перед родителями, или одноклассниками, или понравившейся девочкой не стоило даже и пытаться. В лучшем случае ты мог бы рассчитывать на мимолётную рассеянную похвалу (от родителей), а в худшем - на высокомерное и презрительное непонимание (от девочки).
     Никаких особых талантов у меня не было, а добиться ощутимых результатов в чём-либо отличном от езды на велосипеде без рук или выпиванию за раз двухлитровой бутылки пепси-колы, я почему-то оказался совершенно неспособен.
     Но всё это можно было считать лишь мелкими неприятностями по сравнению с тем, что в свои пятнадцать (уже почти шестнадцать) лет, я всё ещё оставался девственником.
     Вот это уже была настоящая беда. И самое страшное, что я совершенно не представлял как с ней справиться. Несмотря на то, что с раннего детства, меня постоянно окружали сёстры (одна родная и три двоюродных), я всё равно ужасно робел в обществе девчонок и мне казалось, что легче решиться пройтись без страховки по канату, натянутому между двумя девятиэтажками, чем пригласить на свидание одну из них.
     Если прибавить ко всему вышеописанному мою неуспеваемость почти по всем школьным предметам (кроме истории и литературы), грозящую оставлением на второй год; острую нехватку карманных денег; необходимость делить комнату с младшей сестрой; недостаток отцовского внимания и чрезмерную, назойливую опеку матери - можно представить полную картину того, каким угнетённым, подавленным и закомплексованным существом я был.
     В этом состоянии я пребывал большую часть времени и поэтому не стоит удивляться тому, что однажды, ранней весной, незадолго до моего шестнадцатого дня рождения, погружённый в невесёлые мысли о собственной никчёмности и уперев невидящий взгляд в раскисшую землю, я переходил дорогу в неположенном месте и был сбит автомобилем…
    
     __________________________________________________
     1. Автор литературного портала Проза.ру, который в данное время позиционирует себя как Соня Из Снов.
     2. Леонид (др. греч.) - потомок льва, подобный льву.
    
    
    
     ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. ЩЕЛЬ
    
     ГЛАВА 1
     О ТОМ, ЧТО БЫВАЕТ, КОГДА ПОПАДЁШЬ ПОД МАШИНУ
    
     Я и раньше догадывался, что когда тебя сбивает машина, то это должно быть очень больно, но, по наивности, даже не представлял себе - насколько.
     Одновременно с пронзительным гудом автомобильного сигнала, визжащим скрипом тормозов и ахающим вскриком какой-то женщины, я почувствовал сильнейшую боль в правом бедре, и это было больнее всего того, что мне довелось испытать в своей довольно короткой жизни - больнее придавленных дверью пальцев, выдёргивания гнилого зуба, падения с велосипеда и удара в лоб раскачивающимися качелями. Потом я испытал недолгое и почти приятное чувство невесомости, которое закончилось страшным ударом головой об асфальт, после чего мне на некоторое время стало тепло и уютно. Наверное, это потому, что я умер.
     Умирать было совсем не страшно, но немного грустно: всё-таки не смотря ни на что я любил этот мир, любил своих родителей и друзей, любил даже свою сестру, хотя мне и приходилось делить с ней комнату, и я любил всех тех девчонок, ни с одной из которых мне так и не довелось переспать.
     После этой мысли вдруг снова стало неуютно и холодно, резко заныло раздробленное (я был в этом абсолютно уверен) бедро, гулко запульсировало в расколотой (это было совершенно очевидно) голове.
     Но постепенно боль отпускала - не уйдя совсем, она отступила куда-то на периферию сознания, уступив место чувству, будто я лежу на твёрдом мокром асфальте холодной северной весной. Тем более, что так скорее всего и было.
     Я осторожно пошевелил пальцами рук, подёргал щекой и потрогал языком внутреннюю поверхность зубов, прежде чем набрался смелости открыть один глаз. И увидел то, что и ожидал: пористый мокрый асфальт ещё не до конца вылупившийся из под тонкой корки грязного слежавшегося снега.
     Странно, что я не слышал никаких, положенных в такой ситуации, звуков: шелеста автомобильных шин, завывания сирены «скорой помощи», взволнованного гомона любопытной, сочувствующей толпы. Я вообще ничего не слышал и догадался, что скорее всего оглох, что было и понятно: после такого-то удара головой. Но когда я попробовал издать горлом звук, то с удивлением понял, что слышу его.
     Может всё не так уж и плохо? - подумалось мне. - Ведь человеческое тело намного крепче, чем мы думаем. Но почему же, до сих пор никто не пришёл ко мне на помощь?
     И я продолжал лежать, уставясь в грязный асфальт, боясь пошевелиться, боясь приступа новой боли, боясь увидеть свои мозги на ноздреватом снегу по соседству с замёрзшими собачьими какашками.
     Но время продолжало идти, а никто не собирался подходить ко мне, укладывать на узкие носилки, колоть обезболивающее и профессионально интересоваться, как я себя чувствую. Вокруг было тихо, как в первые предрассветные часы: лишь в проулках слабо завывал ветер, над головой осторожно поскрипывали провода, где-то поблизости тихонько дребезжала жестянка дорожного знака, да в отдалении хрипло каркала одинокая ворона.
     Неужели меня так и оставили умирать: постояли, посмотрели и разошлись по своим делам, даже не позаботившись о том, чтобы вызвать милицию и «скорую помощь», сообщить моим родителям, да, наконец, просто убрать моё тело с проезжей части. Видимо я и в самом деле полный «лузер».
     Это показалось настолько обидным и унизительным, что я заплакал. Сперва беззвучно, роняя на асфальт тяжёлые слёзы, потом с тихими всхлипами и, наконец, навзрыд, сотрясаясь всем телом, задыхаясь от безграничной жалости к себе.
     Как ни странно, но после этого мне немного полегчало.
     Ну и ладно! Ну и катитесь! Без вас как-нибудь обойдусь! Не нужны вы мне! Никто мне не нужен! Теперь я сам по себе!
     Я осторожно приподнял голову и огляделся: разбросанных мозгов нигде поблизости не наблюдалось, как, впрочем, и собачьих какашек. Ещё не стемнело, но тротуары были пусты, а на дороге не было видно ни одного автомобиля. Всё страньше и страньше, подумала Алиса.
     Усевшись прямо на асфальт, я стянул с головы вязанную шапочку и принялся бережно ощупывать висок, но ни костяного крошева, ни рваной раны, ни просто крови, я там не обнаружил. Всё чудесатее и чудесатее. Уж кровь-то должна была пойти непременно.
     Однажды, в пятом классе, мой одноклассник Серёга Егозин, сбегая вниз по лестнице, оттолкнул меня и я слегка приложился головой о стену. Этот удар был скорее унизительным, чем сильным, но, потирая ушибленное место, я почувствовал, что моим пальцам мокро и, поднеся их к глазам, с удивлением обнаружил на них кровь. Учительница отправила меня в медпункт и, хотя ранка была пустяшная и затянулась ещё до того, как я успел туда дойти, медсестра выстригла в моих волосах непропорционально большую плешь и густо намазала её зелёнкой. Две последующие недели я ходил по школе как чучело и становился предметом язвительных насмешек ещё чаще, чем обычно. Вдобавок ко всему, несколько капель крови успели безнадёжно испортить мой любимый белый турецкий джемпер.
     Я был прекрасно осведомлён о том, что кровь из меня начинает течь легко и охотно при любой, даже самой ерундовой, ссадине или порезе. И тем более невероятным было то, что сейчас мои руки, поднесённые к самым глазам, оказались совершенно чистыми, не считая влажных разводов от асфальта, вдавленных в кожу песчинок и половинки мокрого автобусного билетика, прилипшего к ладони.
     На ноге тоже не оказалось ни синяков, ни крови, несмотря на то, что штанина лопнула по шву до самого ремня и толстая безволосая ляжка была видна во всей своей непривлекательности. Да и на коленях, выглядывавших из огромных неряшливых дыр с лохматыми краями, я не обнаружил ни единой ссадины.
     Но почему, однако, так пусто на улице? Может быть началась ядерная война и люди скрылись в бомбоубежищах? Или прилетели инопланетяне и всех похитили? Это было больше похоже на правду, тем более, что ни о каких бомбоубежищах в своём родном Пионерске я никогда слыхом не слыхивал.
     Между прочим, машины на проезжей части всё же были, но они стояли, не двигаясь, а все светофоры на ближайшем перекрёстке мигали жёлтым светом. Я подошёл к ближайшей машине: она была повёрнута под углом к центральной полосе дорожной разметки, на капоте виднелась приличная вмятина, а лобовое стекло было покрыто сетью расходящихся трещин. За машиной виднелся короткий вихляющий тормозной след. Видимо, она была той самой, под которую я попал.
     Я заглянул в боковое окно: на водительском сиденье, конечно же, никого не было, а вот ремень безопасности зачем-то был перекинут через сиденье и пристёгнут. Конечно, так иногда делают, чтобы, при приближении гаишников, можно было быстро набросить ремень, перетащив его через голову, но мне почему-то показалось, что это неспроста…
     Водитель просто исчез. Вот просто так взял и испарился. Растаял в воздухе. Мгновение назад он был здесь, с матом давя на тормоза и пытаясь объехать выскочившего на дорогу патлатого тинэйджера, а в следующее мгновение его уже не было, и только ремень безопасности, перестав обхватывать грузное тело, с тихим шелестом втягивался в паз, возвращаясь на своё привычное место.
     И вот тут-то мне стало по-настоящему страшно. Я вдруг вспомнил прочитанную где-то легенду о Великом Спящем, что он-де спит, а весь наш мир ему снится. И вот когда он наконец проснётся - тут-то и настанет кобздец всему. А что, если я и был этим самым Спящим и теперь проснулся? Точнее, меня разбудили. Грубо. Раньше времени…
     Я медленно пошёл по улице, прямо посередине проезжей полосы, оглядываясь по сторонам и прислушиваясь к своим ощущениям. Город остался точно таким же, каким и был, но из-за отсутствия людей, он казался мне неприветливым и пугающим. Вместе с людьми исчезли и наполнявшие его звуки, с которыми я давно сроднился и перестал обращать на них внимание. Но теперь, когда они перестали звучать, их место заняли другие - вкрадчивые, заунывные и жуткие. Небо было сплошь затянуто низкими серыми облаками, хотя я отлично помнил, что весь день было ясно и вовсю светило солнце.
     Я осторожно вошёл в маленький магазинчик «Пингвин», расположенный на пересечении улиц Мира и Солнечной. Над дверью тихо звякнули колокольчики. Это было так неожиданно, что я едва не закричал, хотя слышал этот звук сотни раз, входя сюда раньше. Но теперь всё было по-другому.
     В тесном помещении магазинчика, всегда ярко освещённом люминесцентными лампами, было тускло как в подворотне: лампы горели вполнакала, одна из них часто-часто мигала. В полной тишине отчётливо слышалось их электрическое стрекотание, в нишах по сторонам от двери сонно гудели холодильные установки. Между прилавками гуляли сквозняки, шевеля углы плохо приклеенных плакатов, рекламирующих сигареты и пиво. Дверь в подсобку была распахнута настежь, и темнота, сочившаяся из неё, казалась густой и липкой, будто всё пространство между косяками от пола до потолка было залито жидким гудроном. Я схватил из холодильника первую попавшуюся мне банку газировки и поспешно выскочил на улицу.
     Идти по тротуару, под пристальными взглядами тёмных окон домов, было неуютно. Я прошлёпал, по покрытой корочкой льда, грязи будущего газона, перемахнул через декоративный заборчик, снова выбрался на середину дороги и пошёл по направлению к городскому центру.
     Газировка оказалась «Фантой», которую я не особо люблю, но сейчас с жадностью выпил и запустил банку в одну из, стоящих вдоль обочины машин.
     От звука пронзительно взвывшей сигнализации, я чуть не обгадился, ноги у меня подкосились, и, отойдя к краю дороги, я уселся на гранитный бордюр с колотящимся, как у зайца, сердцем. Недаром «заяц» по-белорусски будет - «трус». Только у законченного труса может быть такое отчаянное сердцебиение.
     Вой сигнализации начал стихать, вскоре оборвавшись на середине особенно тоскливой рулады. Я подошёл в машине и, мстя за свой испуг, от души пнул её по колесу. Сигнализация на этот раз промолчала, и я пошёл дальше.
     На площади, куда, по случаю выходного дня, должна была выползти как минимум четверть города, чтобы погреться на первом весеннем солнышке, было непривычно пусто и тихо. Слева нелепым уродливым кубом нависал дом культуры «Пионер», показывая расположенному напротив универсаму «Октябрьский» деревянной язык эстрады, увешанной по периметру аляповатыми афишами и похожей вблизи на средневековый эшафот.
     Символ города - бронзовый мальчик в коротких шортах, пилотке и развевающемся пионерском галстуке, в иное время окружённый ребятишками, их мамашами и приезжими с фотоаппаратами, сейчас пребывал в абсолютном одиночестве, поднеся к губам бронзовый горн, отполированный до зеркального блеска тысячами прикосновений. Рядом с ним, склонив набок рогатую голову, стоял брошенный каким-то малышом трёхколёсный велосипед.
     Я пересёк площадь по диагонали, обогнул приземистую коробку универсама «Октябрьский» и, не придумав ничего лучше, зашагал по направлению к дому.
     Все дороги к дому ведут, - гласит народная мудрость. Мой дом - моя крепость. Дома и стены помогают. Хорошо тому, кто в своём дому.
     Я никогда особенно не любил свою квартиру, где у меня не было даже своего собственного угла. По-настоящему своего. Но сейчас это было единственное место во всём мире, где мне действительно хотелось бы находиться. Всё слишком резко поменялось, и нужно было о многом подумать - там, где все знакомо и привычно. А где ещё я мог найти более знакомое и привычное место, как не дома.
     Я проскользнул в обшарпанную скрипучую дверь подъезда, пулей влетел на лестничную площадку первого этажа и, уже доставая из кармана болоньевой куртки колечко с ключами, вдруг услыхал какие-то звуки, доносившиеся из-за обитой дешёвым дерматином двери моей квартиры…
    
    
    
     ГЛАВА 2
     О ТОМ, ЧТО УТРО НИ ФИГА НЕ МУДРЕНЕЕ ВЕЧЕРА
    
     Я уже настолько свыкся с мыслью, что остался в этом мире совершенно один, что звуки за дверью не столько обрадовали, сколько напугали меня.
     Замерев на месте, я осторожно (чтобы не брякнули) засунул ключи обратно в карман и, уперев руки в косяки, приложил ухо к двери. За дверью, определённо, кто-то был: шаркали по циновке домашние тапочки, грюкали крышки кастрюль, кипел электрический чайник, работал телевизор, курлыкал телефон, с которого не спешили снять трубку.
     Я нажал на ручку двери - та оказалась запертой. Пришлось снова лезть в карман за ключами. Звонить или стучаться отчего-то расхотелось.
     Недавно мы поменяли замок и теперь его можно было отомкнуть снаружи даже если он был заперт изнутри. Я осторожно вставил ключ в скважину и, стараясь издавать как можно меньше шума, дважды провернул его. Приоткрыв дверь, я затаил дыхание и заглянул внутрь.
     Телефон мирно стоял на полочке под зеркалом с положенной на рычаг трубкой, и продолжал тихонько трезвонить. Звук был очень слабый, будто громкость сигнала уменьшили до минимума, хотя на таких моделях она не регулируется. Я протиснулся в тесную прихожую, запер за собой дверь и, осторожно сняв трубку, поднёс её к уху.
     - Алё… - сказал я шёпотом.
     Никто мне не ответил, но, что более странно, телефонный звонок продолжал раздаваться даже при снятой трубке. Я положил трубку на рычажок, а потом снова поднёс её к уху: коротких гудков не было - только тишина. Звонок настойчиво продолжал дребезжать.
     В квартире ничего не изменилось за исключением того, что стоваттные лампочки, которые батёк обычно «одалживал» на своей работе, как будто заменили на более тусклые сороковки. Поочерёдно обойдя все комнаты (это не заняло много времени), я убедился, что в квартире пусто, но звуки продолжали раздаваться на пределе слышимости. Из ванной доносился слабый шум льющейся воды, из кухни бульканье закипающего чайника, из зала (он же комната родителей) монотонная речь телевизионного диктора. Но душ был выключен, экран телевизора бледно светился, ничего не показывая, а чайник и не думал кипеть.
     Вот в таком мире мне теперь предстояло жить - в мире лишённом людей, но наполненном призрачными звуками. Идеальное сочетание, чтобы неторопливо сходить с ума. Вот уж свезло, так свезло. Я ожидал, что рано или поздно со мной приключится что-то малоприятное (я всегда этого жду), но такого поворота событий уж точно не предвидел. Тот, кто ведает моей судьбой, решил подкинуть мне особенно изысканную гадость.
     Я вытащил из шкафа подушку, не раздеваясь, повалился на тахту; свернулся калачиком и плотно закутался в покрывало. Было ещё совсем рано (не позднее шести вечера), но я чувствовал себя настолько обессиленным и разбитым, что сразу же провалился в душный, наполненный кошмарами сон…
     Мне снилось, будто меня сбила машина, но, вместо того, чтобы попасть в больницу или умереть, я каким-то образом оказался единственным человеком в мире. Дурацкий сон. Приснится же такое. Может мама права, и нужно меньше пить газировки на ночь.
     Я сладко потянулся, заставляя старенькую тахту жалобно заскрипеть, и мои ноги вылезли далеко за пределы её горизонтальной плоскости. Тахта была куплена много лет назад, когда мой рост ещё оставлял желать лучшего, а приобрести новую всё никак не получалось - сначала из-за советского мебельного дефицита, а потом из-за резкого удешевления денег, которые в моей семье и в прежние «сытые» времена не очень-то водились.
     Делать было особо нечего: начинались весенние каникулы и можно валяться хоть до обеда, читая книжку, или пялясь в цветной телик в родительской комнате, пока батёк, придя на обед, не займёт перед ним свой диванный «плацкарт», оставив свободным лишь кресло у себя в ногах. Но именно из-за соседства с этими ногами (а точнее с сопровождающим их стойким рабоче-крестьянским ароматом), место это всегда оставалось незанятым.
     Я глянул через спинку тахты на постель сестры, которая тоже была не дура поспать, но, к моему удивлению, её там не оказалось. Наверняка уже вовсю зырит свой дурацкий музыкальный канал, и значит, если по другим канал показывают что-нибудь интересное, придётся снова бороться с ней за место под солнцем или, признав свою безоговорочную капитуляцию, довольствоваться стареньким черно-белым «Рекордом» на кухне.
     Но внезапно одна деталь заставила меня усомниться в реальности происходящего: постель сестры была аккуратно заправлена! Ей и в учебные-то дни частенько удавалось оттянуть застилание кровати до того времени, когда уже пора снова ложиться спать, а уж на каникулах (не стоило и сомневаться) постели предстояло оставаться расхристанной всю неделю.
     Я сел, спустив на пол ноги, и откинул в сторону скомканное покрывало.
     Мне случалось засыпать одетым (если не нужно было идти в школу, то мама обычно закрывала на это глаза), но в такое состояние после «спячки» мои вещи ещё никогда не приходили. Тупо разглядывая громадные дыры на коленях и лопнувшую по шву штанину, я с тоской начал осознавать, что сон, который мне сегодня приснился - не совсем сон, а точнее - совсем не сон.
     Конечно, можно делать вид, что вчера ничего не произошло - сидеть целыми днями дома, представляя, что родители уехали в отпуск, забрав с собой сестру и предоставив мне долгожданную свободу, но, в конечном счёте, бездушная реальность всё равно заставит с собой считаться. Безлюдный город не наполнится народом. В конце концов, я сам недавно кричал, что мне никто не нужен. Вот и представился случай проверить это утверждение на практике.
     Забросив изорванные джинсы за шкаф, я натянул на себя штаны от зимнего спортивного костюма. Штаны были слегка маловаты, но кроме них у меня остались только брюки от батиного свадебного костюма, доставшегося мне по наследству.
     «Ничего, - подумал я. - Со временем обзаведусь чем-нибудь поприличнее».
     Эта мысль в какой-то мере смирила меня с ситуацией: теперь все магазины города находятся в моём безраздельном пользовании и я не стану больше ходить как чмо.
     Вода из крана на кухне текла еле-еле, а чайник - закипал, казалось, целую вечность. Жуя батон с подсохшим сыром и запивая кофе, я поглядывал в окно. Там всё было как обычно, если не брать во внимание отсутствие людей и машин.
     Проглотив последний кусок, я вылил в раковину остатки омерзительного пойла, похожего на растворённую в воде сажу, быстро обулся, обмотал шею шарфом и, накинув на плечи болоньевую куртку неопределённо-рыжего цвета, вышел на улицу.
     Двор встретил меня безлюдьем окраинного пустыря: никто не колотил ковров, гулко хлопая пластмассовой выбивалкой; не курил в развалинах беседки, противно регоча и далеко сплёвывая нечистую слюну; не лепил перекошенных снеговиков из серого ноздреватого снега, радостно перекликаясь высокими голосами. Тишина и пустота окружили меня, и только узкие тропинки от множества ног свидетельствовали о недавнем присутствии человека.
     За зиму этих тропинок натоптали великое множество, но самой длинной и утоптанной среди них была «крокодилья тропа», пересекающая двор по диагонали. С началом первых оттепелей, когда рыхлые сугробы по сторонам «тропы» осели и уменьшились чуть ли не вдвое, эта извилистая полоска плотно утрамбованного снега осталась почти на прежнем уровне, и теперь возвышалась над ними скользким оплывшим горбом.
     Пользоваться ей почти перестали, поскольку каждый шаг теперь сопровождался риском соскользнуть и провалиться по колено в грязный подмокший снег щедро усыпанный оттаявшими окурками, семечными лузгачками и обёртками от шоколадных батончиков.
     Не говоря уже о собачьих какашках…
     Но я по-прежнему продолжал там ходить, представляя, что вокруг раскинулось гиблое болото, наводнённое голодными аллигаторами, которое непременно нужно было миновать, ни разу не оступившись. Поэтому и сейчас, напялив на голову выуженный из кармана «петушок» и натянув на руки вязаные перчатки, я бесстрашно ступил на «крокодилью тропу».
     Я дважды проваливался ногой в сугроб, как следует черпанув сапогом подтаявшего снега, и если бы крокодиловые болота не были всего лишь плодом моего богатого воображения, то в этот раз один из друзей Чебурашки точно не лёг бы спать голодным. Выбравшись на дорожку возле крохотного скверика между ЗАГСом и гостиницей «Тайга», я принялся бесцельно нарезать круги по городу, благо на то, чтобы пройти его насквозь требовалось всего полчаса, а по периметру (если не считать промзону и вахтовые посёлки) - никак не больше двух.
     Как и следовало ожидать, нигде я не заметил присутствия ни людей, ни животных, ни птиц. Правда, дважды помнилось, будто я вижу краем глаза какое-то движение, но в первый раз это оказался подхваченный ветром полиэтиленовый пакет, а во второй - повисший на дереве обрывок старой газеты.
     Небо, как и прежде, было сплошь затянуто низкими серыми облаками без какого бы то ни было намёка на просвет, а редкие порывы сырого ветра заставляли зябко ёжиться и сожалеть, о том, что не додумался надеть под куртку свитер. Поэтому проходя мимо городского рынка, мне в голову пришла мысль, что неплохо бы зайти туда - прибарахлиться.
     Побродив между рядами, заставленными разнообразным товаром, я вышел к вещевым палаткам и решил не довольствоваться одним только свитером, а полностью обновить свой гардероб. Одежда, развешенная по стенам палаток, находилась там, должно быть, со вчерашнего вечера и была выстужена насквозь, но меня это не остановило.
     Первым делом я подобрал себе новые джинсы. Это были модные сейчас «трубы», отлично скрывающие мои толстые ляжки. Прежде я не мог на такие даже рассчитывать, поскольку стоили они вдвое, а то и втрое дороже контрафактной «классики», которой мне обычно приходилось довольствоваться.
     Уродливые полусапожки из кожзаменителя похожие на лыжные ботинки уступили место тяжёлым «гриндерсам» на шнуровке, с закруглёнными носами и толстенной рифлёной подошвой, глянув на цену которых, я аж присвистнул - чтобы накопить на такие нашей семье пришлось бы пару месяцев питаться одними макаронами.
     Куртку я сменил на чёрный замшевый плащ до колен со стильным стоячим воротником, надев под него вместо свитера клетчатую фланелевую рубашку, а шею обмотал длиннющим кашемировым шарфом в чёрно-белую клетку.
     Завершили образ тонкие кожаные перчатки, о которых я давно мечтал и чёрная вязаная шапочка как у Джека Николсона в «Полёте над гнездом кукушки». [3]
     Посмотревшись в зеркало, я остался доволен своим прикидом. На меня глядел уверенный в себе чел, который точно не постеснялся бы позвать девчонку на свидание - хоть Катьку Петровскую, хоть Олеську Шмелёву, хоть Таньку из параллельного… Пожалуй, даже отличнице Инке Елизаровой не стрёмно было бы показаться на дискотеке с этаким парнягой.
     Жаль вот только, что с девчонками нынче облом… Прежняя жизнь уже перестала казаться мне такой унылой и бескомпромиссной: если раньше мои шансы потерять девственность были близки к нулю, то теперь, похоже, их не осталось вовсе.
     Чтобы хоть как-то отвлечься от грустных мыслей, я направился к ряду, где торговали видеокассетами и картриджами для игровых приставок. Редкие выходные мы с приятелями не приходили сюда попускать слюни на новинки игровой и видео-индустрии, лишь изредка унося в потных лапках одну из них, купленную вскладчину на деньги, время от времени получаемые от родителей на карманные расходы.
     Я методично побросал в пакет всё, что позволяла унести его грузоподъёмность, сожалея о том, что не догадался прихватить с собой школьный рюкзак, и направился восвояси.
     Видик имелся у моего друга - Димки Филиппова, который жил буквально через дорогу, а у его родителей (что особенно важно) не было привычки запирать двери на внутренний замок. К нему-то я и направился, поддерживая переполненный пакет снизу, чтобы у того не оторвались ручки.
     Внешняя железная дверь по обыкновению оказалась приоткрытой. Я, как мелкий воришка, проскользнул в чужую квартиру и замер, прислушиваясь. Но, конечно, здесь оказалось так же пусто, как и везде, и тоже раздавались приглушённые звуки домашнего быта.
     Димка, вместе с родителями и младшей сестрой, жил в трёшке, где у него была своя комната. И свой телевизор. И видик, который хоть и был общим достоянием семьи Филипповых, но большую часть времени всё же проводил у него.
     По привычке, я собрался было скинуть ботинки, но сообразив, что это ни к чему, сразу прошёл в димкину комнату и выгрузил на кровать содержимое пакета. Экран телевизора мерцал тем же бледным свечением, что и у меня дома, но, когда я переключился на нужный канал, услужливо стал чёрным. Я затолкал в видик первую попавшуюся кассету, нащупал задом кресло и повалился в него, положив на подлокотник пульт дистанционки.
     До поздней ночи я смотрел всё подряд без разбора, пытаясь отвлечься от грустных мыслей - боевики, фантастику, мультики, фильмы для взрослых - время от времени делая короткие набеги на димкин холодильник, пока так и не уснул сидя в кресле.
    
     __________________________________________________
     3. Именно так было переведено название фильма, когда я впервые смотрел его на видеокассете в середине 90-х.
    
    
    
     ГЛАВА 3
     О ТОМ, ЧТО ХУЖЕ, ЧЕМ ВСЕГДА - ЛУЧШЕ, ЧЕМ ХУЖЕ НЕКУДА
    
     Торчать перед телевизором довольно скоро наскучило. Рубиться в видеоигры против компьютера было неинтересно, а невесёлые мысли постоянно отвлекали от просмотра фильмов - я пересмотрел их целую кучу, но почти ничего не отложилось в памяти.
     Несмотря на мешанину из грязи и мокрого снега, равномерным слоем покрывавшую тротуары и дороги Пионерска, уже на четвёртый день вынужденного одиночества я раздобыл себе велосипед. Мой собственный велик коротал зиму где-то в подсобке у батькА на работе, но в магазине спорттоваров ему нашлась превосходная замена. Теперь днём, разбрызгивая снежную кашу и с хрустом давя ледяную корочку на лужах, я гонял своего педального коня по пустынным микрорайонам (без особого, впрочем, энтузиазма), а вечерами, когда темнело и на улицах становилось жутковато, валялся на диване с книгой в руках.
     Книги стали моим спасением - они помогали забыться. Перетряхнув единственный в городе книжный магазин и немногочисленные киоски печатной продукции, я притащил домой все найденные там бумажные сокровища. Мне и раньше нравилось читать, но теперь я отдавался этому занятию с особенной страстью.
     Три вопроса постоянно терзали меня: что это за место? Почему я здесь очутился? И как отсюда выбраться? С первыми двумя всё было более или менее ясно: либо я умер и попал в загробный мир; либо нахожусь в коме, а вокруг лишь иллюзия, созданная моим подсознанием; либо, как в «Дне сурка», вселенная наказала меня за то, что я не ценил того, что имею.
     Главные же непонятки возникали с третьим вопросом: как выбираться?
     Если это всё же загробное царство, то выход отсюда искать бессмысленно, а значит этот вариант не стоило брать в расчёт. Если я в коме, то оставалось только набраться терпения и ждать - обживаться, как Робинзон Крузо, и стараться выжать из ситуации максимум позитива. В отличии от Робинзона, мне не нужно было обустраивать свой быт, защищаться от хищников и заботиться о хлебе насущном. Что же касается попыток выбраться со своего «острова», без помощи извне, то особыми надеждами на этот счёт я себя не питал.
     И только последний вариант (пусть даже самый невероятный из трёх) подразумевал, что некие осмысленные действия с моей стороны способны помочь мне вернуться в привычное окружение, поэтому он нравился мне больше прочих. Но, как бы то ни было, следовало побольше узнать о своём теперешнем «доме»: понять его логику и принципы, изучить закономерности и сопоставить влияние одних факторов на другие. Многое здесь было совершенно таким же, как в привычной реальности, но хватало и отличий.
     Например, что-то странное творилось с электричеством - все лампы горели вполнакала, а электроприборы работали вполсилы. Продукты питания совершенно не портились, несмотря на то, что холодильник почти не морозил; хлеб, забытый на столе, не черствел; а суп, приготовленный ещё мамой и оставленный на плите остывать, даже не думал прокиснуть. Я по-прежнему чувствовал холод, голод и боль, но ранка на пальце, порезанном соскочившим ножом, совершенно не воспалилась и затянулась очень быстро.
     А ещё, что-то непонятное происходило с погодой...
     Это трудно объяснить, но я не мог даже с крохотной долей вероятности предсказать - закончится ли зима завтра или продлится ещё сотню лет. Дитя весны - я начинал чувствовать её приближение уже с середины февраля, хотя в наших широтах она редко наступает раньше второй половины апреля, когда можно, наконец, снять пальто, шарф, тёплую шапку, но пока ещё не следует торопиться прятать их вглубь гардероба или закидывать на верхние полки шкафов. Порою случались рецидивы зимы: снег мог пойти в мае, или даже в июне, но всегда было ясно - это ненадолго, и впереди ждёт целый месяц (а то и два!) тёплых летних денёчков.
     И если в прежней реальности дыхание весны уже вовсю ощущалось, то теперь нельзя было быть уверенным ни в чём: пошла третья неделя моего прозябания в этом обезлюдевшем мире, а изменений в погоде всё не наступало.
     Вместо этого наступил мой шестнадцатый день рождения.
     Я не стал отмечать его как-то по-особенному, тем более, что всевозможные вкусности были доступны мне теперь в любых количествах, а подарками можно было заваливать себя с ног до головы хоть ежедневно. Весь этот день я провалялся в постели, читая Берроуза и рассматривая семейные фотоальбомы, и только под вечер, без всякого удовольствия съев пять порций мороженого и запив их тремя стаканами опостылевшей газировки, вышел на улицу проветриться. Решив в этот раз прогуляться пешком, я оставил велик в подъезде под лестницей, а сам пошёл бродить не разбирая дороги и не сразу заметил, как оказался вблизи того места, где так круто изменилась моя жизнь.
     Казалось, прошло уже несколько лет с тех пор, как эта злополучная машина забросила меня из одной бесприютной реальности в другую - ещё более бесприютную. Наверное, я сам это заслужил, когда роптал на судьбу, но видит Бог: я усвоил урок и полон раскаяния.
     Начинало темнеть, и пора было возвращаться домой, когда резкая боль вдруг согнула меня пополам, внутри что-то яростно заурчало и забулькало, а потом, со звуком туалетного смыва обрушилось в низ живота. Таких лютых спазмов кишечника я никогда ещё не испытывал - должно быть дали о себе знать мороженое с газировкой. А может - это что-то возрастное.
     Меня прижало недалеко от магазинчика «Пингвин», к которому тут же метнулся на полусогнутых, крепко сжав сфинктер и обхватив руками живот. И лишь, заскочив внутрь, я вдруг вспомнил о пугающей меня подсобке, наполненной непроницаемым мраком.
     Здесь необходимо сделать небольшое отступление:
     Когда я колесил на велике по безлюдным кварталам Пионерска, или бродил внутри опустевших домов, торговых центров и муниципальных учреждений, мне не раз попадались на глаза странные области, наполненные плотной, почти осязаемой тьмой самого зловещего вида. Обычно она таилась за приоткрытыми дверями подъездов, на лестничных площадках, в нишах мусоропроводов и арках проходных дворов. И хотя никакой опасности я не чувствовал, но места эти всё равно пугали меня и заставляли держаться от них подальше.
     Именно в такой «области тьмы» и скрывался так необходимый мне сейчас туалет.
     Найти незапертую квартиру в одном из соседних домов, мне было уже не успеть, а обделаться посреди улицы (хотя бы даже и без свидетелей) казалось настолько позорным, что не оставалось ничего другого кроме как побороть свой страх и шагнуть в неизвестное.
     Выставив вперёд дрожащие руки, я ступил в разверстый зев двери, сразу же потеряв все ориентиры в окутавшей меня кромешной мгле; сделал шажок, другой, третий, но по-прежнему не ощущал впереди ничего кроме пустоты. Казалось, уже пройдено расстояние равное двум таким магазинам, а тот всё никак не заканчивался. Липкие капли пота побежали вниз по моей спине и ледяные пальцы паники начали медленно сжиматься вокруг горла, когда одной рукой я упёрся в дверной косяк, а другой нашарил клавишу выключателя…
     Свет был тусклым, но после чернильной темени показался мне ослепительным. Ничего страшного здесь не было: прямо за дверью обнаружился искомый сортир (довольно опрятный на вид), а справа угадывалась крохотная кладовая, заставленная ящиками и коробками. Спазм в кишках снова согнул меня пополам; я едва успел спустить штаны, даже не убедившись - имеется ли в зоне досягаемости туалетная бумага.
     Вскоре резь в животе слегка отпустила, а туалетную бумагу, к счастью, не всю успели использовать предыдущие засранцы. Спустив воду, я густо набрызгал хвойным освежителем воздуха («будто кто-то под сосной насрал» - вспомнилась фраза из старого анекдота) и, не выключая в подсобке свет, торопливо вышел из магазина.
     На улице успело заметно стемнеть, хлопьями валил снег и ощутимо похолодало - зима никак не хотела сдавать своих позиций. Закутавшись в плащ и поглубже натянув на уши шапочку, я торопливо зашагал в сторону дома.
     На подходе к городской площади, мне показалось, будто там что-то неуловимо поменялось, но сумерки и снежные хлопья мешали понять - что именно. Устав напрягать глаза, я нырнул в проулок между Домом быта и кафе «Причуда», чтобы сократить дорогу.
     Площадь всё не выходила у меня из головы, но в подъезде ожидала загадка поудивительней: когда я поднёс ключ к двери, оказалось, что замочная скважина ему не соответствует. И что поразительнее всего, я прекрасно помнил эту скважину - полукруглый глазок на почерневшем алюминиевом пятачке - такая была у нашего старого замка.
     Замок поменяли полтора года назад из-за того, что старый стал плохо открываться, но ключ от него по-прежнему продолжал болтаться у меня на колечке вместе с двумя другими: от нового замка и почтового ящика. Повозившись с заедающим механизмом, я тихонько приоткрыл дверь, приготовившись к новым неожиданностям.
     Они не заставили себя ждать.
     Первым, что бросалось в глаза, были обои в коридоре - не сумрачно-зелёные на которых отдыхал глаз, а блёкло-жёлтые - покрывавшие эти стены до прошлого года. По углам обои были изодраны когтями нашей кошки Пчёлки, названной так за жёлто-рыжую масть и повышенную полосатость.
     Обследовав квартиру, я нашёл и другие перемены. Взамен нового импортного «Тефаля», подаренного тётей Натой из Питера, вернулся советский алюминиевый чайник с помятым боком; цветной телевизор «Горизонт» исчез, а на его место перекочевал из кухни старый черно-белый «Рекорд»; на моей книжной полке появился десяток пластмассовых солдатиков с головами животных, которых я уже давно сменял Стасу Скорнякову на книгу о Тарзане. Кроме того, из холодильника исчезли все принесённые мной продукты; из шкафа - новая одежда, а из комнаты родителей - видик, приставка, видеокассеты, картриджи, книги и журналы, натасканные сюда со всего города.
     Создавалось впечатление, будто время отмотали на несколько лет назад, что, кстати, подтверждалось лежавшими на письменном столе учебниками за пятый и шестой класс, хотя мы с сестрой учились уже в девятом и восьмом.
     Такой вот подарочек получил я на свой день рождения и теперь даже не знал что думать: картина этого мира, уже довольно ясно сложившаяся в моей голове, рушилась на глазах. Только я перестал ждать новых сюрпризов, как что-то вдруг снова начало меняться и меня это беспокоило. Как странно устроен человек: даже страстно желая перемен, он всё равно зубами держится за привычное.
     Найдя в холодильнике початый пакет кефира, я неторопливо выпил его, прислушиваясь к ощущениям. Буря в животе почти улеглась, лишь изредка напоминая о себе недовольным урчанием. На улице тоскливо выла вьюга, хаотично метались снежинки, в доме напротив светились несколько окон.
     Радиаторы парового отопления грели едва-едва, и в квартире стало заметно свежее. Почувствовав, что продрог, я отыскал ватное одеяло, закутался в него и ещё долго сидел на кухне, вглядываясь в сгустившиеся сумерки и попивая горячий чай.
     Когда глаза стали слипаться, я погасил свет и пошёл спать.
     Мне снились лица - множество лиц - людей, с которыми я никогда не был знаком, хотя встречал их чуть ли не ежедневно. Вот унылая шайба мужичка, постоянно бредущего мне навстречу по пути в школу, вот румяная мордашка продавщицы из хлебного отдела, рядом с отёчной репой хамоватой тётки из колбасного, вот опухшая будка похмельного дворника, а вот лопоухая рожица соседского пацанёнка с вечно бегающими хитрыми глазками.
     Но лица тех, кого хотелось увидеть больше всего, в эту ночь мне так и не приснились…
     Проснувшись, я какое-то время тихо лежал, поджав к животу ноги и с головой завернувшись в одеяло, а когда, откинув его край, решил, наконец, вставать, мне показалось, что я всё ещё сплю. В дверях комнаты, тыльной стороной ко мне, стоял мягкий стул, на котором, оседлав его худыми ногами в камуфляжных штанах, сложив на спинке руки, просунутые в рукава расстёгнутой лётной куртки и примостив на них патлатую белобрысую голову, кто-то дремал…
    
    
    
     ГЛАВА 4
     О ТОМ, ЧТО СЛУЧАЙНЫЕ ВСТРЕЧИ НЕ ВСЕГДА СЛУЧАЙНЫ
    
     Я приподнялся на локте, пытаясь рассмотреть своего незваного гостя слипшимися со сна глазами, но в этот момент внутри фанерного нутра тахты что-то пронзительно скрипнуло. Дремавший неловко вскочил, повалив стул и, раскорячившись в проёме двери, выставил вперёд дрожащую руку с маленьким чёрным пистолетом очень похожим на настоящий.
     - А ну, лежать и не двигаться, не то будешь свои кишки с пола поднимать! - визгливо закричал он, держа пистолет боком, как плохие парни из американских боевиков.
     Я вжался в тахту и не двигался: мало ли, что взбредёт в голову этому припадочному. Он близоруко щурился, вглядываясь в моё лицо, и тогда я узнал его…
     Это был Сашка Федоренко по прозвищу Очкаренко или попросту - Очкарь. Он терпеть не мог, когда его так называли и в школе, несмотря на сильную близорукость, почти всегда ходил без очков, надевая их только в редких случаях. Мы проучились с Сашкой полтора года - пятый и половину шестого класса, врагами не стали, но и настоящей дружбы между нами тоже не завязалось. Сашка был невысокого роста, нескладного телосложения, в учёбе не блистал, и уж точно был бы в классе «лузером» если бы не его родители.
     Отец Сашки был большим начальником, а мать работала в Администрации города, и поэтому они могли позволить себе многое из того, чего не было у других: четырёхкомнатную квартиру (несмотря на то, что Сашка был единственным ребёнком в семье), большую машину, ежегодный отдых на море, импортные вещи и дефицитные продукты. Из-за этого всего Сашка временами становился ужасно заносчивым и любил покичиться своими обновками, делая особый акцент на их стоимости. Но, вместе с тем, жадным он не был: всегда угощал жвачкой или делился «Сникерсом», давал послушать плеер и посчитать на калькуляторе, а пару раз, когда у него дома никого не было, разрешал зайти к себе в гости и поиграть в «River Raid» на отцовском компьютере.
     Летом, когда с Виталей Настыровым и Максом Кобылкиным, мы гоняли на великах по пыльным окраинам Пионерска, изображая трёх мушкетёров, то иногда брали с собой Сашку. Роль д’Артаньяна ему очень нравилась, он на время переставал зазнаваться и становился вполне себе компанейским парнем.
     До седьмого класса Сашка не доучился - разбился на машине вместе с родителями.
     - Очкарь… - неуверенно позвал я. - Сашка…
     Тот отступил на шаг и сощурился ещё больше, силясь узнать меня. Но, видимо, это ему так и не удалось, поскольку, чертыхнувшись, он переложил пистолет в другую руку, полез за пазуху и, выудив оттуда очки, смотанные синей изолентой, водрузил их на переносицу.
     - Мамонтяра? - глаза его за сильными стёклами смешно округлились.- Ты, что ли?
     Голос у Сашки был противный - писклявый с надрывом. Если ты говорил ему «здорОво» при встрече или «пока» при прощании, и слышал то же самое в ответ - всегда казалось, будто он тебя передразнивает.
     Он широко улыбнулся, обнажив жёлтые лошадиные зубы, затолкал пистолет в карман куртки, и, подавшись навстречу, протянул ладонь для рукопожатия.
     - Ну, привет, Витёк. Давно не виделись…
     В шестом классе мы с Сашкой были почти одного роста, но, когда я поднялся ему навстречу, оказалось, что он почти на голову ниже меня. Сашка совершенно не изменился с тех пор, не повзрослел, оставшись всё тем же щуплым шестиклассником, каким я его помнил. Вот только, вместо всегдашней аккуратной стрижки, его голову украшала копна светлых нечёсаных волос, несимметрично примятая с одного бока.
     - Ого! - удивился он. - А ты, реально, мамонт! Это ж сколько времени прошло? Лет пять?
     - Три… - промямлил я, в смущении от того, что сам вот повзрослел, а Сашка так и остался каким был. - Я просто вытянулся сильно после восьмого класса, в рост пошёл.
     - Понятно, - с напускным равнодушием отозвался он. - А тут, понимаешь, календари новые никто не печатает и зима эта постоянная… Я сначала крестики в блокноте рисовал - дни считал, а потом сбился и забросил это дело. Всё равно время здесь как-то по-другому течёт. Да и какая в сущности разница - три года или пять… Или десять… Это, чувак, теперь навечно. Сам-то давно ласты склеил?
     - Чего?.. - не понял я.
     - Коньки, говорю, давно откинул?
     - Две недели уже как…
     До меня не сразу дошло, о чём он спрашивает (Очкарь никогда не отличался особой тактичностью), а когда, наконец, допёрло - внимание сходу переключилось на другое: раз Сашка здесь, то значит и я тоже…
     Но он милосердно не дал мне додумать эту мысль до конца, завалив кучей вопросов:
     - Ну, рассказывай: как там наши? Как Макс, Виталя? Как мои поживают? Не в курсе?
     Я сразу понял, что под «моими» Сашка имеет в виду родителей, и чуть было не ляпнул: «А они разве не с тобой?», но вовремя спохватился, сообразив, что тот ничего не знает.
     - Не в курсе, - соврал я. - Вроде в порядке.
     Отчего-то не хотелось сейчас открывать ему всей правды. Может как-нибудь потом… Со временем… А там видно будет.
     Я истосковался по живому общению и сразу же принялся рассказывать Сашке всё, что считал достойным внимания. Он кивал, но слушал, как мне показалось, вполуха, погружённый в собственные мысли.
     Улёгшись почти под утро, я проснулся уже порядком за полдень и теперь, увлечённый рассказом, не сразу обратил внимание на то, что в комнате заметно потемнело. Я потянулся к выключателю, чтобы включить свет, но Сашка бесцеремонно ухватил меня за руку.
     - Уходить надо, - сказал он поднимаясь.
     - Зачем? - не понял я. - Куда?
     - Ты, давай, собирайся лучше - по пути расскажу.
     Но по пути Сашка так ничего и не рассказал. Сначала он долго рассматривал двор сквозь приоткрытую дверь подъезда (метель всё не унималась), а потом, знаком показав мне следовать за ним, чесанул к угловому подъезду соседней девятиэтажки. Я, ничего не понимая, молча рванулся следом, не отставая и не обгоняя его. Он шёл быстро, пригнувшись и не глядя по сторонам, за его спиной подпрыгивал, тяжёлый на вид, школьный рюкзак.
     Зайдя в девятиэтажку, мы поднялись по лестнице на чердачный этаж, вышли на крышу, перебрались в соседний подъезд и снова спустились до пятого. Сашка плотно прикрыл дверь, ведущую на крышу, запечатав её массивным навесным замком, валявшимся тут же в углу. На каждой лестничной площадке он надолго останавливался, прислушиваясь и, по-моему, даже принюхиваясь. Мне было непонятно, с чего это ему вдруг приспичило поиграть в шпионов, но я ни о чём не спрашивал, терпеливо дожидаясь, пока он сам мне всё ни объяснит. В конце концов, у меня ведь тоже имелась своя «крокодилья тропа».
     Под нами, на лестничной площадке между этажами, было темно - наверное, лампочка перегорела, но присмотревшись, я вздрогнул и отступил: там начиналась «область тьмы». И хотя я уже убедился, что ничего опасного она в себе не таит, мне всё равно хотелось держаться от неё подальше. Между прочим, именно после посещения подобной области меня занесло сюда, и мало ли куда ещё занесёт, если шагнуть на исчезающие во мраке ступени.
     Закончив со своим ритуалом, Сашка отомкнул одну из дверей и жестом позвал меня.
     - Вот здесь можно будет и поговорить, - бросив в прихожке рюкзак, он, не разуваясь, проследовал на кухню. - Свет нигде не включай, к окнам старайся не подходить. Сейчас обедать будем. Или скорее - ужинать.
     Я повесил плащ на растопыренную, как оленьи рога, вешалку, затолкав в рукав шапку с шарфом, и шлёпнулся на табуретку рядом с кухонной дверью. Сашка налил из трёхлитровой банки воды в алюминиевый чайник, но на плиту его не поставил, пристроив на какой-то непонятной штуковине, повозился с ней, а потом чиркнул спичкой. Под чайником заплясали голубые язычки пламени.
     - Чё за фигня? - спросил я.
     - Сам ты «фигня»! Это туристический примус. «Шмель». На бензине работает.
     - А электрического чайника нет что ли? Или на плите…
     - На плите будем до вечера воду кипятить, - отмахнулся он. - Не видел, разве, что тут с электричеством творится? Ничего, поживёшь тут подольше - сам себе такой заведёшь.
     Вода и вправду закипела очень быстро. Сашка достал из навесного шкафчика разнокалиберные чашки, кинул в них чайные пакетики, налил кипятку. Выложив на стол полбуханки белого хлеба и палку сервелата, он принялся молча варганить бутерброды. Примус он не погасил, и его мерцание было единственным освещением полутёмной кухни.
     - От кого прячемся? - спросил я.
     - Погоди, скоро сам всё увидишь.
     Он протянул мне «сиротский» кусок хлеба с двумя кругляшами колбасы и сам тут же запихал в рот половину своего бутера, всем видом показывая: когда я ем, я глух и нем. На минуту показалось, будто он что-то утаивает от меня, не хочет разговаривать, тянет время и присматривается. Я сидел, не зная, что и подумать, но Сашка, видимо, угадал мои мысли.
     Шумно отхлебнув чаю, он начал сбивчиво рассказывать мне о том, как сам попал в это место (которое именовал то «щелью», то «пространствами»); как выбирался из покорёженной, смятой почти в гармошку, машины; как плакал и звал родителей, думая, что они где-то поблизости, но специально не отзываются из воспитательных целей (накануне он вдребезги рассорился с ними из-за того, что те не купили ему новую игровую приставку).
     Я молча жевал свой бутерброд, слушая его откровения.
     - Знаешь, Витёк, - проникновенно закончил он. - Это ведь большая редкость, чтобы знакомые по прошлой жизни здесь встретились. Таких, кого раньше где-то видел - в школе, там, пересекались, в магазине, на улице - таких навалом. Ну, оно и понятно: Пионерск - город маленький. А так, чтобы конкретно знаком был - учились вместе, дружили, там, или, скажем, родственники - это один шанс на тысячу. И поэтому я думаю, что наша с тобой встреча здесь - не случайная…
     Я чуть не подавился:
     - А здесь что, кроме нас ещё люди есть?
     - Хватает. Только некоторые из них уже не совсем люди, а некоторые - совсем не люди.
     Я не до конца понял, что он хотел этим сказать, но по спине у меня пробежал холодок.
     - Значит, ты меня за кого-то из них принял, когда пистолетом угрожал? - спросил я.
     - Да нет. Я сразу понял, что ты не из этих… Просто ждал пока проснёшься, да и закемарил малёхо, а потом, когда диван заскрипел, перепугался спросонок и за пистолет схватился.
     - Почему же сразу не разбудил?
     Сашка замялся.
     - Ты это… разговаривал во сне и… всхлипывал… Я подумал: может тебе прошлая жизнь снится - не хотел будить.
     Он замолчал, глотая подостывший чай, а меня внезапно осенило, что не считая душного кошмара, привидевшегося в ночь, когда я только очутился здесь, сегодня мне впервые за две недели приснился настоящий сон.
     - А как ты понял, что я не из «этих»?
     - Они снов не видят. Никогда…
     Я вдруг сообразил:
     - Так это от них мы прячемся?
     - Да нет же… - Сашка лениво отмахнулся, но вдруг, словно вспомнив о чём-то, повернулся к окну, напряжённо уставившись в начавшие сгущаться сумерки.
     - Давай-ка сюда! - позвал он, пригнувшись к сАмому подоконнику. - Скорее! Только голову сильно не высовывай. Вон они, голубчики! Видишь? Там... У твоего подъезда…
    
    
    
     ГЛАВА 5
     О ТОМ, ЧТО ПОПАВШИМ В АД ПОЛАГАЕТСЯ ПРОВОДНИК
    
     Сперва мне ничего не было видно кроме полутёмного двора и хаотической пляски снежинок. Одинокий фонарь на углу дворовой площадки выхватывал из сумерек лишь размытое пятно промёрзшей земли. Лампа над дверью подъезда света почти совсем не давала.
     - Разуй глаза! - сипло шептал в ухо Сашка. - Ну! Неужели не видишь? На ступеньках… прямо напротив двери…
     Тут словно что-то сдвинулось в моём восприятии, и я увидел.
     Это было похоже на картины Дональда Руста [4], когда под одним изображением маскируется другое, не явное на первый взгляд, но угадывающееся при внимательном рассмотрении. И когда ты его разглядишь, то ни за что уже больше не потеряешь из вида.
     Они стояли на ступенях подъезда вполоборота друг к другу с опущенными вниз лицами. Строго говоря, никаких лиц я не видел, как не видел вообще ничего кроме угловатых скособоченных силуэтов, будто бы вырезанных из кусков зыбкой полутьмы, наполненной снежными завихрениями. Просто разыгравшееся воображение невольно наделило их фигуры человеческими чертами, хотя абсолютно ничего человеческого в них не было.
     Какое-то время они были совершенно неподвижны, а потом стали медленно двигаться, перетекая из одной абсурдной формы в другую, пока не исчезли за дверью подъезда. При этом они не открывали её, а словно бы просочились сквозь заиндевевшую вагонку.
     - Что это было? - выдохнул я, поворачиваясь к Сашке.
     - Похитители снов, - сказал он таким тоном, будто это должно было мне о чём-то сказать.
     Я пощёлкал пальцами, побуждая его продолжать.
     - Короче, это одни из обитателей Щели, - стал неохотно объяснить Сашка. - Многие считают их вполне безобидными, но я-то уже давно узнал их поганую сущность…
     Выходило так, что эти существа питались человеческими снами, из-за чего спящий забывал обо всём, что ему снилось. Само по себе, это не казалось столь уж пугающим, когда бы ни одно обстоятельство: если спящему снилось что-то из его прошлой жизни - какое-то событие, место, человек - вместе со снами туман забвения окутывал и все воспоминания об этом событии, месте или человеке. А вот это было уже по-настоящему страшно. Забывая своё прошлое, люди забывали себя, принимая окружающую реальность, как единственно возможную, начинали жить по её странным законам. И что было ещё страшнее: внешне оставаясь людьми, они, по сути, уже ничем не отличались от других порождений Щели.
     - Щель? Что это ещё такое? Ты уже не в первый раз произносишь это слово.
     - Так мы называем это место. Щелью или реже - Пространствами.
     - А откуда такое название?
     Сашка хмыкнул.
     - Это сначала Андрюха ляпнул, а потом и другие подхватили… Помнишь загадку: круглая, блестящая, под диваном лежит, на «з» начинается?
     - Как же! Это монетка. А почему на «з»? Закатилась! Только мы-то здесь каким боком?
     - А мы - навроде такой монетки, - Очкарь как-то резко приуныл. - Закатились в пыльную тёмную щель между жизнью и смертью.
     Он судорожно вздохнул, словно ему перехватило горло и, отвернувшись, уставился в тёмный четырёхугольник окна.
     - Ты, похоже, многое понял об этом месте, - я осторожно прервал затянувшееся молчание. - Просвети новичка. Побудь моим Вергилием в этом аду.
     - Кем-кем? - его удивлённо-недоверчивое лицо показалось мне в этот момент настолько комичным, что я не удержался и прыснул.
     - Серый ты человек, Очкарь. Книжки читать надо. Ой… - я спохватился. - Извини. Тебе ведь это прозвище никогда не нравилось.
     - Да ладно. Я не обижаюсь. Даже приятно немного. Давно так меня никто не называл. - Сашка улыбнулся. - А книжки… Не моё это. Как-то не сложились у меня с ними отношения. Может из-за зрения… Я ведь чичики с раннего детства ношу, сколько себя помню.
     Он снял с носа очки и принялся механически протирать их о край выправленной из штанов футболки.
     - Ты заметил, что здесь раны как на собаке заживают?
     Я кивнул.
     - А вот зрение у меня ни фига не восстановилось. Но зато и хуже не стало. Раньше-то моя близорукость прогрессировала - каждые полгода линзы меняли. Так что, нет худа без добра: если б кони не двинул, то может сейчас бы уже совсем слепошарым ходил.
     Его показной оптимизм не вызвал у меня ответного отклика.
     - Ну и чего делал этот твой Верзилий? - с наигранным равнодушием поинтересовался Сашка спустя какое-то время. - Или как его там?
     - Вергилий. Он рассказывал и показывал Данте, как устроен загробный мир.
     - Ну, с показом придётся повременить малёхо: выспаться надо и ваще… подготовиться. А вот рассказать можно, отчего бы и не рассказать. Только ты сам вопросы задавай: у меня чё-то башка совсем не варит. А я уж тебе отвечу, что знаю или о чём догадываюсь.
     Совсем недавно у меня была к нему куча вопросов, но теперь, когда он предлагал их задать, на ум совершенно ничего не приходило. Увиденное и услышанное об этом мире за последние несколько часов, что-то поменяло в моём сознании, и вопросы, терзавшие меня всё то время, что я здесь находился, вдруг потеряли свою актуальность, а новые ещё не успели сформироваться в общепонятные словесные формулировки.
     Я молча сидел, подыскивая слова и катая пустую чашку между ладонями. Очкарь какое-то время смотрел на меня, ожидая вопросов, не дождался, вздохнул и принялся говорить сам.
     - Наверное, для начала, тебе хотелось бы знать: что это за место и почему ты сюда попал?
     Я встрепенулся. Сашка угадал два вопроса из трёх, терзавших меня первые недели пребывания здесь. Наверное, он и сам потратил немало времени на их обдумывание. И пусть я уже набросал для себя приблизительные варианты ответов, но для полноты картины неплохо было бы услышать и его версию. Она могла подвести к решению третьего вопроса - самого главного: как отсюда выбираться. Больших надежд я, конечно, не лелеял: если Сашка всё ещё здесь, то ответа на этот вопрос он, по всей видимости, пока так и не нашёл.
     - Так вот, - он явно заметил мой интерес. - То, что я тебе сейчас расскажу, не просто досужие рассуждения, высосанные из пальца, а объективные выводы, основанные на наблюдениях и статистике. И пусть многое до сих пор остаётся загадкой, кое-что всё-таки удалось понять и осмыслить. Например: все попавшие сюда люди - это либо жители Пионерска, либо те, кто находился в городе в момент своей… хм… смерти.
     Он запнулся на этом слове, но всё же проговорил его.
     - Давай признаем, - Сашка снял очки и близоруко посмотрел мне в глаза. - Мы с тобой скопытились. Станем же называть вещи своими именами: так нам будет легче общаться. Но, даже врезав дуба, мы каким-то образом всё же продолжаем существовать, и я считаю, что в этом отношении нам сильно повезло. Пусть этот мир отличается от того, к которому мы привыкли - большАя удача, что он у нас есть. И мы должны пользоваться этой удачей, потому что назад пути нет, несмотря на наивные идеи некоторых… мечтателей.
     Он скептически оглядел меня, словно ожидая, что я тут же брошусь ему возражать, но я промолчал. И хотя на сей счёт у меня было абсолютно иное мнение (а, судя по его словам, не только у меня одного), я не стал его сейчас высказывать: не хотел, чтобы Очкарь заподозрил меня в наивной мечтательности. Пока не хотел…
     Убедившись, что я внимательно слушаю, он продолжил рассказывать:
     - Кроме географической, всех здешних жителей объединяет ещё одна особенность - возрастная. В большинстве своём - это либо дети старше десяти лет, либо подростки до девятнадцати. Я говорю: в большинстве, потому что есть несколько исключений, выбивающихся из общей возрастной категории.
     «Слишком гладко излагает, - подумалось мне. - Как по писанному».
     Сашка сделал эффектную паузу, и меня вдруг осенило: он говорит не от себя, а повторяет чьи-то, не раз слышанные слова, непроизвольно копируя жесты и интонацию говорившего.
     - И наконец! - он поднял вверх указательный палец с обгрызенным ногтем. - Все местные откинули копыта в дорожных авариях. Кто-то (как ты, например) попал под машину, а кто-то (как я) был пассажиром невезучего транспортного средства. Здесь тоже есть парочка исключений, но они как бы и не противоречат правилу, а даже напротив - дополняют его.
     «Какой-то локальный ад для малолетних жертв нерадивых водителей, - представил я. - Или, скорее, чистилище. В пользу последнего, кстати, говорит возрастная группа всех жертв, ещё не успевших нагрешить на «бессрочку» в царстве теней, но уже запятнавших себя поступками, не позволяющими рассчитывать на неизбывную смену в райском пионерлагере».
     Сашка, приосанившись, ожидал моей реакции на свой монолог. В прошлой жизни красноречием он не блистал и, видимо, был рад случаю произвести на меня впечатление.
     - Недурственно, недурственно… - похвалил я, копируя манеру речи нашего историка Тамерлана Салаватовича - Не может не радовать исчерпывающее раскрытие темы, глубокое знание предмета и образность подачи материала.
     - Клёво! - хохотнул Сашка. - Очень похоже! Ну, просто вылитый Тамерлан! Тебе, Витёк, надо в школьном КВНе участвовать.
     - Угу, - хмыкнул я. - Как только вернёмся, сразу пойду записываться.
     - Вот умеешь ты, Мамонт, настроение поднять.
     - А то! Станет тошно - обращайся.
     Мы ещё немного подурачились, вспоминая школьные «подколки».
     Потом я рассказал Сашке, что Тамерлан ушёл преподавать «государство и право» в нефтяной техникум: там платят больше. А на подмену взяли новую «истеричку» - тётку невредную, но без изюминки. Так что «история» теперь - скучнейший предмет, навроде «географии» - всё строго по учебнику и никаких тебе отступлений а ля Эдвард Радзинский.
     Очкарю «история» была по барабану, однако эти отступления ему тоже нравились: можно было спокойненько порисовать на полях тетради или поиграть в «точки» с соседом по парте. А помнишь, смеялся он, Тамерлан, бывало, так увлекался своими байками, что даже про домашнее задание забывал.
     Я помнил, но любил эти «байки», конечно же, за другое. Уж очень они были живыми и настоящими по контрасту с сухими фактами, изложенными в учебнике. Да и рассказчиком Тамерлан Салаватович был отличным, несмотря на заметный восточный акцент.
     На какое-то время мы погрузились в воспоминания. Каждый в свои. Сашка чему-то улыбался, близоруко щурясь поверх очков на огонёк примуса.
     - Послушай, - спросил я, когда приступ ностальгии немного отпустил. - То, что ты мне сейчас чесал про выводы всякие, статистику, исключения… Это ведь ты не сам придумал?
     - Куда мне, - легко согласился Сашка. - Есть тут у нас один… Профессором кличут. На вид пацан пацаном, вроде нас с тобой, но головастый - жуть. На всякую здешнюю непонятку у него ответ имеется. То есть, не ответ, конечно (точно про Щель никто ничего не знает), а эта… как её там… гипотеза. Правда, он здесь уже лет десять кукует - одичал совсем, нелюдимым сделался. Но не скурвился как другие - законы гостеприимства соблюдает, да и в помощи, случись что, никогда не откажет. Завтра я тебя с ним познакомлю, если Щель позволит.
     - А что - может не позволить? - ехидно спросил я.
     Сашка серьёзно посмотрел на меня.
     - Может и не позволить…
    
     __________________________________________________
     4. Дональд Руст (Donald Rust) - Известный американский художник, работающий в жанре «камуфляжного» искусства.
    
    
    
     ГЛАВА 6
     О ТОМ, ЧТО МЕРЫ БЕЗОПАСНОСТИ НИГДЕ НЕ ЛИШНИЕ
    
     Спать в эту ночь Сашка не разрешил. На то существовало негласное правило: каждый день менять место ночлега (желательно выбирая разные части города) и никогда не ночевать в долговременных убежищах, оборудованных под постоянное жильё. Таким образом, удавалось избегать Похитителей снов, которые чуяли спящего человека в любой точке своего «пространства», но перемещаться могли лишь по ночам и делали это очень медленно.
     Теоритически, спать можно было и днём, а ночью бодрствовать и заниматься насущными делами, но здесь существовали некоторые загвоздки. По словам Сашки, кроме Похитителей снов в «пространствах» водились и иные сущности, повстречаться с которыми ночью было, мягко говоря, не очень приятно.
     Прежде, чем идти к Профессору, Сашка предложил дремануть несколько часов в любом более или менее подходящем месте, а уже ночью доспать остальное, соблюдая все возможные меры предосторожности. Я не возражал.
     Едва рассвело, мы снова выбрались на крышу и повторили наш вчерашний маршрут в обратном порядке. На улице Сашка предложил подойти к похитителям снов, которые вновь, полупрозрачными медузами, маячили на крыльце моего подъезда, чтобы рассмотреть их поближе, но я отказался. Мне было не по себе от их вида, несмотря на то, что Сашка уверял, будто днём они совершенно безопасны.
     Игнорируя пешеходные дорожки, он повёл меня под сАмой стеной девятиэтажки. Пригнувшись, мы пересекли узкий скверик у ЗАГСа, нырнули в проходную арку между пятиэтажкой-малосемейкой и магазинчиком канцтоваров, а вынырнув с другой стороны, снова двинули вдоль стены дома, стараясь держаться в его тени.
     Своим поведением Сашка напоминал мне малахольного проводника из старого фильма «Сталкер», который вёл людей через загадочную «зону», пугая их страшилками о коварных ловушках, якобы разбросанных на пути, хотя вокруг не было заметно никакой опасности. И так как ничего страшного с ними в итоге не случилось, становилось непонятно: то ли проводник просто набивал себе цену, то ли, и вправду, был настолько хорош, что виртуозно провёл группу через все козни.
     Сашка, правда, никаких страшилок не рассказывал, но в остальном вёл себя очень похоже, а у меня, как и у героев фильма, отчего-то не возникало желания проверять своего проводника «на вшивость» - я просто безропотно следовал за ним, не задавая лишних вопросов. Придёт время - сам всё объяснит. Если, конечно, сочтёт нужным. То, что Очкарь себе на уме, я уже успел убедиться: должно быть, годы, проведённые здесь, всё же оставили свой отпечаток.
     Быстро глянув налево и направо, Сашка торопливо пересёк пустую проезжую часть и устремился к широкому крыльцу поликлиники, которая располагалась в стандартной многоквартирной пятиэтажке, переделанной под медицинское учреждение. Мы проскользнули узким коридором, с выкрашенными голубой масляной краской стенами, и вышли с другой стороны здания в хитросплетение дворов спального микрорайона.
     Кроме жилых домов, здесь находилось несколько магазинов, два детских сада, Дом Детского Творчества (бывший Дом Пионеров) и средняя школа №3, в которой, до недавнего времени, учились и мы с Сашкой.
     Для днёвки он облюбовал детский сад «Боровичок», расположенный между школой и универсамом «Южный» - точной копией «Октябрьского».
     - Временное убежище, - наставлял меня Сашка, устраиваясь на трёх, сдвинутых вместе, детских кроватках. - Должно располагаться на первом, в крайнем случае - на втором этаже и, по возможности, иметь несколько выходов. Для чего это нужно?
     - Теряюсь в догадках.
     - Балда! Вдруг удирать придётся, а выход перекрыт. Ты куда сразу рванёшь? Правильно: к другому выходу. Или в окно. А у тебя пятый этаж. Ты летать умеешь?
     Вопрос был риторический и Сашка не стал дожидаться моего ответа.
     - Да хрен с ним - пусть даже не пятый - пусть третий. Со сломанными ногами далеко не убежишь. Тогда уж лучше сразу девятый - чтобы наверняка.
     - Сашка, - сказал я, устало. - Кончай со своими страшилками. Давай спать.
     Он хмыкнул, но промолчал.
     Электронные и кварцевые часы в Щели безбожно отставали, но механические работали как надо. У Сашки был миниатюрный будильник, который он перед сном положил под подушку, чтобы тот не слишком дребезжал при срабатывании.
     Когда он растолкал меня, показалось, что я едва успел смежить глаза, хотя на самом деле прошло уже четыре часа. Спать хотелось ужасно, но ещё больше хотелось поскорее встретиться с легендарным Профессором.
     Во время быстрого перекуса в детсадовской столовке, Сашка провёл мне короткий инструктаж по технике безопасности при перемещении между «пространствами».
     Оказывается, «области тьмы», которых я так опасался, были единственно возможными проходами, связывающими «пространства» между собой. Сашка называл их «туннелями».
     - Подробнее о «туннелях» тебе Профессор расскажет. Если захочешь, конечно. Он на них собаку съел. А пока ты должен знать только одно: держись сразу за мной и не отставай. Время в «пространствах» по-разному течёт - ты тут на минуту замешкался, а там уже час прошёл. Или день. Я тебя на выходе караулить не стану: себе дороже. Если всё-таки потеряешься - жди в своей квартире, но не ночуй там. Сам меня не ищи и в другие «туннели» не суйся: неизвестно куда тебя занесёт.
     «Туннель», ведущий в «пространство» Профессора находился на пустыре, через дорогу от универсама «Южный». Наверное, поэтому Сашка и выбрал место отдыха в этом районе.
     Пригнувшись, мы перебежали дорожное полотно, пересекли автомобильную парковку с одинокой «Волгой» и выскочили на открытое пространство пустыря.
     Видимо, там уже давно затевалось какое-то масштабное строительство: были сложены штабели свай, плит и других железобетонных конструкций. Строительство, кстати сказать, так и не началось: несколько лет строительные материалы лежали на пустыре, украдкой растаскиваясь «хозяйственными» дачниками, и медленно разрушались под воздействием влаги и ветров. Прошлым летом мы, с Димкой Филипповым и Мишкой Беловым, частенько приходили сюда поиграть в догонялки или просто побегать, совершая рискованные прыжки со штабеля на штабель.
     Сашка повёл меня между высокими - выше человеческого роста - рядами строительных плит вглубь этого импровизированного лабиринта. В самом его сердце, сложенные пирамидой, лежали шесть бетонных цилиндров двухметрового диаметра, какие обычно используют для укрепления стенок ливневых колодцев.
     Цилиндры были недлинными - около пяти метров - и просматривались насквозь. Все, кроме одного… Правого в среднем ряду. Его заполняла знакомая мне маслянистая тьма, такая плотная, что, казалось, будто он до краёв набит сырым чернозёмом.
     Сашка запросто, невзирая на тяжёлый ранец, вскарабкался на ближайший штабель, расположенный как раз напротив нужного цилиндра. Я нехотя последовал за ним.
     Когда я взобрался на верхнюю плиту с отбитыми углами, из которых торчала ржавая арматура, он уже приготовился к разбегу: между краем штабеля и пирамидой из цилиндров было около двух с половиной метров.
     - Не мешкай… - напомнил он, начиная разгон.
     - Погоди!..
     Хотелось хоть немного собраться с духом, но он не дал мне такой возможности.
     Оттолкнувшись от края плиты, Сашка легко перемахнул на другую сторону и, словно погрузившись в мазут, исчез в чёрном жерле.
     Я всё-таки слегка замешкался, но страх потеряться и снова остаться в одиночестве оказался сильнее. Ноги сами понесли меня вперёд.
     Толчок. Прыжок…
     Темнота погасила все звуки, показалось, что заложило уши. Как и в прошлый раз, меня охватил приступ паники, голова закружилась. Разведя в стороны руки, я попытался ухватиться за стенки цилиндра, но не обнаружил их. Ноги, словно обретя собственную волю, заставляли пятиться, пытаясь нащупать пятками край бетонного кольца. Преодолевая сопротивление скованного беспричинным страхом тела, я, последним усилием воли, швырнул себя вперёд и, словно вынырнув из глубины, разом оказался на свету.
     - Хули ты так долго? - раздался рядом раздражённый сашкин голос. - Почти полчаса тебя дожидаюсь. Уже уходить собрался.
     В этом «пространстве» царило позднее лето. Я невольно заозирался кругом.
     Лабиринта из железобетонных конструкций не было и в помине. Вокруг раскинулся обширный пустырь, словно лишаем, покрытый облезлыми кустами шиповника, да торчащими кое-где худосочными молодыми берёзками. В отдалении темнела провалами пустых окон кирпичная коробка недостроенного спорткомплекса. Небо было густо-голубого цвета, словно покрытое равномерным слоем синей гуаши, разведённой белилами, без всякого намёка на легкомысленную акварельную прозрачность. Солнце, неестественно белое, словно художник оставил на альбомном листе не закрашенное место, совершенно не слепило - на него можно было спокойно смотреть не щурясь.
     Из зарослей кустарника выбрался недовольный Очкарь. В своей лётной куртке и сдвинутой на глаза вязаной шапочке, он нелепо смотрелся на фоне блёклой пыльной зелени. Несмотря на жару, раздеться он даже не подумал и мне не разрешил, да только не на таковского нарвался. Игнорируя его глупый запрет, я скинул плащ, предварительно распихав шапку с шарфом по карманам, и теперь нёс его, перекинув через согнутую руку.
     Мы вновь перебегали от дома к дому, в обратном порядке повторяя свой утренний маршрут. Сашка недовольно косился на меня.
     - Да жарко же… - оправдывался я. - Почему нельзя плащ в руках нести?
     - Руки всегда должны быть свободны, - вполголоса поучал он, не забывая зыркать по сторонам. - Допустим, спешно удирать нужно: по пожарной лестнице карабкаться или через забор прыгать, а у тебя плащ в руках. Накинуть его можешь и не успеть - придётся бросать.
     - Ну и брошу. Чего такого? Что я, потОм, себе новый не найду, что ли?
     - А если через «туннель» уходить придётся - в соседнее «пространство». Там зима, метель, мороз под сороковник. Давно себе жопу не отмораживал?
     - Так домА же кругом. В любой подъезд заходи и грейся…
     - Ты в подъезд, а они за тобой. Ты на крышу, а там замОк. Тут-то они тебя и возьмут. Тёпленьким…
     - Да кто - «они»? - не выдержал я. - Здесь же нет никого. Пусто кругом, безлюдно. Полдня бродим - ещё ни одной живой души не видели. А ты ведёшь себя так, будто мы разведчики на вражеской территории. Извини, Сашка, но, по-моему, ты - параноик…
     Очкарь посмотрел на меня с брезгливой жалостью.
     - Дурак ты, Витёк, - сказал он почти ласково. - Поживёшь тут с моё - ещё не таким параноиком заделаешься. Пусто, говоришь, не видели никого… Ну и хвала небесам, что не видели… А главное - чтобы нас никто не видел. Здесь ведь, кроме похитителей снов, ещё не такая мерзость водится. Да и местные обитатели, тоже, не сахар. В здешние «пространства» они, правда, стараются не соваться, но бережёного, как говорится, бог бережёт: ты можешь двадцать раз никого не встретить, а на двадцать первый нарвёшься так, что потом неделю будут руки дрожать. Или вовсе сгинешь. Как Андрюха… А меры предосторожности, поверь моему слову, ещё никому не повредили. Техника безопасности - она ведь, как религия: ты можешь в неё не верить, но обряды соблюдай. Целее будешь.
     В поликлинику на этот раз мы заходить не стали: Сашка повёл дворами куда-то в сторону площади. В просветах между домами замелькало открытое пространство. Мне показалось, что его слишком уж много, и вскоре стало понятно почему. Когда-то давно я уже видел эту картину, но не думал, что доведётся лицезреть её ещё раз.
     Площадь была непривычно пуста. На месте уродливого куба ДК «Пионер» разверзся обширный котлован, заполненный грязной дождевой водой с разбухшими ошмётками пенопласта, среди которых, на разную высоту, вздымались серые столбы железобетонных свай. У городских властей тогда постоянно находились более важные объекты для строительства, чем дом культуры, и котлован простоял здесь разрытым несколько лет. Будучи второклассником, я, вместе с другими пацанами, бороздил его на пенопластовых плотах и, с гиканьем, носился по сколотым верхушкам свай, рискуя сверзиться в мутные воды.
     Сашка, не задерживаясь, нырнул в заросли иван-чая, цепко оккупировавшего пустырь между котлованом и ближайшей девятиэтажкой. Я невольно замешкался, чтобы ещё разок окинуть взглядом картину из своего детства.
     На противоположной стороне площади сверкал стеклянным фасадом новёхонький универсам «Октябрьский», а прямо по курсу возвышалась телефонная вышка городского узла связи - одного из старейших капитальных зданий Пионерска. И лишь напротив него - через дорогу, вместо громады универмага, отстроенного всего пару лет назад, в этом «пространстве» пока ещё зеленела девственная тайга, почти вплотную подступающая к проезжей части. Раньше мы часто ходили туда, вместе с родителями и сестрой, собирать грибы и бруснику, а позже - когда стали жить на этой улице, большую часть деревьев уже вырубили под строительство нового микрорайона.
     - Ты там уснул, что ли? - прошипел Сашка, высовываясь из иван-чая. Его шапочка и воротник куртки были облеплены белёсым пухом.
     Я неохотно оторвался от воспоминаний и поспешил за ним.
    
    
    
     ГЛАВА 7
     О ТОМ, ЧТО ВО МНОГИХ ЗНАНИЯХ - МНОГИЕ ПЕЧАЛИ
    
     Громоздкая дверь узла связи была распахнута настежь и подпёрта двумя половинками кирпича. Войдя в прохладный узкий холл с кафельным полом, Сашка тут же направился к кабинкам телефонов-автоматов.
     - Последи за входом, - сказал он мне.
     Я нехотя направился к двери, но Сашка велел идти к окну:
     - Там тень от деревьев и снаружи тебя видно не будет.
     Опершись локтем о подоконник и поглядывая одним глазом на пустынную улицу, я с любопытством наблюдал за Очкарём. Тот поочерёдно заходил в каждую из четырёх телефонных кабинок, набирал на диске короткий двухзначный номер и подолгу прислушивался, плотно прижимая трубку к уху.
     Наконец, завершив свои манипуляции, Сашка подошёл ко мне и устроился рядом.
     - Надо подождать малёхо, - сказал он. - Если Профессор у себя, то скоро перезвонит.
     Я промолчал. Ничего спрашивать не хотелось. Было ясно как день, что никакой Профессор нам сюда не перезвонит (телефоны в Щели не работали), а Очкарь просто в очередной раз морочит мне голову. Только вот непонятно - зачем.
     Мне до чёртиков надоели эти его игры, и я уже открыл было рот, чтобы всё ему высказать, как вдруг коротко и глухо звякнул один из телефонов. Я медленно закрыл рот.
     Сашка подбежал к кабинкам и нерешительно остановился, соображая какой из четырёх автоматов издал звук. Я ждал, затаив дыхание, но все телефоны снова молчали.
     - Это он всегда так, - пояснил Сашка, не оборачиваясь. - Сначала предупредительный даст, чтобы на этом конце приготовиться успели, а потом уже по-настоящему звонит. И если после первого гудка трубку взять не успеешь, то на связь уже больше не выйдет. Придётся в другой раз приходить.
     Телефон снова затренькал и Очкарь проворно снял трубку.
     - Алё, - сказал он. - ЗдорОво, Профессор. Это Сашка из девяносто второго-эф. Узнал?
     Он покосился на меня, как бы невзначай прикрывая за собой дверцу кабинки.
     «Больно нужны мне ваши секреты», - обиженно подумал я, отворачиваясь к окну.
     Пространство между узлом связи и дорогой занимал неухоженный скверик с пыльными тополями и чахлыми берёзками, среди которых были проложены узкие дорожки из плохо подогнанных бетонных плиток. За дорогой разлаписто зеленел хвойный подлесок. На горизонте, из безмятежного соснового моря торчали тонкие трубы нефтеперерабатывающей станции. По небу лениво ползли сероватые облака.
     Сашкина рука бесшумно опустилась на моё плечо, заставив вздрогнуть.
     - Пойдём, - сказал он. - Профессор согласился с нами встретиться.
     «А у меня-то ты согласия не спрашивал!», - захотелось огрызнуться мне, но я передумал. Досада моя уже прошла, а любопытство, напротив, разыгралось.
     - Слушай, Сашка, - вкрадчиво спросил я. - А как это он здесь телефонную связь наладить умудрился?
     - А я знаю? - совершенно искренне удивился Очкарь. - Он же Профессор!
     - А к нему только с этих телефонов позвонить можно или вообще с любого?
     - Только с этих. Причём с каждого только на один номер - в одну из четырёх его лабораторий. - Сашка ухмыльнулся. - Это он так свои убежища называет. Там, кстати, кроме него никто никогда не бывал. А встречи Профессор всегда в разных местах назначает.
     - А проследить за ним не пробовали? - наивно поинтересовался я. - Когда он после встреч назад возвращается.
     - Дураков нет - реликта в собственном «пространстве» выслеживать. Он на тебя или пакость какую-нибудь натравит, или заведёт в такие места, откуда будешь потОм полдня выбираться.
     - Какого ещё реликта? - не понял я.
     - Это мы здесь так называем тех, кто уже очень давно не покидал своё «пространство», - сказал Сашка, и в его речи снова отчётливо проступили чужие интонации. - В Щели всё постоянно стремится вернуться в изначальное состояние. Если ты день, там, или два, скажем, отсутствовал в своём «пространстве», то ничего особо не поменяется, но если надолго уйдёшь - всё постепенно станет как раньше, как в самый первый день, когда… Ну, ты понял.
     Мы открыто шли прямо через площадь и Сашка громко разглагольствовал, будто бы вовсе и не он ещё совсем недавно настаивал на соблюдении всех этих нелепых правил конспирации.
     - А если долго из «пространства» не вылезаешь, то все изменения сохраняются. День, вроде, всегда один и тот же, но всё, что ты куда-то переносил, переставлял, остаётся на месте. А Щель этого не любит и начинает плодить защитные сущности, создавать пространственные ловушки и временнЫе завихрения. Хозяину «пространства» они повредить не могут, а на любого чужака реагируют как голодные волки.
     - А почему мы тогда не прячемся, если здесь так опасно?
     - Сейчас мы под защитой Профессора, и пока что нас никто здесь тронуть не может.
     Мы вышли прямиком к зданию ЗАГСа, покрытому потрескавшейся розовой штукатуркой и по разбитым ступеням парадной лестницы поднялись к центральному входу.
     Мне часто случалось проходить мимо этого здания, но я ещё никогда не бывал внутри, однако Сашка не дал мне рассмотреть торжественное убранство холла, а сразу же, по узкой лестнице, скрытой за неприметным выступом стены, повёл на второй этаж.
     Мы остановились перед белой лакированной дверью с табличкой: «Заведующая отделения ЗАГС г. Пионерска Шершавова А.В.». Сашка на мгновение замялся, словно собирался постучаться, но передумал и уверенно потянул за ручку.
     В крохотном кабинете, за массивным угловым столом сидел пухлый пацан в круглых очках и небрежно листал какую-то книгу. Едва мы вошли, он закрыл её, отложил в сторону и посмотрел на нас. Несомненно, это и был Профессор.
     - Здравствуй, Александр, - сказал он, выбираясь из высокого кожаного кресла.- Давно не виделись. Познакомишь меня со своим… м-мэ… другом.
     - Это Витька Самуйленко, - с готовностью ответил Сашка. - Одноклассник мой.
     - Очень приятно, - Профессор, протянул мне маленькую узкую ладонь. - Борис.
     Пожимая его руку, я подумал, что от узла связи до ЗАГСа идти от силы минут десять прогулочным шагом, а Профессор всё равно успел на эту встречу раньше нас. Значит - либо его убежище находится где-то поблизости, либо он умеет пользоваться недоступными обычным людям способами перемещения.
     После взаимного представления Профессор снова уселся в своё кресло, а мы с Сашкой устроились на стульях по другую сторону стола. Я посмотрел на книгу, которую он листал во время нашего прихода. Это оказался толстый журнал в обложке из кожзаменителя. На нём была наклейка с машинописным текстом. Даже вверх тормашками я без труда прочитал, что он называется: «Журнал регистрации актов смерти по г. Пионерску, Октябрьского р-на».
     Специфическая литература, однако, интересует нашего Профессора.
     - Давайте сначала покончим с формальностями, если вы не против, а уже потом… м-мэ… побеседуем, - Профессор обращался к нам с Сашкой, но смотрел только на меня. Сильные линзы очков - толстые, словно бутылочные донышки - делали его глаза непропорционально большими, похожими на совиные. Сразу становилось неуютно: казалось, будто тебя рассматривают под микроскопом. - Виктор, какого числа ты сюда… м-мэ… прибыл.
     Я оторопело назвал дату.
     Он извлёк откуда-то из-под кресла школьный ранец с защёлками и выудил из него копию журнала, лежащего на столе - если и не точную, то очень похожую.
     - Та-а-ак… - Профессор шелестел пожелтевшими страницами. - Самуйленко, говоришь, двенадцатого марта, девяносто шестого.
     Он нашёл, наконец, нужную страницу.
     - Нет здесь такого, - Профессор подозрительно посмотрел на меня. - И даты такой нет.
     - Ну-ка дай сюда! - Очкарь отобрал у Профессора журнал и, близоруко сощурившись, принялся водить пальцем по странице.
     - И вправду нет… - растерянно проговорил он. - Витёк, а может ты месяц перепутал?
     - Ага, - сказал я. - Или год.
     Мне вдруг отчётливо привиделись мои бренные останки, неподвижно лежащие на дороге и водители, старательно объезжающие их, недовольно ворча на муниципальные службы, которые никак не могут убрать с проезжей части этого лузера.
     Я, как сомнамбула, взял из рук Сашки злосчастный журнал, открыл на середине и принялся автоматически листать. Журнал был исписан на три четверти. Даты… Фамилии… Обстоятельства смерти… Фамилии… Даты…
     Последней датой числилось тридцать первое декабря девяносто шестого.
     Я недоверчиво потёр глаза:
     - Какого… Чё за фигня? Сейчас же ещё март… Или уже нет?
     - Технически… м-мэ… июль, - улыбнулся Профессор, поправляя очки. - Мы же сейчас в моём «пространстве». А если серьёзно, то время в Щели совсем по-другому течёт. Если ты не против, то я могу…м-мэ… поделиться одной своей теорией.
     - Валяй. Я никуда не спешу.
     - Представь себе огромный гранат, где каждое зёрнышко - это… м-мэ… отдельное «пространство» Щели. Все они существуют одновременно в одном объективном временном промежутке, хотя время каждого отдельного «пространства»… м-мэ… субъективно.
     Я совершенно ничего не понял, но покивал с умным видом.
     - Каждое зерно соединено с соседними несколькими… м-мэ… переходами, которые здесь предпочитают называть «туннелями». Пока обитатель «пространства» сам не воспользовался ни одним из переходов, оно пребывает закрытым для всех остальных «пространств» и его время остаётся… м-мэ… субъективным. Когда же обитатель «пространства» покидает его - он как бы прокалывает зёрнышко изнутри. Оно сразу становится доступно для обитателей других «пространств», и время в нём постепенно… м-мэ… синхронизируется с остальными.
     Сашка отвернулся в сторону, с трудом удерживая зевоту.
     - В Щели на настоящий момент насчитывается более сотни объединённых «пространств» с локальным временем от восьмидесятого до девяносто девятого года, каждое из которых соединено с соседними двумя-тремя десятками…м-мэ… переходов. Иногда открываются новые «пространства», но это не означает, что их обитатели только что попали в Щель - просто они до поры жили по своему… м-мэ… субъективному времени. Я доступно объясняю?
     Профессор с сомнением посмотрел в наши неодупляющие лица.
     - Если проще, то вы с Александром, по объективному времени Щели, попали сюда одновременно, несмотря на годы, разделяющие ваши… м-мэ-э-э… - Профессор завис, не в состоянии подобрать нужное слово.
     - Смерти, - автоматически подсказал я, не будучи подвержен местным предрассудкам.
     - Можно и так сказать… - Профессор укоризненно посмотрел на меня. - Но Александр выбрался из своего «пространства» на оперативный, так сказать, простор и… м-мэ… синхронизировался со временем Щели гораздо раньше.
     До меня, наконец-то, начало кое-что доходить:
     - Значит, пока я находился в Щели, уже давно наступил девяносто девятый год, и те, кто покинул свои «пространства» раньше меня, по объективному времени прожили здесь гораздо дольше, хотя и попали сюда на несколько лет позже?
     - Совершенно верно, Виктор! - обрадовался Профессор. - Ты всё схватываешь на лету! Чтобы донести эту истину до Александра мне понадобился… м-мэ… не один месяц.
     Сашка недовольно засопел.
     - И что, все кто находятся в Щели, записаны в этой книжке? - спросил я Профессора, указывая на журнал.
     - Абсолютно. За исключением Валентина, который попал сюда…м-мэ… последним по времени привычного для нас мира и данных о его… м-мэ… летальном исходе пока попросту не существует.
     - А со мной как быть? Почему обо мне ничего не написано?
     - Не знаю, - развёл руками Профессор. - Это нужно хорошенько обдумать. А пока я сделаю запись в каталоге с твоих слов.
     Он снова запустил руку в нутро своего ранца, вытащил общую тетрадь и приготовился записывать. Я покорно повторил своё имя, дату и обстоятельства. Профессор аккуратно всё записал мелким убористым почерком, сложил тетрадь и журнал в ранец, а его убрал под стол.
     - Ну что, - сказал он. - Побеседуем? У тебя, Виктор, наверное, ко мне масса вопросов?
     Вопросов и вправду было множество, но лишь один беспокоил меня сейчас сильнее всех прочих, и ответить на него мог только Очкарь, а вовсе не Профессор:
     - Сашка, - спросил я. - А ты про себя в этой книжке смотрел?
     - Само собой.
     Душная волна стыда захлестнула меня:
     - Выходит, ты всё знал? Ну… Про родителей…
     Сашка потупился.
     - Знал, - ответил он, наконец.
     - Тогда зачем меня допрашивал?
     - Проверял. Ты мне правду не сказал - пожалел. Считай, проверку прошёл.
     - Ты же говорил, мол, и так понял, что я не из «этих». Зачем же тебе нужна была ещё какая-то проверка?
     Очкарь молчал.
     - Александр поступил… м-мэ… вполне резонно, - неожиданно вступился за Сашку Профессор. - Лишняя проверка никогда не повредит. И хотя методы его несколько… м-мэ… грубоваты, они абсолютно оправданы здешними условиями жизни. Или правильнее будет сказать: существования. Поскольку, какая уж тут жизнь. Хе-хе!
    
    
    
     ГЛАВА 8
     О ТОМ, ЧТО ДВУМ СМЕРТЯМ НЕ БЫВАТЬ
    
     В тумбочке под столом заведующей ЗАГСа мы откопали початую коробку шоколадных конфет и две пачки вафель. В нижней секции двухстворчатого шкафа с документами нашёлся чайник, одноконфорочная плитка, пачка чая и несколько разномастных чашек.
     Сашка отправил меня в санузел набрать в чайник воды, а сам, пока я ходил, соорудил импровизированную горелку. Вернувшись, я обнаружил на столе металлическую треногу, похожую на подставку для цветочного горшка, под которой, на закопчённой алюминиевой пепельнице лежала белоснежная таблетка сухого спирта. Водрузив чайник на треногу, Сашка поджёг таблетку длинной туристической спичкой, и струя синего пламени с шипением ударила в днище, растекаясь по выпуклым бокам.
     - Переходы между «пространствами», которые, уступая… м-мэ… общественному мнению, я стану называть «туннелями», различаются, так сказать, по конфигурации и свойствам, - Профессор с хрустом откусывал от вафли, шумно запивая её чаем. - По конфигурации я разделил «туннели» на три… м-мэ… вида: прямые, разветвлённые и спонтанные, а по свойствам на два - устойчивые и блуждающие.
     Это и называлось «беседой». Профессор, истосковавшийся по свежим слушателям, витийствовал, не особо нуждаясь в наших вопросах. Я не возражал: мне всё было интересно, Очкарь же, хорошо знакомый с теориями Профессора, хотя и без полного их понимания, сосредоточенно поглощал вафли и конфеты.
     - «Прямые туннели» являются самыми распространёнными, - ораторствовал Профессор. - Они соединяют два соседних «пространства» как банальная… м-мэ… дверь, всегда ведущая в одно и то же… м-мэ… определённое место. Таким «туннелем» воспользовались вы с Александром, когда проникли ко мне.
     Я дал понять, что схватываю суть объяснения.
     - «Разветвлённые туннели» встречаются гораздо реже: они соединяют группу из нескольких «пространств» самым… м-мэ… причудливым образом. Проходя через такой «туннель», можно оказаться в любом из «пространств» этой группы. Чем больше «пространств» в группе, тем сложнее проследить… м-мэ… закономерности перехода, то есть узнать, в каком из «пространств» группы ты окажешься.
     - Такими «туннелями» хорошо от погони уходить, - вставил Сашка. - Тебя в одно «пространство» выкинет, а преследователей совсем в другое.
     Профессор покивал, соглашаясь.
     - «Спонтанные туннели», - продолжил он. - Самые редкие. Они могут забросить шагнувшего в них абсолютно куда угодно. По сути, это разновидность… м-мэ… «разветвлённого туннеля», в группу которого входят все «пространства» Щели.
     Профессор перевёл дух и принялся жадно глотать чай.
     - «Устойчивые туннели», - перешёл он к описанию свойств. - Всегда находятся в одном и том же месте «пространства», независимо от количества … м-мэ… проходов через него, а «блуждающие» - после каждого прохода меняют своё местоположение как в пределах… м-мэ… отдельного «пространства», так и в пределах всей Щели. Это самый редко встречающийся тип «туннелей» и закономерность их появления изучена весьма… м-мэ… поверхностно. По конфигурации такие «туннели», как правило, «разветвлённые» или… м-мэ… «спонтанные».
     - Андрюха говорит, - снова вставил Сашка. - Что уже почти понял закономерность…
     - Чушь! - ревниво оборвал его Профессор. - Ты хоть представляешь себе вероятность…м-мэ… обнаружения такого «туннеля»? А чтобы выявить последовательность нужно пройти через него не один десяток раз, и при этом… м-мэ… чтобы никто другой не прошёл сквозь него раньше. Да ещё нужно быть уверенным в том, что «туннель»… м-мэ… один и тот же.
     - Андрюха говорит, - угрюмо гнул своё Сашка. - Что такой «туннель» только один и есть, а кроме «следопытов» никто в него, если где увидит, соваться не станет…
     - Ну и что он ещё говорит, твой Андрюха? - язвительно осведомился Профессор.
     - Дофига всего, - ответил Сашка с вызовом. - Говорит, что «туннель» хоть и блуждающий, но точек входа в него совсем не много. Сам он сквозь него пятнадцать раз проходил и ещё всех «следопытов» опросил, а места появления этого «туннеля» отметил. Получилось шестьдесят девять прохождений в пятидесяти трёх разных «пространствах», и всего только восемь точек, где он появлялся. Так что вероятность обнаружения достаточно высокая.
     - А вот это уже интересно, - Профессор азартно потёр руки. - Андрей с тобой уже давно… м-мэ… поделился информацией?
     - Пару месяцев как…
     - И я до сих пор не в курсе! - Профессор выкатился из кресла, в возбуждении пробежал до двери и обратно. - Ты его, когда в последний раз видел?
     Я заметил, как Сашку резануло слово «последний». Он словно пощёчину получил.
     - Тогда же и видел… - тихо сказал он. - Мы на «разветвлёнке» разошлись, должны были у меня встретиться, но он так и не появился. Я его искал, потом…
     - Найдётся! - уверенно отрезал Профессор. - В Щели ещё никто не пропадал.
     На Сашкином лице отразилось сомнение, но он ничего не сказал.
     - А Андрей показал тебе эти… м-мэ… точки входа?
     - Угу, - подтвердил Сашка. - Показал. Только «следопыты» говорят, что никто уже давно этого «туннеля» не видел. По крайней мере, в дружественных и нейтральных «пространствах» его точно нет.
     - Ничего, отыщем, - Профессор снова сунулся в свой ранец и торопливо расстелил на столе подробную карту Пионерска. - Показывай.
     Очкарь какое-то время разглядывал карту, вспоминая, а потом начал показывать:
     - Одна вот тут - на автостанции, под лестницей на второй этаж. Другая - перед автобазой, между гаражами. Третья - рядом со старым горкомом, где раньше памятник Ленину стоял. В моём пространстве там теперь рынок «Варяг»…
     Сашка показал четвёртую точку, потом пятую, шестую, седьмую… Профессор кивал, делая пометки в блокноте.
     - А последняя - вот здесь, - Сашка поводил пальцем, отыскивая. - Возле перекрёстка на Мира и Солнечной, в магазине «Пингвин». Прям в сортире, прикинь…
     Я не сразу сообразил, что он сказал, но потом до меня допёрло.
     - Так ведь я же из этого места в твоё «пространство» попал, - сказал я Сашке.
     Они уставились на меня. Профессор даже очки снял.
     - Ну, вот и нашлась пропажа! - весело констатировал он, снова водружая их себе на нос.
     Было заметно, что информация Очкаря очень его заинтересовала.
     - Александр, вот тебе…м-мэ… поручение: научи Виктора пользоваться «базовой картой», а всем «следопытам» передай, кого встретишь, чтобы искали… м-мэ… следующую точку входа в «блуждающий туннель». И ещё, не в службу, а в дружбу, найди «пространство» Виктора и внеси его в «каталог». Встречаемся через… м-мэ… неделю.
     Профессор аккуратно сложил карту, убрал её в свой ранец и стал просовывать руки в лямки. Я понял, что аудиенция подошла к концу.
     В моём «пространстве» между зданием ЗАГСа и девятиэтажкой, отделённый от неё узкой сквозной аркой, теснился магазин канцтоваров «Альбатрос», но в «пространстве» Профессора здесь, судя по вывеске, располагался ювелирный салон «Венера». Сквозная арка, тем не менее, пребывала на прежнем месте, но вела, казалось, из северного июльского вечера в беззвёздную южную ночь. В арке находился «туннель».
     На этот раз Сашка велел мне идти первым. Я коротко махнул рукой Профессору, вышедшему нас проводить, зажмурился и метнулся во тьму.
     Долго дожидаться Сашку мне не пришлось: привычный к парным переходам, он нагнал меня спустя всего несколько минут, и сразу повёл обратно под арку, благо теперь она, как ей и положено, вновь просматривалась насквозь.
     В этом пространстве царила ранняя осень. Листья с деревьев уже наполовину облетели, небо плотно затянули тучи, моросил мелкий дождик, но по северным меркам было ещё достаточно тепло. Я натянул шапку, накинул плащ, но застёгиваться не стал.
     - Какой здесь год?
     - Девяносто восьмой, - ответил Сашка, не оглядываясь.
     Мы снова двигались короткими перебежками с соблюдением всех мер предосторожности: обогнули угол школы, нырнули в полуоткрытую калитку детского сада, запетляли между сваренных из труб качелей и деревянных беседок.
     На углу, возле городской типографии, Сашка замешкался. Он нацелился было в проём между двумя, стоящими углом домами, но сообразил, что мне там, скорее всего, не протиснуться, и махнул вдоль одного из них, стоящего параллельно дороге. Завернув во двор, он вдруг остановился так резко, что я едва не налетел на него.
     - Везёт тебе, Витёк, - криво усмехнулся он. - Хотел приключений - получай.
     Я проследил за направлением его взгляда, но ничего особенного не заметил. Двор перед нами был абсолютно пуст и два соседних тоже. На дальней стороне двора громоздились три вдухподъездные девятиэтажки, стоящие зигзагом, как огромная складная ширма. Сразу показалось, что они лепятся вплотную друг к другу, но потом я заметил, разделяющее их расстояние в несколько метров. В моём «пространстве» эти девятиэтажки ещё не построили.
     Между криво припаркованных машин, ржавеющих детских горок, п-образных конструкций для выбивания ковров стелился плотный белёсый туман, плавно колыхающийся в неподвижном воздухе и неторопливо перетекающий из одной формы в другую, словно сигаретный дым под потолком прокуренной комнаты.
     - Что это такое? - шёпотом спросил я.
     - «Обнулитель» - сущность, выгоняющая незваных гостей из своего «пространства». Мы называем это «обнулением»… - Сашку покоробило. - Обычно он сильно разрежен и опасности не представляет, но когда раздражитель слишком надолго задерживается в «пространстве», он начинает сгущаться в одном месте и тогда лучше держаться от него подальше: «обнулит»…
     Он высунулся из-за угла дома и долго осматривался, вращая головой.
     - Похоже, недавно он кого-то преследовал (догнал или нет - непонятно), но сейчас, вроде бы, рассеивается. Возле первой девятихатки уже почти чисто: если всё сделаем быстро, то, скорее всего, проскочим.
     - Может, не будем рисковать, - мне стало не по себе. - Другого пути нет?
     - Есть. Но он дольше и опаснее.
     Очкарь подтянул лямки своего рюкзака, чтобы не бил по спине во время бега.
     - Короче, Витёк, - сказал он. - Держись сразу за мной и не отставай. Не ссы - прорвёмся.
     И не оставляя мне времени для новых возражений, он выскочил из-за угла дома и что есть силы помчался к ближнему подъезду первой девятиэтажки. Мне ничего не оставалось, как броситься за ним следом.
     Ошмётки белёсого тумана, оживая, тянулись к нам. Они собирались в уплотняющиеся на глазах щупальца, цепляясь за ноги, будто размокшая в воде газета.
     Сашка первым добрался до двери подъезда, придержал её, дожидаясь меня, и мы, не останавливаясь, понеслись вверх по лестнице. На ходу я умудрился глянуть в лестничный пролёт и успел заметить, что первые этажи уже утонули в молочно-белой дымке.
     Чердачная дверь была закрыта на дешёвый китайский замок, и Очкарь, походя, сбил его молотком с укороченной рукояткой, который заранее вытащил откуда-то из-за пазухи.
     Мы выбрались на крышу дома и зачем-то побежали к окаймляющему её парапету, покрытому изогнутыми полосками оцинкованной жести поверх грязно-бурого рубероида. Очкарь, не сбавляя шага, легко запрыгнул на парапет и, к несказанному моему ужасу, так же легко прыгнул дальше. Предостерегающий окрик ещё не успел сорваться с моих губ, а он уже соскакивал на крышу соседней девятиэтажки.
     - Ну чего застыл? - недовольно обернулся он, заметив, что я не последовал за ним, а всё ещё торчу у парапета.
     - Сашка, - проникновенно сказал я ему. - Я не смогу…
     - Не говори глупостей! Тут всего-то два метра: даже прыгать не надо - просто перешагни.
     С замиранием сердца, я приблизился к парапету. Мокрая оцинковка выглядела ужасно скользкой, но расстояние между домами и вправду казалось небольшим. Если бы я стоял внизу, то, наверное, смог бы дотянуться до них одновременно, разведёнными в стороны руками. Я неуверенно поставил на парапет ногу.
     - Давай же, Витёк, - подбадривал с той стороны Сашка. - Не робей.
     Поджилки у меня тряслись, а мышцы живота окаменели, но я сделал над собой усилие и прыгнул на выступ соседнего парапета. От страха прыжок получился короче, чем было нужно, и я едва не потерял равновесие, но Сашка успел схватить меня за отвороты плаща.
     Сердце билось где-то в районе горла, но снова нужно было бежать за Сашкой по крыше, огибая покосившиеся антенны и выступы вентиляционных шахт. Возле невысокой пристройки, ведущей с крыши на чердачный этаж, Очкарь не остановился, и я понял, что наша цель - третья девятиэтажка. Значит, мои испытания на сегодня ещё не закончились.
     Когда я добежал до края крыши, Сашка уже ждал меня на той стороне. Расстояние между домами здесь было больше: метра два с половиной, а то и все три. Я перегнулся через парапет и поглядел вниз.
     Всё пространство вокруг, насколько хватало глаз, терялось в колышущейся пелене тумана. Он уже поглотил первые этажи домов и теперь продолжал подниматься всё выше, пенясь, вскипая, закручиваясь гибкими воронками смерчей, выстреливая высоко вверх косматыми протуберанцами.
     Будь я один, ни за что не решился бы на подобный прыжок, но очень уж не хотелось увидеть брезгливое презрение в глазах Очкаря. Поэтому ничего не оставалось, кроме как разогнаться и прыгнуть.
     Не допрыгнул я лишь самую малость (наверное, из-за дрожи в коленях не сумел набрать достаточную скорость для разгона), упал грудью на ребро соседнего парапета и заверещал от страха. Ноги мои скреблись по бетонной стене в поисках опоры, а руки елозили по мокрой оцинковке, не находя за что ухватиться.
     Сашка мёртвой хваткой вцепился в рукава моего плаща, и, наверное, сумел бы втащить меня наверх, даже несмотря на нашу разницу в весе, но плащ был расстёгнут… Не найдя ногою опоры, я выскользнул из него, словно рыба из мокрых рук и, заорав, полетел вниз.
    
    
    
     ГЛАВА 9
     О ТОМ, ЧТО НЕТ НИЧЕГО ХУЖЕ ОЖИДАНИЯ
    
     Я где-то слышал или читал, что при падении с большой высоты только незначительный процент людей погибает при ударе о землю - большинство же расстаётся с жизнью ещё в полёте. От разрыва сердца.
     Должно быть, что-то похожее произошло и со мной, потому что столкновения с асфальтом я не почувствовал, милостиво лишившись сознания, а когда очнулся - понял, что снова нахожусь в своём «пространстве», лёжа на проезжей части недалеко от пересечения улиц Мира и Солнечной в рваных джинсах и бесформенной болоньевой куртке. Наверное, второй раз умирать в Щели не полагалось, а может так срабатывало «обнуление», но нельзя было сказать, что я испытал сильное удивление по этому поводу: подсознательно я уже давно ожидал чего-то подобного и внутренне готовился к этому.
     В случае если я потеряюсь, Сашка велел оставаться на месте и ждать его. Поэтому я стал ждать, надеясь, что с ним не случилось ничего плохого, что он сумеет найти дорогу в моё «пространство» и отыскать меня в нём. Дни опять полетели за днями, но теперь я знал, что не одинок в этом мире и это знание помогало мне в ожидании.
     Сначала, несмотря на предостережение Очкаря, я собирался остаться ночевать в своей квартире, однако идея эта быстро перестала мне нравиться, когда я, в очередной раз, повстречал похитителей снов на ступенях подъезда. Тогда я решил устроить наблюдательный пункт в соседнем доме - в той же квартире, куда впервые привёл меня Сашка в своём «пространстве», а ночевать уходил в дальние микрорайоны.
     Мне снова стали сниться сны, а на утро после этого я нередко встречал похитителей. Теперь они вызывали скорее чувство брезгливости, чем страха. Унылыми, перекошенными изваяниями, похожими на оплывшие свечи из полупрозрачного стеарина, по двое или по трое, они караулили меня возле подъездов и на лестничных площадках домов, где я проводил ночь. Я привык к ним настолько, что если они загораживали проход - уже не искал обходных путей, а проходил прямо сквозь них. Движения замедлялись, будто идёшь под водой, и я, на всякий случай, задерживал дыхание, но никаких неприятных ощущений это не вызывало.
     Дни, в ожидании Сашки, я проводил в своей квартире, читая книги и посматривая видак, или у окна на наблюдательном пункте за чашечкой кофейку с бутербродом. А он всё не шёл. Наверное, отыскать моё пространство оказалось не так-то просто, а может с ним всё же случилось какое-то несчастье, как с его другом Андрюхой, несмотря на заверения Профессора, что в Щели никто не пропадает.
     Сашкина паранойя оказалась заразной: я начал избегать открытых пространств, стараясь держаться в тени домов; стал заранее высматривать пути бегства от потенциального преследователя, а по вечерам сидел с погашенным электричеством, читая при тусклом свете карманного фонарика.
     Я мог бы нарушить предписание Очкаря и попробовать разыскать его самостоятельно, но «туннель» в туалете магазина «Пингвин», ведущий в сашкино «пространство», исчез: должно быть и вправду оказался тем самым - «блуждающим». «Базовая карта туннелей» - тоненькая чёрно-белая брошюрка, размноженная на ксероксе, которую подарил мне на прощание Профессор, осталась в кармане плаща. Да и вряд ли она как-нибудь смогла бы помочь: Сашка ведь не успел научить меня ею пользоваться. Конечно, можно было зайти в любой другой «туннель» - наугад, но от одной только мысли обследовать в одиночку чужое «пространство», по коже сразу же пробегал озноб и подкашивались ноги.
     Ничего не поделаешь: я был трусоват. Именно из-за собственной трусости я не смог как следует разогнаться, чтобы допрыгнуть до соседнего дома и теперь вынужден прозябать в тоскливом ожидании. А Сашка, выручая меня, мог не успеть добраться до спасительного «туннеля» и тоже угодить под «обнуление». Наверное, прав был Понтий Пилат из бессмертного романа Михаила Булгакова, когда в споре с Иешуа, утверждал, что трусость не один из самых страшных человеческих пороков, а самый страшный порок…
     Чтобы не потерять счёт времени, я обзавёлся карманным календариком. Смена дня и ночи позволяла отмечать сутки, недели, месяцы, проведённые в Щели. И хотя электронные часы на ДК «Пионер» всегда показывали одну и ту же дату: двенадцатое марта, по моему календарю уже давно наступил апрель.
     В тот день, я сидел на кухне наблюдательного пункта и ждал, пока сварятся яйца. Примуса или горелки я себе всё ещё не раздобыл, поэтому воду кипятил на плите. Вода закипала минут сорок, но я не роптал: времени у меня было с избытком.
     Яйца мне нужны были, чтобы приготовить фирменные мамины бутерброды, рецепт которых она почерпнула, когда училась в ленинградском педучилище. В нашей семье они всем очень нравились, а я вдруг вспомнил, что уже с Нового года их не едал.
     Главным ингредиентом бутербродов были помидоры, но зимой и весной они стоили как золотые, и мы могли позволить себе их купить только по праздникам. Теперь же, когда финансовых проблем для меня не существовало, я смотался в продуктовый и затарился помидорами, выбрав только самые большие и спелые.
     Яйца кипели уже добрых десять минут. Я решил, что они вполне сварились, снял с огня и поставил под холодную воду. Всё остальное давно было готово: помидоры вымыты и нашинкованы, толстые куски белого хлеба намазаны маслом и посыпаны крупной солью. Они терпеливо дожидались, когда на них лягут тёплые яичные кругляши с жёлтыми глазкАми и с головой укроются сочными ярко-красными ломтиками.
     Когда яйца достаточно остыли, я почистил их и бережно нарезал, стараясь не раскрошить рыхлую массу желтка. Наконец бутерброды были готовы.
     Усевшись на табуретку между столом и холодильником, я, в предвкушении, поднёс один из них ко рту, собираясь первым же укусом отхватить никак не меньше половины, когда краем глаза уловил за окном какое-то движение. Я стремительно прильнул к стеклу, но заметил лишь тень, шмыгнувшую за угол девятиэтажки.
     В этой квартире не было окон, выходящих на ту сторону дома, и я бросился в соседнюю. Позабытый бутерброд остался лежать на подоконнике. Распахнув дверь смежной квартиры, я рванул к окну и успел засечь маленькую фигурку в капюшоне с вихляющимся рюкзаком на спине, скрывшуюся в проёме между кафе «Причуда» и Домом быта.
     Сердце моё заколотилось от радости. Я сразу понял, что это Сашка - пришёл в мою квартиру, не застал, ушёл, чтобы вернуться позднее.
     Торопливо одевшись, я выскочил на улицу. В этом «пространстве» между этажами не было «туннеля» и мне не нужно было выбираться из дома через крышу.
     В моей квартире всё оставалось по-прежнему: неубранная постель, стопка видеокассет на телевизоре, грязная посуда в раковине. Я осмотрелся, пытаясь определить, не оставил ли Очкарь для меня какой-нибудь знак, но ничего не нашёл. Оставалось надеяться, что он вскоре вернётся, чтобы проверить квартиру ещё раз.
     Завалившись на тахту, я попробовал читать, но мысли постоянно возвращались к Сашке. В очередной раз заметив, что не помню содержание двух последних прочитанных страниц, я отложил книгу и отправился на кухню ставить чайник, с сожалением вспоминая оставшиеся на кухне наблюдательного пункта бутерброды. Возвращаться за ними я не решился, опасаясь вновь упустить Сашку.
     Вечерело, а Очкарь всё не шёл. Становилось ясно, что сегодня он уже не появится: не в его правилах было шататься по «пространству» в сумерках. Нужно было спешно искать место для ночлега, а завтра с самого утра возвращаться обратно и продолжать нести вахту.
     В коридоре, повязывая шарф, я заметил, что зеркало слегка перекошено и автоматически поправил его. Наружу выглянула часть надписи, сделанной на обоях чем-то красным. С замиранием сердца, я осторожно снял зеркало с крючка. Значит, Сашка всё же оставил послание, понадеявшись на мою наблюдательность, и теперь тоже мается где-то, в недоумении, почему я всё не иду.
     На обоях жирным красным маркером было небрежно накарябано: «Мамант пасёцца в тайге». Я не смог сдержать улыбки при виде этих каракулей. Мне сразу стало понятно, где обретается Очкарь. Хотя слово «тайга» и было написал с маленькой буквы, не могло быть сомнений, что имеется в виду местная гостиница, носящая такое же название. Именно в том направлении промчалась фигурка, виденная мною в окне.
     Сегодня я уже не надеялся застать Сашку в гостинице (наверняка тот ушёл ещё засветло), но на всякий случай, решил заглянуть туда перед тем, как идти ночевать. Вдруг и там он оставил для меня какой-нибудь знак.
     В фойе гостиницы «Тайга» царил полумрак. Лампы под потолком светили едва-едва, но высокие окна давали ещё достаточно света, чтобы разглядеть очертания предметов и пол под ногами. За стойкой администратора стояло высокое кресло, и в нём кто-то сидел. Фигура скрывалась в тени так, что различить её было невозможно, но я заметил движение руки на подлокотнике и влажный блеск глаз.
     - Сашка, - шёпотом позвал я. - Это ты?
     Фигура в кресле молчала и не двигалась. Мне стало жутковато. А что, если это ловушка, ловко расставленная коварными «этими». Все сашкины страшилки про них сделались вдруг чрезвычайно реалистичными. Но ведь в послании, хоть и с ошибкой, было ясно написано моё погоняло, а здесь его знал только Сашка, и уж он-то точно не стал бы о нём трепаться.
     В лицо мне ударил ослепительный луч ручного фонаря.
     - Да ладно тебе, Сашка, - взмолился я, заслоняясь руками. - Харэ дурить…
     Фонарь поставили на стойку лучом вверх и, проморгавшись, я увидел, наконец, сидящего в кресле. Это оказался вовсе не Очкарь, а какая-то совершенно незнакомая девчонка - моя ровесница. Или немного постарше.
     Её русые волосы были стянуты на макушке в плотную упругую луковицу. Одна лишь длинная тонкая прядка выбивалась на висок и спускалась до самого подбородка. Короткий нос был задорно вздёрнут, чуть раскосые, широко расставленные глаза лукаво щурились, а большой тонкогубый рот растягивался в приветливой улыбке.
     Про себя я сразу же окрестил её Луковкой.
     - Так вот ты какой, олень северный! - заметив мою растерянность, засмеялась она, показав мелкие жемчужинки зубов.
     - А где Сашка? - оторопело спросил я.
     - Он сейчас занят. Я за него.
     - Так это, значит, ты мне написала… там… за зеркалом?
     - Ага! - она звонко засмеялась, протягивая мне смятый клочок бумаги. - С полным соблюдением авторской орфографии.
     На бумажке крупным детским почерком был записан мой адрес и та самая фраза про «маманта» и тайгу. Я невольно заулыбался.
     - Вика, - девчонка, по-мужски, протянула для рукопожатия маленькую ладошку в кожаной перчатке с обрезанными пальцами.
     - Витя, - я бережно пожал её.
     - Тёзки, сталбыть!
     Я недоумённо посмотрел на неё.
     - Ну как же… Ты Виктор - я Виктория…
     - Точняк, - до меня наконец-то дошло. - И вправду тёзки!
     Для ночлега был выбран район за городским рынком, где мне ещё ни разу не приходилось оставаться на ночь. По пути я украдкой поглядывал на Вику-Луковку, сожалея, что на мне старая болоньевая куртка, а не модный замшевый плащ, оставшийся в другом «пространстве».
     На тёмной кухне случайно выбранной квартиры, мы поужинали холодными беляшами, которыми разжились по пути, запивая их газировкой. Вика болтала с набитым ртом, не переставая, и я ещё никогда прежде не чувствовал себя так легко и непринуждённо в обществе девчонки. Она поведала пару забавных случаев, приключившихся с ней в Щели, и хотя, по здравому размышлению, весёлого там было мало, рассказывая, Луковка так заразительно смеялась, что вторя ей, я тоже улыбался до ушей.
     - Почему всё-таки за мной пришла ты, а не Сашка? - спросил я.
     - Просто «следопыты» сейчас помешались на своём «блуждающем туннеле». Ищут его так, как будто он им сразу все секреты Щели откроет. И Сашка твой вместе с ними. Вот он и попросил, чтобы я за тобой сходила.
     - А почему ты сама этот «туннель» не ищешь?
     - Делать больше нечего… Лучше уж с новичком познакомиться. Ты мне не рад, что ли?
     - Рад. Ещё как рад. Я ведь в Щели, кроме Сашки и Профессора, никого больше не знаю.
     - Теперь вот меня знаешь, - улыбнулась она.
     Спать мы легли в большой комнате, не раздеваясь. Для себя я разложил кресло-кровать, а Вика устроилась на диване. Было уже поздно, но уснуть никак не получалось - лёжа в темноте с открытыми глазами, я слушал тихое дыхание Луковки. Наверное, ей тоже не спалось: она то и дело ворочалась, поскрипывая пружинами.
     - Я ведь тебя раньше уже видела, - вдруг прошептала она. - А сейчас узнала. Твоя мама в Доме Пионеров работала. Галина Васильевна. Я у неё в кружке «папье-маше» занималась. А ты приходил несколько раз. За ключами. Помнишь меня?
     Я помнил. Но не саму Вику, а то, как мама однажды говорила кому-то по телефону, что одну из её учениц на глазах у родителей насмерть сбил грузовик, когда они все вместе возвращалась из леса, куда ходили за грибами. Машина попала колесом в какую-то колдобину и на полной скорости вылетела на обочину дороги. Так вот, выходит, с кем свела меня Щель.
     Луковке, конечно же, я об этом рассказывать не стал.
     - Ты на меня, наверное, тогда и внимания не обратил, - усмехнулась она, неверно истолковав моё замешательство. - Весь такой серьёзный был. Высокий. С чёлкой до глаз. Сразу мне понравился.
     - Да ну тебя… - буркнул я, чувствуя, что краснею. - Давай спать.
     - А у тебя девушки уже были? - осторожно спросила она.
     - Были, - соврал я. - А у тебя? Парни… были?
     Луковка ничего не ответила. Только жалобно запели пружины дивана, когда она встала с него, чтобы лечь рядом со мной.
    
    
    
     ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ЛУКОВКА
    
     ГЛАВА 10
     О ТОМ, ЧТО БЫВАЕТ, ЕСЛИ ПРЕНЕБРЕЧЬ ИНТУИЦИЕЙ
    
     Небо в этом «пространстве» было высоким и безоблачным, маленькое белое солнце висело в зените, словно приклеенное. В просветах между бурыми стволами поблёскивала река. Ветерок, дующий от воды, приятно холодил голое тело. «Лишь бы мы проснулись с тобой в одной постели…» - тихо стонал в наушниках Саша Васильев.
     Я лежал в условленном месте - на маленькой полянке, окружённой соснами, подложив под голову узел с вещами; обсыхал и дожидался Луковку. Мою Луковку.
     Прошло уже несколько месяцев с нашей первой ночи, и с тех пор мы ещё ни разу не разлучались. Нам всё нравилось делать вместе: нежиться на тёплом песке пустынных пляжей, купаться в прохладной речной воде, рассекать на великах по необъятным весенним лужам, скатываться на санках с заснеженных склонов или бродить по сырому осеннему лесу.
     Случалось, правда, ненадолго разделяться, путешествуя между «пространствами», но на то и Щель – здесь по-другому никак. Однако, потерявшись, мы, словно мотыльки на огонь, стремились навстречу друг к другу сквозь лабиринты, похожих как братья, миров, а отыскав, не могли надышаться, будто не виделись целую вечность.
     Впервые, за время, проведённое в Щели, я чувствовал, что не хочу возвращаться назад. С лёгкой грустью вспоминались теперь: мама, отец, младшая сестрёнка, школьные приятели. Прошлая жизнь казалась полузабытым сном – чудесным, но безвозвратно затерянным в глубинах памяти. Как раннее детство, проведённое в Белоруссии; как милые сердцу люди, навечно оставшиеся в нём - дед Василь, дядька Валерьян, брательник Михал - такие близкие и, одновременно, такие безнадёжно далёкие.
     Я давно стал в Щели своим, завёл новых знакомых среди «следопытов», умело пользовался «базовой картой» и, думаю, уже не хуже Сашки, мог бы скакать по крышам, удирая от «обнулителей». «Эти», правда, мне до сих пор ни разу не попадались, отчего я стал справедливо подозревать, что слухи об их «злодеяниях» сильно преувеличены. Даже во «враждебном пространстве», которое нам с Луковкой пришлось пересекать по пути сюда, никого враждебного мы так и не встретили.
     Обычно, без крайней необходимости, «следопыты» в такое «пространство» не суются, а если необходимость всё же возникает, то пересекают его группами и стараются покинуть как можно быстрее. Но группу собирать было хлопотно, а Луковке очень уж не терпелось показать мне что-то особенное в дальнем «пространстве», добраться до которого можно было, только минуя это - «враждебное».
     Миновали мы его без всяких происшествий. «Пространство» ничем не отличалась от множества похожих, за исключением навязчивого чувства, что за тобой постоянно и внимательно наблюдают. Луковка, судя по всему, ничего подобного не заметила, и я решил не делиться с ней своими ощущениями: засмеёт.
     «Туннель» на выходе был «разветвлённым» и, судя по «базовой карте» вёл три разных «пространства», одно из которых было следующей точкой нашего маршрута. Два оставшихся тоже, в конце концов, выводили к этой точке, но сперва нужно было изрядно поплутать. Мы с Луковкой заранее договорились о месте встречи и составили к нему самый короткий путь от любого из трёх «пространств». Конечно, чисто теоритически, нас обоих могло выбросить в одно и то же «пространство», но шансы на это были невелики.
     Мне повезло: я сразу оказался в нужном «пространстве». По уверению Луковки оно было давно заброшено, хозяин-«следопыт» появлялся здесь крайне редко. Оставалось добраться до места встречи и дожидаться мою ненаглядную. Идти предстояло на берег реки в районе городского парка, который являл собой нетронутый участок тайги, опоясанный километровой асфальтовой дорожкой и истоптанный бесчисленными тропинками.
     Как ни странно, чувство, что за мной кто-то наблюдает, после перехода не исчезло, но я отнёс это на счёт не в меру разыгравшейся паранойи, подхваченной от Сашки.
     Мы с Луковкой отправились в этот поход на рассвете, не успев даже толком позавтракать. Поэтому, из торгового павильончика во дворе, примыкающего к парку микрорайона, я прихватил связку сосисок, батон и бутылку минералки, а добравшись до места, первым делом развёл небольшой кАстрик и основательно перекусил.
     Похоже, что лето в этом «пространстве» выдалось особенно засушливым, и КаюкОвка обмелела на добрых две трети от своей привычной глубины. Вверх по течению, ближе к берегу, сейчас поднимался небольшой островок, отделённый от линии пляжа лишь тонкой полоской пролива, хотя обычно на поверхности торчала только его, поросшая редкой осокой, макушка. На самой стремнине, массивной тушей морского чудовища, из воды выпирал ржавый остов затонувшей баржи (когда-то давно река была судоходной), с которой так любили нырять подростки из тех, что постарше.
     Лодка нашлась там, где и указала Луковка: запуталась в зарослях камыша рядом с берегом, но всё же достаточно далеко, чтобы можно было достать её, не заходя в воду. И раз уж всё равно пришлось снимать одежду, я решил немного искупаться и позагорать.
     Чья-то тень упала мне на лицо, заслонив солнце.
     «Быстро же она добралась», - обрадовался я, выдёргивая наушники и, заранее улыбаясь, открыл глаза. Надо мной, засунув руки в карманы, стоял незнакомый парень и угрюмо смотрел куда-то в сторону.
     Наверное, уроки Очкаря не прошли для меня даром, а постоянное ожидание опасности обострило реакцию. Я резко откатился в сторону и вскочил на ноги в тот самый момент, когда тяжёлый ботинок на толстой рубчатой подошве с силой припечатал то место, где за мгновение до этого находился мой пах.
     В школе мне редко приходилось драться. Да и драками это можно было назвать с большой натяжкой – скорее, меня просто били. Но сейчас я кинулся на него так, будто всю жизнь мне приходилось отстаивать свои интересы кулаками. Я по-настоящему разозлился. Конечно, глупо было ожидать от обитателя Щели благородного поединка, но уж элементарные правила чести, такие как: давать упавшему сопернику подняться, за волосы не хватать и не бить ниже пояса, - я полагал незыблемыми. Злость на секунду ослепила меня, и если бы в моей руке сейчас находился пистолет, то я, наверное, без раздумий пустил его в ход.
     Как и у большинства «следопытов», у меня имелось огнестрельное оружие. Это был пистолет системы Макарова, раздобытый в местном отделении милиции. Как правило, такие же были почти у всех, реже – охотничьи карабины или винтовки, переделанные в удобные обрезы. Приятная тяжесть (за поясом или в кобуре подмышкой) придавала уверенности. Изредка, собравшись вместе в каком-нибудь «пространстве», мы, принимая геройские позы, яростно палили по пустым бутылкам и пивным банкам.
     - Что ты чувствуешь, убивая людей? – неизменно спрашивал кто-нибудь из «следопытов».
     - Я чувствую отдачу в ладонь, - скорчив рожу побрутальнее, отвечал другой.
     Но мало кому из нас довелось пользоваться оружием по прямому назначению. Только двое нехотя признались мне в том, что однажды им приходилось стрелять в человека, правда, оружие с тех пор они с собой больше не носят. Видимо, не одну лишь отдачу в ладонь чувствуешь, стреляя по живым людям, даже если они и не вполне живые, даже если не умирают насовсем. Всё равно, гнусно это как-то, противно, неправильно…
     Пусть уж лучше, тогда, в тебя самого стреляют.
     К счастью, пистолет лежал сейчас в рюкзаке под грудой одежды, а мне пришлось спешно вспоминать приёмы дзюдо, которым я несколько месяцев обучался в спортивной секции, поскольку незнакомый парень очень ловко швырнул меня через бедро.
     Я быстро вскочил на ноги, но он пока не спешил нападать, и мне удалось хорошенько рассмотреть его: немного старше меня, худощавый, высокий, с тёмными, спадающими на глаза волосами – вьющимися и сальными, кого-то неуловимо напоминающий. На нём была длинная чёрная футболка с надписью «Iron Maiden» и потёртые джинсы, заправленные в те самые высокие ботинки со шнуровкой, один из которых едва не размазали по траве моё мужское достоинство. Его лицо было угрюмо-непроницаемым, большие, навыкате глаза - глубоко запавшие, с воспалёнными веками - смотрели безо всякого выражения. Кожа нездорового землистого оттенка наводила на мысли о восставших покойниках, давно не стриженные, местами обломанные ногти окаймляли траурные полоски грязи.
     Без сомнения, он был одним из «этих» - уродливым порождением Щели, досуха высосанным похитителями снов; добровольным помощником «обнулителей», не терпящим путешественников между «пространствами»; «чёрным следопытом», стремящимся, во что бы то ни стало, вернуть Щель в первозданное состояние.
     Скорее всего, он выследил нас ещё во «враждебном пространстве» и сел на хвост. Наверное, это его недоброе внимание преследовало меня всю дорогу сюда. Я пожалел, что не стал ни о чём рассказывать Луковке. Что, если бы «туннель» отправил его не сюда, а в то «пространство», куда ушла она? Мне стало дурно от этой мысли.
     Мы молча топтались вокруг моего рюкзака, выжидая удобного момента, чтобы кинуться друг на друга. Я не выдержал первым: мне показалось, что момент выбран удачно, - и прогадал, снова очутившись на земле, но в этот раз поднялся уже не так шустро. В голове шумело, саднил поцарапанный бок, ныло отбитое плечо.
     Я вдруг понял, на кого он похож – на Глеба Самойлова – солиста группы «Агата Кристи». Но одновременно возникло чувство, что это узнавание поверхностное, ошибочное, маскирующее человека, с которым я был знаком лично, а не только видел его на экране телевизора и обложках аудиокассет.
     Казалось, я вот-вот узнаю его, но он не дал для этого времени, бросившись на меня как разжатая пружина. Я опять оказался поверженным, но успел крепко вцепиться в его одежду, и мы повалились вместе, что вовсе не улучшило моего положения. Он оказался сверху, прижав коленом к земле одну мою руку, а вторую начал заламывать в болевом приёме.
     Валяясь на татами, я бы уже вовсю колотил по нему ладонью, признавая своё поражение, но сейчас было ясно, что молить о пощаде бессмысленно. Дикая боль в вывернутом локтевом суставе мешала адекватно оценить ситуацию. Как на занятиях в секции, я безуспешно пытался закинуть ногу ему за голову, пока не понял, что обычные правила здесь не сработают. Тогда я вывернулся и, что есть силы, врезал ему коленом в лицо. Он сразу же отпустил мою руку, закрывая ладонями разбитый нос.
     Оттолкнув его от себя, я встал на ноги. Он тоже тяжело поднялся, отняв от лица окровавленные руки. Его сальная чёлка, сбившись на бок, прилипла ко лбу, тёмное пятно под носом напоминало кургузые усики. Я почти узнал его. Сейчас он был похож на Гитлера, но это было не совсем то… Геринг, Германия, Третий Рейх… Близко, близко!.. «Семнадцать мгновений весны», Борман, Мюллер… Вот оно! Ну, конечно же! Мюллер!
     Вообще-то, настоящая его фамилия была Миллер, но в секции дзюдо, куда меня привёл мой одноклассник Колька Тарасюк, его сразу же перекрестили в Мюллера. Это прозвище очень ему подходило: была у него какая-то изощрённая склонность к садизму. Он обожал болевые захваты, проводил их с особой тщательностью и всегда неохотно выпускал из них своего соперника, особенно если поблизости не было тренера.
     В секцию я проходил примерно три месяца, успев даже поучаствовать в городских соревнованиях, где занял почётное четвёртое место (в моей весовой категории было всего четыре человека: я, Володька Миллер, Янис Теммаускас и Вовка Чебухин), а потом дзюдо мне наскучило, и я ушёл в театральную студию.
     - Мюллер, - позвал я. – Володька… Это, правда, ты?
     Выражение его лица не изменилось, но в глазах что-то едва уловимо дрогнуло, давая понять, что я не ошибся, и что он тоже узнал меня.
     - Володька, - повторил я проникновенно. – Я не хочу с тобой драться. Давай разойдёмся мирно. Тебе незачем меня «обнулять». Всё равно я скоро сам отсюда уйду.
     Никакой реакции на мои слова не последовало, но мне почудилось, будто бы в его позе что-то изменилось. Словно взведённый курок плавно опустился на место и мягко щёлкнул, возвращаясь в исходное положение, флажок предохранителя.
     Я медленно поднял с земли свою футболку и быстро просунул голову в ворот, стараясь, чтобы Володька всё время находился в поле моего зрения. Он беспрепятственно дал мне просунуть руки в рукава и подобрать джинсы, но когда я на секунду замешкался, пытаясь попасть ногой во вторую штанину, снова напал. В этот момент я стоял спиной к невысокому речному берегу, и мы кубарем скатились в тёплую рыжеватую воду.
     У берега было неглубоко – примерно по пояс. Володька прижал меня спиной ко дну, не давая вдохнуть. Я пытался стряхнуть его с себя, одновременно стараясь достать кулаком, но вода сковывала движения, и он легко блокировал мои удары. Сдерживать дыхание становилось всё труднее, я понимал, что долго так не продержусь.
     Последняя мысль была о Луковке: она ведь уже на пути сюда и ничего не знает о расставленной ловушке. Желание, во что бы то ни стало, защитить её на какое-то время придало сил. Я начал брыкаться как заарканенный мустанг, а Володька внезапно ослабил хватку и плавно повалился в сторону. Мне удалось, наконец, вынырнуть и наполнить кислородом разрывающиеся от удушья лёгкие.
     Володька, раскинув руки, лицом вниз дрейфовал поодаль, его волосы колыхались в воде, словно водоросли, а на берегу, с моим пистолетом в руках, стояла Луковка. Она была очень бледна: на щеках отчётливо проступили веснушки, которых обычно было почти незаметно.
     - Я его… убила… - всхлипнула она.
     Я выбрался из воды, подошёл к ней, неловко обнял, ткнувшись носом в завиток на виске; её била крупная дрожь. Взяв пистолет за тёплый ствол, я осторожно освободил его из трясущихся пальцев и, размахнувшись, забросил подальше в камыши.
     Тело Володьки медленно сносило вниз по течению. Его, словно предрассветный туман, уже начинала не спеша обволакивать белёсая дымка «обнулителя».
     - Я его убила… - повторила Луковка и заплакала.
    
    
    
     ГЛАВА 11
     О ТОМ, ЧТО ПОРОЙ ОСТАЁТСЯ НАДЕЯТЬСЯ ЛИШЬ НА ВРАГА
    
     Луковка была на грани обморока, её знобило, тело сотрясали беззвучные рыдания, а из глаз непрерывно текли слёзы, оставляя на щеках мокрые дорожки. Не могло быть и речи о том, чтобы куда-то сейчас перемещаться. Нужно было срочно подыскивать подходящее место, где она могла бы успокоиться, отдохнуть и оправиться от потрясения.
     Ближайший жилой квартал располагался в полукилометре отсюда, но Луковка в своём теперешнем состоянии вряд ли смогла бы столько пройти. Конечно, можно было отнести её на руках, но и я после «встречи» с Мюллером находился не в лучшей форме.
     Оптимальным вариантом было - переправиться на противоположный берег реки, где, подбираясь к сАмой воде, густо, как опята на гнилом пне, лепились разнокалиберные домишки садового товарищества «Сибирячка». Я помог Луковке устроиться в лодке, уложил туда наши вещи, забрался сам и, орудуя веслом, поплыл, взявши курс на хлипкий дощатый причал, наполовину ушедший под воду.
     Причал тянулся сразу от калитки в некрашеном, покосившемся заборе; дверь калитки болталась на единственной петле. Участок оказался запущенным: в заросшей бурьяном теплице не хватало стёкол, возле лодочного сарая ржавела мятая моторка, а домик, сколоченный из разнокалиберных стройматериалов, напоминал декорацию к фильму о постъядерном обществе. Я сразу подумал, что здесь не лучшее место для привала, но Луковка была совсем слаба, и пришлось довольствоваться тем, что есть.
     Я уложил её на пыльном продавленном диване и укрыл своей ветровкой (она тут же забылась беспокойным сном), а сам тщательно обследовал временное пристанище на предмет продуктов питания и путей отступления. Один раз я уже потерял бдительность, и мне не хотелось снова наступать на эти грабли.
     С путями отступления дела обстояли особенно хорошо: забор вокруг участка оказался таким непрочным, что можно было без труда повалить его в любом месте. Но, с другой стороны, и нападения тоже можно было ожидать откуда угодно.
     Из продуктов питания посчастливилось отыскать соль, бутылку подсолнечного масла, банку тушёнки, початую пачку перловки и связку сушёной рыбы совершенно каменной консистенции. Чай и сахар у меня были свои, кроме того, в домике нашлась двадцатилитровая алюминиевая фляга на две трети наполненная водой - не густо, но завтра можно будет прошвырнуться по окрестностям в поисках чего-нибудь посущественней.
     Сегодня мне не хотелось оставлять Луковку одну, а в том, что придётся здесь задержаться, я уже почти не сомневался. Хуже ей не становилось, но улучшения тоже не наступало, и пока она спала, я решил заняться приготовлением ужина в надежде, что вечером она, может быть, всё же почувствует себя лучше, и согласится немного перекусить.
     С тех пор, как я очутился в Щели, у меня ни разу не возникало необходимости что-либо готовить – в магазинах хватало халявных полуфабрикатов и готовых блюд. А если, изредка, хотелось вдруг разнообразить свой рацион какой-нибудь домашней пищей, то в холодильнике любой незапертой квартиры всегда можно было отыскать кастрюлю супа, а на плите – сковородку жареной картошки или сотейник с тушёным мясом. Максимум, что от меня требовалось – это разогреть.
     Но сегодня мне предстояло сварганить полноценный ужин от начала и до конца.
     В рассохшемся кухонном шкафчике, я отыскал относительно чистую кастрюльку, наполнил её водой и поставил на огонь. Для этого у меня всегда имелись с собой таблетки сухого спирта, тренога от реторты, добытая в кабинете химии и плоская алюминиевая пепельница. Точно в такой же, мой батёк плавил канифоль, когда ему нужно было что-нибудь спаять. Вместе с паяльником и припоем, она неизменно хранилась на полочке в туалете.
     Вода в кастрюльке быстро закипела, я посолил её, всыпал перловой крупы и накрыл крышкой, а когда каша сварилась, вывалил в неё банку тушёнки и хорошенько перемешал. Получилось весьма недурственно, но оценить моё кулинарное мастерство было некому.
     Луковку продолжало лихорадить: губы запеклись, кожа на скулах натянулась, лицо покрылось испариной и пылало. Она что-то беззвучно шептала, морщась в болезненной гримасе, глазные яблоки под закрытыми веками ходили ходуном. Заварив в большой металлической кружке крепкого чая, я до поздней ночи просидел рядом с ней, держа за руку, смачивая губы водой и меняя на лбу холодные компрессы.
     За окном царило начало июля, и настоящей темноты пока ещё не было. Остаток ночи я провёл в полудрёме, вздрагивая от малейшего звука. В порывах ветра чудились приглушённые голоса - казалось, за тонкими стенами домика кто-то осторожно ходит, вполголоса обсуждая планы вторжения. Несколько раз, вооружившись старой лыжной палкой, я выскакивал на крыльцо, но, конечно же, никого там не обнаружил. А уже под утро мне померещилось, что в дальнем углу комнаты молча стоит Володька Мюллер и угрюмо смотрит на меня тёмными провалами глаз. В испуге я вскочил со стула, на котором просидел всю ночь, повалив его на пол, и уже тогда окончательно проснулся.
     Естественно, никакого Володьки в комнате не оказалось.
     А чуть погодя проснулась Луковка и попросила пить. За ночь ей немного полегчало, она перестала бормотать во сне, жар спал, а дыхание выровнялось. Вяло поковырявшись в тарелке с кашей и выдув большую кружку чая, она вознамерилась было опять притулиться на диване, но я силком выгнал её на улицу, надеясь, что солнечный денёк хоть немного поднимет ей настроение. Она покорно уселась на лавочку, вкопанную у стены дома, закрыла глаза и просидела так до полудня, не меняя позы и ни на что не реагируя.
     Несколько раз я садился перед ней на корточки и окликал по имени. Она измученно улыбалась, наощупь, не открывая глаз, находила ладонью моё лицо и ласково проводила пальцами по щеке. Я готов был разрыдаться от бессилия, но понимал, что ей это не поможет.
     В полдень Луковка снова вернулась в дом, легла на диван, и почти сразу же заметалась в бреду, вскрикивая и скрипя зубами. Она опять и опять переживала события вчерашнего дня, и я не в силах был ничем облегчить её страдания. А вскоре объявились похитители снов.
     Я совсем забыл о них, поглощённый заботой о Луковке, но они-то о нас не забывали никогда. Незаметно, тихой сапой они следовали за нами, влекомые нашими сновидениями, безошибочно определяя то место, где последний раз нами овладевали грёзы.
     Я заступил им дорогу в домик, но это не стало для них помехой: они плавно обогнули меня, просочившись прямо сквозь стены по сторонам от дверного проёма, и застыли в изголовье дивана, на котором спала Луковка. К счастью, пока что им нечем было здесь поживиться: незадолго до их появления, Луковке стало лучше. Её кошмары на время отступили, уступив место благотворному сну без сновидений, но я понимал, что вскоре они снова вернутся, и тогда лучше бы нам с ней быть подальше отсюда.
     Переправившись вчера через реку, я оттолкнул лодку от причала, чтобы её присутствие не выдало возможным недоброжелателям наше местоположение, но отплыла она совсем недалеко, снова запутавшись в прибрежных камышах. Можно было сплавать за ней, перенести туда Луковку и дойти на вёслах до дачного кооператива «Гладиолус», который располагался в нескольких километрах выше по течению, а потом, когда похитители доберутся и туда, тем же путём вернуться обратно.
     План был неплох, но одновременно с ним в моей голове зародился другой – безумный и рискованный. И похитители снов должны были сыграть в нём главную роль.
     Из всего того, что я о них слышал, сложилось представление, что это коварные мародёры, цинично обкрадывающие нашу память в момент, когда мы находимся в особенно уязвимом состоянии – спим. Но ведь большинство здешних обитателей, до того как покинуть родное «пространство», неделями и месяцами спокойно спали, ничего не ведая о похитителях снов, и тем не менее не стали «этими», которых, несмотря на общее мнение, в Щели единицы.
     Так может быть суждение о них ошибочное? Может быть предназначение похитителей снов - вовсе не стирать личность, а избавлять от душевных мук, не давать сойти с ума, помогать, без лишних страданий, примириться с новообретённой действительностью. Ведь какие сны обычно снятся в Щели – душные кошмары о беспросветном будущем или изматывающие психику воспоминания о невозвратном прошлом.
     Я решил дать похитителям снов карт-бланш, позволив им забрать из кошмаров Луковки всё, что они посчитают нужным. Конечно, окажись моя теория насчёт них ошибочной, я тоже рискую быть стёртым из её памяти, как непосредственный участник угнетающего её рассудок воспоминания, но мне невыносимо смотреть, как она мучается, и я отважусь пойти на этот риск. Если же, проснувшись, она не вспомнит меня – я, во что бы то ни стало, постараюсь снова завоевать её сердце. А не удастся – найду в себе силы смириться, пусть это и будет нелегко. Главное, чтобы она снова стала прежней – весёлой, самоуверенной, беспечной и нагловатой Луковкой, которую я так люблю.
     Кошмары не возвращались к ней до позднего вечера, и я уж было подумал, что всё образуется само собой, и вмешательство похитителей снов не понадобится. Но ночью Луковку снова залихорадило, а я в первый и последний раз увидел похитителей снов в действии.
     Сперва по ним пробежала лёгкая судорога, словно рябь от ветра на воде, а потом, беззвучно вибрируя, они стали тянуться в сторону Луковки, растягиваясь и утончаясь, накрыли собой её голову и принялись ритмично сокращаться, жадно подрагивая, словно присосавшиеся пиявки. Зрелище казалось настолько омерзительным, что я с трудом поборол в себе желание тотчас же схватить Луковку на руки, выскочить из дома и бежать, куда глаза глядят. Остановило меня лишь то, что я отчётливо видел, как с каждой минутой всё более разглаживается её лицо, на щеках появляется румянец, разжимаются стиснутые в кулачки пальцы. Это длилось совсем недолго, а когда закончилось, Луковка спокойно посапывала в уютной позе, подложив под щёку ладошку и счастливо улыбаясь во сне.
     Ей явно что-то снилось сейчас – что-то очень хорошее и приятное, но похитителей снов это уже не интересовало. Поспешно принимая прежнюю форму, они пятились от дивана в сторону двери, и значит, я не ошибся насчёт них. Будет о чём рассказать Сашке при встрече, хотя вряд ли он мне поверит: не так-то просто ему будет подвергнуть сомнению авторитет Профессора и Андрюхи. Но найдутся люди, которые поверят.
     Может и «обнулители» вовсе не те, за кого их принимают «следопыты». Может быть, они просто возвращают заблудившихся в родное «пространство» (заодно оживляя погибших), а их метания по Щели рассматривают, как отчаянную попытку отыскать дорогу домой.
     А похитители снов, между тем, медленно удалялись в сторону города – может быть, почувствовали, что там кто-то уснул, а может быть, просто поняли, что здесь им больше делать нечего. Я мысленно помахал им рукой и вернулся в домик.
     Кроме дивана, на котором безмятежно сопела Луковка, в комнате имелось ещё одно ложе – древняя панцирная кровать с выцветшим полосатым матрасом без простыни. Туда я и завалился. Матрас пованивал кислятиной и был покрыт неприглядными рыжими пятнами, но меня это не беспокоило – я уже почти двое суток толком не спал.
     Из объятий морфея меня выдернул весёлый луковкин голос:
     - Вставай, лежебока, а то всё проспишь!
     Её губы чмокнули меня в уголок рта, а нос ласково потёрся о щёку. Я попытался поймать её за талию - она, смеясь, увернулась, но затем позволила сцапать и притянуть к себе. Устроившись рядом на матрасе, она обвила рукой мою шею, положила голову на плечо и жарко задышала в ухо.
    
    
    
     ГЛАВА 12
     О ТОМ, ЧТО МОЖНО УВИДЕТЬ, ЗАГЛЯНУВ В БУДУЩЕЕ
    
     Здесь было очень ветрено. Дребезжали листы жести, которой были обиты парапеты крыш, где-то гулко хлопала дверь, в воздухе носились рваные полиэтиленовые пакеты и куски картонных коробок, сухой колючий песок летел в глаза. С крыши ближайшей пятиэтажки спикировал растрёпанный кусок стекловаты и, не долетев до земли, запутался в ветвях дерева. В отдалении звонко разбилось что-то стеклянное.
     В «базовой карте» это «пространство» было помечено, как «май 98». Деревья стояли почти голыми, в лёгком ареоле едва проклюнувшейся листвы, на газонах зеленела редкая молодая травка. Зато возле домов, где трубы теплоснабжения зарыты были не слишком глубоко, уже вовсю желтели первые одуванчики.
     - И почему это меня вчера так резко вырубило? – сокрушалась Луковка. – Не помню даже, как речку переплывали. Наверное, в лодке укачало…
     Она неслась напрямик через газоны, автостоянки и детские площадки, волоча меня за руку и срезая везде, где только можно. Я едва поспевал за ней. Наспех завязанная луковка из волос раскачивалась и подпрыгивала у неё на затылке.
     - А ты - тоже хорош, - она переключилась на меня. – Мог бы хоть будильник завести. Договорились же… Если сейчас опоздаем - придётся до завтра здесь куковать. И ещё утром… знал, ведь, что торопимся… герой-любовник…
     Луковка сердито глянула на меня через плечо, но сразу смягчилась:
     - Ну, это ладно - не твоя вина. Мне даже понравилось. Немножко… - добавила она игриво.
     Мы обогнули платную парковку, обнесённую частоколом из металлических штанг, прошмыгнули в незапертую калитку детского сада и выскочили с противоположной стороны на изрытый пустырь перед нефтяным техникумом, где велось какое-то строительство. Посреди пустыря торчала громада башенного крана на рельсах, а в отдалении – ещё одного.
     - Успели… - выдохнула Луковка, замедляя шаг и давая мне возможность немного отдышаться. – Смотри. Сейчас начнётся.
     Ветер усиливался, он поднимал в воздух тучи песка, скручивая их в тонкие серые смерчи.
     - Вверху! – показала Луковка, перекрикивая порывы ветра.
     Зрелище и вправду было впечатляющее. Оно внушало трепет и завораживало. Никогда не подозревал, что подобное можно увидеть в нашем занюханном Пионерске.
     Небо над пустырём было затянуто плотными облаками, которые медленно закручивались спиралью, словно взбиваемое венчиком тесто для блинов, постепенно наращивая скорость. Вскоре над головами образовалась гигантская воронка из бешено вращающихся облаков. Ветер выл, не переставая, и рвал на нас одежду. Неожиданно стрела ближнего башенного крана тоже принялась вращаться, увлекаемая зарождающимся смерчем.
     Я схватил Луковку за руку и потащил её под укрытие стен техникума. Она вырывалась и что-то кричала, указывая в сторону пустыря. Я проследил взглядом за её рукой и понял, что представление достигло своей кульминации.
     Второй башенный кран вдруг мягко стронулся с места и плавно покатился по короткому рельсовому пути. Без труда снеся хлипкое деревянное заграждение, он начал медленно, как во сне, заваливаться вперёд. Время растянулось как капля мёда, упавшая с ложки, и прошла, наверное, целая вечность, прежде чем земля ощутимо дрогнула, когда он наконец рухнул, подняв внушительные клубы жёлтой пыли. Казалось, кран упадёт прямо на здание городской администрации, находящееся сразу за проезжей частью, но на самом деле, он не дотянул даже до забора, ограждающего строительную площадку. А едва пыль улеглась, ветер как-то неожиданно стих и с неба сплошным потоком хлынула ледяная вода.
     Мы с Луковкой едва успели заскочить в открытую дверь техникума. Раскаты грома перекрывали шум дождя, накладываясь один на другой, а мы стояли в тёмном тамбуре, обнявшись, дрожа от холода, и улыбались друг другу.
     Было не совсем понятно, почему падение башенного крана вызвало у меня такой бурный восторг, но я видел, что Луковка тоже испытывает сейчас нечто подобное, хотя, очевидно, наблюдала эту картину уже не в первый раз. Наверное, так всегда бывает, когда видишь крушение чего-то огромного, надёжного и, на первый взгляд, абсолютно незыблемого. Мне вдруг вспомнилось, что похожие чувства я испытывал, когда рухнул Союз.
     Едва дождь поутих, а в просветы облаков выглянуло робкое солнце, мы покинули своё укрытие и побежали искать место, где могли бы обсохнуть и переодеться. Мокрая одежда противно липла к телу, редкие порывы ветра заставляли кожу покрываться мурашками.
     Здесь строился новый микрорайон, повсюду возвышались слепые коробки незаконченных новостроек. Только один дом выглядел вполне жилым. И хотя его бетонные стены пока ещё не были покрашены, а дворовая площадка оставалась перекопана и завалена строительным мусором - за стёклами окон кое-где уже виднелись занавески, а на некоторых подоконниках стояли утюги и горшки с цветами. Туда-то мы с Луковкой и направились.
     У первого подъезда ветер повалил мусорный бак. Его содержимое разлетелось по всей площадке перед ступенями, ведущими к двери. Киснущие в луже помои выглядели настолько непривлекательно, что мы с Луковкой побрезговали наступать на них и, не сговариваясь, двинули ко второму подъезду.
     Все квартиры первых трёх этажей оказались закрыты на ключ: наверное, новые жильцы ещё не успели туда заселиться, и только на четвёртом нам удалось, наконец, обнаружить первую незапертую дверь. Сашка точно не одобрил бы подобного выбора, полагая, что место для временного убежища должно находиться не выше второго этажа, но у нас с Луковкой на этот счёт не имелось подобных предрассудков.
     Первым делом мы поснимали с себя всю мокрую одежду и развесили её сушиться на дверцах стенных шкафов, спинках стульев и кресел, а пока она подсыхала воспользовались хозяйским гардеробом. Я натянул на себя сильно растянутые треники, мешковатую футболку и стоптанные шлёпанцы, а Луковка завернулась в необъятный банный халат. Его подол волочился за нею по пятам словно юбка средневековой принцессы.
     В квартире, принадлежавшей, судя по всему, немолодому одинокому мужчине, не оказалось ни магнитофона, ни видика, ни игровой приставки, а на книжной полке сиротливо ютилось несколько безвкусных детективов серии «Дайджест», стопка потрёпанных номеров «Романа-газеты», да пухлый томик Чейза. Делать было совершенно нечего, и я предложил прошвырнуться по этажам – поискать чего-нибудь интересного.
     По отношению к нашим с Луковкой, это «пространство», являлось недалёким будущим, и теоретически здесь можно было отыскать видеокассеты, CD-диски или картриджи с фильмами, музыкой и компьютерными играми, которых ещё не было в наше время. Да и вообще, таких «пространств» в Щели попадалось не так уж и много, а раз мы всё равно здесь, то почему бы не заглянуть, пусть в недалёкое, но всё-таки будущее.
     У Луковки эта затея не вызвала особого энтузиазма, но она не возражала, против того, чтобы я немного помародёрствовал в одиночку. Время близилось к обеду, и мы решили, что пока меня не будет, она приготовит нам что-нибудь перекусить.
     Других незапертых квартир, кроме той, которую облюбовали мы с Луковкой, на лестничной площадке больше не оказалось, но этажом выше нашлось сразу две. В одной, правда, ничего кроме стройматериалов не было. Практичные новосёлы, очевидно, перед тем как заселиться, намеревались переклеить дешёвенькие обои, кое-как пришпандоренные бригадой похмельных отделочников, перестелить заляпанный штукатуркой линолеум и заменить щелястые оконные рамы пластиковыми стеклопакетами.
     А вот жильцы другой квартиры оказались менее придирчивы, и непритязательный казённый ремонт их, по всей видимости, вполне устраивал, а может быть просто не нашлось денег на более приличный. Как бы то ни было, квартира была вполне обжита, хотя в коридоре ещё оставались стоять несколько не распакованных картонных коробок с вещами.
     Правда, задержался я там ненадолго: несмотря на то, что и аудио, и видеокассет обнаружилось с избытком – ничего нового и представляющего интерес в интересующих меня жанрах кино и музыки среди них не нашлось.
     Этажом выше открытых квартир тоже не было. Я поднялся ещё на один лестничный пролёт и побрёл вдоль одинаковых, обитых коричневым дерматином дверей, машинально нажимая на дверные ручки. Меня стали посещать сомнения в перспективности дальнейших поисков, и я совсем уже было собрался вернуться назад к Луковке, не проверяя последние этажи, когда крайняя дверь на площадке вдруг поддалась нажиму и легко отварилась. Ко мне тут же вернулся охотничий азарт, и я проскользнул внутрь.
     И первым делом увидел своё собственное отражение, глядящее на меня из знакомого зеркала, нависающего над знакомой полочкой с телефоном. Телефон правда был незнакомый – кнопочный, но вот зеркало и полочку я точно уже видел. И не раз. Точно такие же (нет, не такие же, а эти же самые) висели в нашей квартире, и я видел их каждый день на протяжении нескольких последних лет, заходя домой.
     Но как они могли оказаться здесь – в доме, который ещё даже не был достроен, когда я попал в Щель? Может быть кто-то из родителей выиграл в жилищную лотерею или батёк дождался, наконец, своей очереди на получение трёхкомнатной квартиры? Второе было правдоподобнее, но первое - более вероятно: строительный трест, в котором работал батёк давно дышал на ладан и к девяносто восьмому году, наверное, уже развалился.
     Тем не менее, зеркало и полка находились здесь.
     Я неспеша обошёл все комнаты, всё более убеждаясь, что здесь действительно жила моя семья. На кухне стоял знакомый электрический чайник, подаренный тётей Натой, а в настенном шкафу обнаружилась очень знакомая посуда. Ещё я узнал старенький мебельный гарнитур, цветной телевизор «Горизонт», лакированный стол-книгу, диван и две тахты с зелёными поролоновыми подушками.
     Но на этом чудеса не закончились.
     Дело в том, что обе тахты, на которых спали мы с сестрой стояли в разных комнатах, как будто в семье по-прежнему было два ребёнка и каждый занимал одну из них. Ту, что с балконом (неубранная постель, разбросанные повсюду вещи, на комоде кружка с недопитым чаем, огрызок яблока и фантики от конфет), несомненно, занимала моя сестра. Но кто же тогда обитал во второй?
     В шифоньере висела одежда. Мужская. Незнакомая. Замшевое демисезонное пальто с отстёгивающейся подкладкой. Джинсовая куртка. Серый костюм-двойка. Парусиновые штаны песочного цвета, с боковыми карманами как в рекламе: кто идёт за «Клинским»?
     Я подошёл к книжному шкафу и медленно распахнул задребезжавшие стёклами дверцы. Книги были те же самые: «Принцесса Марса» и «Стальная Крыса», «Всадники ниоткуда» и «Град обреченный». Всё так же стоял на полке не дочитанный до конца, «Собор Парижской богоматери», переложенный, согнутым вдвое, тетрадным листком вместо закладки. Но были и новые: «Там, где нас нет» неизвестного мне Михаила Успенского, «Четыре сезона» Стивена Кинга, какие-то Борис Штерн и Вадим Шефнер.
     Тут же лежали и фотоальбомы – два старых, с детскими чёрно-белыми ещё фотографиями и один новый – незнакомый. Я взял его в руки и долго рассматривал, не решаясь открыть. Догадка уже зародилась в моей голове и, казалось, что сейчас я всё пойму, но, одновременно, мне почему-то совсем не хотелось этого узнавать.
     Собравшись с духом, я перевернул первую страницу альбома.
     Цветная общая фотография класса или группы какого-то учебного заведения. На обороте в углу надпись шариковой ручкой: «ПНТ-97». Пионерский нефтяной техникум.
     Я перевернул фотографию лицевой стороной вверх и стал всматриваться в серьёзные и улыбающиеся лица. Двое взрослых – наверное, преподаватели, остальным лет по семнадцать-восемнадцать. Большинство были мне незнакомы или смутно знакомы (Пионерск – город маленький, здесь всех ты уже когда-нибудь, да встречал), но нескольких я узнал и был очень удивлён тому обстоятельству, что эти люди вдруг оказались вместе на одном снимке.
     Янис Теммаускас и Вовка Чебухин - мои бывшие спарринг-партнёры по дзюдо. В самой середине, рядом друг с другом. Высокие. Повзрослевшие.
     Катька Соколовская. Когда-то мы жили в одном дворе и вместе ходили в первый класс.
     Марсель Хакимов. Детский сад «Муравейник». Подготовительная группа. С тех пор я видел его всего пару раз, но узнал сразу.
     Саня Арматуров и Оля Куликова – мои одноклассники по выпускному классу – с правой стороны снимка, рядом с пожилым улыбающимся мужчиной, похожим на полысевшего Юрия Энтина. За ними, во втором ряду…
     Во втором ряду, задумчиво глядя из-под растрёпанной чёлки, почти не изменившийся, в рубашке навыпуск и с вечным вихром на макушке, стоял я сам.
    
    
    
     ГЛАВА 13
     О ТОМ, ЧТО ИНОГДА ЛУЧШЕ УХОДИТЬ ПООДИНОЧКЕ
    
     Теперь мне стало понятно, почему Профессор не нашёл моего имени в «журнале регистрации актов смерти». Выходит, попав под машину, я словно бы раздвоился: один перенёсся в мрачную и загадочную Щель, а другой остался в привычном и понятном мире – продолжал взрослеть, заимел отдельную комнату, пошёл учиться в нефтяной техникум.
     Сначала я даже немного позавидовал тому – другому, но потом пожалел его. Ведь у него не было Луковки, а она стоила того, чтобы оказаться здесь. Стоила того, чтобы умереть.
     Я не стал листать фотоальбом дальше - закрыл его и положил на прежнее место.
     Потом переоделся в парусиновые штаны из шифоньера и приглянувшуюся оранжевую футболку с незнакомым логотипом на груди, а старые шлёпанцы сменил на почти новые кроссовки; подумав, снял с вешалки джинсовую куртку. В комнате сестры я прихватил кой-какую одежду и для Луковки, решил, что та должна прийтись ей впору: они с моей сестрой были схожей комплекции.
     Что-то мешало мне уйти. Я ещё раз прошёлся по комнатам, огляделся, снова подошёл к книжному шкафу, открыл. Альбом с фотографиями притягивал меня, хотелось заглянуть внутрь, полистать, но я удержался, вытащил только общую фотографию, сложил вчетверо и, поколебавшись немного, сунул в задний карман новообретённых штанов. Пригодится.
     Луковка ждала меня на кухне. Она вскипятила воды, заварила свежего чаю и успела настрогать большую тарелку бутербродов: с сыром, с ветчиной и со шпротами.
     Я решил ничего ей не рассказывать. Мы с аппетитом позавтракали, делясь впечатлениями от увиденного полчаса назад.
     «Клёво он громанулся! Правда?» - «Класс! А как земля дрогнула!.. Помнишь?» - «Ага! И смерч!.. Смерч ты заметил?» - «Ещё бы! Зыковски! Прям как в Арканзасе каком-то!..» - «Точняк! А ты ещё идти не хотел...».
     Не помню, чтобы отказывался идти, но переубеждать её я не стал. Себе дороже.
     Вещи сестры Луковке явно понравились. Переодевшись, она с видимым удовольствием оглядела себя в настенном трюмо и благодарно потёрлась носом о мою щёку.
     - Куда теперь? – спросил я.
     - Раз уж мы здесь, - Луковка сделала вид, что задумалась, но мне вдруг стало ясно: у неё давно уже всё было решено. – То давай поищем «блуждающий туннель». Думаю, сюда «следопыты» ещё не успели добраться. Так что шанс у нас есть.
     Вот, оказывается, в чём было дело. Значит, показать мне падение башенного крана не было целью нашего прихода сюда – так, вроде приятого дополнения к основной миссии.
     После того, как Андрюха открыл закономерность появления «блуждающего туннеля», «следопыты» тотчас кинулись его разыскивать и, надо признать, находили с завидной регулярностью, но всякий раз он снова исчезал, возникая где-то в другом месте, и поиски приходилось начинать сначала.
     «Следопыты» фиксировали каждое новое появление «туннеля» и вскоре выяснилось, что тот никогда не возникает в одном и том же месте, неизменно меняя либо «пространство», либо точку выхода. А, поскольку, точек выхода в любом из «пространств» было всего восемь, самих же «пространств» где-то около ста двадцати, то проведя несложные вычисления легко было видеть, что возможных мест обнаружения «блуждающего туннеля» выходило никак не более тысячи. «Следопыты» отыскали уже около четырёхсот и стремились найти оставшиеся, надеясь выяснить, что же произойдёт, когда «туннелю» больше некуда будет перемещаться.
     Бытовало убеждение, что, когда это случится, откроется выход из Щели во внешний мир и каждый сможет покинуть её и вернуться домой. По другой версии, повезёт только одному счастливчику, прошедшему первым, для остальных же выход из Щели закроется уже окончательно и навсегда.
     Существовала также третья версия, согласно которой «блуждающий туннель» и есть тот самый пресловутый выход из Щели, воспользоваться которым можно в любой момент – нужно только понять как. Андрюха вот догадался. И ушёл.
     Странно только, что он Сашке ничего об этом не рассказал: они ведь, вроде, большими друзьями были. Но, что ни говори, а чужая душа – потёмки.
     Откуда возникали эти легенды, было непонятно - должно быть, от безысходности.
     Поскольку заняться в «пространствах» было особо нечем, «следопыты» искали «туннель». Без должного, впрочем, энтузиазма: со скуки. И только единицы, вроде Профессора, Сашки и Андрюхи (до того, как он пропал) были заняты его поисками по-настоящему.
     Луковка всегда высмеивала «следопытов» с их нелепыми правилами и традициями. Когда же речь заходила о «блуждающем туннеле», её язвительность просто зашкаливала. А теперь вдруг выясняется, что она и сама не прочь была бы этот «туннель» отыскать. Только вот, очень хотелось бы понять: зачем?
     - Давай поищем, - согласился я, старательно скрывая своё удивление. – Отчего же не поискать? Делать-то в самом деле нечего.
     Мне и самому давно уже не терпелось заняться поисками «блуждающего туннеля», но, зная отношение Луковки к этому мероприятию, я ни за что не отважился бы предложить ей это сам. А она, должно быть, не ожидая от меня такого быстрого согласия, и уже слегка ощетинившаяся, уже готовая начать отчаянно доказывать преимущества того, что ещё недавно готова была не менее отчаянно критиковать, втянула обратно свои колючки и благодарно улыбнулась.
     Наша одежда не успела ещё как следует просохнуть, поэтому мы не стали забирать её с собой, решив довольствоваться теми вещами, которые нашли в доме. Я отдал Луковке свою джинсовую куртку, у которой ей пришлось изрядно подвернуть рукава, а на себя напялил мешковатую хозяйскую толстовку с наползающим на глаза капюшоном и глубоченными, по локоть, карманами. Дождь на улице уже совсем прекратился, но небо оставалось затянуто облаками, и было не по-весеннему прохладно.
     Чтобы добраться до ближайшей точки выхода «блуждающего туннеля» нам с Луковкой не было нужды заглядывать в «базовую карту»: все «следопыты» давно знали их расположение наизусть. Нужное место находилось под трибунами открытого хоккейного корта (который с наступлением лета превращался в теннисный) за два микрорайона отсюда.
     Наш путь лежал через двор с тремя, нетипичными для Пионерска, двухподъездными домами, по которым мы с Сашкой когда-то удирали от «обнулителя». Мне вдруг вспомнилось, что в том «пространстве» тоже был девяносто восьмой год, только уже осень. С тех пор Очкаря я встречал всего несколько раз. Мне показалось, что он стал намеренно избегать меня, потому что по какой-то причине недолюбливал Луковку.
     Поговаривали, будто большую часть времени Сашка посвящает теперь поискам «блуждающего туннеля», почему-то связывая его с пропажей своего прежнего напарника Андрюхи, который, вопреки прогнозам Профессора, до сих пор не нашёлся. Новым напарником Очкарь так и не обзавёлся, действуя по большей части в одиночку, лишь изредка присоединяясь на время к какой-нибудь группе «следопытов».
     Низкие воротца корта стояли распахнутыми настежь, «туннель» должен был находиться у дальнего бортика – прямо под комментаторской кабинкой. Луковка с ходу нырнула под трибуны, огибающие корт по периметру, чтобы потом не пришлось протискиваться между узкими рядами скамеек, а я двинулся через корт напрямик, поскольку мне не улыбалось идти, сгибаясь в три погибели. К тому же, уже отсюда было прекрасно видно, что никакого «туннеля» за трибунами нет.
     Но оказалось, что я сильно ошибался.
     В этом «пространстве» под комментаторской кабинкой была оборудована небольшая, обшитая листами оцинкованной жести, подсобка, по-видимому, для хранения спортивного или хозяйственного инвентаря. Именно между ней и стенкой, огораживающей трибуны сзади, располагался узкий промежуток, заполненный вязкой, почти осязаемой темнотой.
     Хотя шансы отыскать «блуждающий туннель» были достаточно велики, я никак не ожидал, что мы найдём его так сразу, едва начав поиски. Предполагая, что на это уйдёт какое-то, довольно продолжительное время, я даже не успел толком придумать, что нам делать, когда (и если) мы его всё-таки обнаружим.
     Дело было в том, что через этот «туннель», в отличии от любого другого, пройти можно было лишь в одиночку, после чего тот сразу же исчезал и появлялся в новом месте. Значит, реши мы с Луковкой им воспользоваться, идти пришлось бы только кому-то одному из нас, а мне сейчас ужасно не хотелось с ней разделяться, особенно после встречи с Володькой Миллером. А учитывая то, что забросить этот «туннель» мог абсолютно куда угодно - желание лезть в него отпадало окончательно. Поэтому, наверное, следовало бы поскорее вернуться в обитаемые «пространства» и сообщить о нём кому-нибудь из «следопытов», а может быть разыскать Профессора или Сашку и рассказать им лично: пусть они сами этим «туннелем» занимаются.
     - Лезь сюда, - сказала Луковка, возникая за трибунами. - Чего застыл?
     - Зачем? - спросил я.
     Она ничего не ответила, приняв позу нетерпеливого ожидания.
     Пришлось лезть. Оцарапав ладонь о вылезшую шляпку гвоздя и нацепляв на толстовку дохлых мух и ошмётки засохшей краски, я оказался под трибунами.
     Луковка, прищурившись и покусывая губу, разглядывала плотно сжатую темноту.
     - Ну что, пойдём? – спросила она, беря меня за руку.
     - Погоди-погоди, - удержал я её. – Сюда же только поодиночке можно.
     Луковка пренебрежительно фыркнула. Мы с ней никогда не соблюдали временнОго интервала, установленного «следопытами» при прохождении «туннелей» по двое или в группе, а всегда проходили через них, крепко держась за руки, хотя, конечно, в «туннеле» нас потом всё равно разъединяло.
     - Это ведь не просто «туннель», а «блуждающий». Вспомни Андрюху…
     Дело в том, что при нашей последней встрече, Очкарь признался мне: перед тем, как Андрюха пропал, они тоже нарушили правило и прошли через «туннель» вместе.
     - При чём тут Андрюха? Они же с Сашкой на «разветвлёнке» разошлись. Он сам говорил.
     - Сашка тогда ещё не знал, что «туннель» - «блуждающий». Это он после догадался.
     Луковка молчала, обдумывая. Потом её осенило:
     - Но ведь Андрюха-то не мог не знать. И правило, что «туннели» можно только по одному проходить – это ведь он придумал. Тогда почему, сам же его и нарушил?
     - Не знаю? - ответил я, ещё не понимая, куда она клонит.
     - Андрюха знал, что перед ними «блуждающий туннель», и знал, чтО случится если двое войдут в него одновременно. Он потому и запрет установил, чтобы кто-нибудь случайно не раскрыл его тайны.
     - Ну и где теперь Андрюха? – во мне нарастало раздражение. – Или, может быть, ты тоже думаешь, что ему удалось выбраться из Щели?
     Я поймал себя на мысли, что говорю сейчас совсем как Очкарь.
     - Может быть и думаю, - легко согласилась Луковка. – А может быть и нет. Так что давай, на всякий случай, попрощаемся.
     Она взглянула на меня снизу вверх, встала на цыпочки, обвила руками мою шею и надолго прижалась своими губами к моим.
     - Не надо… - прошептал я, понимая, что она уже всё для себя решила. - Не надо.
     Я легко мог бы удержать её, но понимал, что тогда она вернётся сюда с кем-то другим, и после этого уже никогда больше не будет моей Луковкой.
     - Пойдём.
     Она взяла меня за руку и повела за собой. Тьма, густая, как черничный кисель проглотила нас, и в тот же миг я почувствовал, что сжимаю в своей ладони лишь пустоту.
    
    
    
     ГЛАВА 14
     О ТОМ, ЧТО МОЖЕТ СКРЫВАТЬ ТЕМНОТА
    
     Я находился недалеко от центра некоего подобия круглой полутёмной залы. По её периметру, на равноудалённом друг от друга расстоянии, тускло светились правильные прямоугольники со слегка размытыми краями. Отсюда они казались размером с книгу карманного формата, но я полагал, что вблизи их размер должен быть существенно больше.
     За моей спиной, в самом центре залы, клубилась непроглядная тьма. Казалось, она поглощает свет, испускаемый прямоугольниками: он не мог проникнуть в неё, как нерадивый школьник, забывший ключи от квартиры, не может попасть домой до прихода родителей. Область тьмы была совсем небольшой - всего несколько метров в диаметре: я легко различал её границы на фоне пунктира световых пятен, в котором она выгрызла заметную брешь. Машинально сосчитав все прямоугольники света за исключением тех, которые скрывала от меня темнота в центре залы, я выяснил, что их почти сотня с четвертью - по количеству входящих в состав Щели отдельных «пространств». Темнота в центре, несомненно, была «туннелем», ведущим обратно в Щель, прямоугольники света - если каким-то непостижимым образом «следопыты» всё-таки оказались правы - выходами из неё.
     Я направился в их сторону - они оказались гораздо ближе, чем это представлялось из центра залы: не прошло, наверное, и получаса, как прямоугольник, который я выбрал в качестве ориентира, вырос до размеров дверного проёма. Зато расстояние между самими прямоугольниками, сначала казавшееся совсем небольшим, по мере того как я к ним приближался, наоборот, всё более увеличивалось.
     Густой серый сумрак, окружавший меня со всех сторон, постепенно начинал светлеть. Я уже вполне отчётливо различал свои руки, грудь, живот и ноги, с упорством часового механизма, двигающие меня по гладкой, без единого бугорка или рытвины, матово отсвечивающей поверхности. Поверхность эта слегка пружинила под ногами, а когда я наклонился, чтобы ощупать её ладонью, оказалась упругой и прохладной, словно кожа морского млекопитающего.
     Вблизи прямоугольник оказался размером с невысокие ворота. Он тускло мерцал, словно кинескоп только что выключенного лампового телевизора. Едва я потянулся в нему рукой, как он засветился ярче и, неожиданно, вспыхнул так ослепительно, что мне невольно пришлось зажмуриться и на время прикрыть глаза тыльной стороной ладони.
     Вновь обретя способность видеть, я ощутил себя зрителем кинотеатра, сидящем в первом ряду. На экране был салон автомобиля, обозреваемый словно бы с его заднего сиденья. За ветровым стеклом бушевала пурга, хлопья мокрого снега залепляли окошко обзора с той же скоростью, с какой безостановочно работающие дворники успевали его расчищать. Водитель в ондатровой шапке, повернувшись в профиль ко мне, что-то резко говорил сидящему рядом пассажиру, не видимому мною за высоким подголовником кресла.
     Встречный свет фар вдруг неожиданно и яростно резанул по глазам, лобовое стекло брызнуло в лицо тысячей блестящих осколков, а искорёженный двигатель внезапно оказался прямо в салоне, сминая в гармошку передние сиденья и хлопая полуоторванной крышкой капота. Я отшатнулся, повалившись спиной на упругую поверхность пола. Автомобиль же, вылетев с проезжей части, уткнулся сплющенным рылом в придорожный сугроб и замер. Через дыру на месте ветрового стекла разбитую приборную панель заносило снегом, а к спинке водительского сиденья приник, уткнувшись в неё белобрысой головой, третий пассажир, кисть его маленькой детской руки, вывалившись из разодранного рукава пальто, безвольно свисала между раскуроченными сиденьями.
     Я пробежал, наверное, добрую четверть расстояния до центра залы, и лишь тогда заставил себя обернуться. Прямоугольник равнодушно испускал голубоватое свечение - никакой разбитой машины в нём уже не было. И не было смысла идти к другим прямоугольникам: стало понятно, что это вовсе не выходы во внешний мир. Нужно было возвращаться обратно в Щель. Неизвестно, сколько там уже прошло времени и сколько его ещё пройдёт, пока я нахожусь здесь. А ведь Луковке вполне может прийти в голову организовать спасательную операцию, и я боялся, что она понаделает глупостей.
     Повернувшись чтобы уйти, я краем глаза заметил, что через два прямоугольника от того, к которому я только что подходил, кто-то стоит. Наверное, это был всего лишь обман зрения, но мне захотелось проверить. Двинувшись в том направлении, я вскоре понял, что мне не показалось: кто-то невысокий и тонкий, неподвижно застыл там, словно перед распахнутой настежь дверью, и, пока я к нему шёл, он оставался таким же статичным и оцепенелым, как в тот момент, когда мне первые помстился его силуэт.
     Он был почти одного роста со мной, но заметно Уже в плечах; давно не стриженные тёмно-русые волосы закрывали шею и уши. На нём были старенькие голубые джинсы, подвёрнутые у щиколоток, и застиранная футболка неопределённо-рыжеватого оттенка.
     В прямоугольнике света, перед которым он стоял, зеленела тайга. По белёсому, словно бы выцветшему небу, лениво ползли редкие облака, в траве стрекотали кузнечики, а в кронах деревьев заливались невидимые пичуги. На бурую кору сосны скакнула огненно-рыжая белка, застыла на мгновение и взметнулась вверх по стволу. Идиллию нарушали искорёженные обломки какого-то механизма, щедро рассыпанные по лесной поляне, на которых местами плясали ленивые язычки пламени, еле заметные в ярких лучах предполуденного солнца.
     - Летом сюда можно было только вертолётом добраться, - вдруг заговорил стоявший.
     Голос у него был высокий, с хрипотцой, и я решил, что он, должно быть, одного возраста со мной или, может, чуть младше.
     Жил он тогда в Октябрьске, вместе с бабушкой и котом Жавриком, а родители в Пионерске квартировали: батя работал машинистом подъёмника на буровой, мать - поварихой в столовке. Забрать его к себе они не могли: в Пионерске напрочь отсутствовала школа, но в августе обещали разом взять отпуска и рвануть всей семьёй на месяц к морю.
     Но ждать до августа он не собирался и, с началом летних каникул, уговорил знакомого пилота дядю Васю, который раз в неделю доставлял в Пионерск почту и провиант, взять его с собой пассажиром. Отпросившись у бабушки и наскоро собрав тощий рюкзачок, уже за час до отлёта он ошивался на вертолётной площадке, поскольку дядя Вася сразу предупредил, что ждать не будет.
     Летать вертолётом ему было не впервой, и поначалу всё шло как обычно: бешено стрекотали лопасти, сливаясь в размытый полупрозрачный круг; за иллюминатором зеленело кудлатое одеяло тайги, сверкая под утренним солнцем бесчисленными озерцами и протоками; в кабине неслышно переговаривались через шлемофоны пилоты, а тело окутывало ватное ощущение полёта.
     Но неожиданно в мерном гуде пропеллера стали пробиваться высокие кашляющие звуки, вертолёт мелко завибрировал, а потом и вовсе завалился набок. Со стеллажей полетели картонные коробки с консервами, по полу поскакали красно-белые банки с тушёнкой и синие - с концентрированным молоком. Его смахнуло с откидного сиденья как прошлогодние листья, оборвав хлипкий ремень безопасности, и приложило лбом о переборку кабины.
     Очухался он посреди тайги, окружённый догорающими обломками обшивки. Пилотов (ни живых, ни мёртвых) поблизости не наблюдалось, а на нём (если не считать пульсирующей на лбу гули) не было ни царапины. Места были знакомые, торные, куда не раз хаживали с родителями за клюквой и кедровыми орешками. Он покричал: «ау!» и «э-ге-ге-гей!», позвал по имени дядю Васю, но никто так и не откликнулся. Тогда он подобрал с земли свой рюкзачок, запихал в него несколько мятых банок сгущёнки (не пропадать же добру), и ходко потопал в направлении Пионерска…
     - Короче, обычная история, - печально закончил он. - Здесь почти у всех такие. Разве что - без вертолёта…
     И тогда я, наконец, понял, кто передо мной.
     - Андрюха, - позвал я. – Пойдём домой. А? Там Сашка от беспокойства с ума сходит.
     Он вздохнул, но ничего не ответил, а потом как-то весь разом обмяк, и сквозь прямоугольник света, как на эшафот, шагнул на поляну с разбитым вертолётом. Я бросился за ним, но поляна вдруг подёрнулась рябью, словно была отражением в воде, куда только-что кинули камень, а когда рябь, наконец, улеглась, Андрюха исчез, будто под лёд провалился. И тогда я заметил, что в траве, посреди мятых жестянок с концентрированным молоком, неестественно поджав под себя руку, лежало ничком тело. Это был мальчишка, а скорее подросток, с тёмно-русыми волосами, в футболке неопределённо-рыжеватого оттенка и джинсах, подвёрнутых у щиколоток – когда-то голубых, а сейчас заскорузлых от крови.
     Свет с той стороны начал быстро меркнуть, как это случается при солнечном затмении, пока не слился с окружающей темнотой. Выставив вперёд руку, я нащупал края проёма, ведущего на поляну с вертолётом. Оттуда вдруг дохнуло космическим холодом и повеяло затхлостью давно покинутого жилья. Всё-таки «следопыты» оказались правы: из Щели действительно был выход - через дверь, ведущую в собственную смерть.
     Самое сложное - это переступить порог.
     Я поблагодарил судьбу за то, что выяснить это выпало мне, а не Луковке.
     Андрюха решил воспользоваться выходом, хотя решение это, как видно, далось ему не легко. А ведь он, судя по всему, уже бывал здесь и раньше, и выбор свой должен был сделать заранее. У меня же, прямо говоря, выбора не было – у меня была Луковка. Но именно поэтому, прежде чем окончательно вернуться в Щель, нужно было задержаться здесь ещё на какое-то время: я должен был найти и увидеть дверь, ведущую в её смерть. Мне необходимо было понять, что выбрала бы Луковка, окажись она здесь вместо меня.
     Не знаю мимо скольких дверей я прошагал, ведя свои поиски: я не считал. Происходящее за каждой из них, напоминало лапидарный фрагмент какого-то мрачного фильма. Почти везде декорацией, к разворачивающейся трагедии, была дорога. Да и само действо не очень-то отличалось разнообразием: визг тормозов, скрежет сминаемого металла, запах бензина и стёртой резины сменялись покорёженными остовами автомобилей, асфальтом, усеянным битым стеклом и пластмассовыми обломками. В липких тёмных лужах, сломанными игрушками, лежали хрупкие детские тела с вывернутыми суставами и остекленевшими глазами на неподвижных заострившихся лицах. Многие были мне знакомы: кого-то я помнил по прошлой жизни, большинство узнал уже здесь - в Щели.
     Нужная дверь отыскалась, когда я миновал больше половины окружности залы и стал приближаться к исходной точке своего путешествия. В ровной цепочке прямоугольников, отделённых друг от друга одинаковыми промежутками темноты, там зияла, заметная даже издалека, прореха на месте погасшей андрюхиной двери.
     Луковку я узнал сразу, хотя и увидел её со спины, – по причёске. Она брела по обочине загородной дороги в полусотне метром впереди меня, помахивая корзинкой с грибами, а чуть поодаль, шагах в двадцати перед ней, двигались фигурки ещё двух человек – луковкиных родителей. Гружёный песком самосвал появился на дороге, когда она присела на корточки, завязывая шнурок. Он, словно бы выскочив из-за моего плеча, пронёсся мимо, тяжело подпрыгивая на колдобинах, и заколесил по бетонке, быстро сокращая разрыв между собой и Луковкой, которая, справившись со шнурком, кинулась догонять родителей.
     В этот момент грузовик поравнялся с ней.
    
    
    
     ГЛАВА 15
     О ТОМ, ЧТО ЕСЛИ ИЩЕШЬ, ТО НЕПРЕМЕННО НАЙДЁШЬ
    
     Было холодно и темно, в доме напротив тускло светилось несколько окон, а с низкого неба крупными хлопьями валил снег. Проваливаясь по колено в сугробы, я выбрался из-под покрытой инеем трибуны и направился к ближайшей пятиэтажке.
     Почти все квартиры оказалось заперты, и пришлось подняться до самого верхнего этажа, прежде чем нашлась одна открытая. Очевидно, это «пространство» возникло в тёмное время суток, когда большинство людей запирает двери на ночь.
     В кроссовках хлюпало от набившегося снега, но у меня уже не осталось сил, чтобы развязать их и сбросить на пол. Растягиваясь во весь рост на узком скрипучем диване, я вдруг понял, как сильно устал и хочу спать.
     Из-за усталости (а может просто расстарались похитители снов) спал я в эту ночь без сновидений. Показалось, что едва я прикрыл глаза, как тут же проснулся в сером сумраке позднего зимнего утра. Короткий сон освежил меня и привёл мысли в порядок.
     Сначала нужно было отыскать Луковку, а для этого предстояло выяснить в какое «пространство» меня занесло, чтобы набросать свой дальнейший маршрут. Обычно, перед тем как разделиться, мы с ней всегда договаривались, где потом встретимся, но в этот раз всё вышло спонтанно, и условиться о месте встречи мы не успели. Если бы потерялась Луковка, то я, наверняка, стал бы дожидаться её возвращения в её же «пространстве», и поэтому она, скорее всего, будет дожидаться меня в моём.
     Для того чтобы узнать своё теперешнее местоположение требовалось воспользоваться «базовой картой» Щели - пособием по путешествию между «пространствами», составленным Андрюхой и дополненным различными группами «следопытов». «Базовая карта» представляла собой полсотни ксерокопированных листков, согнутых пополам и прошитых суровой ниткой или скреплённой тетрадными скобами. Изготовлением, обновлением и распространением среди новичков этой весьма полезной в хозяйстве брошюры занимался лично Профессор.
     В «базовой карте» были отмечены основные «туннели», соединяющие все известные на данный момент «пространства». И хотя, любое «пространство» было связано с соседними нескольким десятком «туннелей», «следопыты» пользовались только двумя-тремя из них, отдавая предпочтение «прямым», или «разветвлённым» с небольшим количеством выходов. Пользуясь «базовой картой» можно было без труда добраться до любого «пространства» Щели с минимальным количеством перемещений.
     Но у каждой пары или группы «следопытов» имелись и свои собственные маршруты - через «туннели», которые в «базовой карте» отмечены не были. Схемы таких маршрутов были от руки записаны на полях карандашом, ручкой или фломастером. Эти пометки делали каждую «базовую карту» уникальной, и одна из причин, почему «следопыты» так не любили «обнулителей»: после «обнуления» приходилось заново восстанавливать все свои записи.
     Чтобы сузить сектор поисков от сотни с четвертью «пространств» до одного-двух десятков, в первую очередь мне требовалось выяснить год и месяц возникновения данного «пространства». Год легче всего было определить по степени застройки городского центра: в «базовой карте» имелись данные о том, какое из зданий в каком году было построено.
     С месяцем было сложнее: погода, которой встретило меня это «пространство», в равной степени могла оказаться как зимней, так и весенней или осенней, поскольку в наших широтах ранняя весна и поздняя осень мало чем отличались от зимы. Но, даже зная только год, я бы значительно облегчил свою задачу, поэтому следовало срочно собираться и идти в центр.
     Конечно, существовал и более простой способ: забраться на крышу и… сразу очутиться в собственном «пространстве». Но способ этот выглядел простым только на первый взгляд: даже у тех, кто не впервой подвергался «обнулению», этот процесс не вызывал привыкания – чувство самосохранения не только не притуплялось, а, напротив, обострялось до предела, заставляя «следопытов» ещё строже соблюдать свои правила и превращая их в параноиков. Чтобы это понять, нужно было хотя бы раз испытать «обнуление» на себе.
     Оторвав затёкшее лицо от диванных подушек, я перевернулся на бок и сел. В глаза сразу бросилось то, на что я не обратил внимания вчера вечером: в дальнем углу комнаты, втиснувшись между трюмо и шкафом-стенкой, топорщила колючие ветви новогодняя ёлка.
     Ёлка была сосной. Редкие стеклянные игрушки украшали только ту её сторону, которая была обращена к комнате. Блёкло мигали пластмассовые шары уродливой гирлянды, среди длинных игл засели клочья серой ваты (должно быть, изображавшие снег), неопрятными спутанными волосами висели две узкие полоски дождика из фольги, блескучая мишура толстой пушистой гусеницей обвивала кривоватый ствол. По степени обсыпанности хвои можно было предположить, что ёлка находится здесь уже довольно давно – по крайней мере, две недели. Посему выходило, что новый год, скорее всего, уже наступил, и в этом «пространстве» царит вечный январь.
     Я извлёк из глубокого кармана толстовки, скрученные в тугую трубку, листки «базовой карты». Каждая её страница содержала описание одного или двух «пространств», оставляя много пустого места для примечаний.
     Быстро пролистав «базовую карту», я загнул уголки нужных страниц для дальнейшего детального изучения. «Пространств» с пометкой «январь» оказалось двенадцать: первое было датировано восемьдесят третьим годом, а последнее – девяносто девятым. Микрорайон, где я сейчас находился, строился в конце восьмидесятых, а отсутствие в квартире электрочайника и микроволновки указывало на середину девяностых или ранее. Эти данные позволили мне исключить из списка почти половину «пространств».
     Сократив, таким образом, их возможное количество до семи, я принялся внимательно читать описания. Пять «пространств» принадлежали малознакомым мне «следопытам», одно – дружественному реликту, навроде Профессора, а последнее числилось особо «враждебным» и запрещённым для посещений.
     Хотя окна квартиры выходили на обе стороны дома, из-за густого снегопада, рассмотреть почти ничего не удалось – нужно было собираться и выходить на улицу. В прихожей нашлась соответствующая сезону одежда. Правда зимние ботинки оказались слегка великоваты, а у пуховика заедала застёжка-молния, но я остался доволен: искать что-то более удобное, не было сейчас ни времени, ни желания.
     Помня о том, что «пространство» может оказаться «враждебным», я старался держаться вблизи домов и избегать открытых участков. Снегопад служил отличной маскировкой, укрывая меня от чужих глаз, буде таковые найдутся, и заметая следы.
     За универсамом «Октябрьский» открылось пустое пространство площади, хотя собственно площадью, в традиционном понимании этого слова, она не являлась. Раньше здесь пролегала четырёхполосная проезжая часть центральной городской улицы имени Ленина.
     Под разбивку настоящей площади рядом с ней был оставлен обширный не застроенный жилыми домами пустырь, на границе которого должен был располагаться ДК «Пионер». Но видно что-то напутали при строительстве, и здание Дома Культуры воздвигли точно в центре отведённой под площадь территории. В результате площадь получилась вдвое меньше запланированной, а та часть пустыря, где изначально должен был располагаться ДК «Пионер», так навсегда и осталась заросшим кипреем, полынью и пастушьей сумкой пространством.
     Сначала жителям молодого четырнадцатитысячного города этой площади вполне хватало, но с неизбежным ростом населения она начала становиться тесна им как детские штанишки. Во время праздников и народных гуляний теперь приходилось перекрывать дорогу, а потом и вовсе запретить по ней движение транспорта, оставив проезд лишь для поливальных и уборочных машин.
     Сквозь непрекращающийся снег, я различил на площади тонкую фигурку бронзового пионера, и если мне не показалось, то это сразу отметало все «пространства», возникшие раньше девяносто пятого года, поскольку именно тогда местные бандюки (читай: почётные жители Пионерска), подарили городу эту скульптуру.
     Зрение меня не подвело: бронзовый горнист на невысоком полуметровом постаменте оказался тут как тут. Он почти не был запорошен снегом, которому трудно было удержаться на гладком металле – лишь на голове и плечах лежали небольшие пушистые сугробы. Всё тело скульптуры покрывали надписи и рисунки, сделанные перманентными маркерами разных цветов, краской из баллончиков, лаком для ногтей или белой замазкой-корректором.
     Таким способом «следопыты» оставляли послания друг другу, делясь информацией и договариваясь о встречах. Конечно у каждой пары, тройки или группы «следопытов» были свои особые места для переписки, известные только этой паре, тройке или группе. Но когда нужно было связаться с кем-то не настолько близко знакомым или оповестить об общем сборе, пользовались точками связи, известными всем. В «пространствах» девяносто пятого года и старше это был бронзовый мальчик.
     Если «пространство», посещалось нечасто, то надписи эти исчезали через два-три дня, регулярно уничтожаемые «обнулителями». В «пространствах» же, принадлежащих реликтам, они держались подолгу, стираемые лишь непогодой. Данное «пространство», судя по тому, что на потемневшей бронзе не осталось практически ни одного чистого места, без всяких сомнений относилось к «реликтовым».
     Я поискал послание от Луковки. Она всегда оставляла их карандашом для век - ядовито-зелёного цвета с блёстками. Сначала я не нашёл ничего похожего, но присмотревшись, заметил на бронзовой щеке полустёртую зелёную слезинку. Луковка грустила обо мне.
     «Ничего, маленькая, - с нежностью подумал я. – Ничего. Уже скоро. Я уже иду к тебе».
     Теперь, уже точно зная в каком «пространстве» я нахожусь, набросать дальнейший маршрут было делом десяти-пятнадцать минут. Укрывшись от снега в полутёмном холле ДК «Пионер», я примостился за стойкой гардеробщицы, и вскоре точно знал, куда мне следует идти, чтобы в самый короткий срок добраться до своего «пространства».
     Ещё раз пробежав глазами и накрепко запомнив, записанный на обороте страницы маршрут, чтобы потом не отвлекаться на листание «базовой карты», я, кое-как застегнув заедающую молнию-застёжку и, накинув на голову капюшон, выскочил из стеклянных дверей ДК «Пионер» и побежал к ближайшему нужному мне «туннелю».
     Не обращая внимания на время года, царившее в «пространствах», сквозь которые мне приходилось проскакивать, не соблюдая никаких мер осторожности, сбросив где-то рюкзак с так долго и тщательно подбираемым походным инвентарём, а потом и тяжёлую зимнюю куртку, я бежал, изредка переходя на быстрый шаг, чтобы хоть немного отдышаться. Образ зелёной слезинки на бронзовой щеке гнал меня вперёд, вставая перед глазами и не разрешая сбавить темп. За каких-то полтора часа я сменил семь разных «пространств», несколько раз пересёк Пионерск из конца в конец, трижды продрог и четырежды облился потом, пока, наконец, не добрался до финальной точки своего маршрута.
     Остановившись перед дверью подъезда, я попытался отдышаться и унять сердцебиение. Неизвестно сколько длилось моё отсутствие, и не было уверенности, что Луковка всё ещё продолжает меня ждать. Всё что угодно могло произойти, пока меня не было? Я беспокоился о том, как пройдёт наша с ней встреча, но ещё больше боялся вовсе не встретить её.
     Собравшись с духом, я вошёл в подъезд и медленно поднялся на лестничную площадку. Квартира оказалась заперта, и это подтвердило мои худшие опасения: не в привычках Луковки было запирать на замок двери своих временных убежищ.
     Я порылся в кармане, достал тощую связку ключей на цепочке и уныло отпер дверь. Пустая квартира встретила полумраком и тишиной, нарушаемой лишь бесплотным шёпотом призраков. Всё здесь было как всегда. Никто не ждал моего прихода, не бросался навстречу, не повисал на шее. А я бы ждал? Я бы, наверное, ждал. Может быть, и она ждала? Наверняка. Но ведь не станешь же ждать вечно. Вероятно, меня не было слишком долго.
     Я прошёл на кухню, набрал полчайника вялотекущей воды из-под крана и поставил нагреваться. Закипать, конечно, будет долго, но сухой спирт и горелка остались в брошенном рюкзаке. Да и некуда мне было теперь торопиться.
     За спиной зашуршало, и я обернулся. В проёме двери, с припухшим со сна лицом, стояла похудевшая, растрёпанная Луковка, и тёрла кулачком глаза.
    
    
    
     ГЛАВА 16
     О ТОМ, ЧТО НЕПЛОХО, ЕСЛИ ЕСТЬ ИЗ ЧЕГО ВЫБРАТЬ
    
     Из окна здания ЗАГСа было видно, как на площади перед ДК «Пионер» суетились «следопыты». Одни вытаскивали наружу откидные кресла, соединённые по три в ряд, какие-то разномастные столы и стулья. Другие тащили из универсама «Октябрьский» упаковки с газировкой, пакеты с соком, различные сладости и полуфабрикаты.
     Никогда ещё мне не доводилось наблюдать в Щели столько людей, собравшихся в одном месте одновременно. Поговаривали даже, что кто-то из реликтов, годами не покидавший своего «пространства», посчитал нужным прервать затворничество, чтобы принять участие в нынешнем общем сборе. Правда, это вполне могло оказаться и вымыслом – очередной байкой, запущенной каким-нибудь шутником и охотно распространяемой «следопытами» в их небогатом на события сообществе.
     Профессор, скрепя сердце согласившийся на этот сбор в своём «пространстве», никак не ожидал, что будет такой аншлаг. И хотя в послании было написано, что сбор «важный и обязательный», он повидал уже достаточно не менее «важных» и «обязательных» сборов, на которых присутствовала едва ли треть от того количества, которое сейчас хозяйничало на площади. Ведь «следопыты» - народ крайне неорганизованный, и к тому же прекрасно осведомлённый о том, что ничего важного в Щели, в принципе, произойти не может.
     Но исчезновение Андрюхи, потом моё, погоня за «блуждающим туннелем» и, наконец, моё неожиданное возвращение взбудоражило и привело в движение аморфную, по большей части, среду «следопытов». Что-то неуловимо-тревожное носилось в воздухе, зябко тянуло сырым сквознячком неясных, но давно назревающих перемен. Наверное, поэтому «следопыты» не стали пренебрегать нынешним приглашением, оторвались от насущных дел и дружно устремились послушать, чего им скажут об их дальнейшей судьбе.
     Изначально сбор планировалось провести там же где и всегда - в зале торжественных бракосочетаний пионерского отдела ЗАГС, но когда стало известно количество пришедших, Профессор решил, что лучше всего будет перебраться на площадь. «Следопыты», толпившиеся в холле в ожидании начала сбора, приняли это известие с воодушевлением и тут же принялись за организацию мероприятия.
     - Может не поздно ещё всё это… м-мэ… отменить? – тоскливо спросил Профессор, отходя от окна. – Скажем, что решили собраться, потому что…м-мэ… соскучились. А? На речку сходим, пива выпьем, ночью… м-мэ… костёр разведём…
     Очкарь бросил на него уничижительный взгляд, но ничего не сказал.
     Мы с ним и с Луковкой, как инициаторы общего сбора, явились к месту встречи заранее, и вот уже несколько дней гостили в «пространстве» Профессора.
     - Да представьте же вы себе, что будет, когда все узнают… Виктор! Ну, хоть ты им скажи, - Профессор умоляюще посмотрел на меня. – Паника же начнётся. Крушение надежд. Мы же у них последний… м-мэ… смысл жизни отнимем.
     - Зато мы предоставим им выбор, - холодно сказала Луковка, которой неприятен был заискивающий тон Профессора. – И пусть они сами решают, как поступать. Какое ты имеешь право, Боря, решать за них? За тебя же твой выбор никто не делал.
     - И за Андрюху тоже… - чуть слышно закончил Сашка.
     Он очень переживал, когда я рассказал ему про Андрюху, но в душе, по-моему, одобрил его выбор и сам готов был поступить так же. Мы вместе ходили смотреть андрюхино «пространство». Оно умирало. С первого взгляда всё было как обычно, но по мелким, едва заметным изменениям сразу становилось ясно: скоро оно сойдёт на нет, исчезнет без следа, канет в небытие, как канул туда же и сам Андрюха.
     - Да, делайте вы что хотите! – махнул рукой Профессор и отвернулся.
     На улице все уже расселись за длинным, составленным из нескольких, столом. «Следопыты» весело галдели, обменивались новостями и освежались газировкой. Реликт, если он и был среди собравшихся, ничем себя не проявлял.
     Пока мы с Луковкой и Очкарём (Профессор сказал, что подойдёт позже) шли от здания ЗАГСа к площади, я на ходу попытался пересчитать присутствующих. Выходило никак не меньше семидесяти-восьмидесяти человек – почти две трети всех обитателей Щели – рекордное число людей когда-либо собиравшихся вместе в одном «пространстве».
     «Почему мы не живём все вместе?- подумал я, радуясь всеобщему воодушевлению. – Как это было бы хорошо! Мы бы помогали один другому, устраивали праздники, посиделки, ходили бы друг к другу в гости. Неужели никто раньше не додумался до этого?»
     Но сразу же я вспомнил об «этих», об «обнулителях» и похитителях снов. Такая идиллия как сейчас возможна лишь на короткое время или в реликтовом пространстве. Но не один реликт не согласится на долгое пребывание в своём «пространстве» посторонних. Он ведь только для этого и создаёт его, чтобы никто ему не мешал.
     Наверное, стОит потолковать по этому поводу с Профессором. Возможно, удастся убедить его пожертвовать своим «пространством» ради общего блага. Сдаётся мне: он не будет долго упрямиться, поскольку чувствует свою вину за то, что знал о свойствах «блуждающего туннеля» и никому не рассказал. Кроме того, подобный вариант общежития может стать для большинства альтернативой тому, чего так боится Профессор, и что хотим предложить мы с Сашкой и Луковкой.
     Нам оставили места во главе стола. Я был усажен в центре, а Луковка и Сашка заняли откидные сиденья по обе стороны от меня. Луковка всё время держала меня за руку, словно боялась, что я снова исчезну.
     По времени Щели, я отсутствовал почти четыре месяца, и бОльшую часть этого срока Луковка провела в моём «пространстве» любую минуту ожидая моего возвращения. Ночевала она вне моей квартиры, чтобы не привлекать к ней похитителей снов, а каждые несколько дней ненадолго покидала моё «пространство», избегая внимания «обнулителей». Отлучаясь, Луковка всякий раз оставляла для меня послания в нашем с ней секретном месте связи, а ещё – неизменную зелёную слезинку на щеке бронзового пионера во всех «пространствах», которые она мимоходом посещала.
     Первое время она, действительно, планировала спасательную экспедицию, но никто из «следопытов» и слышать не хотел о том, чтобы отправиться на мои поиски вместе с ней, опасаясь пропАсть так же, как и я. Единственным человеком, который согласился ей помочь, был Очкарь. После того, как исчез Андрюха, он сам столкнулся с подобным непониманием, пытаясь организовать его поиски, но тогда никто просто не верил, что в Щели можно потеряться. С тех пор Сашка так и остался одиночкой, не сумев (или не захотев) найти себе нового напарника. Возможно, он всё ещё не терял надежды вернуть старого.
     В отличие от Сашки, Луковка знала, где нужно начинать искать. И хотя они всегда недолюбливали друг друга, им пришлось объединиться ради общей цели: Сашка понимал, что отыскав меня, они, скорее всего, отыщут и Андрюху. Дело оставалось за малым - раньше других добраться до очередного места появления «блуждающего туннеля» и одновременно пройти сквозь него. Кто из них двоих попадёт туда, где сгинули Андрюха и я, им было неважно, и как они потом будут оттуда выбираться - тоже. За время моего отсутствия «блуждающий туннель» был благополучно обнаружен ещё примерно четыреста раз, но, несмотря на то, что область поисков теперь значительно сузилась, Луковке с Очкарём так и не удалось ни разу найти его раньше других.
     Через несколько недель бесплодных попыток несовместимость их характеров дала о себе знать: они крепко поругались, и Сашка предпочёл в дальнейшем заниматься поисками «туннеля» в одиночку, а Луковка вернулась в моё «пространство» ожидать от него вестей и дожидаться меня. В день, когда я вернулся, ей не удалось толком выспаться предыдущей ночью, и она уснула в дальней комнате, читая какую-то книгу. Дверь же на замок, она начала закрывать после того, как тесно пообщалась с Очкарём, заразившись его паранойей.
     Я выпил полстакана «Спрайта» и оглядел сидящих за столом. Ближайшие приготовились слушать, старательно изображая на лицах интерес; сидящие далеко продолжали весело общаться друг с другом, не обращая на меня никакого внимания.
     «Так и должно быть, - подумал я. – Они пришли сюда, сами не понимая зачем, влекомые неясными предчувствиями, что этот сбор может что-то изменить в их жизни, но, совершенно не допуская вероятности таких изменений, ничего от него не ждут».
     Я поднялся на ноги и, ещё раз всех оглядев, громко сказал:
     - Я знаю, как можно выбраться из Щели.
     Этого никто не ожидал. Ближайшие ждали рассказа о том, где я пропадал всё то время, пока меня не было, желая утолить своё сенсОрное голодание. Дальние и вовсе ничего не ждали, наслаждаясь приятным общением, хорошей погодой и закусками. Но, когда смысл фразы стал, наконец, доходить до них, за столом на некоторое время воцарилось полная тишина. Только на дальнем конце стола было слышно, как кто-то громким шёпотом вопрошал у своего соседа: «А чё он сказал-то?»
     - Я знаю, как можно выбраться из Щели, - повторил я, уверенный в том, что теперь любой из сидящих за столом услышал и воспроизвёл каждое моё слово.
     Окончательно завладев их вниманием, я стал медленно, внятно, делая паузы, рассказывать о том, что увидел и о чём догадался в странном месте со светящимися дверями.
     Сначала они долго не могли поверить услышанному - язвили, плевались, задавали провокационные вопросы, некоторые вставали из-за стола и уходили прочь. Но большинство всё же осталось, молча обдумывая то положение, в котором они неожиданно оказались. Весь их мир – такой гротескный, уродливый и ненавистный, но вместе с тем – такой привычный и до какой-то степени понятный, рушился сейчас у них на глазах.
     - Ну чего приуныли? – Профессор поднялся из-за стола. Я и не заметил, когда он успел к нам присоединиться. – Что собственно такого… м-мэ… чрезвычайного вы сейчас узнали? От этого знания в вашей жизни ровным счётом ничего… м-мэ… не поменялось.
     Многие с надеждой повернули к нему лица.
     - Как это не поменялось? - пробубнил толстый Вадик Киселёв. – Мы же теперь можем как они… как те… Как все, одним словом.
     - Какие «все»?
     - Ну, те, - смутился Вадик. – Которые сюда не попали. Которые, значит, сразу туда…
     - Куда «туда»? – устало спросил Профессор, потирая переносицу.
     - Ну, туда, - Вадик смутился ещё больше и указал пальцем куда-то вверх. – На небеса.
     - А если нет никаких небес? Если там… м-мэ…  вообще ничего нет?
     - Ну, тогда я даже не знаю… - потупился Вадик, но было видно, что в наличии «небес» он не сомневается.
     - Это каждый должен решить для себя сам, - вмешался рассудительный Артём Ладодько, немного знакомый мне по прошлой жизни.
     - Верно говоришь, Тёма! – зашумели «следопыты». – Пусть каждый сам решает.
     Ко мне протолкался маленький Жека-Скороход.
     - Молодец, Витёк! – сказал он, похлопывая меня по плечу. – Молодец, что всем рассказал! Что не утаил. А то надоела уже эта Щель хуже горькой редьки. Правильно Вадька говорит: как все надо. Не люди мы что ли. А потом уж видно будет – на небеса там, или ещё куда.
     - Вы что, серьёзно? – Профессор переводил взгляд с одного лица на другое. – Вам такой шанс выпал! А вы его… м-мэ… просрать собираетесь! На небеса захотелось?!
     - Да не суетись ты, Профессор, - дружелюбно прогудел кто-то из «следопытов». – Тебя ж никто за уши не тянет. А мы уж как-нибудь сами решим.
     С ним дружно согласились. Общество зашевелилось, собираясь расходиться; зашуршали «базовые карты». Ко мне, Сашке и Профессору стали подходить, прощаясь, знакомые и полузнакомые «следопыты». Луковка в стороне болтала о чём-то с двумя подружками.
     Мне показалось, что в толпе мелькнуло лицо Володьки Миллера – не такое, каким я видел его в последний раз, напоминавшее ожившего мертвеца, - а вполне себе нормальное, человеческое. Наверное, просто кто-то похожий. То, что на общем сборе будет присутствовать кто-то из «этих» не пришло бы в голову даже сАмому отчаянному шутнику.
    
    
    
     ГЛАВА 17
     О ТОМ, ЧТО ВСЁ КОГДА-НИБУДЬ ЗАКАНЧИВАЕТСЯ
    
     Сухие сучья бодро потрескивали в костре, стреляя в белёсые августовские сумерки длинными оранжевыми искрами. Прибрежные кусты бросали на огибающую заводь тропинку густо-синие тени. Негромко шелестел камыш, от воды тянуло зябкой сыростью.
     Луковка сидела рядом на поваленном берёзовом стволе, кутаясь в толстовку и выставив к огню тонкие ноги в маленьких розовых кроссовках. С противоположной стороны костра в примятой траве растянулся Сашка, подперев рукой лохматую белобрысую голову. Другой рукой он держал банку с пивом, из которой время от времени шумно отхлёбывал. Мы с Луковкой не спеша тянули из пластиковых стаканчиков «монастырку». [5]
     Возле нас, на раскинутом покрывале, лежало несколько растерзанных пачек с остатками бекона и сосисок, которые мы жарили над костром на палочках, бумажная тарелка с крупно покромсанными помидорами и огурцами, перочинный нож, спичечный коробок с солью да объеденная по углам буханка белого хлеба. В воде у берега плавала початая бутылка «пепси» и пара-тройка банок сашкиного пива.
     Мы с Луковкой не видели Сашку с сАмого общего сбора и, когда случайно столкнулись с ним при пересечении проходного «пространства», разговорились и решили провести вечерок вместе, тем более что ничего сколько-нибудь интересного ни у него, ни у нас не намечалось.
     Раньше, ещё всего несколько месяцев назад, шансы встретиться с кем-нибудь в Щели, не договорившись об этом заранее через точки связи, были близки к нулю, но теперь, когда «пространства» отсыхали, как осенние листья, дорожки «следопытов» всё чаще стали пересекаться. Даже несмотря на то, что их самих стало в Щели гораздо меньше, чем прежде.
     «Следопыты» покидали Щель. Выбор, немыслимый для Профессора (и долгое время внушавший сомнение Андрюхе), для других вдруг сразу оказался естественным, правильным и единственно возможным. С каждой новой находкой «блуждающего туннеля» в Щели становилось одним обитателем меньше и очередное «пространство» начинало отмирать.
     Нам с Луковкой не раз доводилось видеть эти умирающие «пространства». В первые дни изменения были почти незаметны, но потом наступало быстрое запустение: трава и листья, всё ещё живые на вид, на ощупь казались вырезанными из бумаги; кирпичные и бетонные строения начинали рассыпаться и разваливаться на глазах; металл становился хрупким и ломким словно стекло. Однажды мы наблюдали, как дорожный знак, вывернувшись из потрескавшегося асфальта, упал на землю и, вместе со своей ножкой-трубой, разбился, разлетевшись на множество осколков. «Туннели», ведущие в эти «пространства», через какое-то время исчезали, и попасть туда становилось уже невозможно.
     В Щели теперь нередки сделались «следопыты»-одиночки, а бронзовые пионеры во всех «пространствах» были исписаны однообразными объявлениями с предложениями врЕменных альянсов для поисков «блуждающего туннеля».
     Сначала, узнав о его свойствах, «следопыты» пытались искать «блуждающий туннель» большими группами, а найдя, проходить сквозь него скопом. Но вскоре выяснилось, что в зал со светящимися дверями, или в «пространство выбора», как окрестили его «следопыты» за раз мог попасть только один человек - остальных же просто разбрасывало по разным уголкам Щели. Поэтому «туннель» снова стали искать по двое: в случае удачи, так было больше шансов оказаться в «пространстве выбора».
     Не все, впервые попав туда, сразу решались на радикальные действия - большинство возвращалось назад, чтобы осмыслить увиденное. Но потом многие всё же выбирали «небеса». Даже те из «следопытов», кто демонстративно покинул общий сбор сразу после моего рассказа, впоследствии почти все ушли из Щели.
     Озвучивая возможность выбора, я совершенно не ожидал такого массового исхода. Мне представлялась, что уйдут единицы – только самые отчаянные – вроде Андрюхи, кто так и не научился ладить со Щелью. Остальные же будут жить, как и жили с той лишь разницей, что если совсем уж прижмёт, всегда останется возможность проверить существование «небес».
     Но оказалась, что я слишком недолго просуществовал в Щели, чтобы делать правильные выводы. На деле же почти никто до конца не смирился с тем, что Щель навсегда останется их последним приютом. За показной жизнерадостностью и бесшабашностью «следопытов» скрывалось неистребимое, хотя и несколько поостывшее с годами, желание изменить свою участь. Новообретённая надежда покинуть Щель раздула тлеющие угли, и они радостно бросились к выходу, не особенно задумываясь над тем, куда он их приведёт – главное, чтобы подальше отсюда.
     Такого развития событий втайне опасался Профессор, скрывая правду о «блуждающем туннеле». Мне кажется, он специально организовал охоту за ним, надеясь, что «следопыты» успеют исчерпать лимит перемещений, прежде чем кто-то раскроет его секрет. К счастью для Профессора, этот лимит всё же не успели исчерпать полностью, и все желающие сумели покинуть Щель, а не то оставшиеся, наверняка, сожрали бы его живьём.
     Мы с Луковкой никогда не заговаривали о возможности ухода, хотя её (я был в этом уверен) неоднократно посещали подобные мысли. Не будь меня, она, наверное, давно бы уже сделала отсюда ноги, но чувство ответственности за того, кого приручила, мешало ей выполнить своё намерение. Я сознавал, что так не может продолжаться вечно, что скоро Луковка начнёт тяготиться мной, но малодушно не отваживался затевать разговор на эту тему, ожидая, пока она не заведёт его первой. Получив известие об очередном ушедшем на «небеса», она на какое-то время делалась замкнута и угрюма, понимая, что вероятность покинуть Щель теперь для неё стала ещё более зыбкой. И хотя сердце моё в эти минуты обливалось кровью, я всё никак не мог решиться отпустить её. Она была моей жизнью, моим миром, моей Щелью, моими «небесами». Кем был для неё я, мне так и не удалось постичь.
     Встреча с Сашкой одновременно встревожила и обрадовала меня. Вполне отдавая себе отчёт, что за дружеской беседой разговор непременно зайдёт о последних «ушедших», и Луковка снова расстроится, я вместе с тем, надеялся, что общение со старым приятелем хоть ненадолго развеет и взбодрит её. Но того, что из этого выйдет, я предвидеть не мог.
     Когда мы, расположившись на живописном берегу Каюковки, уже вдоволь повспоминали «былые деньки» и общих знакомых, пересказали друг другу последние новости и сплетни, пожарили и съели бекон с сосисками, изрядно выпили пива и креплёного вина; когда уже порядком стемнело, и в чёрном зеркале заводи заплясали отражённые языки костра, – Очкарь, лениво потянувшись и зашвырнув опустевшую пивную банку в кусты, неожиданно спросил:
     - Вы сами-то, когда линять собираетесь?
     Меня этот вопрос застал врасплох. Я совершенно не знал, как на него ответить.
     Сказать, что мы остаёмся? И Луковка станет невыносима и начнёт делать глупости. Сказать, что пока не решили? И она тут же всё решит за нас обоих. Промолчать? Сделать вид, что не услышал вопроса?
     - А ты у Профессора давно бывал? – Я сделал вид, что не услышал вопроса. – Говорят, он с общего сбора никому не показывается.
     - Верно говорят.
     Сашка нехотя поднялся с травы.
     - Пойду мочалку выжму, - сообщил он, направляясь в сторону кустов.
     Я боялся посмотреть на Луковку, чувствуя на щеке её взгляд.
     - Я тоже пройдусь немного, - тонкая рука легла мне на плечи, а губы легонько чмокнули в уголок рта. – Вдоль берега. Скоро вернусь. Не ходи за мной.
     -Ты обиделась? – я поймал её руку. – Не уходи. Ну, хочешь, прямо сейчас пойдём и найдём этот чёртов «блуждающий туннель»?
     Луковка мягко освободилась и потрепала меня по волосам.
     - Скоро вернусь, - повторила она. – Мне нужно побыть одной.
     Из сумерек материализовался Очкарь с новой банкой пива.
     - Поссорились? – спросил он, косясь на удаляющуюся фигурку Луковки.
     - Вроде того, - ответил я, подливая себе «монастырки».
     - Она хочет уйти, а ты хочешь остаться?
     - Не совсем. Я бы тоже ушёл, но мне очень не хочется с ней расставаться. Понимаешь?
     - Всё когда-нибудь заканчивается…
     Какое-то время мы молча сидели, глядя в огонь.
     - Слушай, Сашка, а почему ты сам до сих пор не свалил? Ты же вроде хотел.
     - Передумал, - просто ответил он. – Решил посмотреть, чем тут всё закончится.
     - А если не успеешь уйти? Если «туннель» исчезнет?
     - Теперь уже не исчезнет.
     - Что значит «теперь»?
     - А ты ещё не знаешь? – Сашка оживился. – «Блуждающий туннель» раньше времени исчерпал свои точки выхода. Из-за того, что «пространства» стали отмирать, их оказалось несколько меньше, чем рассчитывали.
     - И что теперь? – с надеждой спросил я.
     - Теперь он перестал быть «блуждающим» и вновь появился во всех своих прошлых точках выхода одновременно. Нынче в любом «пространстве» (из тех, что остались) имеется по восемь «туннелей», ведущих в «пространство выбора». Странно, что ты не в курсе. Об этом сейчас все говорят – все, кто ещё остался.
     - Нам уже давно никто не встречался, а объявлений мы не читаем.
     Новость, рассказанная Очкарём, не очень-то меня поразила. Втайне, как и Профессор, я надеялся, что «блуждающий туннель», исчерпав все точки выхода, исчезнет, но в глубине души, также как и он, никогда не верил в это по-настоящему.
     - Значит, теперь последние желающие смогут уйти? Останутся только реликты и «эти».
     - Если и останутся, то ненадолго. Сдаётся мне, что человеческого в них сохранилось гораздо больше, чем мы думаем. Так что, в конце концов, «небеса» выберут все.
     - А что станет со Щелью?
     - Всё когда-нибудь заканчивается… - повторил Сашка.
     - Ты помнишь, когда мы вместе учились, среди школьников бродили россказни, будто бы подслушанные у старших, что во время строительства Пионерска, на берегу Каюковки было потревожено старое вогульское кладбище? Это якобы вызвало сильное недовольство у коренного населения, и местные шаманы наложили проклятие на будущий город. Я всегда полагал эти истории бредовой городской легендой, сочинённой от скуки, а теперь думаю: что, если Щель и есть результат этого проклятья?
     Кусты, со стороны противоположной той, куда ушла Луковка, затрещали. Рука Очкаря быстро скользнула в лежащий рядом рюкзак, где у него, должно быть, хранился «макар».
     В кругу света появилась пухлая фигура Профессора.
     - Так и знал, что найду вас здесь, - радостно возвестил он, роняя в траву рядом с Сашкой упаковку баночного пива и плюхаясь рядом. – А где… м-мэ… Виктория?
     - Я здесь, - ответила Луковка, возникая у меня за спиной. – Привет, Боря.
     Я не особо удивился тому, как Профессор нашёл нас. Это место у реки было ему хорошо известно: мы неоднократно собирались здесь все вместе, хотя, по понятным причинам, встречи эти всегда происходили в его «пространстве». Удивляло другое: старейший из реликтов впервые за много лет нарушил свой статус-кво.
     - Что-то случилось? – спросил я, встревоженно. – Почему ты здесь?
     Профессор выудил из упаковки банку пива, с шипением открыл её и надолго присосался.
     - Всё когда-нибудь заканчивается… - сказал он, вытирая рот рукавом.
     Пальцы Луковки до боли сжали мою ладонь.
    
     __________________________________________________
     5. «Монастырская изба» - недорогое креплёное вино, популярное среди подростков в дни моей юности.
    
    
    
     ГЛАВА 18
     О ТОМ, ЧТО СВОБОДА ВЫБОРА НЕ ОЗНАЧАЕТ ЕГО НАЛИЧИЕ
    
     «Пространство выбора» выглядело несколько иначе, чем в моё первое посещение. Хотя светящиеся прямоугольники дверей всё так же мерцали вдалеке, образуя правильную окружность - пунктир их сильно поредел. Не нужно было специально пересчитывать, чтобы понять: из сотни с четвертью их осталось едва ли два-три десятка. Они словно бы стянулись к центру залы, из-за чего стало заметно светлее, чем было раньше, а на фоне некоторых из них отчётливо различались замершие фигурки «следопытов» ещё не определившихся с выбором.
     Я попробовал сориентироваться и понять, в какой стороне находится луковкина дверь. Там мы с ней собирались проститься. Но сначала Сашка. Мы крепко сцепились ладонями, а потом, не удержавшись, неловко обнялись свободными руками. В глазах предательски защипало, и я, пока Луковка, не стесняясь рыданий, висела у него на шее, смахнул рукавом толстовки набежавшие слёзы.
     Профессора с нами не было: он ушёл раньше - в ту же ночь, а мы решили ещё ненадолго задержаться в Щели. Договорившись с Очкарём, где встретимся через несколько дней, мы с Луковкой отправились бродить по насквозь опостылевшим, но уже бесконечно родным просторам приютившего нас беспросветного мира-призрака. Многие «пространства», где мы любили проводить время вместе, или уже отсохли, или находились в стадии полуразрушения, но нам с лихвой хватило и тех, что остались.
     Отлипнув от Сашки, Луковка схватила меня за руку и, не оглядываясь, потащила в сторону ближайшей светящейся двери, возле которой никого не было. Очкарь, нелепо ссутулившись, медленно побрёл в противоположную сторону. Глядя через плечо на его удаляющуюся фигуру, я вдруг с полной отчётливостью осознал: между ним и Луковкой что-то было – давно, ещё до меня. В этот момент одна из дальних дверей пошла светящейся рябью, ярко вспыхнула и стала медленно гаснуть, пока не слилась с окружающим полумраком.
     Направление было выбрано правильно. Едва мы подошли к тускло мерцающей двери, как её поверхность засияла светом вечернего солнца, и я увидел знакомую обочину загородной дороги. Луковка развернула меня лицом к себе и принялась жадно целовать. Я закрыл глаза, чтобы не видеть её слёз, но всё равно чувствовал их на своих губах.
     - Уходи! - она решительно освободилась из моих объятий и быстро шагнула вперёд. – Не нужно смотреть, как это будет.
     Но я всё-таки обернулся: тоненькая девичья фигурка с подпрыгивающей луковкой волос на затылке, помахивая корзинкой, легко бежала по грунтовой обочине, а сзади, погромыхивая рессорами, её уже настигало уродливое ржавое чудовище. Зная, чтО сейчас должно произойти, не отдавая себе отчёта, я громко закричал:
     - Луковка! Вика! Оглянись!! Сзади!! Стой!!!
     Она как будто услышала - замедлила шаг, обернулась, растерянно поискав глазами, - но тут грузовик с песком скрыл её от меня. Я зажмурился, не в силах на это смотреть, но воображение, не жалея красок, живо дорисовало картину: худенькое тело, тряпичной куклой отлетающее в придорожный кустарник, розовая кроссовка на пыльной обочине, грибы из раздавленной корзинки, рассыпанные по асфальту…
     Когда я решился открыть глаза, самосвал пылил уже совсем вдалеке, мать Луковки, наклонив голову, вытряхивала из волос песок, отец яростно тёр запорошённые глаза, а сама Луковка спешила к ним, оставляя на мягкой обочине рубчатые отпечатки своих кроссовок.
     Три маленькие фигурки уходили всё дальше, а вместе с ними постепенно удалялась и сама дверь, которая вскоре сократилась до размеров газетного разворота, затем книги, сигаретной пачки, спичечного коробка, пока, наконец, полностью не растворилась в окружающей тьме.
     Я не сразу понял, что произошло, а когда понял – не поверил: Щель отпустила добычу. Своим криком я сумел исказить реальность и изменить предназначенное. Теперь Луковка вернётся к прежней жизни: окончит школу, поступит в институт, выйдет замуж, родит детей.
     Стало немного грустно, что в той жизни не будет меня.
     Интересно, вспомнит ли она когда-нибудь о странном и страшном мире, населённом безобразными сущностями и удивительными людьми. Что если однажды он явится ей во сне, и тогда, проснувшись среди ночи, с бешено колотящимся сердцем, она вдруг заплачет – может быть от страха, может от радости, а может и от грусти.
     Я вспомнил о Сашке. Вдруг его тоже можно спасти - вернуть в привычный мир, обманув старуху с косой. Стоило попробовать. Если он не сразу шагнул за порог, а предпочёл хотя бы немного «собраться с мыслями», как остальные, то у меня ещё есть шансы догнать его.
     - Сашка! – кричал я, огромными скачками несясь по пружинистой поверхности. – Очкарь! Подожди меня! Не уходи!
     Впереди подёрнулись рябью, вспыхнули, и стали поочерёдно угасать сразу несколько дверей. Покрутив головой, я больше не обнаружил затемнений на фоне светящихся прямоугольников, и понял, что остался в «пространстве выбора» совершенно один.
     Свой выбор я сделал уже давно - когда побывал здесь впервые. Тогда я выбрал Луковку, и неважно было, какой мир окружает нас – лишь бы находиться с нею рядом. Щель оказалась не самым плохим местом, но без Луковки она сразу сделалась чужой и незнакомой.
     Мне не оставалось ничего другого, кроме как идти к своей двери и завершить начатое. Вдруг да удастся как-нибудь обхитрить судьбу и вернуться в исходную точку своего путешествия. Может быть, даже, повезёт сохранить память об этом месте, память о моей Луковке. Тогда я сделаю всё возможное, чтобы отыскать её и вновь завоевать её сердце.
     Мысль эта настолько воодушевила меня, что я сразу же бросился отыскивать свою дверь. Найти её было нетрудно, но ещё легче оказалось, переступив порог, шагнуть в промозглую серость мартовского вечера. А дальше: стон автомобильного сигнала, визгливый лай тормозов, резкая боль в бедре, удар об асфальт и уютные объятья забвения.
     «Небеса» оказались совсем не такими, как я ожидал. Здесь было твёрдо и сыро. Я приподнялся с грязного асфальта и понял, что нахожусь на знакомом участке проезжей части недалеко от пересечения улиц Мира и Солнечной.
     Неужели получилось? – подумалось мне. – Неужели я всё-таки вернулся?
     Но почти сразу стало ясно, что чуда не произошло – я по-прежнему находился в Щели.
     Это было, как в страшном сне, когда никак не можешь проснуться. Впервые в жизни я ощутил такое ужасное отчаяние. Даже когда казалось, что мне на всю жизнь суждено остаться девственником, даже попав в Щель, даже навеки прощаясь со своей Луковкой, я не чувствовал себя таким безнадёжно одиноким, как сейчас. Наверное, так и становятся «этими».
     Я вспомнил фотографию, увиденную мною в «пространстве», где мы с Луковкой наблюдали фееричное падение башенного крана. Очевидно, виной тому, что я не могу выбраться из Щели, послужило раздвоение, случившееся со мной во время переноса. По странной прихоти судьбы, человек, подаривший обитателям Щели долгожданную свободу выбора, единственный из всех, оказался этого выбора лишён.
     Конечно, можно вернуться в залу со светящимися дверями и попробовать ещё разок, но очевидно, что это ничего не изменит: я снова окажусь здесь. Тем не менее, никаких других идей у меня не было, и я побрёл к магазинчику «Пингвин», в котором находился ближайший «туннель», ведущий в «пространство выбора».
     А потом я долго сидел на прохладном упругом полу перед своей дверью, раз за разом, наблюдая за тем, как щуплый подросток в болоньевой куртке неопределённого цвета, с торчащими их под вязаной шапочки-«петушка» нестриженными лохмами, подлетает над серым асфальтом и снова шлёпается на него кучей неопрятного тряпья.
     Через несколько десятков просмотров этого нехитрого сюжета, герой дорожно-транспортного происшествия перестал вызывать у меня не только жалость, но даже элементарное сочувствие. По сравнению со мной – сидящим по другую сторону экрана – он казался бесспорным счастливчиком, и я, не задумываясь, поменялся бы с ним местами.
     Кто-то неслышно подошёл сзади и уселся на пол рядом со мной, спиной к экрану. Я даже не стал поворачивать голову, чтобы узнать, кто это: мне было всё равно.
     Что-то твёрдое ткнулось мне в руку. Не оборачиваясь, я поднял этот предмет и поднёс к лицу, чтобы рассмотреть. Это оказался пистолет со следами засохшего ила и налипшими травинками осоки. Я автоматически выщелкнул обойму – на мою ладонь вытекла грязная жижа. В обойме не хватало двух патронов.
     - Это твоё, - скрипучим голосом сообщил сидевший рядом.
     Я загнал обойму на место и засунул пистолет в карман толстовки.
     - Зачем ты пришёл?
     - Поговорить.
     - Тебе есть, что мне предложить?
     - Да.
     - Хочешь, чтобы я стал одним из «этих»?
     Он закашлялся. Я не сразу понял, что это его смех.
     - «Эти». Кхе-кхе-кхе! Так нас называете вы. А ещё: «чёрными следопытами». Но сами мы предпочитаем называться «хранителями». Я предлагаю тебе стать одним из нас - одним их «хранителей Щели».
     - И много их таких - "хранителей"?
     - Меньше, чем все думают.
     - А какой график работы? Льготы? Доплата за вредность? Премия за выслугу лет?
     Он снова закашлялся, и я решил больше не шутить, чтобы не слышать, в очередной раз, его замогильного хохота.
     - Володька, а как это случилось с тобой?
     - Мотоцикл, - немного помедлив, ответил он. – Слегка не вписался в поворот.
     - Сочувствую.
     - Ерунда. Можно сказать, что мне ещё повезло. Через два года я бы вернулся домой из горячей точки в цинковом гробу. По частям.
     - Откуда ты знаешь?
     - От верблюда. Думаешь, ты один такой, кто раздвоился при переносе в Щель?
     - А что, много вас… нас таких?
     - Без тебя всего трое - я, Лика и Гошан. Ты можешь стать нашим д’Артаньяном.
     - А у меня есть выбор?
     - Честно говоря: нет. Но будет лучше, если ты всё-таки сам этого захочешь.
     - Один за всех… - я протянул Володьке растопыренную пятерню.
     - И все за одного! – три руки поочерёдно опустились в мою ладонь.
    
    
    
     ЭПИЛОГ
     ОБО ВСЕХ, И НЕМНОГО О СЕБЕ
    
     Погода стояла солнечная и на редкость тёплая для начала весны. Я без дела болтался по городу, давя ледяную корочку на лужах своими новенькими «гриндерсами» на шнуровке, с закруглёнными носами и толстенной рифлёной подошвой.
     Недавно батёк, который терпеть не мог работать по выходным, ушёл куда-то на всё воскресенье, а по возвращении приволок с собой приличную пачку денег. Оказалось, он шабашил на стороне, подключая оборудование в магазине одного бизнесмена, и, вместо того, чтобы, как водится, всё пропить, по какой-то непонятной прихоти отдал деньги матери. Она, в свою очередь, проявив здравомыслие, чем прежде никогда не грешила, не стала дожидаться, пока их проглотит инфляция, а сразу же пустила на обновки для нас с сестрой. В результате, я стал счастливым обладателем вожделенных «гриндерсов», чёрной вязаной шапочки а ля Джек Николсон, длинного полосатого шарфа и нового болоньевого пуховика (конечно, не замшевый плащ со стильным стоячим воротником, но тоже неплохо).
     Сегодня мы должны были встретиться с Луковкой, но она почему-то не пришла. Телефона у них не было, и я побежал к ней домой. Дома её тоже не оказалось: я звонил в дверь, раз пять или шесть, но мне так никто и не открыл. Наверное, вместе с родителями, она уехала за покупками в соседний Октябрьск. Луковка терпеть не могла ходить по магазинам, да разве предкам что-то докажешь. Это немного подпортило мне настроение, но не критично. В конце концов, вечером она вернётся, и завтра после школы мы обязательно увидимся.
     Мы с Луковкой познакомились благодаря Очкарю - Сашке Федоренко - моему самому лучшему другу. Однажды я повстречал их на улице рука об руку, и мы втроём провели вместе чудесный день. Они дурачились и подкалывали друг друга, как старые знакомые, хотя мне не доводилось прежде видеть Сашку с какой-нибудь девчонкой. Я даже почувствовал лёгкий укол ревности из-за того, что у него есть подруга, о которой мне ничего не известно.
     А между тем, мы с Сашкой были знакомы уже целую вечность - с пятого класса, - хотя по-настоящему сошлись только в конце шестого. Он тогда, вместе с родителями, попал в автомобильную аварию, и только чудом все трое остались живы. Провалявшись несколько месяцев в больнице, Сашка вернулся в класс, но стал, казалось, совсем другим человеком. Его зрение (и так совсем неважное) после аварии стало резко портиться, и родители, имевшие деньги и возможности, отправили Сашку на лазерную операцию в Екат. [6]
     После операции Сашка перестал носить очки и начал запоем читать книги, которые до этого были ему резко противопоказаны. Из-за книг мы с ним и подружились - сначала поверхностно: нам интересно было вместе обсуждать прочитанное, а потом глубже, когда поняли, что и помимо книг у нас полнО общих интересов.
     Вечером того дня, когда Сашка познакомил меня с Луковкой (на самом деле её звали Викой, но про себя я сразу окрестил её Луковкой за тугую луковицу волос на затылке), прощаясь, он признался мне, что намеренно устроил нам эту встречу. Вика сама попросила его об этом, потому что я ей давно нравился. Раньше она занималась в Доме Детского Творчества (бывшем Доме Пирнеров), в кружке «папье-маше» который вела моя мать, и уже тогда положила на меня глаз, когда я несколько раз забегал туда за ключами. Эта новость, помнится, привела меня в полное обалдение.
     Вскоре мы с Луковкой стали встречаться, и мне до сих пор не удалось понять, почему такая красивая, умная и весёлая девчонка как она выбрала такого отъявленного «лузера» как я. Может быть, не такой уж я и «лузер»? Или сомнительная магия, заложенная в имени, начала, наконец, действовать?
     Раз уж свидание с Луковкой сегодня сорвалось, то я решил заскочить к Очкарю: уж с ним-то мы всегда найдём, чем заняться. Окрылённый этой идеей, я напрямик, через дорогу, игнорируя пешеходный переход, ломанулся к сашкиному двору, и уже ставя ногу на проезжую часть, был грубо схвачен за рукав пуховика и с силой отдёрнут назад.
     В этот момент обтёрханная легковушка, несущаяся по дороге с недозволенной скоростью, резко вильнула, объезжая выбоину в асфальте, и пронеслась по встречке, едва не задев бордюрный камень в том месте, где я стоял. Мне удалось заметить расширенные глаза водителя и его рот, раззявленный в беззвучном матюке. Он и не подумал остановиться или, хотя бы, сбавить скорость.
     - Тебе чё, Мамонтяра, жить надоело?! - услышал я за спиной знакомый, писклявый с надрывом, голос. - Еле успел тебя догнать. Ещё чуть-чуть и по асфальту бы раскатало! Забыл чё ли, какие в Пионерске водители?
     Обернувшись, я увидел перед собой Очкаря - расхристанного, запыхавшегося, в съехавшей на глаза вязаной шапочке, а за его спиной Луковку, бегущую следом с испуганным выражением лица. Она тоже была растрёпанная и раскрасневшаяся, но от этого только ещё более красивая. Я понял, что она испугалась за меня, и был благодарен ей за этот испуг.
     Подбежав, она выдохнула мне в лицо: «С-скотина!», сходу влепила звонкую пощёчину и, тут же, не давая возможности возразить или оправдаться, повисла на шее, впившись в мои губы жадным поцелуем. Такой она была во всём - моя Луковка - обидчивой, импульсивной, решительной и отходчивой. Сашка деликатно кашлянул, потянувшись за очками, чтобы протереть стёкла тряпочкой, но вовремя сообразил, что больше их не носит. Тогда он сделал вид, будто у него просто зачесалась переносица.
     - Что ты здесь делаешь? - спросил я, немного ошалевший от пощёчины и поцелуя.
     - Тебя ищу - что же ещё? Договорились же, встретиться сегодня, - сразу ощетинилась Луковка. – Я задержалась немного (надо было в одно место сходить), а ты уже куда-то смылся. Побежала к Сашке: думала, что ты у него, а он уже сам навстречу идёт. Потом и тебя заметили. Хорошо, что у Сашки такая реакция сохранилась после… ну, неважно. Если б ты под машину попал, не знаю, что бы я с тобой сделала! Ни о ком кроме себя не думаешь!
     Луковка была сейчас несправедлива ко мне и сама это понимала, но я знал, что пока она не остынет, спорить с ней бессмысленно. Просто однажды она и сама едва не угодила под колёса грузовика, и теперь любую халатность, допущенную кем-то в отношении правил дорожного движения, воспринимала очень близко к сердцу. Поэтому я безропотно выслушал все её обвинения, стараясь всем своим видом показать крайнюю степень раскаяния.
     - Ладно, - сказала она, остывая. - Я вижу, что ты всё осознал и больше так делать не станешь. Замнём для ясности. Представим, что я пришла к тебе, а ты оказался дома, и теперь мы вместе идём ко мне. Предки уехали в Октябрьск - будут только вечером. Ты, Сашка, только не обижайся, но тебя сегодня я с нами не приглашаю.
     - Да чё обижаться-то? Понятно же всё…
     Мне, в отличие от него, ничего не было понятно, и ещё показалось, что он всё-таки немножко обиделся.
     - Бывай, Витёк, - сказал Сашка, протягивая мне руку. - Увидимся в школе.
     - Пока-пока, - Луковка помахала ему ладошкой в перчатке с обрезанными пальцами.
     Она взяла меня за руку и уверенно повела за собой. Кажется, постепенно и до меня стало, наконец, кое-что доходить. Кровь прилила к лицу (и не только), и предвкушение чего-то чудесного, долгожданного и радостного наполнило всё моё естество.
     Спасибо тебе за имя, далёкий и незнакомый прадед. Это лучшее наследство, которое ты мог мне оставить. Наконец-то мне стало окончательно ясно, что никакой я не «лузер», а самый настоящий победитель. Ну, разве может быть «лузером» счастливейший человек на Земле?
     Луковка посмотрела на меня снизу вверх и засмеялась, и я засмеялся вместе с ней.
    
     __________________________________________________
     6. Екат (Ёбург) – Екатеринбург (сленг.)
    
     Лангепас
     январь, 2016 – июнь, 2020