(Из цикла "Библейские рассказы")
«Будьте внимательны, бросая слишком тяжелые камни в Иуду, потому что за ним стоит Иисус» Дм. Мережковский
Святая Катерина из Генуи (15 век) рассказывала, что явившийся ей Христос, сказал, мягко улыбаясь: « Если бы ты знала, что я соделал с Иудой....».
После того как воины увели Иисуса, Гефсиманский сад опустел и затих. Продолжая держаться рукой за щеку, которой только что касался Иисус, Иуда опустился на камень и в смятении перебирал все, связанное с Ним. Ему вспомнилась первая, почти двадцать лет назад случившаяся встреча, о которой он никогда и никому не рассказывал.
В тот далекий праздничный день отец взял его с собой в храм и, войдя, рукой указал место в углу, а сам прошел к сидящим кружком законоучителям. Потомившись немного, Иуда тихонько встал и неслышным шагом прошел за колоннами вперед. Когда один из книжников склонился, что-то шепча своему соседу, Иуда увидел среди седовласых и почтенных законников светловолосого мальчика одного с ним возраста, может даже чуть помладше. Сначала у него мелькнула мысль, что мальчик потерялся, и старейшины выясняют, откуда он. Однако, прислушавшись, Иуда понял, что незнакомый сверстник участвует в общей беседе. Он что-то говорил сидящему напротив фарисею, и тот согласно кивал ему в ответ. Иуда привстал на цыпочки, чтобы лучше разглядеть мальчика. Почувствовав взгляд, тот слегка повернулся и взглянул на Иуду светлыми зеленоватыми глазами. Иуда отпрянул за колонну, но продолжал прислушиваться и время от времени выглядывал, не в силах обороть желание еще раз увидеть необыкновенного отрока.
Вернувшись домой, Иуда не спал почти всю ночь, и даже в забытьи ему являлся поразивший его мальчик. Иуда, никогда не имевший друга и даже не испытывавший в своей бестрепетной душе нужды в этом, вдруг понял, что он страстно хотел бы иметь такого приятеля. Единственный сын Симона Искариота, сурового и немногословного законника, целыми днями корпевшего над священными книгами, вырос в холодном, неприютном доме, где жила еще сухая старуха, исполнявшая обязанности домоправительницы, кухарки и няньки. Впрочем, нянькой ее назвать было трудно: она никогда не пела ему колыбельных песен, не рассказывала сказок и ни разу не приласкала Иуду. О матери своей он не знал ничего, да и не хотел знать. Краем уха по пересудам соседей до него дошли слухи, что она умерла при родах. Маленький, худосочный и неказистый Иуда рано научился читать, и книги заменили ему все. Он редко выходил из дому, боясь насмешек соседских мальчишек и презирая их в тайном высокомерии своем. Теперь же впервые в его засушенной душе отозвалась болезненно-сладкая струна. Снова и снова он вспоминал необыкновенного мальчика, внимательный взгляд сочувственных глаз. Молчаливый и скрытный, Иуда мысленно разговаривал с Ним. Он стал его единственным воображаемым другом, его первой и, как оказалось, единственной привязанностью.
После смерти отца Иуда опасливо попытался найти тепла и сочувствия у женщин. Но эти искания оказались настолько неудачными, что породили в нем лишь отвращение и презрение к ним. Единственной слабостью сына Симона Искариота стали деньги. Он их успешно зарабатывал, давая ссуды под проценты, и копил, копил.
Когда через много лет он услышал, что в Иудее появился мессия, который совершал чудеса и говорил так, как никто еще не говорил, Иуда насторожился и стал искать. Следуя за слухами и рассказами, он добрался до Капернаума, и, наконец, увидел Его на ужине у знакомого мытаря Левия Матфея. Иуде показалось, что Иисус узнал его, хотя ни тогда, ни потом они не вспоминали о той, первой встрече.
Возвратившись домой, Иуда продал все состояние, сложил его в деревянную шкатулку, пришел к Иисусу и сказал:
— Вот я продал все свое состояние, раздай его нищим.
Поглядев на него долго и внимательно, Иисус ответил:
— Ты сам будешь раздавать деньги и станешь отныне хранителем нашей казны.
Так буднично произошло призвание Иуды, он стал одним из учеников Христовых. Иуда полагал, что Иисус избрал его для какой-то определенной цели. Он всех выбирал по Своему высшему умыслу: цельный, будто из единого камня сотворенный Петр, не лишенный, однако, человеческих слабостей и сомнений, по-детски чистый и ласковый Иоанн, грамотей Матфей, который тайком записывал сказанное и соделанное Иисусом. Иуда с глубоко скрытой завистью и подозрением относился к затее Матфея. Втайне считая себя умнее остальных учеников, Иуда полагал, что они не всегда понимали смысл рассказываемых Иисусом притч. Некоторые, он был уверен, Иисус обращал именно ему, хотя Иуда никогда не вступал в обсуждения в присутствии остальных, не задавал вопросов. Он вообще мало говорил. Из высокомерной гордыни, боясь подвести себя словами, опасаясь, что сказанное не будет соразмерно его мнению о самом себе. Лишь иногда, на долгих переходах из города в город, когда Иисус оказывался рядом, один, Иуда, преодолевая чувство чугунного самолюбия, позволял себе высказываться. Иисус говорил с ним о библейских пророчествах, тех, что должны были скоро сбыться на Нем, на Христе. И, как всегда, сопровождал свои рассуждения притчами. Иуду поражали притчи Христовы, и когда остальные ученики жаловались на их мудреность, Иуда недоумевал, что же непонятного в этих кристально четких рассказах, и опасался, как бы Иисус не стал говорить проще, обыденнее. Особенно поразила его притча о зерне: “Если пшеничное зерно, пав в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода”. О плодах Он снова говорил совсем недавно, у той смоковницы, что росла при дороге из Вифании. Когда Иисус направился к дереву, Иуда сказал, что сейчас не время сбора смокв. Иисус гневно обернулся и неожиданно проклял дерево так, что оно тут же засохло. Ученики застыли, недоумевая, а Он, настойчиво глядя на Иуду, с каким-то непонятным отчаянием стал говорить о вере: “Если будете иметь веру и не усомнитесь, то все, чего ни попросите в молитве с верою, получите”.
В последнее время Учитель часто сердился на них, и Иуда не всегда понимал причину. Два дня назад во время трапезы в доме Симона прокаженного появилась Мария. Ничуть не робея разгоряченных вином мужчин, она подошла к Иисусу и, плача, стала возливать Ему на голову драгоценное миро. Потом села у ног Его и принялась умащивать стопы, отирая своими распущенными власами. Иуда смотрел и не знал, куда деваться от стыда и негодования. Другие ученики тоже испытывали неловкость. А сидевший рядом с Иудой знакомый фарисей, приятель покойного отца, недоуменно прошептал: “Если бы Он был пророк, то знал бы, какая женщина прикасается к Нему”.
“Она сестра Его друга, воскрешенного Лазаря”, — ища оправдания, сказал Иуда, — “хотя такая трата драгоценного масла ни к чему. Его можно было бы продать, а деньги раздать нищим”. Иисус, угадав их пересуды, огорчился и посмотрел на них с укоризною. Повернувшись к склоненной у Его ног Марии, Он сказал, что «многие грехи ее прощаются за то, что она возлюбила много». Иуда насупился при этих словах. А Иисус, не спуская с него глаз, добавил, что «память о ней и о том, что она сделала, останется в целом мире». И потом тихо, глядя куда-то поверх го-ловы Иуды, обронил: “Кто постыдится Меня в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий”. Иуда смутился душой и просидел, потупившись, до конца вечера, нехотя отвечая на расспросы и разглагольствования соседа-фарисея.
А потом была последняя, тайная вечеря. Подготовкой ее занимался Иуда и потому он чувствовал себя в некотором роде хозяином этого ужина. Ну, если не хозяином, то распорядителем и исполнителем воли Его. За столом он оказался как раз напротив Иисуса. Слегка захмелевший от выпитого вина Иоанн склонил голову на грудь Учителя. Но Иуда не испытывал ревности ни к Иоанну, ни к Петру, первенство которого было установлено Христом и было признано всеми. Сегодня Иуду примиряло с ними чувство какой-то особой избранности своей, хотя подчас он терялся и сердился на себя, не видя конечного смысла и назначения ее. Обычно Иуда понимал Иисуса с полуслова и четко исполнял все Его просьбы и поручения. Смягчившись сердцем в умиротворяющей атмосфере дружеской трапезы, Иуда, забыв об обидах и недопонимании, смотрел на Иисуса с робким обожанием и без какого-либо замешательства или неприятия выслушивал назидания о любви, а душа его была готова немедленно исполнять их.
Потом Иисус, взяв полотенце, стал умывать ученикам ноги. Петр, воспротивившись поначалу, сидел в растерянности с чувством неловкости, Иоанн счастливо улыбался, Филипп и Матфей плакали. Иуда, почувствовав ласковое при-косновение Его ладоней, сидел оглушенный и, глядя на склоненную у его колен голову Христа, на ниспадающие пряди волос, готов был кричать от переполнявших его чувств. Но, сжав зубы, он подавил подступавшие комом слезы. Поднявшись с колен, Иисус посмотрел на Иуду с непонятной укоризной, тоской и сожалением.
В конце вечера, сразу после таинственного и многозначительного обряда «преломления хлеба и вкушения вина», Иисус неожиданно заговорил о предательстве. И пока ученики в растерянности недоумевали, кто бы это был, Иисус, печально, но твердо глядя на Иуду, проговорил: ”Опустивший со Мною руку в блюдо, этот предаст Меня”. И погрузил кусок хлеба в пряный красноватый соус. Белый хлеб, напитавшись соком, сделался красным, словно от крови. Повинуясь скрытому в словах Иисуса приказу, Иуда опустил свой кусок хлеба в тот же соус и съел, глядя на На-ставника. Наперченный соус ожег горло. А Христос, придвинувшись к нему, прошептал: “Что делаешь, делай скорее”. Иуда встал и, не спуская вопрошающих глаз с Иисуса, вышел прочь.
Ночь оглушила его немотой и укутала в черный саван. Он махнул рукой, пытаясь разорвать завесу тьмы и в проступившем свете увидеть смысл данного Иисусом наказа. Почему-то всплыли в памяти слова Христа о зерне умирающем, о предателях и о тех, кто полагают душу свою за други своя... Что, что он должен делать? «Предающий Меня»... Господи! Да неужели я должен предать Тебя?! Кому предать?! Зачем? Ах да, зерно, не умерев... Он догадывался, что Христос должен умереть, чтобы зерно Его учения дало всходы. Но Иуда мечтал о некой битве, где он встал бы рядом с Христом и защитил Его или умер за Него. Теперь же, запнувшись на пороге, он понял, что битвы не будет. Не будет геройства, не будет признания ни от Иисуса, ни от людей. Он должен исполнить для Наставника, для единственного и любимого Друга что-то тяжкое и постыдное. Господи, но почему я? Но кто, кто способен на тяжкий и постыдный труд? Иоанн - мягок и молод. Петр - тугодум и не распознает тайного наказа Иисуса. Поэтому избран он?! Иисус сам избрал его. Через бремя понимания возложено на него и бремя исполнения понятого. Возьми крест свой... Иисус сам посылает его.
Словно подталкиваемый в спину, он направился к городу, зная, что там станет яснее, что делать дальше. У самых ворот ему встретился раб первосвященнический - Малх, сопровождавший знакомого фарисея. Кивнув ему с улыбкой, фарисей спросил, почему он один в этот праздничный вечер, и где его Учитель.
— На ужине, - ответил Иуда.
— А почему ты не с Ним?
— Я вышел по делу.
— И какое же это дело, если не секрет?
Иуда задумался, а фарисей, молча, шел рядом с ним. Потом он сказал:
— Я иду к первосвященнику. Почему бы тебе не пойти со мной. Он человек умный. К тому же он давно хотел поговорить с тобой об Иисусе и о Его учении.
Иуда не отвечал. Он продолжал идти, и вслед за фарисеем вошел во дворец Каиафы. Тот обрадовался Иуде и, посадив рядом с собой, стал рассуждать о Христе, толковать древние пророчества. Глядя на его толстые и скользкие, как две пиявки, губы, на кривящийся в фальшивой улыбке рот, Иуда вспоминал Иисуса. Тот рассказывал необыкновенные притчи, и они были понятны ему. А этот говорил обыденные слова, но смысл их не доходил до Иуды.
— Этот Человек творит много чудес. Если оставим Его так, то все уверуют в Него. Тогда придут римляне и овладеют и местом нашим и народом. Так лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб. Тогда рассеянные чада Божии соберутся воедино.
Иуда поднял на первосвященника испуганно-вопрошающие глаза. Снова притча о зерне вспомнилась Иуде. Он увидел лицо Иисуса, представил, как оставшиеся сидят там, за трапезой или уже беседуют в прохладе Гефсиманского сада. И ему нестерпимо захотелось быть вместе со всеми, вместе с тем Единственным Другом, которого он любил, как мог, отпущенными ему скудными чувствами.
— А, может, и не понадобится его смерть, - вкрадчиво продолжал Каиафа. Мы просто потолкуем с Ним, разберемся. Мы же оба иудеи и оба печемся о благе своего народа. Хочешь, я даже тебе охрану дам, чтобы Его привели сюда в полной безопасности. Ты только отведи нас к нему, укажи, где Он, — жарко шептал Каиафа и совал ему в руки кулёчек с деньгами.
— Вот вам мое пожертвование на бедных. Это от меня. Так и скажи Иисусу. У нас же одна задача. Ступай, ступай, приведи Его. Ведь если Он действительно Сын Божий, то нам обязательно надо увидеться с Ним и потолковать.
— Он - Сын Божий. Да, да. Он истинно Сын Божий, — горячечно твердил Иуда, теребя сунутый ему в руки мешочек и не замечая его.
— Ну, так иди. Иди и приведи Его к нам сюда. Пора уже нам побеседовать с Ним откровенно, по душам. И эта ночь перед Пасхой как раз самое время для таких разговоров. Иди, — подтолкнул Каиафа его в спину. — Эй, охрана, проводите его. А то сейчас на улице народу много, веселого и опасного.
— А ты смотри за ним, — шепнул Каиафа верному рабу Малху. — И чтобы Иисуса привели ко мне!
Как одурманенный, Иуда шел впереди сопровождавших его воинов, не слыша и не видя торопливо семенящего рядом Малха. И все больше нарастало в нем желание увидеть Иисуса и понять, правильно ли он учуял смысл невысказанного в словах наказа. Дом, где они вечеряли, оказался пуст, и Иуда направился к Елеонской горе. Вступив в прохладу Гефсиманского сада, он услышал негромкий разговор и, увидев Иисуса, кинулся к Нему, и все измучившие его сомнения и вопросы вложил в одно, обращенное к Учителю слово: Равви!?! И не сдержавшись уже, Иуда прильнул губами к щеке Иисуса. Христос обнял его на мгновение, так что Иуда почувствовал биение сердца Иисуса и вспомнил Иоанна, возлежавшего за ужином на груди Его. Потом Учитель мягко отстранил Иуду и, глядя ему в глаза, как-то заученно сказал фразу, которая, как показалось Искариоту, имела один смысл для них и совсем иной смысл для других:
— «Зачем ты пришел, друг?»
Иуда даже глаза прикрыл от этого приветливого обращения, но следующие слова, словно бичом, ожгли его.
— «Не целованием ли предаешь ты Сына Человеческого?»
Выбежавшие из-за спины Иуды воины кинулись к Иисусу. Петр, выхватив неведомо откуда взявшийся меч (видимо он тоже, как и Иуда, мечтал сразиться за Наставника), отрубил ухо Малху. С мягкой укоризной Иисус взглянул на Петра, покачал головой. Нагнувшись, подобрал отрубленное ухо и, отстранив обагренную кровью руку недоумевающего от неожиданной боли Малха, приставил ухо на место, совершив свое последнее, земное чудо. Потом, обернувшись к воинам, сказал с той же тихой, братской укоризной:
— «Зачем пришли вы на меня как на разбойника?»
— И, тихо добавив: “Идемте”, первым устремился вниз по тропинке. Воины поспешили за ним. Следом исчезли и все ученики. Оторопевший Иуда опустился на камень, и мысли вскачь заметались в его голове. Перед ним неотступно стояли глаза Иисуса, полные скорби и твердой решимости. Иуду жгли огнем и невыносимо смущали слова Иисуса о предательстве. В смятении он опустился на камень, и сухие, словно кашель, рыдания стали сотрясать его тело. Он плакал отчаянно, как плачут в детстве. И неожиданно заснул. Во сне ему явился ласково улыбающийся Христос и говорил о прощении: семижды семьдесят раз надо прощать согрешившему брату твоему, величайший грех - неверие в прощение Отца твоего Небесного. Просите прощения и прощены будете. Кто мало любит, тому мало прощается. Если же согрешит брат твой против тебя и если покается, прости ему.
Иуда проснулся от дальнего крика петуха. Очнувшись, как от обморока, он кинулся бежать к дому первосвященника. Двор был пуст. Тлели головешки костров, и служанка подметала пыль.
— Ушли, ушли все. К Пилату. Вашего Иисуса повели на суд.
— Как на суд?!
У Иуды перехватило горло. Он кинулся внутрь дворца первосвященника, ища кого-нибудь, и, мечась по опустевшим залам, кричал:
— Вы меня обманули, обманули! Из-за вас я согрешил, предав кровь Невинного. Возьмите свои деньги, - и, швырнув на пол данный ему Каиафой мешочек, бросился прочь. Глухо ударившись о пол, он развязался, и монеты, переливисто звеня, покатились по камням. Слуга кинулся подбирать их, а Иуда устремился прочь.
У дворца римского наместника он увидел огромную спрессованную толпу. Ему никак не удавалось протолкнуться вперед. Взобравшись на какой-то уступ, Иуда увидел в крытой колоннаде Иисуса в терновом венце, со связанными руками и стоящего рядом Пилата, который, умывая в принесенном тазу руки, говорил:
— Невиновен я в крови Праведника сего.
— Кровь Его да будет на нас и на наших детях! — бесновалась толпа.
Иуда не сводил глаз с Учителя, и одно-единственное желание обуревало его. Ему, приучившему себя жить так, чтобы ни от кого не зависеть и ни у кого ничего не просить, теперь хотелось пасть на колени перед Иисусом на виду всей толпы и, каясь, вымаливать прощение. Но толпа стояла каменно, и пробиться сквозь нее и цепочку римских легионеров не было никакой возможности.
— Равви! Равви! — беззвучно открывал Иуда рот, но Иисус не видел и не слышал его. Последнее, что удалось различить Иуде со своего возвышения - три согбенные под тяжестью крестов фигуры, уходящие к Голгофе. Разгоряченная толпа плотной подковой продолжала следовать за осужденными, предчувствуя кровавое зрелище.
Иуда помедлил немного, склонив голову и безвольно опустив руки. Он чувствовал себя опустошенным как старый выпотрошенный петух. И в этой пустоте души бесприютно металась одна мысль. Потом она закрепилась глубоко и капитально: «Прощения мне нет и не будет НИКОГДА».
Иуда, в последний раз взглянув на многолюдное шествие в направлении Голгофы, развернулся и одиноко побрел по обезлюдевшим улицам в противоположном направлении, к Масличной горе. Все осталось там, позади. Впереди не было ничего. Лишь солнце жгло безжалостно и нестерпимо, да глаза застилал красный туман. Духота становилась все плотнее и нестерпимее. Даже пояс, которого он обычно не замечал, теперь душил и не давал дышать. Иуда снял плетеный пояс, и некоторое время смотрел на него в задумчивости. Потом поднес руку к горлу и отрешенно, словно следуя лукавым наущениям, понял, что ему надлежит делать.
Оглядевшись, он выбрал высокую сикомору, встал на лежащий под нею огромный валун и принялся быстро карабкаться по стволу. Глянув вниз с первой ветви, он решил, что это будет слишком низко. Второй сук показался ему недостаточно прочным. Третий простирался особно от остальных. Он был прочен на взгляд и высоко отстоял от земли. Иуда пополз по нему и при первом раздавшемся скрипе сел, свесив по обеим сторонам ноги. Деловито он сделал на одном конце пояса петлю, накинул ее на шею и в сомнении посмотрел на небольшой оставшийся конец. Потом, склонившись головой к ветви, Иуда затянул на ней узел. Солнце, пробиваясь сквозь листву, припекало начинавший лысеть затылок. Иуда попытался поднять голову, но смог лишь чуть-чуть оторваться от ветви. Лежать было неудобно, и Иуда подумал, как нелепо он будет выглядеть, если кто-то вдруг придет сюда.
Оставалось одно. Иуда перенес правую ногу через ветку и рухнул вниз. Голова его почти упиралась в склонившийся под его тяжестью сук. Руки рванулись вверх, к веревке, царапнули по коре, но соскользнули. Тело дернулось еще несколько раз и бессильно затихло. Отягощенная ветка стала провисать все больше и больше, тихонько поскрипывая.
И в тот момент, когда на Голгофе вознесся крест с распятым на нем Иисусом, сук, на котором висел Иуда, обломился, и тело его рухнуло на камни. “И когда низринулся, расселось чрево его, и выпали все внутренности его”.