Зимние каникулы
Учился я в шестом классе. Жили мы в это время в Мамонтово. Километров пятнадцать от Мамонтово располагалась деревня Борково, в которой родился мой отец, жили его братья Нефёд и Фёдор со своими семьями, похоронены дедушка и бабушка, родители отца.
Ещё осенью с отцом договаривались во время зимних каникул сделать лыжный пробег из Мамонтово в Борково и обратно. И вот ура! Наступили зимние каникулы. С утра, на второй день каникул, я занёс из сарая домой свои и отцовы лыжи, лыжные палки. Проверил и подогнал к валенкам крепление, отремонтировал палки. Для повышения упругости лыж, вставил в середину между ними по полену и туго стянул задники и носки сыромятиной, и поставил на сутки у печки. Проверил рюкзак. Нашёл в комоде у матери небольшую полотняную тряпицу под сало, хлеб, лук, чеснок. Проверил патронташ. Патроны с мелкой дробью заменил на патроны с крупной. Вставил пару патронов с самодельной пулей. Мало-ли, что. Подготовил комплект сухого белья. Вечером отец понял, что похода не избежать, проверил всё досконально. Добавил спички, сухую бересту. Вручил мне свой охотничий нож. Себе взял топорик.
Утром, часов в семь, когда на небе зарождалась заря, выдвинулись на дамбу. Решили идти по дороге через бор. Потом на Островное, Погореловку, а там и Борково рядом. Лыжи скользили по накатанному конными санями насту. Я решил немного пробежать вперёд. Когда отец поравнялся со мной, я уже успел разогреться и немного вспотеть. Отец предостерёг. – Береги силы, сынок. Старайся не потеть. В мокрой одежде человек быстро остывает, простывает и потом наступают неприятные последствия. Так за разговором вышли из бора. Слева, вдоль кромки бора тянулась деревня Шаравино. Из труб столбами вверх поднимался дым. В некоторых окнах горел свет. Время перевалило за восемь.
Не останавливаясь, направились дальше, к селу Островное. Нужно было пройти по открытой местности пару километров. На восходе морозец уси-лился. Через дорогу потянул хиус. Позёмок шёл низом. Местами дорогу практически не было видно. Минут через двадцать зашли в село. Ветер стих, или затерялся среди изб и других построек. Решили идти по селу. Прошли километра три по накатанной санями дороге и вышли в конец села. Буквально через полкилометра начиналось другое село. Ветер действительно стих. Идти было жарко. Приходилось периодически рукавом телогрейки вытирать пот с лица.
Почти посередине, между сёлами, был небольшой мостик. Под мостом ветер выдул снег, и тёмный лёд отливал синевой. Рядом стоял сухой куст и пару каких-то пней. Мост посередине был с небольшим горбом. Сани, на которых возили сено на ферму, на этом месте подпрыгивали. Свидетельством тому были клочки сена, соломы, и ещё чего-то. Мы с отцом остановились. Сняли лыжи, рюкзаки. Лыжными палками собрали в кучу сено, солому. Получилось несколько охапок. Всё это сбросили под мост. Спустились сами. Просвет под мостом с противоположной стороны был забит снегом. Получился такой затишек. Пока отец рубил и ломал куст на дрова, я набил в котелок снега. Разожгли костёр. Вскипятили чайку. Расстелили тряпку, нарезали хлеб, сало, лук. Перекусили. От тепла, исходившего от костра, разомлели.
Проснулись от холода. Костёр погас. Время было уже около трёх. Нужно было идти. Скоро начнёт смеркаться. Собрали всё в рюкзаки, вышли на дорогу, надели лыжи, и двинули дальше. Слабый, попутный ветерок помогал перемешаться в перёд. Прошли деревню. До Борково оставалось километра три. Прошли по дороге через берёзовую дубраву, поднялись на бугорок. В низу, за забитой снегом речкой, стояли бревенчатые избы. Над крышами вертикально вверх столбами поднимался дым. В окнах уже горел свет. Кое где видны были люди. По-видимому управлялись, кормили на ночь скотину, доили коров.
Мы с отцом скатились с бугра к мосту через Горбачиху. Перешли мост и повернули на право. Метров через семьдесят появилась изба дяди Нефеда, отцова брата. Подошли к пряслу, сняли лыжи. Зашли во двор. Двор был забит снегом. Только прочищенные или протоптанные тропинки указывали где находится баня, сарай, и как зайти в избу. На встречу нам с подойником из сарая шла тётя Тася, жена дяди Нефёда. Поздоровались. «А мы вас и не ждали сегодня» сказала тётя Тася. «Вот Нефёд и ребятишки обрадуются».
Прошли в избу. В лицо ударило теплом, свежеиспечённым хлебом, жареным мясом, и другими запахами, возбуждающими аппетит. Дядь Нефёд сидел у печки с дратвой в руке, шилом и валенком , зажатым между ног. Рядом, не смотря на свет, на табуретке стояла керосиновая лампа. Он несколько минут всматривался в нас, потом медленно встал, положил всё на табуретку и подошёл к нам. Они с отцом обнялись. Потом он подал мне руку и жестом пригласил раздеваться и к столу. Я снял рукавицы, шапку, телогрейку. Всё бросил на голбчик, и подошёл к столу. Тётя Тася внимательно присмотрелась ко мне. Вдруг всплеснула руками: «Батюшки! Витя. Что у тебя с ушами?» я потрогал уши. Они были твёрдыми, сморщенными кусочками. Наверное, когда шли под ветер, надуло под шапку и уши замёрзли. Самое интересное, как они замерзали я не почувствовал. Все начали советовать, что делать дальше. Одни предлагали потереть снегом, другие пугали, что почернеют и отпадут. Дядь Нефёд успокоил всех: «Таська! Сходи к Капустиным. У них в прошлом году гусей много было. И жир, наверное гусиный найдется.» Тётя Тася накинув телогрейку, убежала к соседям. Уши начали отходить. Боль медленно нарастала. Хотелось скулить, но было стыдно перед взрослыми. Пришла Тётя. Принесла литровую банку гусиного жира. Разделась. Где-то нашла платок. Намазала обильно ухо жиром и перевязала платком. Постепенно боль стихла. Тепло начало растекаться по уху. В сенях послышались шаги. Было ощущение, что кто-то стучал по полу ледяшками. Дверь в избу открылась. В клубах пара ввалились Валентин и Геннушка. Дверь закрылась. Братья сняли, замороженные в лёд валенки, разделись и вышли на свет. Щёки от мороза раскраснелись. Увидев меня в платке, заржали, засмеялись. Начали прикалываться. Дядь Нефёд, пряча свою улыбку, цыкнул: «А ну!».
Потихоньку на столе появилась солонина, хлеб, сковорода с жареной гла-зуньей на свином сале. Дядя Нефёд достал из шкафчика над столом поллитру. Валентин куда-то исчез. Минут через двадцать появился дядя Федя. Он зашёл с улицы в избу в клубах морозного пара, широко улыбаясь, поблёскивая стальными зубами, остались после ранения, скинул полушубок и прошёл к столу. Достал из кармана кителя бутылку водки и придвинул к поллитре, выставленной дядей Нефёдом. Присел у печки: «Нука Асташа, угости брата Беломориной». Взял с шестка пачку Беломора, неторопливо вытащил папиросу. Помял пальцами, постучал муштуком о пачку, смял муштук, и достав из печки уголёк, прикурил. Затянулся. «Это вам не самосад какой-то. Цивилизация».
Пока мужики курили у печки, ведя неторопливую беседу, на столе появи-лось нарезанное сало, вилки, ножи, стопки. Тётя Тася налила три миски наваристых щей, поставила небольшую сковороду с глазуньей, налила три кружки молока, и предложила нам перекусить, чтобы потом не колготиться с мужиками.
Переход на лыжах, горячие щи с домашним хлебом, да ещё глазунья, и вот уже кружка молока с только что испеченными в русской печи каральками, сделали своё дело. Я, не выходя из-за стола, закемарил. Сквозь сон понимал, что кто-то помогает мне забраться на прогретую печь. Там я и уснул окончательно.
Проснулся утром, когда уже рассвело. На ходиках, с кошачьими глазами, стрелки показывали десять часов утра. Из стоящего в углу приёмника Родина доносился Гимн Советского Союза. На столе под чистой тряпицей лежало что-то съедобное. Отец с дядей Нефёдом тихо о чём-то говорили у печки. Валентин и Генушка спали рядом со мной.
Тихонько спустился с печки, надел валенки, накинул телогрейку и пошёл на улицу. Яркий солнечный свет ударил в глаза. После вчерашней слабой метели, снег искрился, переливался на солнце. На рябине кучкой сидели снегири. Где-то на верху, на крыше, ворковали голуби. У сарая, на навозной куче, копошились воробьи. Сорока, сидящая на вершине берёзы, рассматривала что-то в низу. Крышка в погреб была открыта. Из неё сначала появился эмалированный таз с солониной, потом и сама тётя Тася. В тазу на квашенной капусте лежали пару солёных арбузиков, с десяток огурцов и пару десятков солёных помидор. В те времена из-за нехватки стеклянных банок, по многовековой сложившейся традиции, всё солили в деревянных кадушках.
Я зашёл в пригон. Корова что-то жевала и на меня практически не обратила внимания. В углу кучковались овцы с ягнятами. На жердях над коровой чинно сидел петух со своими курами. Я прошёл в угол, открыл перекосившуюся дверь, сделал свои дела и вернулся в дом.
На приступке к печке закипал самовар. Труба от самовара входила в основную трубу печи. В печи что-то шкворчало. Пахло наваристыми щами, жареным салом, глазуньей, и ещё чем-то. На столе появилась миска с солониной. Арбуз, разрезанный на ломтики, лежал сверху. Рядом с нарезанным ломтями хлебом, стояла деревянная плошка с засахарившимся мёдом, блюдце с дунькиной радостью, так называли в наше время карамель без бумажной обёртки. На столе появилась металлическая подставка , на неё поставили большую чугунную сковороду с глазуньей на обжаренном, нарезанном крупными кусками, свином сале. Появились вилки, кружки. Умывшись, уселись за стол. Валентин с Геннушкой слезли с печи и к столу.
После завтрака собрались идти на улицу. Валентин обещал сводить на плотину и показать зимнюю сказку. Оделись и вышли на улицу. Яркое солнце, белый, искристый снег ударили ярким светом в глаза, ослепив нас на некоторое время. Привыкнув, решили зайти к соседям Капустиным. Пока парни собирались, посидели на голбчике, поиграли с котом. Дружной гурьбой вышли на улицу. Так, неторопясь часа за полтора собралась приличная компания. По накатанной санями дороге двинули в сторону пруда.
Снег на солнце искрился, переливался самоцветами. Где-то внизу, в чреве водосброса, шумела вода. Над плотиной клубился пар. На том берегу, на берёзах, перелетая с ветки на ветку, трещали сороки. Воробьи, жуланчики, снегири ковырялись кто в свежем конском навозе, кто на солнцепёке собирал крупный песок, кто клевал рассыпанное из дырявого мешка зерно. Дорога шла через дамбу к коровникам и свинарнику, и вся была усыпана разными кормами.
Спустились на бетонный, покрытый местами льдом, водосброс. Под тонкой скорлупой льда, пузырясь и булькая, журчала вода. Водосброс обрывался и переходил в деревянный настил, который во время весеннего паводка отводил быструю воду подальше от подошвы дамбы, и тем самым сохранял её уже много лет от размывов. Обошли по тропе, натоптанной в снегу, бетонного быка и, протиснувшись сквозь куст тальника, оказались под деревянным водосбросом. Сквозь щели наверху пробивались солнечные лучи. Мы попали в сказку. Внизу журчал незамерзающий ручей. Кругом, на стенах, на потолке, на берегу по кромке ручья был крупнокристаллический, переливающийся в пробивающихся в щели солнечных лучах, алмазами, иней. Сосульки колоннами подпирали верхнюю часть деревянного слива. Журчание воды и вся эта неописуемая красота поразили нас. Некоторое время, мы, очарованные этим сказочным чудом, сидели неподвижно.
Как обычно, всему приходит конец. Кого-то из ребят позвали домой помо-гать по хозяйству. И мы, неторопливо, по одному вышли на улицу. Солнце уже перевалило к закату. Потянуло на мороз. По дороге зашли к дяде Фёдору. Тётя Маруся, жена дяди Фёдора, посадила нас за стол. Налила по миске горячего, настоявшегося в русской печи борща. На столе появилась банка с домашней сметаной, миска с нарезанным большими ломтями хлебом, ложки. Проголодавшись за день, да ещё с мороза, борщ улетел за пару минут. На столе появились ватрушки с творогом и ягодный чай. Такой чай заваривали в ту пору почти в каждом доме. Сушёную с лета ягоду заливали крутым кипятком, клали несколько ложек сахара и давали настояться. Потом разливали по кружкам, разбавляя кипятком. Я любил вылавливать и жевать ягоды. Чаепитие растянулось допоздна. Когда вышли на улицу, уже было темно. Сквозь замороженные окна изб пробивался свет, и падая на снег, освещал нам дорогу домой. Часам к восьми пришли к дяде Нефёду. В избе было натоплено. Отец с Дядей сидели за столом. На столе лежала начатая пачка Беломора, спички, железная чеплашка с окурками. Из приёмника лилась лёгкая музыка. Братья тихо разговаривали о чем-то, о своём. Тётя Тася готовила ужин у печи. «Явились, не запылились. Мыть руки и к столу. Поди за день нигде и не перекусили?» Толи спросила, толи констатировала факт. Мы быстро сполоснули руки, и расселись за столом. Потыкав вилкой в жареное мясо, выпили по кружке молока и полезли на печь играть в подкидного.
Утром проснулись часов в девять. Пока умывались, одевались, на столе появилась сковорода с глазуньей на свином сале, молоко, хлеб, нарезанный ломтями. Позавтракали. Отец уже уложил рюкзак. Попрощались с родными и выдвинулись часов в десять в сторону дома. Погода была солнечная. Ни ветерка. Перешли речку по мостику, поднялись на бугор, остановились. Помахали рукой деревне, в которой родился и вырос отец. И пошли, скользя лыжами по накатанному санями насту в сторону дома. Как-то незаметно прошли Погореловку (сегодня называется Шипуново), промежуток между Погореловкой и Островным, и направились в сторону бора. Вдоль дороги стояли телеграфные столбы. Если подойти к такому столбу и приставить ухо, то можно услышать, как гудят провода. Можно представить, что кто-то по этим проводам переговаривается между собой. И где-то там, далеко, далеко, за многие тысячи километров, живут люди. И у них там уже весна, цветут сады. А здесь ещё зима, и мороз градусов двадцать заставляет потрескивать теле-графные столбы, деревья, щиплет за нос, щёки.
Отец окликнул меня: «О чём задумался? Стрелять своими жаканами будешь, или нет?» Я взял у отца ружьё, зарядил самодельную пулю. Прикинул примерно до столба метров шестьдесят, прицелился и нажал на спусковой курок. Столб загудел как натянутая струна, и затих, неся свою ношу междугородней связи, и конечно же, информационной нагрузки ввиде радиоточек в каждом сельском доме, в каждой сельской избе.
Подойдя к столбу, увидел отверстие диаметром чуть больше сантиметра. Пуля вошла в столб примерно в том месте, куда я целился. Сломил стебель полыни и засунул в отверстие. Пуля вошла в столб на глубину сантиметра три. Это говорило о том, что такой пулей можно уверенно поражать лосей, косуль и других зверей на расстоянии до восьмидесяти метров.
По дороге, перед бором, на повороте на Шаравино, кто-то рассыпал зерно, немного комбикорма, силоса. Птички от маленьких, сереньких, с жёлтой грудкой пичужек, до красногрудых снегирей собирали с дороги свалившийся неоткуда корм. Мы с отцом постояли немного, любуясь на это пиршество. Отец выкурил папиросу, и мы двинули дальше.
Домой пришли ближе к ужину. Лыжи с палками закинули на жерди над мотоциклом в гараже. Валенки, телогрейки обмели веником из степной полыни, и домой. Так незаметно пролетело дня три, а может и четыре. Можно с уверенностью сказать – поход удался.