Корреспондент одной известной краевой газеты «Время вперед», остроумный и не в меру общительный сорокалетний Глеб Королев минуту назад вернулся от главного редактора в свою прокуренную каморку на цокольном этаже, и бросил свой озадаченный взгляд на настенные часы. Только что ему было поручено самим шефом очень срочное и ответственное задание – оперативно выехать, в какой-нибудь отдаленный от центра населенный пункт, и уже к концу этой недели подготовить хорошую статью о беспробудном пьянстве в современной деревне.
Аккуратненько разложив на столе старую карту, купленную когда-то в киоске Союзпечать, Глеб прикурил от зажигалки сигарету и стал мысленно соображать, куда же ему можно будет завтра махнуть, где железно удастся собрать за столь сжатые сроки необходимый материал по такой щепетильной и всегда актуальной теме на Руси.
– Тээкс. Давай, брат, смотреть, что тут у нас. – в нерушимой тишине рассуждал сам с собой Королев, усиленно сверля глазами потускневшую от времени, с непонятными географическими обозначениями карту. – Потеряевка. Хе. Потерянные, что ли там живут? Красный маяк. Тоже мне. Хе. Маяк без моря. Боровушка. Знаю я эту Боровушку. Красивые, черт подери, места. Дачники любят по выходным там мясо жарить, и озеро глубокое неподалеку есть. Шагаем дальше. – в тот же момент Глеб смачно затянулся дымком болгарского табака и своим раскрасневшимся, несколько озабоченным видом стал напоминать комдива, усиленно готовящего к наступлению войска. – Ребриха, Пьянково, Глинка, Партизан, Оглоблино. Ну и названия, брр. Особенно вот это – Пьянково. Ха-ха-ха! На какую букву ставить ударение? Наверное, туда можно не ехать. Стопроцентный подвох. Приедешь, а там по закону подлости, даже пиво не употребляют. Оглоблино. Еще оглоблей с перепугу по башке дадут. Но уж точно лучше, чем Пьянково. Но, чую, это все не то. Не то все, братец, это.
Глеб вновь мельком кинул свой возбужденный взор на стрелки тикающих ходиков и опять внимательно впился своими мудрыми глазами в карту.
– Ладно. Так и быть. Красный маяк, раз, ну и…, хрен с ним, Партизан, это два. И оставим на закуску - Ребриху, три. Все. Решено окончательно. Завтра на первом же автобусе туда, они там находятся друг от друга неподалеку. А сейчас домой, собираться в путь.
Купив по дороге домой билет на автобус и специально в качестве будущей приманки две бутылки крепленого вина, три чекушки водки и несколько плавленых сырков, Глеб скидал в спортивную сумку необходимые вещи и пораньше лег спать.
Поездка до Красного маяка, этого небольшого, затерянного поселка заняла чуть больше семи часов. Несмотря на столь длинную протяженность трассы до пункта назначения, усталость корреспондент почти не чувствовал и пребывал в чудесном настроении. По дороге много шутил.
Выйдя на автобусной остановке прямо рядом с продуктовым магазином, Королев сразу же заприметил возле его крылечка трех, по виду уже прилично поддатых мужчин.
– А вот, кажется и мои герои. Хе-хе. – про себя обрадовался Глеб и с непривычки малость тушуясь, направился к людям. – На ловца, что называется, и зверь бежит. Если дальше так пойдет, то репортаж непременно будет.
Местные алкоголики - дядя Толя, Виктор Палыч и Диман, вот уже как несколько лет начинали каждый свой день возле этого сельмага. Сию дурную привычку, они вовсе не считали дурной, и всегда за нее заступались. В качестве девиза, ими была выбрана народная пословица - дескать, пьют они не пьянства ради, а здоровья для.
Вот и в этот летний и солнечный день, мужики тем более решили своей давней традиции не изменять, и непременно встретиться и опохмелиться. Для этого у них прямо на крыльце была расстелена газета, на которой красовалась бутылка «Пшеничной» и самая, что ни на есть простецкая еда.
– Добрый день. – бойко поздоровался Глеб с мужиками. – Здорово живем, говорю. – и поставил рядом сумку.
Самый возрастной из троицы - шестидесятилетний дядя Толя, он сторож на пилораме. Единственный в этой чудной компании, кто работает и имеет семью. Меру свою он знает, потому что ему есть, что терять.
– Ох. – не глядя на корреспондента, он одной рукой взял в руки наполненный водкой стакан и быстренько выпил. – Хороша окаянная. Но спирт медицинский будет получше. – прокряхтел дядя Толя и сделал кислым лицо.
– Я, Глеб Королев. – представился приезжий и достал из сумки «сувениры» - бутылку вина и пару сырков. – Корреспондент краевой газеты. Хочу написать о вас репортаж.
Второй участник застолья – почти ровесник Глеба, Диман, невысокий мужичок, с закопченным от частых запоев лицом и узкими глазами. У него, когда-то была жена, сын, крепкий дом и прибыльная работа. Местные жители за глаза его величали – Димка Кулак и не на шутку боялись. Сейчас от его былого авторитета не осталось и следа.
– Здорово-здорово. Хе. Я бык, ты корова. – сразу расцвел Диман, когда увидел на газетке, выставленный флакон азербайджанского «Агдама». – Корреспондент, говоришь? Это хорошо. Я говорю хорошо, что к нам образованного человека, каким-то ветром занесло.
– Ну, как дела? – с ходу спросил Глеб у Димана.
– Да ну их, эти дела. Тебе интересны мои дела?
– Мне все интересно. Для этого я и приехал.
– Видишь, как у нас дела? Хм. Дела ему. Вот все наши дела, на газетке. Хм. Как пришли сюда с утра, так сразу стали деловые. – Диман тоже быстро опрокинул стакан, и серьезно посмотрел Королеву прямо в глаза.
– Дайте мне землю. Землю дайте мне. – ни с того, ни с чего начал Диман. – Тут делать больше нечего. Дадите мне землю, я ее буду пахать. Дайте просто возможность работать. Я пью десять лет, каждый божий день, как от меня ушла жена. От меня уже почти ничего не осталось. – и показал руками на свой неряшливый внешний вид.
Виктор Палыч, или как он любит сам себя называть - дядя Витя, родом из соседней деревушки Кресты. Сейчас она нежилая. В Красном маяке живет уже пятнадцать лет. И все пятнадцать лет не просыхает.
– С приездом, что ли? – дядя Витя набулькал в стакан водку и протянул его Глебу. – На, горло-то смочи, поди пересохло за дорогу. – пробубнил он и заулыбался.
Глеб решил, что ради дела, ему отказываться от предложения аборигена не стоит, поэтому он быстро взял в руки стакан и в один глоток его осушил.
– Хорошо тут у вас. – прожевав маленький кусочек сала, сразу разомлел от спиртного приезжий. – Правда хорошо. Как-то вот, прямо не знаю, душевно, что ли.
О чем-то поговорили. Виктор Палыч тоже выпил.
– Ха! Душевно ему. – вдруг ухмыльнулся Диман. – Это тебе щас душевно. Попей попробуй с наше, посмотрю на тебя тогда. – и на его опухшем, пропитом лице показалась жалость. Физиономии мужиков были также тоскливы.
– А если закодироваться, господа? – от чистого сердца предложил Королев своим новым знакомым. – Раз добровольно не выходит бросить.
– А зачем? – живо встрепенулся Диман. – Вот скажи нам, корреспондент, ну, зачем? Чтобы начать соображать о нашей непутевой жизни? Я лучше буду водку пить, земля валяться. Ха-ха-ха! Мне так спокойней. Чем трезвым, зенками на этот чертов свет глядеть. Ха-ха-ха!
Глеб в недоумении пожал плечами.
– Ты понимаешь, друг ты мой любезный. – как ужаленный продолжал Диман. – Тут с утра на грудь грамм сто, сто пятьдесят храброй воды принял, и весь день, как тот ежик в тумане свободен. Ни забот тебе, ни хлопот. Одним словом, круглогодичный отпуск. А если буду трезвым, что тогда? Ответь нам, умник, что тогда?
– И что тогда? – ухмыльнулся горожанин.
– А то. – обессилено махнул рукой Диман. – Я же, су-ка, думать стану. Извилины зашевелиться могут в умной голове. Понимаешь? А так, ни ухом и ни рылом, красота.
– Ну и формула. Сопромат. – Глеб несколько удивился таким суждениям достаточно молодого еще человека, но вида этому не подал. – Очень интересно. Очень.
– У меня каждый день жаба горит. Прямо пылает. – все никак не унимался Диман. – Вот как только глаза открываю, душа уже, гадина, просит. Даже не знаю, что и делать с окаянной с ней.
Королев наивно улыбнулся в ответ. Ему почему-то понравился этот славный, хоть и окончательно спившийся парень. А чем, он еще до конца не мог разобрать. То ли, какой-то своей детской наивностью, граничащей с откровенной простотой, то ли еще чем-то.
– Такой большой, и не знаешь? – весело подколол его корреспондент и по-доброму заулыбался.
– Представь себе, ученый, не знаю.
– Как сказал один мудрец: – Не знаешь, что делать, ничего не делай. – продолжал смеяться Глеб.
– Ой-ой-ой. – немного обиделся Диман. – Как смешно.
– Но если кроме шуток, может и вправду завязать?
Тут Виктор Палыч искоса глянул из-под своих широких и кустистых бровей на Глеба и по его виду сразу стало понятно, что он хочет о чем-то непременно тому сказать.
– Вот ты умник. – встрепенулся мужик. – И откуда вы только беретесь такие умные? Из города говоришь?
– Из него самого. Хе-хе. – слегка опешил от такого язвительного тона горожанин. – Из краевого центра.
– А ты думаешь, что не завязывал я? Ты точно так считаешь? Чудак ты с буквы эм, если так думаешь. Уже раз пять, в дурдом от длительных запоев закрывала баба. Как крыша у меня поедет вместе с белкой, она меня бегом туда.
– У нас в городе, значит, лечился? – спросил Глеб.
– В нем. Будь он неладен, этот твой город. Хм. Шапито.
– И как вам там? Пошло на пользу?
– Как? Ха! Полежи, корреспондент, узнаешь. Не будешь спрашивать тогда.
– Спасибо за приглашение. Дай пять.
– За спасибо, товарищ, в магазине не дадут. – засиял глазами дядя Витя. – Ты, это. Ты, корреспондент, не обижайся. А если честно, хочешь расскажу?
– Чего уж теперь не честно-то? Валяй.
Дядя Витя от восклицаний образованного городского человека, что было большой редкостью в этих краях, заметно повеселел и заходил своим костлявым телом.
– Вот уж, где хорошо лежать, так это в нашей настоящей русской дурке. Вот уж точно, сумасшедший дом.
– Вот как? Хе-хе-хе. – удивился такому смелому откровению Глеб. – Вы действительно считаете так?
– А то! Еда четыре раза в день, уколы, капельницы, медсестрички. Как короли на именинах прям. Кастелянша там у нас была, Надежда. Хе. Надя, Надя, Наденька. Брр. Весу килограмм под двести, как кадушка. Воот с такими буферами, твою ж мать. Вот уж, где был человек. Не человек, а человечище. Как говориться, хорошего человека должно быть много. Не женщина, а клад. Мы с мужиками, помню, в дурдоме денег у настоящих шизиков чуть-чуть назанимаем, и к ней. Хе-хе. Безотказная была баба, с необъятным сердцем бычьим, воот таким. Мы заперты сидим с решетками на окнах, очередь на кодировку ждем. А ее, кто ж закроет? Она же персонал. Вот она для нас, сударушка, и посещала за колючкой лавку. Надя. Хе. Надюха. Наш компас земной. Вина возьмет, закуски всякой разной, папирос. И мы в ее подсобке с мужиками потихоньку квасим. Хотя, как потихоньку. Всякое бывало. Ха-ха-ха!
– А это самое, как? – нахально перебил рассказчика, вмиг окосевший Диман и приложил к своему паху ладонь.
– Чего это самое? – не понял сразу дядя Витя. – Ты спрашивай, Кулак, ясней.
Диман обвел взглядом мужиков и заблестел глазами.
– Ну, романтизм, любовь-морковь. Хе-хе. Туда-сюда. Ведь с голодухи были столько время.
– Тоже мне, романтик нашелся. Хм. – понял наконец дядя Витя, о чем спросил его Диман. – Не без этого. Куда же без любви? Любой ведь бабе, счастья хочется по жизни. И не важно, кто она, принцесса, или так. Ей бы под мышку к мужику забиться, да тихо там немножко помурчать.
– Загадками ты, дядя Витя, говоришь. – прилип, как банный лист к рассказчику Диман.
– Вот прицепился, как клещ. – заскрипел челюстями Виктор Палыч. – А ты думаешь, она нам бегала запросто так, что ль в магазин-то, дурик? Как бы не так. Потом поочередно отжимались мы на ней, как акробаты в цирке. А как же. Такую золотую бабу разве можно обижать? У старых дев и так ведь положение не сахар.
– Круто. Что я могу сказать. – завистливо ухмыльнулся Диман, уже как несколько лет не видевший женского голого тела. – Получается, куда хер, туда и ноги? А, дядя Вить? Ведь так?
Мужики, увидев его наивное, и одновременно возмущенное лицо, тут же принялись хохотать.
Выждав, когда прекратится смех, Виктор Палыч на секунду задумался и продолжил.
– Вот от ней и был мой первый и последний в жизни триппер. – замолчал на некоторое время рассказчик и в его глазах прочиталась тоска. – Тьфу! Под старость лет, на поршень намотать. Ладно, бабушку свою не наградил еще потом от Надьки, этой бякой. Вот была бы слава по селу. Надя, Надька, Наденька, заразила дяденьку. Тьфу!
Все снова засмеялись. Кто-то даже схватился за живот.
Уловив подходящий момент, получше войти к выпивохам в доверие, корреспондент вдобавок к вину выставил на газетку всю водку, и достал из сумки оставшиеся плавленые сырки.
– А хотите анекдот, мужики? – ехидно поинтересовался Королев. Как ему показалось, он, как раз был в тему.
Дядя Толя налил всем на донышко водки.
– Сначала выпьем, режиссер. – на правах старшего, скомандовал он. – А потом чеши.
Все, включая самого корреспондента, выпили. Кто-то закусил сырком.
– Давай, писарчук. – дядя Толя с важным видом щелкнул двумя пальцами, и Глеб заметил на них вытатуированные перстни.
– Ну, тогда слушайте. Только тише. Одесса. Семья рыбачит. Сын: — Папа, а почему твой поплавок стоит, а у дедушки лежит? Голос бабушки за спиной: — Ой, Сема, когда у дедушки стоял... Шо он только не ловил!
И мужики вновь принялись неистово хохотать.
Проговорив с аборигенами еще примерно с полчаса, Королев закинул на плечо сумку, и попрощавшись со всеми за руку, пошел по улице в сторону колхоза, на который ему показал водитель автобуса, когда они ехали.
Дойдя до нужного места, корреспондент, чтобы не замарать свой далеко не новый, но еще весьма и весьма приличный вельветовый пиджак, настороженно протиснулся в тесный проем едва приоткрытых ворот полузаброшенной фермы, и тут же почувствовал убойный аромат навоза, витавший в сумеречной тишине. Внутри по обе стороны, вдоль неровных, давно небеленых стен, в отгороженных ржавой арматурой и трубами отсеках, на бетонном полу мирно разлеглись отощалые черно-пестрые и рыжие буренки. На удивление, никто из них не мычал.
– Вот же она, вот, настоящая Матушка-Русь. С большой буквы. А запах-то, а запах. Эге гей! Того и гляди на слезу прошибет. – с грустью глядя на эту знакомую и в тоже время очень трогательную картину, задумчиво улыбнулся Глеб и пошевелил носом. – Хоть ты ужасно и разорена, хоть и раздербанена ты крепко, а все равно люблю тебя, невеста ты моя, такой, какая есть. Да и вообще, кто не был в таких славных местах, тот никогда не почует России. Нет. И если откровенно, я считаю, что это несказанная удача, когда человек может преспокойно себе, вот так вот приехать из самой насыщенной гущи событий в первозданную, провинциальную глушь. Где, как не здесь, в этой заповедной сторонке, можно с лихвой прочувствовать на своей, пахнущей приторным одеколоном гладкой шкуре всю сельскую идиллию и чудом сохраненный деревенский быт? Деревня, милые, бесценные люди мои, это ведь не только баба с коромыслом, трактор, валенки иль самогон, это в первую очередь – истинно русская душа, чудесная гармония, истоки. О данном факте можно много, бесконечно рассуждать. Но, пока ты сюда не попадешь, пока ты с головой не окунешься в эту чудо-атмосферу, никакая теория не поможет разобраться тебе. Ведь в наших душных, густонаселенных городах совсем не то. Далеко не то. Это космос. В этих бетонных мегаполисах искусственно и скудно. Да и злые все какие-то пошли. Палец сунешь кому в рот, руку по локоть откусить готовы. Спросишь у них, на что, дескать, злитесь? Отчего жестокие такие? А им ответить нечего, не жди. Но гонор свой дешевый показать, что хлебом не корми. Вот так. Хочешь познать родной народ, историю своих корней, традиции и истинную веру? Хочешь? Только по-настоящему познать, без лишней суеты и непомерной лжи? Тогда скорей бери в отделе кадров краткосрочный отпуск, и прямиком шуруй в деревню.
Вдруг в узком и неубранном проходе, слабо освещаемого несколькими лампочками коровника, в самом центре с метлой в руках откуда-то взялся чумазый, наряженный в такой же засаленный ватник и старые солдатские галифе коренастый мужик. Его лицо украшала недельная щетина.
– Добрый день. Здравствуйте. – несколько неуверенно поздоровался корреспондент, на что удивленный незнакомец недовольно посмотрел в его сторону и спустя непродолжительное время поприветствовал того своей загорелой, натруженной рукой.
– Добрый. Хм. Тоже мне. – буркнул крестьянин. – Если он конечно добрый.
После такого странного и далеко неласкового приветствия, в затхлом помещении фермы на какое-то время воцарилось молчание.
– Ваши? – деловито кивнул Глеб на худую с острыми лопатками и ребрами скотину.
– Нет. – удивился мужик этому, как показалось ему, дурацкому вопросу. – Английской королевы и Президента США.
– Вот как? США? – мило заулыбался корреспондент, стараясь снять напряжение в их непонятном диалоге шутливым возгласом.
– Конечно мои. А чьи же? Хе-хе. – сразу отмяк колхозник. – Ну, не совсем мои. Хозяйские. Я всего лишь скотником работаю тут.
– Говорите скотником?
– Ну да. А что?
– Настоящая крестьянская профессия - скотник.
– Хм. Обычная работа. Тоже мне, фан-фан тюльпан.
– Нет, я, правда, очень уважаю простых и работящих людей. Сам ведь когда-то родился в деревне.
– Нашенский, что ли? – мужик попытался опознать в Глебе своего земляка. – Чьих будешь?
– Да, нет. Я родился не здесь, а далеко отсюда, в Центральной части России.
– Ааа.
– У предков моих, ведь тоже, кое-какая скотинешка, помню, была.
– А щас-то, где живешь? – мужик подошел к корреспонденту почти вплотную и поставил рядом с его чистыми туфлями свою метлу.
– Уже лет тридцать городской. Как уехал после школы в институт, так больше и к себе не возвращался.
Тут справа от Королева надрывно, словно задыхаясь, замычала корова, и мужики сразу же перевели на шумное животное свои любопытные взгляды.
– Жалеешь? – спросил мужик. – По голосу чую, что да.
– Что жалею? Твоих рогатых?
– При чем здесь коровы? Я спрашиваю, жалеешь, что из деревни в город-то сбежал?
– Ааа, в этом-то смысле? – улыбнулся Глеб. – Отчасти да, жалею. Понимаешь ли, друг мой, рвался-рвался в этот чертов город, к его манящей, беззаботной жизни, а когда дорвался, я понял, что это такая на самом деле ерунда. Не то я ожидал от города. Мягко говоря, совсем не то.
– Выходит, разочаровался в нем? В городе-то?
– Не то, чтобы разочаровался. Так. Просто много ненужного там. От всей этой никчемной круговерти, каждый день башка трещит по швам. Как завелся в шесть утра с рассветом, так и носишься до самой темноты. А все ради чего? Знаешь? Тебе сказать?
– Да хрен его знает, ради чего вы все туда наперегонки несетесь. Я в городе не жил. В район-то редко выбираюсь. И то, если здоровьице невмоготу прижмет.
– А я тебе скажу ради чего. Хочешь правду?
– Ну, предположим хочу?
– Все ради того, чтобы один раз в месяц зарплату у кассирши получить, и за первую же неделю, всю ее на разное ненужное дерьмо истратить. У вас все по-другому тут.
Мужик утвердительно кивнул головой.
– Вот поэтому, я никогда из этих мест ни в жизнь не соглашусь уехать. Неет. Ни за каким рублем меня ты в город не заманишь. Нужен он мне, этот город? Тьфу!
– Примитивно так думать, дескать, если в городе живешь, то всем ты под завязку обеспечен.
– Всем-то может и не всем. Но все равно поди намного побогаче обстановка нашей.
– Согласен с вами. И горячая вода из крана круглый год, и теплый туалет, ковры, меблировка, и всюду магазины, рестораны есть, а только главного там нет.
– Главного, говоришь?
– Я бы даже сказал, не главного, а основного.
– Это, что за зверь такой? Хе-хе.
– Зверь-то? Этот зверь, как ты щас выразился, называется воля.
– Ха! Воля. Так просто? А разве в городе ее нет?
– Откуда ей в этих каменных трущобах взяться? Она вся здесь, у вас. Хлебай ее, как землянику с молоком, ведь не наешься. Хочешь честно?
– Ну.
– Бывает, как приснится мне в моей родной деревне детство, так хоть соскакивай с кровати и босиком в нее беги. Все тут у вас другое, понимаешь, все. Возьми хотя бы тот же воздух. Ведь не надышишься. Ммм.
Мужик внимательно смотрел на корреспондента и вздыхал. Глебу показалось, что он тоже был с похмелья.
– Манит, я погляжу, она тебя? – задумался скотник.
– Еще, как манит. Да знал бы ты. Иной раз вспомнишь домик свой с наличниками, дивным палисадом, и на душе все канарейкой запоет.
– Верю. – ласково заулыбался мужик. – Что-что, а в этом я тебе очень даже верю. Я тоже, когда в армию уезжал из дома на два года, то это понял, ой как хорошо.
Королев достал из пиджака целую пачку болгарских «Родопи» и протянул ее аборигену.
– Закуривай, друг. Бери-бери, не бойся.
Мужик взял в руки красивую белую пачку, и с интересом покрутив ее в руке, заулыбался.
– Ого. Импортные? Фирма веников не вяжет. Спасибо. Значит, покурим заграничный табачок?
– Ну, и как вам здесь работается? Ничего? – поинтересовался Глеб.
– Обычно. Кхе-кхе-кхе. Слабенький табак, не то, что наша местная махорка. Как, ты спрашиваешь, работается? Было бы еще, с чем сравнивать. Я ведь всю жизнь работаю тут.
– Похвально. Я уважаю оседлых людей. Бегунков с места на место ненавижу. Я их называю сквозняками. А ты, товарищ, молодец.
– Да, уж куда там. Тоже, молодец. Скажете. Хм.
– Нет, правда молодец. От таких, как ты, что называется, настоящей жизнью пахнет.
Мужчина снова внимательно посмотрел Глебу в его несколько игривые, но умные глаза и громко ухмыльнулся.
– Скажешь тоже, жизнью. Навозом пахнет от меня. Хм. Жизнью. Но мне здесь нравиться. Нет, честно нравиться. У нас отсюда многие на вахту уезжают, график, месяц дома, месяц там, а мне, так ферму подавай. Дед был районе известный животновод, бригадиром отец, семеноводом мамка, одним словом - династия. День не приду сюда, мычание коровье не услышу, душу внутри, как защемит.
– Что тут сказать? Достойно. Я ж говорю, ты молодец.
– Да уж куда достойней. Скажешь.
– Кормилицы? – показал корреспондент на лежащих буренок. – Коровки-то, говорю, кормилицы твои?
– Ага. Худые только, больно жалко. Ну, что поделать, такова видать судьба.
– И сколько здесь у вас голов?
– Да мало осталось. Сорок пять. Раньше было больше.
После этих слов, у Глеба в памяти сразу же промелькнули теплые воспоминания, когда он был еще мальчишкой, приезжал на лето к бабушке в село, и как с раннего утра ежедневно мимо дома шло на выпас огромное стадо. На улице моментально поднималась пыль, и без конца слышалось мычание. Бывало, идут и идут мимо окон коровы, и не было им конца.
– А в целом хозяйство, как у вас, крепкое? – поинтересовался горожанин.
– По нашим меркам, среднее. Щас разве хозяйства пошли? Так себе. Смех на палочке, а не хозяйства. То ли дело при советской власти было. У нас только дойное стадо доходило до тысячи штук. По сдаче молока на первом месте.
– Было время, да к сожалению, сплыло. – выдохнул Глеб. – Ну, а зарплата сколько, если конечно не секрет?
– А какой тут может быть секрет? Тем более от областной газеты. Тоже мне, военная тайна. Щас летом очень даже ничего. Вот зима придет, будет на порядок хуже.
– А ничего, это, по-вашему, сколько?
– Одиннадцать тысяч летом, и в зимнее время пять.
– Мдаа. Ничего не скажешь. Капитал. Маркс отдыхает.
На эту фразу, скотник промолчал.
– А семья большая у тебя? – переходя, то на ты, то на вы, все не успокаивался Глеб. – Сколько ртов-то?
– Ртов-то? Хм. Много. Я, жена и трое ребятишек. Одна девочка и двое сорванцов.
– Это ж, как на такие средства можно месяц жить? Удивительно даже. – с возмущением подумал Королев. – На еду не хватит, не говоря уж о другом. Слезы, а не зарплата.
– Ничего, жить можно. Грех боженьку гневить.
– Ну, да ладно. Не будем никого гневить. А выпиваешь? – хитро сощурил глаза корреспондент.
– Случается. Когда, как. Деньги есть, гуляем. Если в карманах пусто, так сидим.
– Да уж.
– Да, нет. Все хорошо. Честно. – махнул жилистой рукой мужик. – Правда, хорошо. Я хоть, какие-то тут деньги получаю. А многие вообще у нас в деревне без работы, сколько лет. И ведь у них тоже есть дети. И кушать каждый день они хотят.
– И как же они выживают-то, а?
– Молча, как. Выбора, хоть как другого нет. Кто на одной картошке едет, кто держит кур и поросят, ну а самые бедные, отруби запаривают, да тихонечко едят. У кого ружьишко есть, так те вообще нужды не знают. Все время с дичью дармовой, вот, как-то так.
– Отруби? – округлил глаза Глеб и сердито посмотрел на скотника. – Отруби? Это в мирное-то время? Вот тебе и приплыли, так приплыли. Настоящий, понимаешь, наступил прогресс. Дальше, кажется уже некуда. Это, как так надо было нашей хваленой власти изловчиться, чтобы загнать в такую пропасть, такую нищету село? У Гитлера, проклятого, сделать этого не получилось. Да уж. Кто же тогда наша власть? А ведь у нас кругом поля, да еще с такой плодородной землей те поля-то будут. Ээх. Землица, ты моя земля. И все бурьяном поголовно зарастает, куда не взглянешь, пустыри. Где же ты, где, хозяйская рука? Куда ж за тридцать лет ты подевалась?
И корреспондент вдобавок к этому вспомнил, как не так давно, где-то с месяц назад, ему довелось поучаствовать от редакции в одном милицейском рейде, и где пришлось лицом к лицу столкнуться с неподдающимся здравому смыслу эпизодом, глубоко засевшем у него в голове. Как один спившийся, умалишенный старик однажды варил у себя дома котят. Зашли тогда к нему с проверкой, а у него на плите в кастрюле, что-то подгорает. Тут участковый поднял осторожно крышку, а там слепыши. Долго тогда майора полоскало от увиденной еды.
– Ужасно это все. Просто, какая-то жуть. – подумал про себя Глеб и по его телу пробежалась тревога. – Ужасно, что наши простые, честные и здоровые люди, вот так незаметно для себя превращаются в скот.
Мужик тем временем задумчиво смотрел на своих жалких буренок и едва заметно лыбился.
– Я слышал в автобусе, когда сюда ехал, что многие у вас без электричества остались. – обратился к скотнику приезжий. – Это вообще, как?
– Есть такое дело. Есть. Хе. Электрики отрезали за неуплату провода.
– Чего так?
– А чем им платить? Откуда у народа гроши? Да многие без электричества уже привыкли. Печки, да голландки топят. С дровами, правда, тоже худо щас.
На этой пессимистической ноте, разговор Глеба с колхозником был закончен.
Когда корреспондент медленно возвращался по безлюдной улице в сторону все того же магазина, откуда он начинал свой сегодняшний путь, из не задернутых темных окон некоторых убогих хибар за ним подсматривали люди. В основном это были любопытные женщины, кто-то из них был с маленькими детьми. Все это выглядело так необычно и странно, и напоминало собой, какой-то очень знакомый черно-белый фильм про войну, когда большинство вот таких сел и деревень надолго оставались без мужской руки и через некоторое время бесследно вымирали. На душе от увиденного, от всей этой безысходности и повальной нищеты, Глебу стало немного обидно, и как-то знаете совершенно не по себе.
Подойдя к воротам на два голых окошка невзрачного, покосившегося на бок домишки, возле которого на зеленой траве играл худенький белобрысый пацан, Королев нашарил в кармане пиджака оставшуюся еще с дороги конфету и молча протянул ее мальчику.
– Держи смелей, бутуз. – ласково заулыбался мужчина. – Не бойся.
Парень сначала испугался, но потом жадно выхватил из руки Глеба диковинную, пахнущую шоколадом и ванилью сладость, неумело развернул ее и, убрав скомканный фантик в кармашек штанов, отправил маленький батончик в рот.
– Как зовут тебя? – спросил корреспондент.
В этот момент, услышав возле своего дома незнакомый, не местный говор, из ворот показалась женщина лет сорока. Одета она была по-домашнему в застиранное ситцевое платье в горошек и грязные татарские галоши.
– Здравствуйте. – сразу же поздоровался Глеб с хозяйкой и от неожиданности немного замялся.
– Здрасьте-здрасьте. – не понимая, как вести себя в подобной ситуации, тоже слегка неуверенно, даже несколько пугливо поздоровалась баба.
– Ваш? – корреспондент игриво потрепал мальчугана за выцветшие желтые волосы.
– А то, чей же? Мой. Да, Кирюша?
– Стесняется?
Женщина мило посмотрела на паренька и заулыбалась.
– Ты, что ли, правда, застеснялся, Кирь?
Мальчик насупил измазанные шоколадом губы и промолчал.
– А сколько лет тебе, Кирилл?
– Семь ему. Семь. Хи-хи-хи. – ответила за неразговорчивого паренька мать, и как-то по-дурацки засмеялась.
Глеб немного опешил от таких слов.
– А че он сам не говорит?
– Да он это не знает. Еще не научился считать. – невозмутимо сказала мать и снова засияла.
– Семь лет и не знает? – сильно удивился Королев.
– Вот вырастет большой, то все узнает. Да, Кирилл? А с этих пор много будет знать, скоро состариться. – блеснула серыми зубами женщина и вновь засмеялась.
Тут же, где-то недалеко послышался странный звук, схожий с заведенным тракторным движком. Обернувшись назад, корреспондент вдруг увидел несущуюся по разбитой дороге лошадь с телегой, которой лихо управлял тот самый скотник, с кем ему недавно довелось поговорить.
– Ноо! – стоя в полный рост на ногах, орал на занюханную, темно-бурую кобылу мужик и одной рукой хлестал ее сзади бечевкой. – Ноо, холера! Мать-перемать! Плеткой тебе в ребра дать! Ноо, Зорька! Пшла! Но, холера! Ноо!
Поравнявшись в аккурат с Глебом, корреспондент радостно помахал своему недавнему знакомому рукой. На что мужик от души кивнул горожанину головой, и стал еще сильнее, как настоящий техасский ковбой, понужать и без того замученную клячу.
– Ноо! Ноо! – долго еще были слышны на всю улицу крики. – От, зараза! Не хочет меня везти, и все! Ноо!
Когда повозка скрылась из виду, Королев вновь посмотрел на паренька.
– Вот ведь штука. – подумал Глеб про себя. – Уже семь лет, а ничего малец еще не знает. А эта дурочка хихикает стоит. Задуматься надо. В семь лет, уже такие вытворяют чудеса. Да, уж.
По-доброму попрощавшись с женщиной и еще раз, напоследок потрепав мальчишечью голову ладонью, корреспондент вернулся обратно на дорогу, и двинулся по обочине дальше.
Когда Глеб вернулся к магазину, вместо прежних собутыльников, на крылечке сидели два мужика, один из них немолодой Сергей Иваныч, или как его называли местные жители – Артист, и грибник Валера. Почему грибник, да потому что он каждое лето собирает в лесу грибы и их продает.
У этих пропащих людей своя философия – не пили бы, если бы была работа, и давно б работали, если бы не пили.
Сергей Иваныч, круто опрокинув очередной граненый стакан, громко запел.
Отчего у нас в поселке
У девчат переполох,
Кто их поднял спозаранок,
Кто их так встревожить мог…
– Здравствуйте. – слегка тушуясь, поздоровался Глеб.
Мужики в полном недоумении посмотрели на модно прикинутого незнакомца и ничего не сказали в ответ.
Иваныч звонко продолжил.
На побывку едет
Молодой моряк
Грудь его в медалях,
Ленты в якорях…
– Я из города, корреспондент. Зовут Глеб.
– Намахнешь с дорожки? – не церемонясь, как в той пословице «с места в овраг» спросил у горожанина Валера.
– Можно. – одобрил предложение Королев. – Грамм пятьдесят уж точно лишними не будут для знакомства.
Разговорились.
– А рассказать тебе одну веселую историю, писатель, как я на концерте самого Газманова в столице нашей Матушки России был? Хе-хе. – начал ни с того, ни с сего придираться к корреспонденту, уже которую неделю не просыхавший Валера. – Нет, тебе рассказать? Не интересно?
Каждую пьянку, и особенно если она была с незнакомыми людьми, его всегда распирало, чтобы поведать об одной единственной, как он считал самой смешной ситуации в жизни, в которой совсем случайно оказался несколько лет тому назад, будучи в командировке в Москве.
– Расскажи. – сразу согласился Глеб и приготовился его послушать. – Конечно, расскажи. Очень интересно.
– Нет, правда тебе рассказать? Ведь расскажу щас. Слышишь?
– Ну, расскажи, расскажи. – уже настойчивей попросил Глеб у пьяного, с виду ужасно хвастливого чудака.
– Ты знаешь кто я? – зачем-то вдруг резко сменил тему разговора Валера.
– Кто? Ну, кто?
– Летчик? Понял?
– Летчик? – наивно заулыбался Королев, почуяв безобидное вранье.
– Ха-ха-ха! – услышав этот бред, заголосил Сергей Иваныч. – Ты ж вроде раньше говорил шахтер?
Валера сообразив, что он сморозил, что-то не то, быстро заморгал своими некрасивыми глазами.
Артист увидев, как разговор пошел не в то русло, незлобно заворчал на своего земляка.
– Хорош трепаться, ты. – забузил он. – Люди от тебя историю ведь ждут, а ты полез в чужие дебри.
Глеб спокойным взглядом посмотрел на Сергея Иваныча и тихонько попросил того замолчать.
– Тише. Тсс. Пусть мелет, сколько ему влезет.
И Валера медленно начал свой, как ему всегда до этого казалось, очень юморной рассказ.
– Прихожу я, значит, с корешами на центральный стадион. А народу-то, народу-то там, тыщи. День города там, что ли отмечали москвичи. Ага. Ну, мы-то молодые понаглее были, плечами растолкали всех интеллигентов вшивых, и к самой-самой сцене прокрались. Стоим, пьем пиво, и такая красота. На мне, как щас помню, рубаха красная была. Спел Газманов одну песню, вторую, десятую, уже умаялся по виду, а моей любимой - Офицеры, не поет. Вот, думаю, я че, зря сюда приперся, что ли? Ну, и крикнул я ему: – Газман! Ты меня слышишь? Газман! А он в ответ мне: – Оу!
– Услышал, получается тебя? – мило заулыбался Глеб.
– Не сбивай меня с толку. Тут я ему и крикнул: – Офицеры!!!
– И ты не врешь?
– Отвечаю за базар, писатель. – слегка обиделся рассказчик. – Он, значит, тут и прокричал на всю толпу: – А теперь! – сказал он в микрофон. – По просьбе наших уважаемых гостей, пою вам песню Офицеры.
Сам Валера всегда в этот ответственный, волнующий момент, когда его внимательно слушали люди, взмывал душой высоко-высоко в небо, и там над всеми медленно, словно старый и мудрый коршун, парил.
– Вот ведь заливает, паразит. – подумал про себя Глеб и усмехнулся. – Ведь точно сто процентов все наврал. Но, зато, как он это сделал красиво.
Выпив очередной стакан, Сергей Иваныч серьезно посмотрел на корреспондента.
– Так вы под нашу душу приехали, что ли? – выпучил он из опухших сизых щелок свои хмельные глаза. – Интересненькое дельце.
– Получается да. Выходит, под вашу. – кивнул немного захмелевший Глеб. – Вы же местный?
– Типа того. Лет двадцать я тут точно обитаю.
– Ну, вот. Значит под вашу.
– А че про нас писать в газете? Мы кто? Какие мы к черту герои? Хм. Тоже мне, нашел лопухов. Кто мы такие в этой жизни вообще? Перья из подушек, перхоть, пустое место, шелуха.
– Ой сколько перечислили всего. Ну и самокритика. Да вы мне можете здесь столько о современной мужицкой сущности поведать.
Артист сразу же отчего-то вдруг приободрился и живо, словно на шарнирах, задвигал тощими плечами.
– О мужицкой доле, говоришь? А ты не хочешь послушать, как у нас в прошлом году по весне в соседней деревушке Мишкино, учительница Клавка Ушакова потерялась? Ась? – начал издалека свою историю «Артист» Сергей Иваныч.
Глеб одобрительно покивал головой.
– А ты сам-то разве не слыхал? – искренне удивился пьянчуга, наивно полагая, что все жители планеты должны были об этом случае непременно знать. – Да ты, что. История-то прогремела на всю область. Шум-то, шум-то, был какой.
– Честно не слышал. И как?
– Ха! Да, как не слышал? По телевизору был целый репортаж. Твои коллеги друг за дружкой приезжали.
– Как-то я это упустил. Мотаешься по командировкам, где тут услыхать.
– Тут, дорогой товарищ, был цельный детектив. Праздник тогда был, какой-то. Пасха, или… Тьфу! С этой пьянкой даже щас не вспомню. Кхе-кхе. И сразу после праздничка, она сердечная на связь не выходила. Последний раз ее видели в сельпо в обед, как две бутылки водки и закуски набирала. Поддатая была уже.
– Учительница, и поддатая? Серьезно? – не понял юмора Глеб. – Странно.
– А че тут странного? Я же говорю был праздник. А что, раз она учительница, значит и не человек? Интересная у вас интеллигентов логика. Хм. Погулять-то всем охота. Хм.
– Извини. Ну и что дальше?
– Дочь ее через неделю потеряла. Она с семьей в райцентре за сорок километров жила. Приехала в субботу попроведать, а матушки родной и след простыл. Менты тогда приехали толпой, охотников с собаками, лесничих в сельсовет согнали. Где она могла пропасть? Ведь сроду никуда не пропадала. Ну, и начали они распутывать клубок. Устроили поиски значит. И выяснилось, вот что. Оказывается, когда она водку-то в магазине купила, то сразу на пилораму к армянам пошла. У нас в деревне каждая собака знает, что там всегда в любое время, эти гребаные чурки развлекухи ждут.
– Они-то, как у вас здесь оказались?
– А где их нет? – вклинился в беседу Валера.
– С семидесятых годов здесь эти гаврики обосновались. – продолжал артист. – Семьи четыре, или даже больше. Кто лес гектарами выкашивает с местными продажными властями, кто спирт паленый русским людям на последние манатки продает.
– Спаивают потихоньку население?
– Не перебивай. – цыкнул Валера. – У нас в деревне, это дело добровольно. Насильно, понимаешь, никому за шиворот не льют.
– Извини.
– Проехали.
– Ага.
– Слушай дальше. Вот она с армянами и загуляла.
– И что случилось-то в итоге с ней? – распирало от любопытства Глеба.
– Армяне говорят, культурно малость посидели, и она от них ушла. Их тогда милиция к себе всех под одну гребенку загребла. Как не крутили тех армян в кутузке, глухо. Это потом уже, ближе к осени выяснилось, что после пилорамы, ее в один притон к судимым уркам непонятным ветром занесло, и старшего сидельца, она козлом обозвала, или того похлеще, сукой. Он ей и перерезал горло за базар. Да ладно б просто перерезал, шут бы с ней, так он на части Клавку разрубил, и в тот же вечер на закуску бабу съели.
– Серьезно? – аж вздрогнул от услышанного Глеб.
– Когда его случайно участковый прихватил, тот ему во всем сознался, дьявол. Еще сказал, что мясо человека сладкое на вкус.
– Жуть какая. Нашли хоть, что-то от нее?
– В том-то и дело, что нет. Хотя и место показали, куда выкинули ее обглоданные кости. Да видимо соседские собаки растащили их. А раз нет тела, значит нет и дела. В итоге, урки на свободе все.
– Это, как так надо озвереть, чтобы так запросто человека слопать? – не переставал удивляться людской дикости корреспондент. – Да, уж. Какое-то средневековье. Хм. При советской власти, такого точно не могло бы быть. Одичали все кругом. Дальше будет только хуже.
Пока мужики славно общались, к магазину с дороги лихо завернул старющий, по виду доживающий свои последние дни двухколесный ИЖ. Оба седока, парни лет двадцати, не смотря на обеденное время, были уже изрядно пьяны.
Куривший на завалинке возле соседнего дома дедушка Аким, работавший когда-то тут в деревне учителем труда, живо признал в распаленных молодых лицах своих бывших учеников, и ехидно им заулыбался.
– Ну, че, Бориска, как дела? – с насмешкой крикнул в сторону ребят старик.
– Или, скажешь, опять не родила? Хе-хе.
– Дела у прокурора, а у нас делишки. – не растерялся в ответ мотоциклист.
– Ишь ты, остряк. У прокурора ему. Хм. У вас уже никак обед? Проголодались?
– Какой обед? Хватит ишачить на сегодня. Все!
– Не рано? – все не отставал дед.
– Самое то. Работа не волк, в лес не убежит. И потом, каждый человек имеет право на отдых.
– Как легко у вас получается нынче с работой, молодежь. Все бы вам гусарить. Время еще только обед, а вы уже отработались на сегодня. Тоже мне, работнички. Небось две гайки закрутили на комбайне, кое-как, и дальше можно ехать пировать напропалую. Вас разве этому учили в школе. Тьфу!
– Ну ладно, ладно. Тоже мне нашелся командир. Ты свое откомандовал, Кузьмич. Пора уже о вечном думать.
– Ишь ты. Хм. Заговорил. – возмутился Аким. – Рано вздумал хоронить меня. Я ведь за вас переживаю, леших.
– А че за нас переживать? – продолжал зубоскалить Борис. – Нашелся тоже мне, родитель.
– Да разве можно так, ребята шутковать? Вы слушайте меня. Я эту жизнь-то вдоль и поперек на своем пузе изъелозил.
– Я же говорю, что на сегодня хватит. Хорош. Как платят, так и работаем. А если кому и не нравиться, если кого-то, что-то не устраивает в этой жизни, пусть к черту увольняют и сами лесом на все четыре стороны идут. Другую работу найдем. Ну, на худой конец, поедем на нефтедобычу на север. Таких, как мы с руками и ногами оторвут.
– Эх, и артисты. Тоже мне, нефтяники. – засмеялся старик. – Че бы право понимали. Хм. Не серьезные вы люди, мужики. Пустые. Да в наше время, за любую работу обеими руками цепляться надо прямо тут. Кто еще чего вам, где бездельникам, отвалит? Ты думаешь, вас где-то таких рукодельных еще ждут?
– Ты чего это? – заходил угловатыми желваками Борис. – Ну, что ты право прицепился?
– А то. – решил стоять на своем дед.
– Хм.
– Были бы с дипломами, еще, куда ни шло. А то все десять классов с горем пополам, и то все время в коридоре. Хорошие оценки были только по моим трудам. Тьфу! И то благодаря колхозникам-родителям их ставил. А потому что знал, что некогда им было вами заниматься.
– Мы, че ему, директору, рабы? – сменил тональность голоса Борис. – Сам-то дома в основном сидит, под сырокопченую колбаску французский коньячок глотает, или в поездках по загранкам, а мы за три копейки спины гнем. Еще и премии лишил за прошлый месяц. А за что, спрашивается? За то, что я не вышел на работу в понедельник? Так у меня официальный больничный оформлен был.
– Вот дураки. Че бы понимали. Че вы на своего начальника катите бочку? Он собственник, хозяин, вашу мать. Для него вы, тьфу, пустое место. Сегодня у него одни рабочие, завтра другие вам запросто на смену пришли. Пока вы дурью маялись, да водку беспробудно пили, он в это время в институте знания копил. А премии лишили вас за дело.
– Ладно, бухтеть тебе. Сами знаем, как нам жить. – Борис ловко слез с мотоцикла. – Тоже мне, нашелся командир. Ты прям, как мой покойный дед. Того, когда шибанул инсульт в четвертый раз, он только в огороде и командовал с утра до ночи. Маршал Рокоссовский, блин! Мы всем родством, включая бабушку на грядках в позе рака, а он указывает тросточкой на стуле, мычит теленком, да пальчиком, как бригадир грозит. – злобно прохрипел парень, и не глядя на деда, слегка качаясь побрел по тропке в магазин.
– Вот молодые стервецы! – с досадой покачал головой старик. – Как же тяжело вам жить-то дальше будет.
Простояв с мужиками еще с полчаса, Глеб решил идти на автобус.
– Спасибо вам за все. – попрощался напоследок корреспондент с людьми. – Репортаж будет, что надо.
– Счастливо вам добраться. – помахали ему в ответ мужики. – Хорошего пути.
Подойдя к остановке с деревянной скамьей, он смахнул с нее ладошкой белую пыль и тут же присел.
– Вот она, ваша сожженная в пьяном угаре, никчемная, глупая жизнь. – с безнадежной тоской вспомнил он о своих недавних собеседниках и об увиденной собственными глазами жуткой повсеместной нужде. – Это ваше бессмысленное скитание по свету, этот, начисто лишенный настоящего и будущего дьявольский путь в никуда. А ведь важное, может быть даже самое архиважное и наивысочайшее в природе словосочетание - жизнь прожить. Вы вслушайтесь только. Прожить жизнь. Но под этими словами подразумевается не только жрать в три горла, сношаться с кем попало, и гадить на горшке, а жить. Понимаете? Жить! Вы только вдумайтесь в сие красивейшее и величайшее слово на планете – жизнь. Жить, это значит приносить обществу пользу, что-то во имя доброго и светлого творить. Не просто по земле навеселе шататься взад-вперед, как Ванька-встанька, или подыхать с похмелья в подворотне, а творить. А вы, что со своей жизнью сотворили? Что? Пропади все пропадом? Один раз живем? Где наше не пропадало? И сколько вы придумаете разных отговорок еще. Э-хе-хе. С такими суждениями вы далеко не уйдете, заблудшие души мои. Ну, не всегда же были вы такими, человеки. Не всегда. Ведь и вы, когда-то назывались все людьми. Вспомните детство свое, юность, радостные дни. Родители любили вас, учили уму разуму, искренне надеялись на каждого, жалели. И где все это? Где та заветная мечта? Разбилась вдребезги? Ну, почему распорядилась так судьба? Молчите? Опять молчите? Что же прикажете теперь с вами делать, с такими бедными, несчастными, пропащими людьми? Опомнитесь, пока не поздно. Остановитесь. Одна ведь жизнь-то, господа. Однааа. Никто второй такой не даст, не ждите.
Под вечер, все небо у самой линии горизонта заволокло огромными сине-черными тучами и запахло скорой грозой. До ближайшего автобуса до областного центра оставался еще целый час. Корреспондент Глеб Чащихин, сняв с окаменевших, ноющих ступней тяжелые туфли, все также одиноко сидел на скамье и дремал. Утомительный, насыщенный на бурные события день делал свое сонное дело. И снился Глебу его, ставший уже давным-давно родным, огромный, железобетонный город, этот бурлящий, пусть и с жестокими нравами котел из вечно занятых и угрюмых людей, тех самых людей, которые ни за что на свете, ни за какие коврижки не согласятся променять свою сытую и комфортную жизнь на настоящую русскую деревню.