Из поэмы Молчание Камчатки
У моря, остановлен бег.
Над бездной, на краю земли
Застыл отважный человек,
На якорь встали корабли.о
Ещё дыхание частит и рвётся пульс,
Но понимание грядёт: пути — конец.
Пусть на губах солёный пота вкус.
Нисходит Дух и явится Отец.
Ведь осеняет деревянный крест
Отрезанный ломоть, Камчатский край.
Здесь будет жизнь — так указует перст,
А время подойдёт — и будет Рай.
Себя Господним Словом обретёт —
Им утолит молчание Камчатка.
Певучий слог не оборвёт полёт,
И повторятся звуки многократно.
***
В молчании Камчатки скрытый дух.
В безмолвии веков легла дорога.
Но тонкое чутьё и верный слух,
Талант и сила ей даны от Бога.
Душа Камчатки — коренной народ.
От таинства шамана до Христа
Абориген сказания ведёт
От суеверий до креста.
Тернистый путь, он уготован первым.
И первый на могиле крест
Людьми поставлен Православной веры
Под мягким куполом далёких мест.
***
Острог — семнадцать сажень крепостца,
Ясачная изба, при ней каморка
Для аманатов — для заложников. С крыльца
Видна река, а за рекою — горка.
Простая церковь, в стороне — кабак,
Амбары двоежильные с затвором,
Домов штук двадцать… Лай собак
За обходящим крепость частоколом.
Чернеет в отдаленье редкий лес.
Вкруг тундры белой — горная цепочка.
Вот соболь появился и исчез,
И на снегу следов темнеет строчка.
***
Приказчикова дочь жила в остроге,
И бедного охотника сынок
Там подрастал. Встречалися дороги.
И в дом, и в юрту заходил дымок.
Нет Любушки приветливей и краше.
Казаков удалые сыновья
Руки её хотят. Да вот приказчик важен,
Задумал воеводу взять в зятья.
Но сердце девушки свободно, словно птица.
Ильпх, сын охотника, он в душу ей запал.
Казачке ительмен ночами снится.
Любви нет дела, кто казак, кто камчадал.
Быть может Ильпх красив? Да за лицо ли любят?
Быть может, богатырь? И сила не нужна.
«Он беден был»,— рассказывают люди,
Зато любовь его была нежна.
Кто в бедности страдал, тот и любил богаче.
Кто от богатства нищ, душа его мертва,
Тот никогда от счастья не заплачет,
И на сухой земле не вырастет трава.
Отец не понял дочь. С ясачным мехом
Охотника прогнал из горницы своей.
Влюблённые решаются уехать
И спрятать счастье в тундре от людей.
Вот ранняя весна. Побег и духов милость.
Торопит нарты Ильпх, о тундре песнь поёт,
Но горная река, в ней полынья случилась.
Жену он оттолкнул, а сам ушёл под лёд.
Упряжку – нарты, скарб — течение уносит.
Всех лаек затянул речной водоворот.
Пощады у богов лесные птицы просят.
И Любушка кричит. Ильпх борется, живёт.
Сквозь гибкий, скользкий лёд муж выбрался на сушу.
Собакою в него вгрызается мороз.
И женская слеза не согревает душу.
Смежаются глаза, Ильпх до костей замёрз.
Но вдруг невдалеке —'как будто голос,
И юрта у ручья застывшего стоит,
Хозяина в ней нет, но есть очаг и хворост,
И сухо, и тепло, и костерок горит.
Две шкуры на земле, дымком заветным веет,
Осталась у ручья метели круговерть…
Огонь своим теплом любимого согреет,
Поможет разбудить, …но побеждает смерть.
И смерть его теперь уже своим считает,
Но Любушка в огонь охапки новых дров
В беспамятстве бросает и бросает…
И высится костёр, и поджигает кров.
Давно уже дымит там сопка Ключевская —
На месте юрты той пылает и искрит.
Про верную любовь огонь напоминает,
А извержение о скорби говорит.
***
На всех одна икона и дорога.
Чужие племена, упавший лес.
Казак, сражаясь, уповал на Бога.
Берёг особо и нательный крест.
Служились по умершим панихиды,
Молебны – при удаче. И порой,
Дивился камчадал: — «Суровый с виду,
В молитве атаман совсем другой».
Ну как не расспросить о Русском Боге,
Не рассказать о духах верхних юрт.
Церквушка, что построена в остроге,
Стоит особо — Веру берегут.
Дом Господа — и пристань, и обитель,
Горит свеча — и тихо, и покой.
Пред тёмною иконою служитель,
И запах смол, воскуренных, густой.
Святой отец — не представитель власти,
Не приказной и не служивый люд.
Священника заботит только паства.
Над ним не государство — Божий суд.
Он с казаками вместе шёл на кочах,
Но цель иная и другая нить:
«Коряк немирных, ительменов и чукочей »
Не объясачить, а усыновить.
***
Есть верхние и нижние миры,
А лестница наверх идёт сквозь средний,
К большим богам на жирные пиры,
Где Билюкай терзает бубен медный.
На высоте особенный народ:
Творец, Рассвет, Зенит и Полдень,
Небесный Кол и, в очерёд,
К нему привязаны созвездий корни.
Крошится там Полярная звезда.
Свободный ветер к облакам прикован.
Премудрый чёрный ворон от гнезда
Творит Вселенную, где изначально Слово.
***
Томился океан в плену завес
Туманов кольчатых и хрупких.
Спуститься вниз с лазоревых небес
Задумала Митты — супруга Кутхи .
Она ребёнка вскорости ждала.
Капризничая, спрыгнула в пучину
Морскую, и от страха родила
Дитя с отвагою мужчины.
И сын её, чтоб матери помочь,
Со дна восстал и превратился в землю.
В сиянье солнца утонула ночь,
И птица алая чертила небо кремнем.
Так из сыновней искренней любви
Камчатка родилась и появилась,
А старики легенду донесли,
И сказка не ушла, и не забылась.
***
По «Скаскам» — Камчадальская земля
Тепла, а снега супротив Якутска вдвое.
И, как дерев, в лесах полно зверья,
От рыбы речка кажется живою.
Горелых сопок высится стена.
И тундра разной ягодой богата.
На Пенжине — коряков племена
Живут без веры, ликом — русоваты.
Из братии своей у них шаман.
И что им надобно — о том же и шаманят.
Бьют громко в бубны, точно в барабан.
Кричат и пляшут — духов манят.
В земле их юрты, и у рек живут
Другие иноверцы — камчадалы.
И стрелами преловко зверя бьют,
Медведя валят с ходу. Ростом — малы.
А если к Северу отправить дельный коч,
В края охотников, оленеводов,
То встретишь анаулов и чукоч —
Не подъясачных никому народов.
***
Распахнута земли Камчатской длань,
И камчадал, смышлён и простодушен,
Берет с природы небольшую дань,
Её законам верен и послушен.
Живёт как может, и чужих речей
О покровительстве царей не понимает.
Он горд и независим, он — ничей.
С укладом древних племя выживает.
Не нужен ни защитник, ни чужак,
Но гость пришел и…требует пушнину
И кость моржа: «Налог отдай, ясак!»
А не отдал — в тюрьме острога сгинул.
И в юрты как своя вошла печаль.
Утроба пришлая не знает меры.
На слове «русский» чёрная печать.
Крещёный камчадал теряет веру.
***
Натянута терпенья тетива.
Не помогают людям боги.
В жилищах ропот, бранные слова.
К отмщению ведут дороги.
Людских надежд дотаяла свеча —
Пришельцы не уйдут — не сгинут.
Восстанье в Козыревске, в Каначах,
Стреляет ительмен в казачью спину.
В Остроге Нижнем сожжены дома,
Бьют русских насмерть и лишают крова,
Баб не жалеют, грабят закрома,
Но церковь сберегает Слово.
Ее не трогают, ведь Еловский тойон
Федорка Харчин — главный предводитель —
В недавнем прошлом сам новокрещён
И сохраняет святости обитель.
Теперь он — самый главный камчадал.
Как облачился в ризу — стал не беден.
Он служке ительмену приказал —
Тотчас служить торжественный молебен.
И новому «попу» он заплатил
Лисицами, ведь Харчин знает цену,
И новый «поп», как надо, окрестил
Оставшихся в остроге ительменов.
Шум, праздник, как в былые времена,
И в объеденье, пляске и шаманстве
Гуляют ительменов племена
В священном одеянье и убранстве!
И русский Бог на праздник приглашён,
С утра ему готовят угощенье,
Поверил камчадал — поможет Он
Избавиться от зла и униженья.
***
Острог Нижне-Камчатский, мёртвый свет.
И в траурной кайме сгоревших бревен
От бывшей церкви обожжённый след
Ведет к землянке, чёрен и неровен.
И осень бедами грозит, как время смут,
А сердце давит горечью и болью
За веру и людей…Камчатский бунт
Подавлен « жесточью» , залит без меры кровью.
Иосиф Лазарев, иеромонах,
На лавку опускается со стоном:
«…Убили сына на глазах…»
Под рясою – спасенная икона.
У сердца бережет он образок.
Сгорела церковь, но в пылу сраженья
Священник защитить иконку смог,
И с нею совершаются моленья.
В бесхлебной, дикой и немирной стороне
От первой церкви, первого прихода,
Господних слов, проросших в целине,
Отец Иосиф первым видит всходы.
Ведь русский Спас уже здесь коренной,
Здесь кровью скреплены основы.
Поэтому сквозь бунт и пьяный бой
Духовный сын не посягнул на Слово.
***
У гибкой речки, прямо под горой,
Шумел листвой берёзовый лесок.
На горке в юрте жили брат с сестрой.
И путь до Тигиля был недалёк.
Сестра подчас спускалась вниз с горы —
Она любила петь среди берёз.
Ту Рощу Песельной зовут до сей поры,
Но чаще называют Рощей Слёз.
Любила ительменка песни петь.
Любил их слушать молодой коряк,
Ведь сердце можно песнею согреть…
Стал местом встреч для милых березняк.
Слюбилась с пастухом сестра.
Он некрещён, зато красив, как бог.
Но не увидел брат в любви добра
И не пустил коряка на порог.
Любовники задумали бежать,
Но брат прознал и приготовил лук
И стрелы — стал в засаде ожидать.
Ночь опустилась и легла на луг…
Что будет? Не дано узнать.
Уснул в объятьях ночи ительмен.
Изменница решила лук сломать
И надломила кончики у стрел.
Спустилась с сопки, побежала в лес —
Там нехристи-коряки её ждут.
Сестру на север от родимых мест
Олени быстроногие везут.
Но брат проснулся, переполнен сил,
Взял каменные стрелы, новый лук.
Коряков и догнал, и перебил.
И бубен солнца просиял вокруг.
Сестру он к двум оленям привязал
И в стороны их разные пустил.
Изменной сопку ту назвал.
Название народ не позабыл.
***
Земля вбирает прах, рождает жизнь.
И в глубине колодезной веков
Живых и мёртвых вод поток бежит,
Питая корни отчих родников.
… Но думал ли, гадал казачий чин,
О будущем, и что он в нём терял,
Когда чинил расправу, пришлый сын,
Земли камчатской корни выдирал?
Когда над тундрой властвовал ясак,
И долг ни заплатить, ни перенесть,
Когда в раба был превращён коряк,
И об руку гуляли смерть и месть.
Былая память в родниках живет,
В земле, политой потом тех крестьян,
Что гнал на поселение, как скот,
Кнутом приказов рьяный атаман.
Через Сибирь влачился русский люд,
Шёл хлебороб, чтоб вырастить здесь хлеб.
Свивался указаний длинный жгут:
«Свершится чудо волею судеб».
Не разгибалась целый век спина —
Не вызревали зёрна по приказу.
Чужие отторгались семена,
Изъедены туманом, как проказой.
И в сотый раз ломался жадный кнут,
Валился атаман, пробит стрелою —
И поднимался ительмен на бунт —
За право жить платил он головою.
Свирепые лихие времена…
Не Господу, а прихоти в угоду,
Бывало, что крестили племена,
Под свист нагаек загоняя в воду.
Но разрасталась «Пустыни» стена,
Молитва побеждала святотатство.
И чистый дух прошёл сквозь письмена,
Людей возвысив до Святого Братства.
***
Исходит с неба осиянный свет
И льётся с высоты на берег сонный,
Одолевает толщу плотных лет,
И омывает горные колонны.
Столп веры — тонкие лучи,
С Отцом связующие нити —
В молитве, в огоньке свечи,
В священном трепете наитий.
На Слово обращенный слух
Отметит справедливость — меру,
И снизойдёт на землю Святый Дух —
На Небеса — воздымет веру.
***
Предела нет, верста, еще верста,
И резкою морщиною — дорога.
Защиты и прощенья у креста
Святой разбойник испросил пред Бога.
Но нет спасенья от людей, и смертный грех
То давит, то от дома гонит,
А на плечах — тяжёлый снега мех,
И воронье кричит и стонет.
К Камчатке блудный сын приговорён,
Повёрстан в казаки…
На тощей коже
Сей приговор рубцами подтверждён,
Прописан по спине пером батожьим.
Их сотни — беглых, в струпьях и рубцах,
Шельмованных, лишённых крова,
Но с верой Православною в сердцах,
На край земли принёсших Божье слово.
Так веры столп коснулся всех племён,
Был казаком поставлен крест над тундрой,
Язычник ликом к Богу обращён —
Спасён Господним словом мудрым.
И каждый в книгу жизни занесён —
Связала вера и народ, и поколенья.
И в этом — соглашение сторон,
На этом — состоялось примиренье.
В земле лежит былой вражды стрела.
Летит домой, на Север птичья стая.
Над тундрою звонят колокола,
И купол над Камчаткою сияет.