Встал эшелон, забитый под завязку,
Звенит струною рельсовая нить,
И рвёт жара голосовые связки,
И беспрерывно: «Родненькие, пить!»
И сам себе на рельсах командир,
Бежит один и стрелочник, и воин,
Его в прицеле держит конвоир,
А он водою всех сейчас напоит.
Он выше государства и конвоя,
Непрочно обозначенных путей,
Он лёг с ведром, с пробитой головою,
Но вот от жажды не было смертей.
А уж за ним военный прокурор:
"Сухая голодовка… и огласка".
Кормили и поили их в упор,
И на три дня их небыль стала сказкой.
И им казалось «Родненькие, пить!»
Молитвой, долетевшею до Бога,
А Бог упал, его легко убить,
Чтоб воскресить у сердца, на дорогах.