Я надеваю белую майку, поверх неё клетчатую рубашку, в крупную клетку, сине-красную, чёрные брюки, расчесываю волосы и укладываю их на бок. На часах уже восемь утра, я обуваю свои кеды, накидываю пиджак, обычный черного цвета. Открываю два дверных замка, беру рядом стоящий на комоде рюкзак с тетрадями, кричу бабуле, что сидит в комнате и смотрит телевизор.
— пока!
Открываю дверь и слышу в ответ.
— пока дорогой! С Богом.
Закрываю дверь на оба замка. Спускаюсь по лестнице с четвертого этажа, нащупав в кармане сигареты с зажигалкой, открываю дверь. Закурил. Пиликает телефон, и я вижу, как к моему подъезду подъезжает новенький чёрный форд. За рулем которого сидит моя подруга Люся, с которой мы просто дружим, и которая мне давно нравится. Я делаю ещё две затяжки, бросаю в урну половину сигареты и сажусь в машину.
— Паша привет! — сказала она.
— привет. — сказал я.
— как тебе моя новенькая тачка? — спросила она. Люся провела рукой вдоль торпеды.
— прикольная. — сказал я. Черный пластик не произвел на меня никакого впечатления.
— мне тоже нравится, всё как я хотела. — сказала она и переставила селектор в режим движения.
— здорово. Мои поздравления. — сказал я.
— спасибо. — сказала она. На её щеках появился румянец.
— да, не за что. — сказал я.
— кстати, ты готов к зачёту? — спросила она.
— к какому? — спросил я в ответ.
— как к какому? По экономике. — сказала она.
Тут я посмотрел в её удивительные зеленые глаза и в ответ пробормотал, что да, готов. Совсем забыл сказать, что я будущий экономист, только вот именно сейчас, к концу первого курса, начинаю понимать, что экономист я никакой. Как то не нравятся мне все эти счёты, расчёты и подсчёты, макро и микро экономики. По мне уж лучше чем-то полезным заниматься, только вот чем, я пока не знаю. Знаете, мне вот нравится студенческая жизнь, всё в ней нравится. И сессии и лекции и Люся. С ней мы знакомы с начала учебного года и так уж совпало, что живет она в трёх домах от меня. И так как её отец был каким-то там полковником, я честно не силен в этом, да и не помню деталей рассказов Люси. Знаю, что они могли себе позволить купить ей новенькую иномарку, что они и сделали на смену первой старой. Вот она и ездила в университет на машине, а меня брала в придачу, чтобы не скучно. И так мы ездили почти целый год. На дворе май, Люся носит приталенное бежевое пальто, и маленькие сапожки на каблуках. Её золотистые волосы и зеленые глаза заставляют меня влюбляться в неё раз за разом, как я её вижу. Первое время я пытался, как-нибудь расположить её к себе, понравится. Но всё бесполезно, я ей не был интересен, ни на грамм. Я часто подходил к зеркалу и думал. Неужели я так некрасив? Нос вроде так себе, но глаза хороши, да и губы вон какие. Может просто не в её вкусе? Но почему? Это было отвратительно. И я поняв обреченность ситуации, больше ничего не делал. Наше общение было минимальным. Только поездки в институт в Москву и иногда обратно домой. Конечно, мне это не нравилось, но что я мог поделать? Вот именно, ничего… Поэтому я просто лёг на воду и поддался течению. Ещё со мной учится отличный товарищ Игорь. С ним то мы обычно и общаемся в стенах института. Он был клубным парнем, всегда в моде, в курсе и при деле и общение с ним было очень простым. И вот пары кончились, зачет успешно сдан и мы с Игорем решаем пойти в парк, неподалеку. Зашли в ларёк и купили пива. Небо было чистым, воздух теплым, конец мая, конец учебного года, всё было просто прекрасно. Наконец, дойдя до любимой лавочки, что под тополем, мы сели, я открыл бутылку и хлебнул холодного темного пива.
— Слушай, ведь если задуматься, лень — это мать изобретательства. — сказал я.
— а кто тогда отец? — спросил Игорь. Он стоял и пил свою бутылку.
— об этом я не думал.
— ведь если есть мать, должен быть и отец. — сказал он.
— это верно. — согласился я.
— может труд. — сказал он.
— нет. Вряд ли. — сказал я.
— ну кто тогда?
— наверное, это интерес. Потому что интерес, он ни к чему не обязывает. Появился, как мгновение и точно также прошел. А труд это труд. — сказал я.
— труд сделал из обезьяны человека. — сказал стоявший рядом Игорь.
— какая чушь. — сказал я.
— это точно.
Допив первую и отправив её в мусорное ведро, я открыл новую бутылку и уставился на цветущий тополь. Я подумал о том, как мало ему нужно для своей цикличной жизни, и как много он дает человеку. Ведь это и, правда, интересно. Он ничего не требует и не просит взамен. А человек, в первую очередь, неосознанно потребляет его плоды и во вторую, осознанно наплевательски, пользуется его плодами, пользуется им всем. Человек как яд, как вирус, как болезнь — всё уничтожает вокруг, взамен ничего не давая, этому всему. Так мы просидели чуть больше часа рассуждая о природе. На вокзале разошлись по своим направлениям. Я зашел в поезд и сел к окну. Напротив на деревянное сидение села милая девушка с длинными, чуть ниже плеч, темными густыми волосами. Глаза её были серо-зеленого цвета, она скромно улыбалась, читая Достоевского, и иногда смотрела в окно. А я смотрел на неё и тоже иногда в окно. Она была в одной белой блузке и темных брюках. Так мы вдвоем и ехали, до моей остановки и как оказалось её. Она вышла первой и ушла налево. Я вышел следом и ушел направо. Всё, то время, что я шел домой, мои мысли были заняты ей. Я думал о том, кто она такая? Почему прежде я её не видел? Увижу ли её ещё раз?
2
Сегодня был неплохой день. Я сдал зачёт, везде успел, даже пообщался с каким-то писателем детективов или что-то вроде того. Когда я просто стоял и курил на перроне, этот парень попросил сигарету и загрузил меня своей проблемой. Минут сорок назад только пришел домой, а времени сейчас я вам скажу уже почти восемь вечера. Сходил в душ, поужинал и теперь сидел с бабулей перед телевизором.
— Бабуль я сегодня общался с писателем. И знаешь, он постоянно рассказывал о том, что хочет, что-то раздуть, точнее не что-то, а свои произведения. Мол, он их мастерски раздувает. Я все слушал и не как не мог понять, зачем и что это вообще значит? — сказал я.
— не знаю Павлик. — сказала она, глядя в телевизор.
— может он дурак? — не удачно пошутил я.
— а может ты дурак? — сказала она. И развернувшись впилась в меня взглядом.
— а я то что? — сказал я.
— не суди Паша, и не судим, будешь. Если ты чего-то не знаешь, что знают другие, это не значит, что все кругом — дураки.
— но я не в том смысле.
— в том в том.
Я помолчал, подумал, посмотрел на бабулю. Она сидела в своем кресле и улыбалась.
— ну да, ты права. — сказал я.
— подумал?
— подумал.
— вот видишь, как полезно думать, прежде чем сказать. — сказала бабуля.
— вижу.
— вот и молодец, иди, кстати, завари чай.
Я встал и ушел на кухню включить чайник. Из верхнего шкафчика достал две белые кружки, из соседней дверцы банку сахара, насыпал заварки и залил всё кипятком. Сверху положил по два листка мяты и понёс в комнату. Бабушка сидела и переключала каналы, остановившись на новостях, она глянула на меня и вздохнула.
— ох, Павлик, как тебе будет тяжело жить. Ладно, я старая… А ты — то совсем юнец, а в стране такое творится. Раньше хоть, что-то строили, а сейчас? Этот Лупин Антон Антонович только и обещает, только обещает. Пенсии нам урезал, войны всякие. Да…
Я подал бабуле её кружку, а сам сел рядом.
— так вот мой дорогой. Никогда не обещай и не клянись, слышишь? Это не хорошо. Мы никогда не можем знать, что будет с нами через час, полчаса, не говоря уже о следующем дне. Поэтому сынок будь умнее и честнее с самим собой и с окружающими. — сказала она.
— как скажешь. — ответил ей я.
— так-то лучше, кстати, к завтрашнему дню готов? — спросила она.
— а что завтра?
— институт.
— ну да.
— не ну да, а иди и посмотри ещё разок, всё ли собрано и сделано. — сказала она.
— ага. Сейчас. — ответил я. Я отпил чай и пошёл к себе в комнату. Тетради, лежавшие на столе, кинул с учебниками в рюкзак, вышел на балкон и достал сигарету. А отсюда неплохой вид всё-таки открывается. Двор, в котором я вырос, первый раз упал и первый раз влюбился. Да, это хорошее место. Все мои друзья умещались в соседних подъездах, а не на страницах в интернете. Много времени прошло. Хорошего времени. Я докурил и закрыл балконное окно, вернулся в комнату. Тааак бабуля мне говорила Чехова почитать, сейчас и начнем. Я нашел, какой-то сборник, уселся на диван и стал читать. Знаете, я часто вспоминаю деда. Он был знатным дедом. Иван Михайловичем его звали. Родителей не помню, да и как помнить, когда они разбились на машине, когда мне было два года. С того момента и растили меня бабуля с дедом. Помню вечера, такие знаете уютные и спокойные с ними двумя. Они постоянно подшучивали друг над другом. Родителей не вспоминали. Старались не вспоминать. Бабушка всегда плакала, когда я вдруг заводил разговор или сама ненароком заговаривалась. На праздниках, за обедом и ужином мы читали молитву, вставая из-за стола и держась за руки. С бабулей, мы каждое воскресное утро ходили в храм на утреннюю службу. Шли рано, рано. Обычно ещё темно было, разве что летом солнце уже освещало все наши улочки, и мы одинокие, но не заблудшие путешественники, а как будто одни во всём городе идём с ней в храм. Они по профессии инженеры и поэтому яростно хотели выучить меня инженером, но увидев мои успехи в этом деле, от затеи, конечно с сожалением, но отказались. Дед мне всегда говорил:
— Павлик не будь дураком. — говорил он.
— не буду дед. — отвечал я. Я не собирался быть дураком ни за что в жизни.
— ой, боюсь, будешь. — продолжал он. А еще отворачивался и покачивал головой.
— да нет дед. Честное слово. — говорил я ему.
— слово мне даешь? — говорил он, глядя мне в глаза.
— слово даю! — радостно отвечал я.
— ну и дурак, ты Пашка!
— нет, не дурак.
— дурак. Не надо Паша никому, и мне в том числе, давать слов своих и обещаний. Ты делай. Поступками мне своими покажи, что ты не дурак, тогда и поверю. — говорил он.
— хорошо. Я докажу. Вот увидишь. — упирался я.
— вот и хорошо. А теперь иди бабушке помоги. — говорил он. И я убегал из комнаты на кухню на помощь бабуле, а та меня гладила по голове и только говорила:
— иди отдохни сынок, или погуляй сходи, вон все ребята на дворе.
А я ей отвечал, с деловым видом.
— нет. Я пришел тебе помочь. Давай помогу. Что сделать?
— я уже всё сделала. Иди, иди погуляй. — Улыбаясь, говорила она.
И конечно я долго не сопротивлялся, а собирался и бежал на двор. Вот так лежу сейчас вспоминаю и так хорошо и горько. Деда нет. И я как то даже привык, что его нет. Привык, как привык курить. Как привык умываться по утрам. Как привык надевать штаны и рубашку. А как вспомню, то так и жду, когда он зайдет ко мне в комнату или крикнет мне что-нибудь своим хриплым басом. Но он не зайдет и не крикнет. И я это знаю. И от этого очень не по себе.
3
На следующий день бабули не стало. Она просто шла домой, и у неё остановилось сердце. Она упала, и кто-то из прохожих вызвал скорую. Я был в институте. Мне позвонили, сообщили новость. А дальше… Я не хочу об этом рассказывать.
Дальше я вернулся домой. В пустой, холодный дом. Бросил в прихожей рюкзак и уехал в Москву к Игорю. Мы пошли в бар, потом пошли ещё в один. Напившись почти до отключки, поехали в его любимый клуб. Игорь ушёл внутрь, а я остался один, пьяный непонятный, стоять на улице, в руке с его или ни его, но с тем, который он мне дал пистолетом. В трех метрах от меня стояло четверо ребят и трое девчонок не менее пьяные, чем я. Один из них очень много говорил, видимо шутил и кричал. Кричал он наверняка еще и потому, что из клуба доносилась эта сумасшедшая музыка и говорящего спокойным голосом вряд ли бы кто-нибудь услышал. Он был заводилой и забиякой, как говорила моя бабуля. Я достал сигарету из-за уха и поджёг её. Тут этот веселый парень, как я заметил, повернулся в мою сторону и что-то начал кричать. Я его не слышал. Только рот его безобразно открывался и закрывался, бесконечно быстро. А руки помогали ему говорить он их поднимал и опускал, разводил по сторонам и махал ими, но всё бесполезно. Тогда этот парень подошёл ко мне и в шаге остановился. Я, наконец, услышал, что же он мне говорил.
— эй! Эй, дурачок! Что это? — Кричал он, мне показывая на руку.
— пистолет. — ответил я ему.
— ты что дебил? Зачем тебе пистолет? Где твоя мама мудачек? — продолжал он.
Я стоял, молча. Нет, не потому что мне нечего было ответить, а просто потому что он говорил и не мог остановиться, видимо он был под наркотой. Он продолжал.
— слушай, эй? Паренек! Где родители то твои а? Знаешь кто хуже дурака? А? Дурак с инициативой! Ха-ха-ха! Это про тебя, понял? Че молчишь? Эй, дебил! Где папа то с мамой твои? Они штуку то эту видели?! — И он всё продолжал и продолжал. Игорь не возвращался. Я начал думать о том, как же Павлик тебе повезло. Все как обычно Павлик. Сходил пива попить. Музыка всё также громко играла. Компания начала курить косяк по кругу, а этот заводной стоял и дергался передо мной, и всё орал и орал. Неожиданно в моей голове на долю секунды, на одну тысячную, одну миллионную, пронеслась картина могильного памятника моих родителей. Злость или даже не она, ни ненависть, ни бешенство, а какая-то обида свела меня с ума и обуяла мой разум. В глаза хлынули слёзы, дыхание сдавило, в ушах застыл гул. Я поднял правую руку. Посмотрел на этого шута, сквозь водную пелену глаз. Он был размыт. Он был уродлив. И я нажал на курок. Выстрел! Грохот! Крик! Он пятится назад и падает. Из клуба выбегает Игорь и подбегает ко мне, я отталкиваю его, бросая в него пистолет. Закрываю глаза, открываю. И бегу оттуда что есть сил.
4
Следующее я помню плохо. Помню, что пробежал пару районов на одном дыхании. За следующие два, у меня открылось второе дыхание раз семь, и я был уверен, что рухну под ближайшим забором, но я бежал. Выкинул телефон, потому что знал, что по симке найдут. Выкинул, еще, когда закончил с первыми двумя районами. Помню, увидел сообщения от Игоря (Ну ты и мудак. Беги). Дальше помню, я поймал машину. В ней сидел какой-то таджик или узбек. Он повёз меня к соседнему дому от моего. Я заплатил ему пятьсот рублей. И ещё попросил выключить ту хрень, что он назвал музыка, и включить, что-то нормальное или сидеть в тишине. Когда бежал я протрезвел, но спустя десять минут в машине, я снова был пьяный. Я не следил за временем. Оно неслось слишком быстро, и я знал, что должен очень быстро валить отсюда куда подальше. В следующий момент я уже бежал по лестнице в квартиру. Дома не включая света, вытряхнул рюкзак и запихнул туда джинсы, футболку и трусы. Достал заначку с подработок, заначку бабули, всё убрал в носок, носок в рюкзак. Закрыл дверь и побежал вниз, к машине. Мы поехали на остановку. Остановились, я дал ему ещё двести рублей. Он уехал, а я зашагал в другую сторону, к другой, нужной мне остановке. Когда я подходил, автобус уже стоял и слепил меня фарами. Он вот-вот собирался трогаться. Я забежал и сел в самый конец. Ехать мне было, пять сотен километров. Людей внутри было немного. Человек десять. Одни старики. Я подошел к водителю назвал остановку, которая была конечной, расплатился и сел обратно. Он на меня слегка покосился, но ничего не сказал. Мне было всё равно. Автобус тронулся. Я закрыл глаза и уснул. Снов не было, ничего не было. Я спал как убитый от выпитого. Проснулся спустя пять часов, от того что у меня безумно свело ногу. Она онемела и стала совсем ватной. Внутри неё покалывало, и болели все мышцы. Ехать, как я понял, оставалось не больше часа. В автобусе было душно, но из десяти осталось всего двое людей. Это были какие-то старики. Оставалось всего три остановки. На первой я выбежал и тут же побежал в кусты. Сделав дело, я достал помятую пачку сигарет и выудил от туда одну. С удовольствием я скурил эту дьявольскую штуку и зашел обратно в автобус. Видов из окна особых не было. Я не думал о ночи. Не о чём не думал. Ковырялся в рюкзаке и посматривал в окно. И спустя час тряски, я вижу вдалеке, знакомый с детства развалившийся храм, с зеленой, большими кусками, отпадающей краской. Речка впереди белеет. Кругом всё зелено, солнце высоко, светит и греет. Автобус трещит, свистит и наконец, останавливается. Открываются двери. Бабуля с дедом выходят через переднюю дверь. Я вылезаю сзади, с рюкзаком за спиной. Приехал.
5
Расстегиваю рубашку на две пуговицы вниз, закатываю рукава по локти и иду по этому старому городу. Он кстати старше, чем Москва, но в нём до сих пор нет газа. Спасибо вам Лупин Антон Антонович, наверное, никогда и не будет. Но самое лучшее, это здешние люди. Глаза раскрыты, на губах улыбка, конечно не у всех, но и у тех, у кого её нет, на лицах нет печали и печати смерти. Нету болезненной желтизны. В глазах ненависти нет. Они жизни рады, живут! А там… В шести часах отсюда, в огромном мертвом городе — маленькие мёртвые люди. С газом, светом, нефтью, золотом и дерьмом.
Но я иду. Мимо площади Лепина, где он бронзовый маленький до сих пор смотрит на всех сверху вниз. Почему кругом эти памятники? Непонятно. Не понимаю. А может и не нужно мне этого понимать а? Ведь кто я такой? А вон впереди моя остановка. Мне нужно доехать до конца города, а уж дальше пешком. Автобус как раз подъехал. Я зашел, заплатил и сел. Полупустой. Здесь, да ещё и летом, он мало, кому нужен. Спустя десять минут я выхожу и иду в магазин напротив остановки. Там я покупаю полтора литра простой воды, батон хлеба, кусок сыра, две банки мясных консервов, рис пачку, три пачки сигарет. Запихиваю кое-как это всё в рюкзак, вешаю его обратно за спину и ощущаю прибавку в весе, но это ерунда. Деньги у меня еще есть, месяца на два точно хватит, а там посмотрим. Что-нибудь придумаем. Я ухожу с главной дороги и по обочине начинаю путь к цели. Идти не так далеко, около пятнадцати километров. Как раз разомну ноги, спину. Ходить — полезно, ещё бабуля говорила мне. Позади остается старая железнодорожная станция, там стоят груженые щебнем и углем вагоны. Людей нет. Сегодня выходной. Сегодня никто никому не нужен. Ни щебень, ни уголь, ни вагоны. Дальше по дороге возвышается старая водонапорная кирпичная башня. Она красива до безумия. Я бы там поселился. Да, она послужила бы отличным домом. Оттуда наверняка открывается потрясающий вид. Но я иду дальше и оставляю её позади. Там куда я иду, меня ждёт старенький дом. Тот дом, в котором меня никто не будет искать. Про него забыли все. Его строил ещё какой-то мой прадед. То есть, было это давным-давно. Последний раз, я был здесь в шестнадцать лет, зимой. И то проездом на два дня. Мы с моим троюродным дядей, кому он и принадлежит, ехали в город Н. к его новой жене. Четвертой по счету. И как раз заехали проведать халупу, как он называл это место. Он тогда напился, а я ушёл гулять по берегу деревенского озера.
Вот я пересекаю старое железнодорожное полотно. Смотрю в обе стороны, но поезда нет, и не было давно. Иду всё также по обочине. Машин нет. Слева и справа лес и очень тихо и очень хорошо. Птички лесные поют, цветы растут в оврагах и на полянках. Ёлки стоят высокие и пушистые, красуются друг перед другом. Над головой голубое небо, с легкими белыми облаками, быстро плывущими в моём направлении. Я всё иду и иду. В горле начинает пересыхать. Расстегиваю рюкзак и достаю бутылку воду. Делаю три глотка и кладу обратно. Из кармана рубашки вытягиваю пачку сигарет и закуриваю. Вешаю рюкзак обратно и продолжаю идти. Я наслаждаюсь видом. Постоянно кручу головой и не о чём не думаю. Я теперь один. Все близкие умерли и теперь я один. Такой дебил, ещё и человека убил. Наверняка убил. Сто процентов! Двести! Точно убил. А теперь убежал. И бегу от этого. Не по христиански оно Павлик. Под суд тебя! Но суд это тоже не по христиански. А кого это волнует, когда ты человека убил? Может, сжалятся? Я был пьяный. В состоянии аффекта. А да ладно может он живой? Может же быть? Я уже и не помню, как я стрелял. Но в тюрьму ни-ни. Лучше, пожалуй, убежать. К тому же может он живой. Может это был травматический пистолет. Может же быть? Крови не было. Вроде не было. Я не помню. Ах, чёрт побери! Всё! Перестань об этом думать! Глянь-ка мы уже пришли. За следующим поворотом, я уже всё знал. Спина болела. Ноги гудели. Эта ноющая боль в теле прервала мои мысли о ночи.
Я свернул в лес, что бы сразу прийти к озеру. По старой тропинке, в тени больших деревьев я быстро добрался до него. Кинул рюкзак на траву, умылся и улегся на спину. Как же хорошо… Я, наконец, добрался. Время еще есть, можно чуть подремать. Я гляжу вокруг и не верю глазам. Солнечный свет дробится сквозь зеленые листья деревьев. Повсюду россыпь полевых цветов. До дома рукой подать. Надо отдохнуть. Я закрываю глаза и вспоминаю. Как я иду по заснеженному лесу. Морозно. Я выдыхаю прозрачные клубы дыма, но мне не холодно. И дышится так легко и приятно. Под ногами хрустит наст и сучья. Кругом ёлки, ели, сосны, березки и кустики. Справа заячий след, петляет от дерева к дереву. Я поднимаюсь по берегу всё выше и выше. Вокруг тишина. И только дятел постукивает на верхушке. Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук. Замирает. И продолжает снова. Тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук-тук. Я останавливаюсь, гляжу на заснеженные шапки елок. Позади, озеро белым пятном выделяется среди пейзажа черных стволов деревьев. Начинается снег. Неспешно, большими хлопьями, сыпется с неба. Как будто его кто крошит и разбрасывает во все стороны. Я слышу, слышу, как он падает мне на плечо. Дятла слышу. И больше ничего. Я дома.
Книга вторая
Пришел. Серого цвета дом, с чуть покосившейся крышей. Такой знаете, как любой дом минимум в трех ста километрах от Москвы. На двери замок. Правда такого вида, что его можно сорвать руками. Но нет. Толи я устал с дороги, то ли все-таки я не такой уж и силач. Мне пришлось идти в хлев. Там у самого входа, я заметил когда подходил к дому, стоял ржавый металлический прутик. Да, вот и он. Минут пять провозившись с замком, я открыл дверь.
Ну что. Внутри всё так же как и было в последний раз моего приезда. Только жутко пыльно. Тут в прихожей, в которую я шагнул, когда открыл дверь, по прежнему стоял низенький столик справа. Над ним красовался старый кухонный шкафчик. Под столом пластмассовое ведро и всё. Больше ничего. Впереди деревянная дверь. Слава богу без замка. Но она прилично рассохлась в проёме, так что я задержался ещё минуты на три, уже нервно и жадно, дергая ручку. Наконец, она поддалась. Заскрипела и, распахнутая настежь, зависла в прихожей. Я захожу. Обувь снимать не стал, все равно мыть полы. Вот слева печка, в центре комнаты стол и два стула, мне хватит. Справа у стены умывальник. Я снимаю рюкзак и кладу его на стул. Разворачиваюсь на 90 градусов и вижу старые добрые распашные двери. Открываю и оказываюсь в комнате — спальне. Тут для меня два стареньких дивана. Да стареньких, но зато два! На окнах жёлтые занавески. В уголках рам по паучку и десятку мух. Пыльно. Пыльно и чертовски сыро. Ну ещё бы, сюда никто не захаживал пару тройку лет. Надо проветрить тут. Окна долго не сопротивлялись. Они скрипели, хрустели, но открывались. Я достал из рюкзака бутылку воды и новую пачку сигарет. В доме наконец повеяло свежим воздухом и я вышел во двор.
Так, сегодня мне нужно разобраться с водой. Да… Ещё нужно посмотреть баню, не мешало бы помыться. Я оглянулся. Рядом с баней стояла дровница — под завязку. Ну хоть это есть. Сигарета задымилась, а во мне появилась уверенность в завтрашнем дне. Оглядевшись по сторонам, я снова уставился на баню. Пора! Пора ломать замок. Взяв тот самый прутик из прихожей, я начал ломать вход в собственную сауну. Да. Теперь это будет не просто — баня. Отныне, это — сауна. Наконец, замок поддался и дверь открылась. Фу. Тут сырость, ещё хуже. Оставлю её так. Попозже зайду.
Нашел книгу. Эрнест Хемингуэй, Фиеста 1990 года издания. Пыли на ней столько же сколько и на столе, когда я только попал в дом. Это потрясающе. А я то думал с ума сойду без общения. Да у меня целая книга есть. Да еще и проигрыватель с двумя грампластинками The Rolling Stones. Хотя я их никогда не слушал. Как то не очень я относился раньше к такой музыке. Буду изучать. Времени полно. Это видимо Антона всё. Только он сюда и приезжал раньше. Еды правда маловато, но не беда. Ах да, совсем забыл. Я же полез в погреб, и что вы думаете я там нашёл? Всё верно. Две пыльные закрытые бутылки коньяка. Каждый по три звезды. Да ещё и по 0,7! Я не удержался. Открыл один, армянский. Нашел рюмку в том шкафчике в прихожей. Благо, рядом с домом колонка. Я быстро натаскал воды, двумя металлическими вёдрами, что стояли в бане. Помыл рюмку. Наполнил. Прикурил сигарету, затянулся. И залпом выпил, обжигающий горло коньяк. Меня слегка передёрнуло и я затянулся. Было чертовски приятно. Решено было выпить ещё. Налил, выдохнул, вдарил. Докурил сигарету и пошел закрывать окна. Блин, как же здесь здорово. У меня целый дом, в моём собственном распоряжении. Пора набрать воды в баню. Времени уже четыре часа, а мне её еще топить. Наполнив бочку в пятьдесят литров, я пошёл за дровами. Слава богу и тому, кто их складывал. Они ни капельки не отсырели. Поэтому мне хватило лишь одного листа старой газеты, которую, кстати, я нашёл на одном из подоконников. Немного подождав, пока разгорится, я приоткрыл поддувало и вышел. Не смотря на всё то что сделал, чувства усталости не было. В комнате нашёл рубильник и включил. Я честно надеялся на свет. И он был! Лампочка над столом зажглась, но тут же потухла. А в прихожей горела, да и в комнате — это было чудесно. Выше всех похвал. В доме тепло. Топить не буду. Вообще — лето топить не буду. Надо экономить дрова, вдруг мне тут зиму жить. А пока, что вот здесь вот, да именно здесь я разожгу костёр. Нужна была лопата. А нужна была для того, чтобы выкопать яму, небольшую, сантиметров сорок в ширину ну и глубиной не больше пятнадцати. Земляной мангал. Еду же нужно готовить. Газа нет. А плита старая — газовая. Можно в печке, но на неё дров нужно будет в два, а то и в три раза больше чем на мангал. Я заглянул в каждый угол дома, но ничего не нашёл. Спасение ждало меня в бане. Кто-то умудрился убрать лопату за печь. Наверняка это был Антон. Не знаю какие цели он преследовал, но черенок сгнил. Обломав под лоток, я выкопал яму. Землю всю отнёс к хлеву. Там было отличное место. На границе моих временных владений и леса. Принёс охапку дров и разжёг костёр. Достал пачку сигарет и выудил оттуда одну. Продукты надо убрать в подпол, там прохладно. И коньяк. Да. Пока из банной трубы валил дым, я вытащил оба матраца и как следует их вытряхнул. Спустив все продукты в подвал, я оставил только банку мясных консервов. В волшебном шкафчике прихожей пряталась сковорода, которая вместе с вилкой и ложкой были вымыты, в тёплой воде, в тёплой бане. Ещё немного и можно идти мыться. Но сначала нужно перекусить. Или нет. Может сначала помыться, а уже потом ужинать? Так поломав голову минут десять, я уже быстренько раздевался и побежал в чём мать родила в баню. Так как на улице было минимум градусов пятнадцать тепла, я немного обсох в бане, а потом вышел на улицу к костру. Подложил дров в костёр и оделся. Сходил за коньком с рюмкой, вывалил содержимое банки на сковороду. Дрова почти прогорели. Я взял два металлических прутика, один кстати тот самый, который помог мне открыть двери. Положил их вдоль ямы, на дне которой тлели угли, а на них поставил сковородку с мясом. Мне немного да повезло. Рядом с дровницей стоял пень. Он то и послужил мне столом на сегодняшний ужин. Себе я соорудил стул из двух поленьев. Жестковато, но быстро привыкаешь. Мясо начало шипеть, да и жир весь расплавился, пора ужинать. Снимаю с мангала и ставлю на пень. Наливаю рюмку, вдарил. Мясо — прекрасно. Плохой из меня вегетарианец. Какой вечер. Ни ветерка… Передо мной сосновый лес, небо заливается багрянцем, да я в раю.
7
Я бы хотел рассказать немного о доме. Он в один этаж с пустым полу этажом под крышей. С севера и запада вплотную стоит сосновый лес. В самом доме вместе с прихожей три комнаты. Разделил я их просто. Прихожая так и осталась прихожей, кухней стала та в которой расположилась печка, стол и стулья, а ещё в виде холодильника, подпол. Спальня прячется за распашными дверьми. Там и проигрыватель стоит. По его внешнему осмотру, было видно, что им пользовались всего пару раз. Beggars Banquet и Goats Head Soup вот что прилагалось к нему. Спустя полчаса я разбирался в своём доме под старый рок. Я мог делать что хотел. У меня в зубах торчала сигарета, а в руке то и дело появлялась рюмка коньяка. Танцуя и имитируя игру на гитаре меня выбрасывало на улицу, где я в голос подпевал солисту. Я не боялся соседей. Единственный кто меня мог слышать это белка, которую я увидел рано утром на одной старой берёзе. Да, они тут тоже встречаются, но на моей стороне больше преобладает сосняк. А самый близкий сосед живёт в полу километре от меня. Он вроде как тракторист. Тракторист — алкоголик. Пушкин Сергей Алексеевич, если я ничего не путаю с последнего приезда. Они с Антоном тогда постоянно пили водку, а у этого Пушкина всегда был повод и хороший тост. Сегодня вторник и я должен сходить в магазин. Мне нужен алкоголь, сигареты и какая никакая еда. Я понял, что мне нужно пить. По крайней мере сейчас. После того, как я случайно запустил в голову мысли о том вечере и вспомнил про город, стало не по себе. Очень много мыслей. Очень, очень, очень, очень, очень МНОГО ненужных мыслей. Я здесь и всё чудесно. Успокойся. Ты никому не нужен. Не будут тебя искать. Говорил я себе. На выходных сходишь в город и позвонишь с городского Максу. Да. Отличная идея. Он то мне и расскажет, как там всё.
Я наливаю ещё, вдарил. Следующую… вдарил. Достал сигарету. Взял из кошелька одну тысячу рублей, его же положил за печь. Дом теперь я мог закрыть только изнутри, поэтому своё барахлишко я аккуратненько припрятал по углам. Так, на всякий случай. Хотя опять же, кому кроме белки здесь что-то нужно? С этими мыслями я открыл калитку, и вышел на дорогу. Мой дом стоял в красивом месте, да и сам он был красив, когда-то давно. Покосившийся забор метр пятьдесят высотой из белых дощечек. Он точно был красив. Если останусь, покрашу заново. До магазина километра два, но мне торопиться некуда, поэтому я наслаждаясь теплом солнца, зашагал по проселочной дороге.
По пути я насчитал пятнадцать домов, во дворах которых у одних бегали куры, у других гуси. У третьих бегали и те и другие. Что касаемо магазина, то это даже не ларёк. Всё гораздо — лучше. Это просто дом, в котором правда, одна большая комната. Ассортимент так себе конечно, но на тысячу я бы столько нигде пожалуй не купил. Я взял что хотел, и даже больше. Продавщица Тонька, как я услышал из её диалога с какой-то бабулей, чертовски устала тут работать за гроши, но ни черта не поделаешь! Вручив мне пакет и обдав меня злобным взглядом, она принялась общаться дальше со своей подругой. А я довольный вышел на улицу. В пяти метрах от входа стояла лавочка, на которую я и присел. Достал сигарету с зажигалкой и закурил. Как же тут хорошо… Почему мы сюда не ездили? Да я бы здесь каждое лето жил. Вынул из пакета холодную бутылку пива открыл и отхлебнул. Вот это жизнь… Пока я сидел и смотрел по сторонам, не торопливо попивая пиво, на взгляд мне не попалось ни души. А просидел я там минут сорок наверное. У дороги, да ещё и рядом с магазином. Ни души!
8
Вечером я принялся за книгу. И за новую бутылку коньяка. Банки пива с новой порцией продуктов я убрал в подпол. Сегодняшний вечер было решено провести дома. В компании классиков. Культурный вечер — культурных людей. Я наполнил рюмку и вдарил. Никогда бы не подумал, что мне может так понравится коньяк. До этого, больше двадцати градусов я ничего пил, а зря. Вкусная штука. Ужин обещался сегодня быть таким же, как и вчера. В яме уже горел костёр, а я сидел дома, периодически наслаждаясь и боясь, непривычной тишины. Ещё вчера — она не была так заметна. Почему-то я подумал о том, чтобы завести собаку. Да, с собакой будет лучше. Определенно. Раз в пятнадцать минут мне пришлось ходить проверять свой костёр на улицу. Выйдя опять во двор, уже совсем не трезвым, я наткнулся на тёмную фигуру человека сидящего у костра. Он наклонялся к огню и пытался прикурить сигарету держа её во рту. Этот человек должен был сжечь себе всю свою растительность на лице. Он просто был обязан это сделать. Но алкоголь даёт о себе знать и я оторвал его от процедуры.
— здорово! — сказал я.
Фигура развернулась на сто восемьдесят градусов.
— Здорово Антоха! Сколько лет сколько зим! — сказала фигура. Он бросился на меня, но я увернулся. Это был Пушкин. Тот самый, с кем в прошлый раз когда я здесь был, Антон уничтожал местное продовольствие водки.
— Стой, стой я не Антон. Я его племянник Паша. А ты наш сосед Сергей? — торопился я. А он стоял и улыбался во весь рот. Да ещё сделал такой вид, будто я у него с языка только что снял эти слова.
— да, да. Пушкин я! Можно не Сергей, а для своих Серёжа. — сказала фигура.
— ну хорошо, Серёжа. — сказал я.
— а где Антон? — спросила фигура.
— не знаю, последний раз я его видел год назад. — ответил я.
— жаль, хороший парень. Историй у него много таких интересных. Я то подумал, что это он. Ну ладно, пойду я наверное. — сказал Пушкин и резко развернулся к выходу.
— Может выпьем за встречу? — предложил я. Я знал, что он согласится. В конце концов, к людям я отношусь хорошо. Да и мне не так уж скучно тут будет сидеть одному. Собаки то нет.
— выпьем? Я честно и не знаю… А что пить то будем? — спросила фигура. Пушкин развернулся и посмотрел на меня. Его глаза сияли.
— коньяк. Армянский. Будешь? — сказал я.
— ну давай, попробую. — сказала фигура.
Я пошёл в дом за бутылкой и за рюмками. Оттуда я сразу прихватил сковороду, бутылку воды, мясные консервы, хлеб, рыбные консервы. Мы сели у костра. Пока жарилось мясо, распивали мой коньяк. Мне не было жалко. В магазине я купил ещё один. Только уже другой. Пушкин только занюхивал коркой чёрного хлеба. Я к тому времени уже изрядно проголодавшийся, закусывал каждую рюмку и хлебом и рыбой. Небо висело, казалось особенно низко. Всё усыпанное звёздами, как какая-то фотокарточка. В лесу было тихо. Ни хруста, ни шороха — будто спит. Вдруг, послышалась сова. Он прекрасен. Жизнь прекрасна.
— а вкусный у тебя коньяк Паша, только маловато нам двоим этой бутылочки будет. — сказала фигура, и грустно посмотрела на остаток в бутылке.
— больше нет. Только пиво. — С набитым ртом ответил ему я.
— нет. Так не пойдёт. С пива надо начинать, а не заканчивать. — сказала фигура.
Я уже его не слушал. Я запихивал в себя еду, запивая водой. Пушкин сидел и аккуратно выпивал рюмку за рюмкой. Тут он встал и достал папиросу из-за уха. Из кармана штанов достал спички и прикурил.
— Паш, а давай мы с тобой этот допьём, да до меня прогуляемся а? У меня там домашняя настойка есть. — предложил сосед.
— ага. Сейчас только доем.
Сосед разлил по рюмкам, мы чокнулись и выпили. Послышался шум. На окнах бликами отразился свет, это была машина. Старый УАЗ с наклейкой на боку ПОЧТА РОССИИ и в её фирменной расцветке. Он, громыхая, пролетел мимо моего дома и исчез за поворотом, в лесу. Я ещё с минуту смотрел как свет его фар пробивается сквозь чёрные силуэты деревьев. Наконец, он скрылся совсем. И вновь воцарилась тишина, только полено потрескивало в костре, которое я подложил, чтобы огонь не угасал совсем. Пушкин налил по новой. Я вдарил, и достал сигареты. Он поднял бутылку и вынес её на свет.
— пора идти за настойкой. — сказал Пушкин. Он был абсолютно трезв.
— слушай Серёж, может я здесь посижу, а ты сходишь? — предложил я. Мне жутко не хотелось уходить из дома. Я так чудесно лежал у костра, что никакая настойка не могла меня поднять. Я смотрел то на костёр, то на лес и вслушивался в тишину.
— Хорошо. Глухо, ответил на моё предложение гость. Он встал и в темноте я не смог различить его силуэт, только услышал скрип калитки. Может уже завтра мы с ним увидимся? Это было бы замечательно. К тому же, я не могу столько пить. Я хочу спать. Да, это единственное, что я сейчас хочу. Моя пьяная наглость не давала мне покоя. На секунду мне показалось, что небо начало светлеть. Я подумал о том, что неужели мы просидели здесь пол ночи? Но нет, оно такое же чёрное. Протёр глаза, резко встал, пьяными ногами поотбивал землю вокруг ямы, в которой догорал костёр. Сойдёт, решил я, глядя на то что осталось от него. Посмотрел в сторону калитки, никого. Отлично, идём спать. Только я зашёл в дом, как калитка скрипнула. Пушкин в мгновение ока, оказался, рядом со мной.
— вот, смотри. Домашняя! Тебе такой в Москве не попить! — Радостный и довольный он рекламировал свою продукцию.
— да, да. В Москве точно не попить. — сказал я. Что он заладил про свою Москву? Какая ему разница? Ну принёс ты своё пойло и принёс. Я посмотрел на него. Сосед стоял, легко переминаясь с ноги на ногу. Сейчас то я его мог разглядеть достаточно хорошо. Он был выше меня на пол головы. Плечистый малый, не хотел бы я попасться такому. Грубое, большое лицо, чуть отросшие волосы. Глаза серого цвета и глубоко посажены. Он выглядел так, как будто только что свалил половину леса, и убил своими здоровенными руками двух медведей. Но мне не было страшно, наверное, потому что я немного знал о его жизни. Как он когда-то любил, и как эта любовь бросила его умирать в канаве. Я это помнил из тех пьяных откровенных разговоров с Антоном, которые длились до глубокой ночи, пока они не упивались так, что засыпали за столом. Он всё стоял и смотрел на свою бутылку. Мне вдруг стало его жалко. Я предложил пойти продолжать на улицу. Он разлил по стаканам наливку и я вдарил.
9
Небо было ясным. Тёплый ветер бил в лицо и раздувал волосы. Мы ехали на двадцатилетнем мотоцикле по полю прямиком в лес. Каким-то чудом я ещё не упал с этой штуки. Я держал в руках две удочки и садок. На плече у меня болталась сумка с остальными припасами. В ней была бутылка его малиновой настойки и моя бутылка коньяка. Проложены они были тремя пачками сигарет, рыбными консервами и батоном черного хлеба. Пушкин выжимал из этого двухколесного чуда последние силы. Мне было жаль этот экспонат советской эпохи. Но он будет ездить ещё двадцать лет и я это знал. Я захотел себе этот красный Минск. Я даже решил купить себе такой же. Наверняка мне хватит денег, ну если не хватит то поработаю немного. Все же работают, да и я работал два лета подряд. Сначала это был магазин электроники, а после продажа спортивного инвентаря. Потом я работал ночным сторожем на стоянке месяц. Мы остановились перед лесом. Рядом с одной из самых красивых сосен в моей жизни. Она величественно возвышалась среди маленьких берёз, раздваиваясь посередине, и простирая свои стволы, увенчанные игольчатыми листьями, в небо. Пушкин слез с мотоцикла и облокотил его на дерево. Поправил кепку и закурил.
— дальше пойдём пешком. — сказал сосед.
— далеко идти? — спросил я.
— километра два, не больше — сказал он.
— хорошо. Тогда покурим и пойдём? — предложил я.
— нет, чего зря время терять. Бери сумку, остальное я возьму, и пошли. — сказал он.
Он взял садок и удочки и зашагал в лес, раздвигая нависшие ёлочные ветви. Я пошел следом озираясь по сторонам и наслаждаясь красотой леса. В таких лесах я раньше не бывал. Земля вся усыпанная елочными иголками. Мха здесь так много, что иногда кажется идёшь по большой подушке, а как приятно пахнет лесом. Солнечный свет дробится между зеленью листьев. Местами здесь есть валежник, но на удивление лес чистый. Я задираю голову и смотрю вверх. А там ни облачка. Такая синева, будто я не в лесу вовсе, а под водой. Пушкин идёт не спеша, аккуратно обступая, то гриб, то какие-то ягоды. Я стараюсь идти, как он, ничего не задевая ногами. Справа паутина серебрится в солнечных лучах. Слева дерево, вывернутое с корнем. Я вдыхаю все лесные запахи полной грудью. Сосед остановился. Он указал мне рукой подойти поближе.
— слышишь? -Спросил он, чуть нагнувшись ко мне.
— что слышишь? — отвечаю я.
— ручей бежит. — сказал он.
— мы уже пришли? — спросил я.
— подожди. Помолчи и послушай.
Он приложил к губам указательный палец, показывая мне, чтоб я последовал его примеру. Я замер и начал вслушиваться. Какой-то шорох начал доносится до моих ушей в метрах двух от нас. Я указал Пушкину на место. Он кивнул головой и пошёл туда. Я направился следом. На месте, среди зарослей папоротника, которого за весь путь я не встретил до этого момента, бил ключ. Он уже проложил себе приличную дорожку, как я заметил, которая уходила вперёд, метров на пять, и терялась за пышной ёлкой. Мы пошли по ручью и минут через десять, то теряя его из вида, то находя по новой, вышли к сухостою. Серёжа остановился и достал сигареты.
— будешь? -Он протянул мне одну.
— да. — ответил я и взял, забыв, что у самого пачка в сумке.
— ну здесь мы не пойдём. Не хорошее здесь место. Надо возвращаться к тому откуда пришли, там нам оставалось пол часа ходьбы и были бы на реке. Ну ничего. Не много времени потеряли. Нужно успеть до обеда. Пока вода не сильно прогрелась. Он поправил козырёк своей кепки и нырнул обратно в лес. Место и правда необычное. Сухие голые стволы деревьев, словно пики торчат из земли. Кажется, что даже солнечный свет сюда не попадает, всё здесь бледно серого цвета. Красиво.
10
Пока Пушкин ходил вдоль берега реки и закидывал удочку, я спрятался в тень деревьев у подножья леса и обедал. Я не съел и крошки хлеба с самого утра. Потому что этот заядлый рыбак решил разбудить меня и быстро, быстро начать собираться. Мы видите ли с ним договаривались, ещё вчера. Именно после того, когда он принёс бутылку своей малиновой настойки. Да я помнить не помнил ничего, после первой выпитой рюмки этой настойки, а он собирайся, поехали! Хотел, конечно, я его послать, но подумав, решил, что не целый же день мне дома сидеть, поеду развеюсь. И вот мы уже мчимся на двадцатилетнем МИНСКе по пыльной дороге, оставляя деревню позади.
Мне повезло, удачно расположившись, я ел, пил и любовался тем великолепным видом, который открывался моему взору. Солнце всё сильней разогревало день. Пушкин отдалялся всё дальше и дальше. В какой-то момент он совсем пропал из поля зрения, но через пять минут вернулся. Я не считал сколько рыбы он поймал. Я не поймал ни одной. На сегодня я решил, что даже пробовать не буду. Хотя признаться, мне всегда что-то нравилось в рыбалке. Ещё с дедом, когда мы ездили на дачу и он брал меня с собой на пруд рыбачить, я наблюдал, как он делает все свои приготовления, как успокоительно сидит и смотрит на поплавок. И резко, но не всем удилищем, а лишь лесой подсекает, и жертва уже попалась и поднимается на леске, будто на виселице, вверх из воды, попадая в твёрдую хватку рук. Я посмотрел на соседа, но не увидел его. Видимо пошёл дальше. Я потянулся к сумке достать сигареты, и увидел на противоположном берегу лося. Он медленно вышел из высоких кустов и направлялся к реке. Он был огромен. Господи, да я лосей в жизни не видел, а тут один на один, да ещё чёрт знает где! Всё-таки достав сигарету, я продолжал следить за его движениями. Он шёл, как мне показалось, настороженно. Видимо он чувствовал чужой запах. Да и я заметил, что ветер дует с моей стороны. Пока я думал и вглядывался в движение листьев, мой гость подошёл к берегу и уже стоял в воде. Оглянувшись ещё раз по сторонам, он преспокойно преодолел вброд реку, вышел на берег и направился прямо ко мне. Я, увидев уверенно движущегося на меня лося, стал осматривать деревья, в тени которых я лежал. Лось, этот лось идёт ко мне. Что мне делать? Пушкин далеко, да и что от него толку. Дерево — отлично, дерево меня спасёт. Ведь лоси не умеют лазать по деревьям? И я начал карабкаться по берёзе вверх. В мгновение ока я, оказался, метрах в трех от земли, крепко держась за ствол дерева. Этот здоровяк, не дойдя и пяти метров до моего лагеря, развернулся и ушёл в абсолютно другую сторону. Спустившись вниз, на глаза мне попался сосед, который быстрым шагом шёл ко мне.
— ты его видел? ты видел этого здоровяка? — Пушкин вытаращив глаза смотрел на меня.
— да видел. Даже ближе чем ты думаешь. — сказал я. Меня до сих пор слегка трясло. Он продолжал свой расспрос.
— в смысле? — спрашивал сосед.
— он почти подошёл сюда. А я залез вот на эту берёзу. — я показал ему на дерево.
— да тебе повезло. Увидеть такого красавца, да ещё и так близко. — Пушкин был в восторге.
— ага, очень повезло. Я ведь сидел на ветке, смотрел на него и думал, как же мне повезло тебя увидеть дружок.
— да ты не понимаешь. — сказал он.
— да всё я понимаю, шучу просто. Давай выпьем. Ты кстати что-нибудь поймал? — спросил я.
— да… Совсем немного. — сказал он. Пушкин открыл садок и показал содержимое. Пять маленьких рыбёшек.
— даа… Скудно. Не то, что у меня. Видел какой? Кстати, куда он ушёл? — спросил я.
— видать в то место.
— где ручей?
— да, где ручей. Но там плохое место, что ему там делать? — сказал сосед.
— это просто сухостой. — сказал я.
— для тебя да, а для меня нет.
Мы выпили помолчали и стали собираться. Пушкин выглядел усталым, ещё бы, столько гулять вдоль реки. Я же наоборот, приободрился, повеселел и довольный шёл обратно к мотоциклу.
— Серёж, а ты что правда таких не встречал? — спросил я.
— кого? Лосей? Встречал конечно, но такого в первый раз. Он был слишком большой. Надо Петровне сказать. Да… Надо обязательно ей об этом сказать. Солнце светило нам в спину своими золотыми лучами. Ветра не было. Я шёл и слушал лесных птиц. Под ногами хрустели ветки. А этот чудесный запах леса!
11
Сегодня на ужин у меня была запеченная в углях картошка. Вернувшись, я сходил в баню а после занимался приготовлением еды. Нужно было съесть все свои запасы, ведь завтра я поеду в город. Да, да. Серёжа пообещал подвезти, правда только туда, потому что потом, он уедет совсем в другую сторону, и ждать его придётся долго, да и не к чему.
— садись потом на семнадцатый автобус. В три часа он поедет обратно, понял? — сказал он.
— понял. И он прямо до деревни довезёт? — сказал я.
— да. Ходит он, один раз в день, так что не опоздай. На меня не надейся, я могу и завтра только вернутся. — сказал сосед.
— думаю не опоздаю. — сказал я.
— ну тогда давай, до завтра. — сказал он.
— до завтра. — сказал я.
Мы пожали руки и я пошёл к себе. Завтра куплю себе целый рюкзак всякой всячины. Поэтому я вывалил на сковородку всё, что было съестным и поставил на костёр. Открыл бутылку пива, и глядя на лес, помешивал еду. Там была последняя банка мясных консервов, банка кукурузы, половина куска сыра и помидор. Пахло вкусно, хотя на вид не очень. Сегодня выдался отличный день. Увидеть такое большое животное в неволе — большая редкость, думал я. В городе лося не встретишь. Город… Я не хочу туда возвращаться. Ещё эти сны… Я всё же верю, что парень живой. Если было бы иначе, меня бы, наверняка, уже нашли. Пожалуй… С другой стороны, кто здесь будет меня искать? На Антона они не выйдут. Его контактов не было ни у кого из моих ближайших родственников. Он вечно, неожиданно пропадает и появляется. А Пушкин вроде неплохой парень. Только уж очень любит к бутылке приложится, хотя его понять наверное можно. Как сказал мне, один знакомый, когда мы однажды завели разговор о жизни в деревне.
— там жить? Да там с ума сойдёшь. Что там делать? — сказал тогда он.
— а тут, что ты делаешь? — Настаивал я.
— тут?! Здесь столько возможностей! Столько развлечений! Нет, я в жизни не променяю, это на то. — сказал тогда он.
А я видимо променял и даже чуть-чуть рад, что сложившиеся обстоятельства, вынудили меня сюда приехать. Ладно, завтра всё узнается. Позвоню Максу и всё у него спрошу. Сейчас Пушкин должен прийти, с вареньем из морошки и настойкой. Ага, вот и калитка скрипнула. Я усадил его на стул, который вынес из дома. Сам сбегал за рюмками и разлил. Всё было готово. Солнце ещё висело высоко, говорят, тут бывают белые ночи. Я вдарил настойки и принялся есть. Пушкин был интеллигентом и пил, не закусывая и не запивая. Ему понравился альбом Beggars Banquet. Он даже пританцовывал, когда вставал от костра, покурить.
— завтра Паша, я за тобой заеду в десять часов. — сказал он, стоя и глядя на дорогу.
— хорошо, я буду готов. — С набитым ртом, отвечал я ему.
— опаздывать нежелательно, так как мне ещё ехать потом. Мы и так с запасом выезжать будем. — сказал он.
— но тут до города езды — пятнадцать километров. — сказал я, продолжая жевать.
— я знаю. Но чем раньше тем лучше. — сказал он, и достал сигареты.
— как скажешь. Всё равно спасибо. — сказал я.
— тебе ещё налить или хватит? — сказал он, повернулся ко мне и поднял с земли бутылку
— давай ещё одну. — сказал я.
Он наполнил рюмку и я вдарил. Я уже был пьян. Смертельно пьян. В голову полезли мысли о городе из которого я убежал. Лес был уже совсем чёрным и казался мне страшным. Звёзды на небе висели низко и были холодны. Я присел ещё ближе к костру и достал сигарету. Может всё не так уж и плохо подумал я. Завтра всё решится. Эта ночь будет ещё ужасней той. Я знаю. Я не смогу сомкнуть глаз. Нет, всё будет хорошо, я верю. Я никого не убивал. Я не убийца. Я просто сижу у костра и курю. Разве я сделал, чего-то плохого? Пушкин стоял и пошатывался под музыку, я сидел и успокаивал себя, глядя в костер, стараясь не пускать в голову мысли о той ночи. Завтра в десять часов утра я всё узнаю. Да…
— Серёж, а налей ещё стаканчик? — попросил я соседа.
— без проблем. Он наполнил и я вдарил. Варенье я так и не попробовал, хотя чертовски хотелось, особенно по пути назад, когда на ходу, Пушкин кричал мне, какое оно вкусное. И я больше всего хотел поскорее приехать домой и выпить кружечку горячего чая вприкуску с этим вареньем. Ну а я спал на диване, бессовестно пьяный и с раскрытыми дверьми.
12
Сосед высадил меня на центральной улице, напротив круглосуточной аптеки. Я слез, а он снял шлем и посмотрел на меня.
— запомнил где остановка? — сказал он.
— да, запомнил. — сказал я и посмотрел на старую автобусную остановку, которая осталась позади.
— вот и хорошо. Ну ладно я поехал. — сказал он.
— счастливо. — сказал я.
— до встречи.
Мы пожали руки и красный МИНСК уехал от меня в сторону площади. Я пошёл на почту, откуда мог позвонить с городского телефона. Мания слежки ещё теплилась в моём мозгу. Простояв перед телефоном десять минут, я всё же вспомнил номер Макса. Набрал цифры и в трубке послышались гудки.
— Ало, да. Кто это? — сказал Макс.
— Макс это я, Паша. Макс, здорово, ты как там? — Я был рад, чертовски рад его услышать.
— Аааа… Паша. Здорово! Да ничего. Замяли всё. Тебе повезло! Только ствол у меня отобрали суки. А так всё нормально. А что за номер? — сказал он. Его голос был таким же как и всегда, спокойным и слегка веселым.
— Да это городской. Слушай, ну это здорово. Пистолет твой конечно жалко, ты уж извини… сказал я. Мне было наплевать на его пистолет.
— Да, извини… Он мне между прочем в двадцать пять косарей обошёлся. Тут одного извини маловато. — сказал он.
— Ну не я у тебя его отобрал. — сказал я.
— не надо было стрелять из него. — сказал он.
— не надо было. — сказал я. Мы минуту помолчали. Я знал, что был не прав, но и он тоже не имел права вешать всё на меня. Я даже не просил в тот вечер его чертов пистолет.
— ладно, забей. Был, да сплыл. Ты всё равно промазал. — сказал Макс.
— как? — Что? Что он сказал? Как это промазал? У меня аж в глазах потемнело.
— вот так. — сказал он.
— но я помню, что он упал. — сказал я.
— упал. Но не забывай, он был обдолбан, да и упал он от страха. — сказал он смеясь.
— то есть, все живы? — сказал я.
— да. Все живы. — сказал он. Я замолчал. Тишина поглотила меня и минуты три я смотрел в пустоту. Ни одной мысли, ни единого звука, ни блика света — ничего. Голова пуста. Всё что есть — этого нет. Но на том конце трубки всё было и доносился голос Макса.
— Паша! Паша! Ты меня слышишь? — громко говорил он.
— Да, да. Извини, что-то со связью. — сказал я.
— А ты то где сам? — спросил он.
— Да я в Рязани. — соврал я.
— в Рязани? — переспросил он.
— да. Я тут у брата. Помнишь, я как-то тебе рассказывал? — соврал я.
— не особо. Ну понятно. Когда приедешь? — спросил Макс.
— наверное через неделю. — сказал я.
— всё ясно. Звони как приедешь. — сказал он.
— Договорились.
Я не был в Рязани. Я не был в ней никогда. Повесив трубку, я поспешил на улицу. Вдохнул грудью свежего воздуха, достал сигарету и начал жадно курить. И что мне теперь делать? Возвращаться обратно в город? Окончить институт? Получается, что раз этот сукин сын жив, мне надо возвращаться? Нет. Он жив и это. Это хорошо. Но я никуда возвращаться не буду. Я здесь поживу. Воздух чистый, погода хорошая стоит, не то что там. Двинув в сторону остановки и взвешивая всё в голове, меня чуть не сбила машина. Белое ПЕЖО. Моя вина. Сразу, как заканчивался дом, тротуар сворачивал влево, а я не глядя, пошёл дальше по прямой. Ну и он не ожидал меня увидеть. В общем, засвистели тормоза — остановился. Наорал на меня матом благим, даже замахнулся пару раз. Но разум победил и водитель сел весь красный в машину. Завёлся и, что было мочи у белого ПЕЖО, умчался дальше. Я чуть протрезвел от мыслей, и поднял глаза. Остановка на той стороне. Небо всё заволокло тучами, вот-вот пойдёт дождь. Шагаю по переходу и тут он начинает капать. Слегка поторапливаюсь и уже стою на остановке. Под крышей. Дождь стучит сверху, не попадая на меня. Повертел головой, автобуса не видно — надо покурить. Достаю сигарету из открытой пачки Camel. Прикуриваю, затягиваюсь и выдыхаю клуб дыма. Кругом всё зелено. Дождик прибивает дорожную пыль. Очертания улицы становятся ярче и четче. Тротуары и дороги чернеют, пешеходные полосы становятся светлее. Дождевая вода стучит по листьям берёз и старых дубов, сбивая с них пыль и роняя её на землю. А те, будто наливаются этой дивной краской, что блестит, но цвет блеска не яркий, а слегка мрачноватый и тёмный. И сквозь этот тёмный изумруд сочится полуденный солнечный свет. Вон из-за поворота высунул морду автобус, что повезёт меня в мой дом. Останавливается, открывая с шумом и скрежетом двери. Я захожу. Оплачиваю тридцать рублей за проезд, и сажусь к окну. В салоне, кроме водителя и женщины кондуктора — никого. Она стоит рядом с ним и что-то ему рассказывает. Что? Мне не интересно. Мне интересно растопить сегодня печку в доме и начать уже читать эту Фиесту.