Проснулся я от того, что за дверью нашего ослятника дневальный заорал:
- «Рота подъём!».
Ё-пэ-рэ-сэ-тэ! – Вяло проползло в моей голове обидное ругательство. Снова я проснулся в армии. Только спрятался от неё на минуточку в сон, так дневальный, зараза, тут же всё испортил своими выкриками.
- Сейчас будет миномётный обстрел! – Не унимался на улице дневальный.
- Похоже, надо вылезать из-под одеяла в дурацкую армейскую действительность. - Грустно подумалось в моей голове.
А ещё там подумалось, что я уже хочу домой. Раньше мне казалось, что возвращение домой не случиться никогда. Как маленькому ребёнку кажется, что он никогда не станет взрослым. До сегодняшнего утра в моей голове возвращение домой связывалось с бесконечно далёкой перспективой. А сегодня почему-то вдруг я подумал, что дневальный – негодяй, что армейская действительность – дурацкая, что я уже устал от исполнения воинского долга. Что со мной приключилось? Впереди у меня маячило девять месяцев службы. А самое главное, впереди была вся летняя война в горах. Война будущего года. Реалии календаря подсказывали, что я здесь пробуду долго. Если не убьют. После мысли «не убьют» я подумал другую мысль. Грустно подумал, что лучше уж долго. В этот самый миг фраза «кто любит жить, тот не торопится» развернулась в моём сознании во всей своей красе. Ё-маё! А раньше-то я воспринимал её не так!
Сполз я со второго яруса нар. Натянул на себя зелёные армейские штаны. Всунул ноги в сапоги. Экспериментальные. Накинул себе на голые плечи бушлат.
Мой сержантский бушлат висел на вешалке. Он по ночам мне не был нужен в постели, ибо на втором ярусе тепло. Бушлаты бойцов, которые ночуют на первом ярусе нар, лежали всю ночь на своих хозяевах поверх одеял. В ослятнике на первом ярусе холодно зимой, как в лесу у Маленькой Ёлочки. Обитателям нижнего яруса утепление требуется потому что выпендрёж – это штука платная. Если хочешь выпендриваться на нижнем ярусе, если хочешь корчить из себя офигенного «дедушку», то будь готов заплатить за это дрожжами, которые будешь «продавать всю ночь». Есть такая фраза – «он дрожжи продаёт». Так говорят о том, кто дрожит от холода.
Взял я полотенце, мыло, щетку, зубную пасту. Потопал на речку плескаться-умываться. Притопал на берег Гуватки. У воды скинул с плеч бушлат, разложил на свежий снег зубную щетку с пастой, мыло в пластмассовой мыльнице, белое свежее вафельное полотенце. Скажите на милость, какой клоун придумал называть полотенце вафельным? Всегда хотелось спросить – а лицо этим полотенцем вытирать можно?
Потом я фыркал, плескался-умывался. Всё это уже стало привычно. Ледяная вода привычна, то, что по утрам дневальный орёт, как ошалелый, это тоже уже стало привычным. Даже к отвратительному снегу под ногами почти привык. Ненавижу его, но почти привык.
После водных процедур я ввалился во внутренний дворик румяный и раскрасневшийся. Возле арыка в этом дворике умывался Бахрам. Он вышел из взводного ослятника в зелёных штанах, в носках и госпитальных тапочках, стыренных из санчасти. Сверху на Бахрама была надета ослепительно белая, «нулёвая» рубаха зимнего нательного белья. Бахрам подошел к арыку, широко расставил ноги, согнулся в поясе и вытянул вперёд сложенные пригоршней ладошки. Кто-то из «мая землак малядой» налил ему в ладошки тёплую водичку из зелёного армейского котелка. «Малядой землак» нагрел эту воду на буржуйке чтобы дембелю Бахраму было комфортно умываться в злых холодных горах Гиндукуша.
Вроде бы, они оба могут поступать так, как хотят, но меня перекосило гримасой огорчения. Лично я очень не люблю такие отношения и считаю, что если боец хочет мыться тёплой водой, то должен нагреть её сам. Солдату не положено денщика. Солдат должен быть самодостаточной боевой единицей. Он должен быть во всём сам себе мордоворот. С любой задачей должен справляться без суфлёров.
Возле Бахрама с молодым я вспомнил своего первого замкомвзвода сержанта Болтаева. Это было в Термезе. Сержант утром сидел в казарме, пришивал своими личными руками подворотничок к гимнастёрке. Я тогда спросил у него отчего же он не припашет молодого. А он спокойно мне ответил: - «У меня у самого руки есть». Болтаев был крепкий такой парень, высокий. Дал бы молодому промежду глаз и пришили бы Болтаеву подворотничок. Но нет же, видишь? Свои руки у него есть.
В то утро я решил, что это подходящий пример для подражания. Сегодня пришла пора подражать сержанту Болтаеву. Потому, что на заслуженный дембель отправили Эргеша Джуманазарова. Должность замкомвзвода во втором взводе освободилась. На эту вакансию назначили меня. В первое же утро своего замкомвзводства я наткнулся на Бахрама, который припахал молодого солдата-земляка ухаживать за котелком с тёплой водой. Смотрел я на это мероприятие, изо всех сил сдерживал себя. Мне захотелось дать пинка под зад Бахраму и сказать: - «Что ты делаешь, негодяй!» Однако, я сдержал себя. Потому что, в самом деле, а что «негодяй» сделал предосудительного? Умывается поутру с земляком возле арыка. Всё почти как бы по-товарищески. Нагреть воды в котелке - это же не акт мужеложства совершить. Что будет, если я дам пинка Бахраму? Если я это сделаю, то получится, что я принял должность, зазнался и теперь ни за хрен собачий «кИдаюсь» на людей, культивирующих гигиену. А молодой, вот интересно, он-то хоть поймёт мой поступок? Поймёт ли он, что я вступился за него? Скорее всего не поймёт. Те, кто понимают такие штуки, они дают отпор любым поползновениям сделать из себя денщика.
Не знаю, как Бахрам потом будет разбираться на гражданке со своим земляком за это припахивание. Это не моя песня, это не моя битва, решил я и прошёл мимо. Потому что уровень самоутверждения Бахрама был не чудовищный. Однако, пусть он побыстрее уволится и увезёт с собой последние дембельские замашки последнего из Термезских могикан. У всех оставшихся во втором взводе с сегодняшнего дня резко вырастут свои руки.
Построение роты перед завтраком проводил Рязанов. Он вышел перед строем с каким-то письмом в руках. Видно было, что это письмо - лист бумаги в клеточку был исписан шариковой ручкой. Бумага имела характерные перегибы от того, что её запаковывали в конверт. В строю роты лишь я знал, что это за письмо. Там было два письма. Оба от Серёги Губина.
В первом письме Серёга Губин рассказал, как он после ранения вернулся домой, в родную станицу. Серёга выписался из госпиталя, приехал на родину, а какая-то скотина распустила слух, будто Серёга сделал себе самострел. Чем люди думают, когда распускают подобные слухи? Чем они руководствуются? Давайте попробуем представить себе этот «самострел» - пуля вошла Серёге в спину под правую лопатку. Давайте попытаемся представить позу человека, в которой подобный «самострел» надо сделать. Как этот человек может изловчится, чтобы выстрелить себе в спину под лопатку из ПК? Никак. А если представить, что солдат лежал на позиции и стрелял в духов из снайперки, а духи с господствующей высоты мочили в него из ПК, тогда всё становится на свои места. Тогда особой фантазии не надо, всё сделается понятно и очевидно.
Короче, пошел я с тем Серёгиным письмом к Рязанову. Рязанов прочитал, позеленел от злости. Не помню какими словами отправил меня, но сказал, что разберётся. Я тогда подумал, что у Рязанова всего-то три маленькие старлеевские звёздочки на погонах. Что он сможет наразбирать? Он такой же, как я – мясо войны. Воюет там, куда его направили. Чего он сможет сделать при таком звании? Был бы он хотя бы Маршал Авиации! Тогда можно было бы ожидать перемен от его личного вмешательства. А так… в общем, я повесил гриву и потопал с нехорошим скептическим настроением в располагу.
Вчера пришел результат разборок Рязанова. Я получил второе письмо от Серёги. Получил, прочитал. Охренел от удивления. Вечером занёс то письмо Рязанову. Сегодня поутру Рязанов вышел перед строем роты с двумя письмами в руке. Я знал, что это за письма.
- Вот смотрите! – Рязанов перед нашим строем поднял на уровень своего лица два листа, исписанных шариковой ручкой. – Это письма от нашего боевого товарища снайпера рядового Губина Сергея Викторовича. Знаете, такого? 22 июня 1984-го года он получил ранения в бою на Зубе Дракона. После излечения и реабилитации прибыл в родную станицу. Какие-то уроды пытались его там оклеветать. Я, как Командир Роты, вмешался в этот процесс. Вот письмо. В нём Губин пишет, цитирую: «… Орден Красной Звезды мне вручали в клубе при полном собрании всего народа. Играл оркестр, военком вручил мне Орден… выступали пионеры… спасибо вам, братаны! А та падла, которая всякую херню про меня брехала, первая прибежала на сцену с цветами. Но, я послал на хер.»
Рота стояла, слушала Командира.
- Вот так, товарищи солдаты! – Рязанов опустил вниз листки с Серёгиным почерком. – Знайте. Ни я, никто из офицеров вас никогда не оставит в беде. Всех, кто верой и правдой выполняет свой воинский долг, всех мы будем защищать и стоять за каждого стеной! Всем понятно? Тогда на завтрак, на приём пищи шагом-марш!
Завтракали мы в столовке. Юза Римджюс и другие пацаны его призыва получили задание в качестве «дембельского аккорда» построить столовку для нашего батальона. То есть пока столовка не будет построена, Юза не поедет домой. И, соответственно, наоборот – как только Юза сдаст столовку в эксплуатацию, его сразу же его отпустят на заслуженный дембель. Юза очень хотел домой. Поэтому он с пацанами своего призыва херачил ломом и киркой в поте лица. Добывал саманные кирпичи из чьих-то разбитых дувалов. Выдёргивал брёвна из кучи рухнувшей глины. Всё добытое они тащили к нашему батальону. Теперь случилось «чудо». У нас появилась солдатская столовая. Выглядела она не очень презентабельно: кривые и корявые стены из саманных кирпичей, плоская крыша из корявых дубин, под крышей столы и скамейки из градовских досок. Устроено всё без особого шика. Однако, мы принимали пищу под крышей, за столами. Это совсем другой уровень санитарии по сравнению с поеданием пищи под тутовником в жуткой афганской пылище.
На завтрак мы с Женькой Андреевым припёрлись не самыми первыми. Столовку Юза построил большую, можно было не спешить занять место за столом, ибо мест хватит на всех. Кормили нас в Рухе очень хорошо, опять же, можно было не спешить потому что еды тоже всем хватит. Мы с Женькой не торопились. Спокойно пришли, уселись за стол рядом. Каждому из нас на завтрак полагался солдатский котелок рисовой каши с мясом, белый хлеб (сколько хочешь), шайба сливочного масла (одна на человека) и солдатский котелок «какавы». Эта «какава» - кофейный напиток с цикорием разведённый в сгущенном молоке.
Если я сейчас, «на гражданке» попытаюсь съесть всё перечисленное, то я стану как тумба Юханссона в поперечнике. Сегодня я не могу поместить в себя столько еды. А тогда, в Панджшере, мы очень много двигались, очень много работали физически. Поэтому три раза в день умудрялись поглощать огромное количество еды. Более того, во внутреннем дворике нашей роты стояли два ящика консервов в качестве питательного «подкрепления». После истории с походом Игоря Стрижевского в кишлак за халвой, Рязанов распорядился, чтобы старшина постоянно поддерживал «в рабочем состоянии» два снарядных ящика, наполненных банками. Старшина поставил эти ящики во внутреннем дворике, накрыл брезентом. Любой солдат в любое время мог подойти, задрать полог брезента и взять себе еды сколько посчитает нужным. Еда была представлена рыбными консервами. Сельдь «и Васи» (как выразился Азамат) в масле, минтай в томатном соусе, скумбрия в томате и кильки в томате. Самыми непрестижными считались консервы в томате. Особенно солдаты кривились от кильки. Сельдь «и Васи» считали слишком солёной. А я вам вот что скажу: если солдат стоит над ящиком с едой, перебирает банки и кривит нос, то он сыт. Солдат не умрёт голодным в такой позе – с банкой в руке. Особенно после всего того, что солдату выдали в столовке имени Юзы Римджюса.
Лично я рыбные консервы не любил. Если чего я любил жерануть, так это булку с маслом и с «какавой». До сих пор для меня это самый вкусный ингредиент завтрака.
После того, как мы с Женькой уселись за стол, я смолотил котелок рисовой каши с мясом, взялся размазывать ложкой шайбу масла по толстому куску белого вкусного хлеба.
Пока руки были заняты изготовлением самого сладенького, я решил кам-кам перетрындеть с Женькой Андреевым:
- Женя, вот скажи. А что самое вкусное в мире?
- Водка! – Женя ответил мгновенно. Он даже не дал мне до конца договорить вопросительное предложение. Сложилось ощущение, что этот ответ он заучивал, как таблицу умножения. А теперь, когда ему представилась возможность «бляснуть» своими знаниями, он первым в классе выкрикнул правильный ответ.
- О-о-о-о-о! Как всё запущено. Ну, раз водка, то давай сюда твою булку с маслом.
- Булка с маслом! Булка с маслом! Булка с маслом! Я ошибся! – Дурашливо заорал Женя. Как будто он обязан отдать мне свою булку, если водка для него вкуснее.
- Гы-гы-гы, чувырла!!!
Мы сидели за столом, неспешно чавкали и никуда не спешили. Дневальные из наряда по столовой начали вытирать серыми тряпками крошки со столов. Все бойцы из нашей роты поели и ушли, а мы всё сидели и сидели. Что мог сказать солдат из наряда по столовой двум охреневшим сержантам? «Окончить приём пищи, выходи строиться?». Да хер там.
- А самое главное, Женя, в жизни что?
- А самое главное в жизни это то, что мы никуда… никогда …. и ни при каких обстоятельствах не торопимся.
Заключительную фразу «не торопимся» мы с Женей выговаривали в унисон. Мы поворачивали друг к другу рожи, смотрели друг другу глаза, медленно и неторопливо выговаривали своё любимое слово. Это был наш «немой протест» против «Окончить приём пищи, выходи строиться». И ещё немножечко, чтобы не убили.