Тима «Белорус»
- Я не «хохол», а белорус – тихо, но настойчиво отбивался от товарищеских «подковырок» Тимофей Петренко.
За рабочим ужином он смачно грыз поросячью шкурку. Тима столь сладостно и самозабвенно мусолит толстую свинячью кожу. Что застольникам и одностаканникам кажется – во рту у него карамелька.
Самое первое слово у Тимки, а вернее, формула, постоянно им произносимая почти по любому поводу: «Я ничего не знаю…»
И неважно, если потом чаще всего оказывалось, что Тимофей всё же знал, видел своими глазами или слышал своими ушами всё то, о чём его спросили.
Однако самое лучшее для него было – автоматически, твёрдо, убеждённо и слегка отстранённо произнести: «Я ничего не знаю…»
Тима Петренко поступил на работу сразу после службы в далёкой опалённой Сирии.
Был он там водителем офицерского автобуса. Он с интересом рассказывал о недавнем путешествии:
« Представляешь, Федь, плыли мы на теплоходе в гражданской одежде. Море Эгейское после Чёрного зелёным кажется. Корабль идёт по нему медленно. Вокруг острова зёленью покрытые, гористые, домики и церквушки на них, что сахар рафинад.
Двигались потихоньку вдоль турецкого берега. Прибыли в город Хомс. А дальше и пошла моя служба.
Помню, проколол скат посреди самой Сирийской пустыни. Вылез баллон поменять, фары включил, а на свет такая нечисть полезла, что я сразу в кабину нырнул.
Дверцу за собой захлопнул, освещение внутри вырубил и так до самого утра дрожал.
А вокруг в песке все эти скорпионы, фаланги и прочие сколопендры мельтешат и копошатся.
А вообще живность в пустыне забавная. Ёжики так ушастые такие, лисицы длинноухие. И называются так чудно – феники.
А вот ещё случай был. Остановился мой автобус однажды в самом Дамаске возле штаба сирийской армии.
Офицеры из салона вышли, а я, естественно, остался их поджидать.
И почему дверь не закрыл, сам не знаю. Однако автомат наготове держу, мало ли что.
Вдруг дверь открывается и в проёме мужик возник бородатый.
Ласково так произносит местный: «Русь. Русь»
А сам в то же время в автобус лезет. Гость непрошеный.
Ну, я, конечно, сражу за оружие схватился. На пришельца ствол наставил и в сторону выхода повёл.
Кто его знает, что у товарища на уме было? Может, и просто побрататься хотел или оружие понадобилось?
Полегоньку выпроводил я его. –
Закончил Тимофей свой рассказ.
Петренко привёз со службы электронные часы с музыкой.
Тогда, в 1986 году это была удивительная для многих вещица, вызывающая восхищение у советских людей.
«Турецкий марш» Моцарта будил собригадников ровно в шесть утра после сверхурочной смены.
Надо было успеть прибрать поролоновую «постель», умыться, натощак перекурить, а то и «починиться» дополнительным спиртовым пайком.
Тимка любил гульнуть с бабёнками. Что ж, на то она и молодость.
Его любовные приключения были порой исполнены риска.
Он рассказывал мне, как не раз и не два перелезал через балкон к соседке на высоте шестого этажа. Да, я бы не рискнул, но смог бы так.
Успешно разводил он «шуры-муры» с Ленкой Губановой, контролёром из лакокраски.
Глазастая симпатичная Елена вечерами внимала ему, распахнув свои розовые ушки.
Погуляли молодые, полюбились, да и поссорились наглухо.
В самый напряжённый момент ссоры Тимофей возьми, да и обзови при свидетелях Лену «б…ю».
Контролёр пожаловалась на это парторгу цеха Туркину.
Туркин – заместитель начальника цеха по четырём трубным участкам и одновременно неосвобождённый парторг, после обстоятельной беседы с внушением о недопустимости подобного поведения посоветовал Тиме читать книжки.
Видя, что я постоянно захожу в книжный магазин на проспекте Ленина, он заявил мне: «Теперь я тоже в книги ударюсь».
Однажды Тима явился на вечернюю смену с лицом, покрытым крупными красными пятнами.
- Тимка, ты чего это? Что с тобой? Прямо как леопард! – посмеивались над ним слесаря.
- Да так, аллергия какая-то. Одеколоном починился после вчерашнего. Нечем было больше, а «трубы» горели.
- Ну, наверное, одеколон не тройной был. С тройного всё тип-топ бывает. Верней всего «Ромашка» или «Ландыш» какой-нибудь. Слушай, а не «Русский лес» ты случайно употребил? Помню, в детстве нравился мне он, я его ещё называл «Русский пёс».
Так и маялся Тима до пяти часов вечера, пока Петрович не плеснул ему, равно как и прочим работникам пятьдесят граммов премии, заслуженной за вчерашнюю сверхурочную смену.