Ушкин дед.
Жил-был на свете мальчик. Все в его в жизни было вроде бы ничего. И родители не скучные, и бабушки с дедушками, личный планшет, кот-лентяй и золотые рыбки. Ну, все как у всех, не лучше, но и не хуже. Обиды были короткие, беды маленькие и быстро забывались. Кроме одной беды…
Были у мальчика маленькие уши. И фамилия подходящая – Ушкин. Ну о-очень маленькие ушки. Такие маленькие, что, казалось, приделаны они не от этого мальчика. Или гены с масштабом ошиблись. Или просто судьба позабавилась. А мальчику за это от детей доставалось. И дразнили его. И прищепки на воротник навешивали. Девчонки вслед хихикали. И клички разные обидные придумывали. Даже Слоником звали… Вообще не понял, как? Но обидно.
Больше всего в жизни мальчик не любил стричься. Растил, растил волосы. Расчёской расправлял, на ушки натягивал. И вот опять – в парикмахерскую! Опять все обстригут, позор понаоткроют. А как потом из дому выходить? Ладно бы зима, можно шапку не снимать. А летом?
Но, время течет, все растут, жизнь меняется.
Мальчик тоже подрос. Поступил в институт. А там ректор не злой – разрешил в шапке ходить, а-ля хиппи или а-ля готты-кто-ты-там-еще. Там к чудикам привыкли. Зато зачеты сдавал успешно. А девчонки прыщавого пацана почти не замечали.
Ушкин рос дальше. В одном из походов заметил он девушку. Ух, глаза большие, синие, как два озера. Шапка вязаная, толстенная, с огромной пампушкой цвета заката. Из-под шапки локоны дивные. Да еще и в варежках, летом! И вся такая молчаливая и печальная.
Уселся Ушкин на утесный край, неподалеку от нее и вдаль свой взор устремил. И вот сидят они, как котик с кошечкой, на разных камнях, как будто не вместе, но единой паутиной мысли повязаны. И каждый тянет свою ниточку воспоминаний, свой клубочек плетет, да оба об одном думают, похожие истории вспоминают. Про детские обиды, учебные заботы, про взрослых, что не понимают, про стариков, которые их не слышат. Маленькие радости, большие тайны. Да, не мало в юных головах мыслей, в такие длинные клубки сплетаются. Уже и солнце зашло, с пампушкой в размерах поспорив. И луна выплыла звезды пересчитывать. А звезды маленькие, холодные, от страха дрожат, боятся, что их не заметят, не пересчитают. Паутинки мыслей сплелись, узелочки завязались, от голов оторвались, сквозь шапки просочились и вдаль унеслись. А мальчик с девочкой встали вместе, взялись за руки и едва касаясь плечом, неспешно побрели в даль. Девочка даже варежки сняла и в другой ладошке понесла.
Прошло время. Время всегда тянется медленно. Но дни пролетают быстро.
В одну из Новогодних ночей мальчик набрался смелости, снял шапку и показал свой главный страх, свои маленькие ушки, или шампанское так подействовало? А девочка не удивилась. Молча стянула с головы шапку, спрятала в нее варежки и откинула локоны, явив розовые ушки – крендельки, с сережкой с синим огоньком. «И чего мы боялись?» - только и смог прошептать мальчик. Девочка забрала у него шапку, вместе со своей отложила в сторону. Сделала шаг, прижалась щекою к его плечу и тут поняла, что нашла самое уютное место на Земле. А он нежно гладил ее по голове, едва касаясь камешка цвета ее глаз.
Время спешит, но не торопится. Оно течет медленно, но неизбежно.
Уже не мальчик, а видный юноша, с черными усиками. И она, будущая мама. Он убегает по делам. Она остается дома. Она сядет у окна на кухне в ожидании ее милого Ушкина. А еще она ждет не дождется другого, их маленького Ушковича, так они его прозвали.
И снова время крутит стрелки, перекидывает календари.
Суета из роддома. Она теперь Мама. Он – молодой отец. Маленький комочек в куче одеялок, синие ленты, сюсюкающие родители, бабушки с бесконечными советами. Все внимание розовому носику, море радости и смеха вокруг новой жизни. А молодые стоят в сторонке, держаться за руки, поглядывают на гостей.
Свечерело. Ну наконец то, Ушкины остались втроем. Свет притушен. Только голоса. «Ну давай поглядим» - «Нет, нет, он замерзнет» - «Ну хоть одним глазком» - «Смотри как сладко спит. Как думаешь, что ему снится?» - «Не знаю. Наверно космос? А вдруг там девочка, а ты не знаешь? Давай поглядим» - Пауза. Такая длинная. Почти бесконечная – «Ты знаешь…, они, с роддома… такие страшненькие…, такие синенькие... И я боюсь, а вдруг ты испугаешься, и его не полюбишь… давай потом» - «Не испугаюсь… Не знаю… Ладно, давай потом»
Кукушка на кухне отсчитывает время. Ку-ку и час умчался. Ку-ку ку-ку другой пролетел. А если гирьки к кукушке не подтягивать? Быть может, время остановится? Увы, увы, оно течет и без кукушки.
Комната, залитая солнцем. У детской кроватки Мама. Пальцы вжимаются в дерево. Она, как будто защищает. Он бегает от двери до стола. Ее глаза, два синих озера, заполненных слезами. И в них испуг, отчаянье. И нервный монолог, его, от двери до стола.
«…Ну почему? Ведь я хотел помочь! Что там не так? Чего я должен опасаться? Ведь это же искусство, столько дней отца к ребенку не пускать! Что ты молчишь? Не понимаю – объясни! Что там не так? Шесть пальцев? Восемь ног? Мохнатый хвост? Я не стебусь, я знать хочу! Имею право! Я не отец? Так расскажи, и все! Проблема в чем? Нам вместе жить, так надо ж правду знать! Ну не молчи! Скажи же! Он болеет? Чем? Что там не так?»
Озера синие слезами переполнились. И капля, превращаясь в ручеек. бежит к губам извилистой дорожкой. И губы вздрогнули. «Да, хорошо, но не сейчас. Сегодня. В восемь. Обещаю»
Кукушки знают толк во времени. Особенно на кухнях. И, если бы могли, прокуковали бы не три, а сразу восемь. Но, они не властны время убыстрять. Кукушкина работа – часы считать.
Стемнело в окнах. Он – на кухне. Дверь в детскую закрыта. Звонок в дверь. Она выбегает и открывает. Заходят родители с пакетами. Сдержанно здороваются. Почти сразу в дверь звонят снова. Его родители. В прихожей становится тесно. Постепенно просачиваются в комнату. Из коридора заходит все больше народа. Сестры с мужьями, бабушка. И даже дед на коляске. Его всеобщими усилиями проталкивают в комнату.
«Что происходит? А как же восемь? Ты обещала.» - «Сейчас, сейчас, потерпи»
Под счет кукушки родственники собираются вокруг стола. На одной половине стола пироги, бутылочка вина, какая-то посуда. Никто не присаживается. Восьмой ку-ку кукушки. Тишина. Из детской выходит Мама с сыном на руках. Женщины берут у нее лишнее одеяло, расстилают на пустой половине стола. Мама укладывает младенца. Разворачивает одеяла. Младенец радостно дрыгает ножками и ручками. Все вглядываются в него.
Бывают в каждой семье моменты, когда время замирает в свинцовой тишине. Когда между тиком часов проходит целая вечность. Кукушка впадает в спячку. И даже электронное табло забывает менять цифры.
«Наша кровь. Без сомненья» - хриплый голос заставляет всех обернуться. Это дедушка. Из своей коляски. Действующей рукой дает знак расступиться. Мама поднимает младенца, показывает дедушке. Просто младенец. Все на месте. Ворошит ногами, ручками и раздумывает то ли заплакать, то ли радоваться непонятному вниманию. Вот только ушки у него – ну не от этого младенца. Большие, розовые, торчат почти поперек головы.
«Наша кровь, Уховская! – дед даже заулыбался одной стороной лица, потом смутился. – Чего панику развели! Вон нос, на бабку мою похож. А вон родинка, у нее такая же была, ну там же примерно.»
«Ты положи его, внучка – тяжело ему голову то держать. А я расскажу. А ты чего раскричался – это дед своему сыну, отцу нашего молодого папаши – Сбежит, разведутся, с моста… Он что, деда своего не видел? Погляди – на нем же вся наша родня расписана» – дед пальцем показывает на младенца.
«Наша кровь, Уховская. Уважил, внучек. Я ж на тебя, сын, когда такого же принесли, смотрел. Даже порадовался, что ушами то не в меня, от тещи взял. Подумал, вот парню повезло. Ан нет, его в другую сторону шарахнуло – вон какие мелкие приделали. И все равно ему от шпанят доставалось. Не в ушах дело. Достань-ка, внучка, там внизу, я документ захватил.»
Достали старый фотоальбом.
«Сниматься я не любил. Из-за ушей. До слез. Зимой вот такие вязанные шапки носили с длинными такими, как ремни. И пампушки внизу. Вот сняться дал. А все равно уши торчат. А вот она, единственная, летом. В Крыму. Вот тут во всей красе, как был.»
На фото мальчик в трусах, на море. Уши торчат широко. Даже на черно-белой фотографии видно, как они просвечивают. Лицо у мальчика грозное.
«Хорошо, что мультик про Чебурашку потом придумали. А то б меня Чебурахом звали. Много меня били. За эти уши. И я бил, чтоб не доставали. Мать вечно ругалась, что рубашка в крови да рваная. Девчонки смеялись – на ком ты женишься? Ни одна дура за такого не пойдет. Ох и злился я. Чем больше злился – тем больше лупили. Зато характер воспитали.»
Перевернули альбом на другую страницу. Там солдат в шинели около грузовика.
«А вот и армия. В Забайкалье случил. Водителем. Простыл как то, до воспаления легких. Отправили в госпиталь. А там доктор добрый попался. Ну, поржал сначала. Потом, когда я оклемался, говорили с ним. Он и предложил уши то подрезать. Чего там, хрящик один. Я даже не раздумывал – режь! Клиник красоты тогда не было. Так что единственный шанс. Записали, будто отморозил. Месяц в бинтах походил. Шрамов и не видно, за ухом то. А вы думали, что это мозоли от очков.»
Дед листал альбом. Разглядывал фотографии. Майские демонстрации, Грузовик на картофельном поле. Большая стройка. Семейные фото. Новый год за столом. Клуб. Разные люди. Черно-белые, но счастливые.
«После армии я там, в Сибири и остался. Люди там добрее. На стройке работал, Города строил. Не хотел к старым обидчикам возвращаться. Даже фамилию сменил. Ушкин. Свалил все на председателя колхоза, мол малограмотный был, ошибся. Поверили. Ушкин-Мышкин.
А однажды, я тогда мастером цеха уже стал, приходит старый мой одноклассник, тот, что больше всех меня задирал. На работу переводиться. Меня он не признал. А во мне все вскипело. Как будто вот только что меня по бетонке размазали. Колени заныли, к голове кровь прилила. Все обиды вспомнились. Крутил я его документы и так и сяк, а сам себя сдерживал. А потом говорю: Нет, не могу я тебя принять. Езжай обратно. А он мне почему это? Я ж переводом. Я и говорю: Вот, в партбилете у тебя уши за фотографию вылезли. Незаконный у тебя партбилет.
Ох и влетело мне за эти слова. Как в детстве не влетало. С мастеров сняли. С партии выгнали, а там понятно, ни квартиры, ни перспектив. Пошел обратно, шофером на раствор. Так в общаге до вот его армии и проплюхались. Зато характер показал.»
Дед притих. Прикрыл глаза. Как будто даже заснул.
Родственники листали альбом. Удивлялись, что их дед, давно уже в коляске, а вот был же молодым. И не так много они о нем знали.
Дед неожиданно продолжил
«А потом я понял, что не в ушах дело то. Бьют не за уши, а за то, что не такой как все. Если бы не уши – другое что то нашли. И все равно били бы. Пока ты серый, как мышь – чего тебя бить то, никто тебя и не замечает. Бьют за характер, за то, что злишься. Но я им благодарен – воспитали они меня. Дали понять, что за себя всегда бороться надо. Вот и боролся, пока в это кресло не усадили.
Что, внучек, все еще сомневаешься в жене то?»
«Нет. Не сомневался даже. Непонятно было»
«Ладно, устал я. Везите меня домой. Всех повидал. Правнука поглядел. Можно и умирать спокойно. Зачем молодым мешать.»
Родственники встрепенулись, стали деда уговаривать.
«Да ладно, сегодня умирать не намерен. Праздник же – дитя показали. На недельке как-нибудь. Давно пора. Вот, ждал продолжения. На недельке, сказал, на другой» - дед строгим голосом остановил причитания бабушек.
«Вы, внучки, характер то ему сразу ставьте. Что б не обижали – учите над своими слабостями посмеяться. Тогда и задеть никто не сможет. У всех недостатки найти можно, не все их принять готовы. А особенных просто боятся, потому и прогнать хотят, чтоб стадо не портили. Вот в чем печаль.»
Кукушка, кукушка, прокукуй раз двести, чтобы время разогнать и посмотреть, как младенец в мальчика превратиться. Как в садик пойдет. Потом в школу. Как девочек защищать начнет от тех, кто за косички дергает. Как хулиганов школьных разгонит. Потом еще подрастет. Юношей, под фонарями с красивой девушкой в обнимку пройдет. И никто не бросит ему в спину обидных слов. Потому что отец мудрость деда воспитает, научит быть лучше других, а не бояться быть не таким как все.
И не в ушах дело, а в характере.