А.
В апреле Ялта цветет. Воздух делается сладким, пряным, даже будто немного липким как сироп, от аромата цветущих магнолий. В Крым весна приходит раньше всего. Под Москвой еще едва сошел снег, на деревьях только начали раскрываться почки. А здесь парки окутывает кружево молодой листвы, а запах цветов пьянит и кружит.
Цветут магнолии, почти отцвел миндаль, персиковые деревья тонут в розовых облаках. Только горные вершины еще белеют, и море холодное, хотя уже нестерпимо, хрустально синее, совершенно не зимнее. Шумит прибой, сверкающая белая пена кипит у камней и в воздух поднимаются холодные соленые брызги, которые подхватывает утренний ветер. У парапета набережной блестит мокрый асфальт. По набережной идут двое.
- Не думала, что весной здесь будет так хорошо… - произносит она и останавливается, чтобы поправить туфлю.
- Ну вот, а ты жалела, что путевку дали не на сентябрь, - он придерживает ее под локоть.
Утренняя набережная еще малолюдна. Воздух не по-весеннему теплый. Если бы не ветер — совсем было бы лето.
- Знаешь, а ведь мне это когда-то снилось, - говорит она. - Эта набережная… или другая. Но очень часто. Что мы просто идем вдвоем вдоль берега моря. Давно снилось. И сейчас, иногда. Когда ты уезжаешь. И тогда я знаю, что с тобой все в порядке.
- Я же тебе обещал — со мной всегда и все будет хорошо. Сколько лет мы уже не были на море?
- С 50-го. Когда тебя отправили в Анапу в профилакторий, а ты не хотел бросать своих студентов и ходил ругаться в профком. А там еще удивлялись — все ругаются, что не посылают на курорт, а тут человеку по здоровью положено, а он упирается руками и ногами. «Коллега, ну рассудите здраво!»
- Да-да, конечно… Только рады были избавиться от меня хоть ненадолго, - он смеется. - Ты не хромаешь опять, радость моя? Не устала вчера? Мы ведь много ходили.
- Нет. Все хорошо. Просто туфля неудобно сидит.
- Дорогая, ты кого пытаешься обмануть? Пойдем сядем.
Они медленно идут к скамейке под деревьями. С моря дует свежий ветер, треплет волосы женщины, которая действительно чуть прихрамывает. Точнее, очень аккуратно ставит левую ногу.
- Помнишь ту набережную, летом? Наверно, поэтому я так часто видела тот сон, - она склоняет голову к плечу своего спутника, и произносит, чуть помедлив, - про это нужно писать книги. Но это будет тот самый «чувствительный роман», вроде тех, что читала Татьяна у Пушкина. Слишком все получилось быстро и надолго. Не сердись, что я об этом вспомнила. Морем навеяло. Море — оно то же самое, понимаешь?
- Понимаю. И ты та же самая.
- Нет! Та барышня, что плакала на вокзале, держа тебя за руки и я, это две разные женщины, - она упрямо качает головой, убирает за ухо выбившуюся прядь, совсем белую, очень приметную темных волосах. - Я окончательно поняла это вчера, когда ты показывал мне, откуда отходила «Армения»*. Мы стали другими. И так и не вернулись до конца.
- Главное, что мы все-таки вернулись, - он обнимает ее за плечи. - Ты — вернулась. Я ведь помню, как искал тебя по госпиталям.
- А я помню, как нашел… Все время, с той самой летней Ялты я думала о том, что было бы, если бы мы не поехали туда оба летом, если бы не было тех десяти дней в июне… Сколько бы всего не было без этих дней. Еще чуть-чуть, и я бы скорее язык проглотила, чем призналась тебе, что специально подгадала время, чтобы оказаться здесь вместе с тобой. Глупая девчонка! Как же я ругала себя потом...
- И зря ругала. Но ты права, мы очень вовремя приехали тогда. Наверное, судьба так и выглядит. И я не жалею. Ни одной минуты не жалел, что встретил тебя. И ни одной минуты не пожалею о прошлом. Вчера, стоял с тобой на пристани и думал: где человек становится хозяином своей судьбы, а где она влечет его слепо? Я остался в Ялте, хотя мог эвакуироваться, я с открытыми глазами шел на риск, это был сознательный шаг. А почему выжил? Наверное, судьба. Может, по-Симонову, «просто ты умела ждать...».
- Просто ты у меня везучий, как никто! Такая судьба. И я везучая с тобой, меня ведет твоя удача. Все 4 года думала, как буду показывать тебе наш город. Сколько всего там есть такого, чем обязательно надо поделиться. Никогда не умела гулять одна. Непременно было нужно кому-то сказать — ну посмотри же, как здесь красиво! Это меня всю дорогу выручало. Помнишь, как я из Польши присылала тебе свои рисунки? Пайковый сахар выменяла на цветные карандаши, сразу за две недели!
- Если бы я тогда это знал! Тебе питаться было надо нормально, - он хмурится, но скорее для виду.
- Потому я и молчала, - женщина улыбается и на щеках ее проступают ямочки. - Мне очень хотелось показать тебе, какая там была весна. А ты всегда умел это видеть. Я же помню, как ты показывал мне Ялту, тогда в июне.
- И ты стерла ноги в новых туфлях, возвращалась в санаторий босиком.
- Пофорсить хотелось. Когда бы еще выпал случай? Ветер у меня был в голове и только. Я жалела, что не научилась танцевать, там такие были вальсы на танцплощадке. А оказалось, учиться надо совсем другому.
- Чему?
- Например, не бояться. Точнее, бояться правильно. Совсем не страшно тебе все равно не будет, но когда ты боишься и делаешь — вот тогда ты живешь, ты идешь вперед. Признаваться тебе, насколько мне страшно, было очень стыдно. Я ведь была стойкая, хотела подать всем пример. И потому на всех фотографиях улыбалась. Военкоры любили меня снимать, я всегда была с улыбкой. Только девочки знали, как я ревела по ночам, когда от тебя перестали приходить письма. А когда про тебя написали в «Красной звезде», меня наш начмед вызвал, он первым раздобыл газету, и вручил мне заметку. Вот, говорит, держи. Жди теперь письма. Это было лучше всякого ордена, правда.
- Самое главное было знать, что меня ждут. У тебя это замечательно получилось. А бояться было как-то некогда. Слишком много было всего, что обязательно нужно сделать. Успеть сделать. И это «успеть» порою разделяло жизнь и смерть. Все-таки, расстроил я тебя вчера этой прогулкой. Ты никогда столько не говорила о войне…
- Нет, это море. Я вспомнила нашу Ялту. Все хорошо, правда.
- А знаешь, когда я в полной мере понял, что наступил мир? Когда летом, уже в 46-м, просидел до рассвета над докладом и услышал, как по улице идут поливальные машины. Понимаешь? Поливалки пошли, как до войны. Вот тогда я понял — мир. Все закончилось. От радости уснул тут же, за столом, чуть на заседание ученого совета не опоздал!
Какое-то время они молчат, держась за руки. Солнце поднялось, народу на набережной становится все больше. Из репродуктора на аллее льется какая-то бодрая мелодия, и продавщица мороженого пританцовывает под нее у своей тележки.
Музыка прерывается на полуслове и в недрах репродуктора что-то трещит.
Женщина вздрагивает и поднимается, прижимая к груди свою сумочку. Ее спутник встает вслед за ней. Наверху сквозь треск звучит громкий, такой знакомый голос:
«Говорит Москва, говорит Москва! Работают все радиостанции Советского Союза».
Она судорожно выпрямляется и плечи ее будто каменеют. Он берет ее за руку. И военная выправка сама собой проступает под штатским костюмом, летний льняной пиджак лежит на жестких плечах как военная форма. Рядом недоуменно застывают гуляющие. Парень с футбольным мячом, девочка с букетом тюльпанов, завернутым в газету. У продавщицы мороженого дрожит подбородок, она растерянно моргая, смотрит вверх, на репродуктор.
Но все это длится не более нескольких секунд. До того, как все слышат строгий и торжественный голос диктора.
«Московское время 10 часов 2 минуты. Передаем сообщение ТАСС о первом в мире полете человека в космическое пространство! 12 апреля 1961 года...»
На улице обнимали друг друга незнакомые люди. Кто-то смеялся, кто-то кричал «Ура!». Во дворах вытаскивали на улицу столы, хозяйки несли на них кто что мог — праздновать. Из окон какого-то санатория в несколько рук вывесили наружу простыню, на которой размашисто красовалось зеленой тушью «МЫ В КОСМОСЕ!».
Они опомнились только ночью, когда последние отблески солнца растаяли в море и только золотистое зарево на закате еще напоминало про ушедший день. Они снова шли по набережной, она несла за ремешки туфли.
- Слушай, кажется с конца войны не было такого! Чтобы так радостно! Это что-то невероятное, правда! Ты понимаешь — это мы, мы все. Мы это смогли. Вот сказал бы ты мне об этом тогда, или кто другой — я бы не поверила.
- Меня поймет любой военкор и посочувствует — в такой день фотоаппарат в номере оставить! Но это ничего не меняет. Мы с тобой, милая, переживаем историческое событие. Не первое в нашей жизни. Но на этот раз — необыкновенно радостное! Вот тебе еще одно доказательство, что человек — хозяин своей судьбы. Он шел к своей цели и шел к ней не один. Устала? Вот что, пойдем-ка греться. Простудишься.
- Сейчас. Я хочу еще немного посидеть здесь, - она опускается на лавочку. - Просто чтобы запомнить этот день. Крепко-накрепко… Только, ты знаешь… Сначала я опять чуть не испугалась.
- Я заметил.
- Ты сказал, фотоаппарат забыл. А я подумала про гостиницу — там чемоданчик. Паспорт и военный билет. Что если что, надо скорее бежать и забрать.
- Ты всегда его возишь с собой?
- Да! Теперь всегда. Если что, я готова. Только… Обещай мне, что больше войны не будет! Пожалуйста, обещай. Тебе я поверю.
- Конечно, не будет. Это точно, я узнавал, - говорит он полушутя-полусерьезно и добавляет твердо. - Я в это верю. Верю на уровне «знаю». На этот раз мы отсюда порознь не уедем, как тогда в 41-м. Даже не думай.
Мы не вспоминаем в эту минуту всех книг,
которые мы прочли,
всех истин, которые нам сказали,
мы вспоминаем не всю землю,
а только клочок земли,
не всех людей,
а женщину на вокзале.
Я всю дорогу о тебе помнил. И потом тоже. И верил, что отыщу тебя. Тоже на уровне «знаю».
Где-то рядом звонко хрустят ветки, и прямо сквозь цветущие кусты вываливается на освещенную аллею, под фонари веселая хмельная компания. Трое ребят едва ли по 18 лет.
- Прощения просим! - смеется старший, крепыш в тельняшке. В руке у него букет из цветущих веток, которые он, похоже, наломал тут же. - Вы ведь слышали, правда! Космос!
- Конечно. Поздравляю вас, молодые люди! Вам повезло встретить замечательное событие. Но магнолию все-таки ломать не надо. Даже ради праздника.
- Да мы так, чуть-чуть…
- Костя, не мешай гражданам культурно отдыхать. Слышал, человек стихи читает? А ты что будешь Натахе читать, если она на свидание придет? «Выпьем, няня, где же кружка?» Ты ведь больше со школы ничего не помнишь! - поддевает приятеля второй, невысокий худощавый парнишка в белой рубашке.
- Чтобы легко было учить стихи, надо их любить, - мужчина на скамейке улыбается им. - Это Симонов. Прочесть очень советую. Не для школьной учительницы, для самих себя. Спокойной ночи, молодые люди!
Она смотрит вслед убежавшим ребятам.
- Десятый класс. Лет по 17… Дети еще.
- Возраст уже вполне призывной. Но ты права.
Женщина поднимает голову, вглядываясь вверх.
- Помнишь, когда запустили спутник, мы ходили по вечерам высматривать его в небе? Маленькая звездочка, которая быстро-быстро летит по небу. А на самом деле — творение человеческих рук. Тоже не верилось. Сегодня все смотрели в небо, хотя там уже нельзя было ничего разглядеть.
- Мы еще увидим такие звездочки. А помнишь, как я возил тебя за город, где нет засветки, с картой звездного неба?
- Помню. Я еще удивлялась, откуда ты так хорошо разбираешься в астрономии.
- Ага. Кажется, ты спросила: а для чего хирургу звезды? А вот чтобы было ради чего трудиться на земле.
Ветер снова доносит до аллеи шум близкого моря.
___________
* Имеется в виду теплоход «Арме;ния», потопленный немецкой авиацией 7 ноября 1941 года. Накануне он вышел из порта Севастополя, эвакуируя персонал госпиталей и жителей города, ночью 7 ноября он взял на борт еще несколько сотен человек в Ялте, около полудня был атакован вражеским торпедоносцем и погиб.
Саратов, 4 июня 2020 года