Стремительное падение стрижа. Плавный поворот рыбы в толще воды. Вспышка молнии. Моросящий ночной дождь над полем пшеницы. Приветственные взмахи зеленых пятерней клена на сильном ветру. Вот так здесь танцуют куколки. Шаг вперед, шаг назад, разворот. Синхронные движения. Музыка звучит в деревянных сердцах медовой болью. Кружится по широкой спирали волны тел, медленно подбираясь к бархатным занавесам, таящим тьму. Улыбки не сходят с лиц, звонко тонет в густой пустоте потолков смех.
Высокие окна впрыскивают на движущиеся фигурки лунный свет. Он отфильтрован кипарисами и елями, которые молчаливо завидуют танцу кукол. Давно погасли свечи, целованные южным ветерком. Ночь должна длиться вечность. И она длится, пока последняя кукла не скроется за бархатной границей, пока ее силуэт не утонет в шелковых чернилах. Кажется, стоит замыкающему танцору сделать шаг за тяжелую неизвестность, как реальность пойдет в неловкой кадрили вслед за ним, таща за собою ночь и луну, кипарисы с елями, южный ветерок, обивку стен и высокие окна. Все скроется за багряными шторами.
Но замыкающий мнется, топчется перед финальным броском. Уже исчезла размытым бликом фарфоровая кисть партнерши в сумраке теней и кажется, будто ее и не было вовсе. Звучат последние аккорды вальса, а он все никак не дойдет. Балансирует немыслимым образом на скользком паркете, выполняет сложные пируэты, кокетничает с концом. С него уже открыто насмехается луна, кипарисы злобно наушничают елям о промашках неудачника, потолок задумчиво опускается посмотреть на смельчака, задумавшего разрушить установленный порядок вещей.
Даже умершие свечи вспыхивают от позора и ярко слепят последнего танцора, стремясь подтолкнуть к завершению бала. А он все крутится, крутится на одном месте. Пытается отступить от занавеса, к которому его магнетически влечет. Будто чужая воля направляет телом куклы, но в последнюю секунду пасует и оставляет капельку свободы действий, которой та безгранично пользуется. И с каждым пользованием свободой выбора, воля замыкающего в цепи крепнет. Она наливается соком, как вишня под ласковым июньским солнцем.
Маленький шаг вперед, большой шаг назад, разворот. Наоборот, разворот. Постепенно он удаляется от гипнотического переливания бархатного багрянца во всполохах свечей. Изумленная луна наблюдает, как вальсирующий в одиночестве танцор покидает бальный зал и исчезает в саду. Через пару часов он возвращается обычным шагом, на лице его блестят слезы: «Там ничего нет, такая же пустота, такая же тьма, но без луны и свечей, без ветерка и кипарисов, без багряного бархата, без блика фарфоровой руки в сумраке теней». Ели и кипарисы сочувственно кивают верхушками, луна плачет серебряными ручейками лучей, свечи понимающе склоняют свои огоньки, а южный ветерок снимает слезы со щек танцора. Он твердо идет к занавесу, отбрасывает его и ступает вперед, горько жалея, что не сделал это под музыку вальса.