Вчера с другом шли по Курортной, и я показывал ему наши местные достопримечательности. Улочка совсем короткая: по 4 дома с каждой стороны, а в конце крутой обрыв и речка.
- Кайф, - вздохнул мой друг, - просто кайф. Купить бы тут домик, да выезжать из города по выходным.
- Да вот, как раз продается, - показал я на досчатый покосившийся двухэтажный дом. – Сам дом говно, конечно, но здесь земля ценится. Исторический, так сказать, центр поселка, и речка – доплюнуть можно.
Дом действительно продавался, хотя даже проходить мимо него было неприятно. Темно-коричневые бревна гнили. А из окошка выглядывал пыльного цвета старый плюшевый заяц.
- Купи себе землю, дом снеси, да новый построй. Скажи, а?
Я это другу так, чтобы разговор поддержать. Но если бы он по-настоящему решил купить этот дом на Курортной, то я бы его отговорил. Некоторые вещи лучше вообще не покупать, а оставить все как есть.
Все были детьми, и не понимали, что творим. Так и у меня. Я тебе, читатель, расскажу историю детства, в которой нет ничего хорошего. А ты потом, может быть, расскажешь свою историю. Когда-нибудь.
В поселок я приезжал каждые летние каникулы. Будучи пацаном нелюдимым, я все же познакомился с одним из местных. Я даже не помню, как это произошло. Мне было двенадцать, ему тоже. Мы стали дружить, и каждый день лета проводили вместе: то на речке, то в лесу, то в футбол играем, то на велосипедах. И что мы только не творили. Клянусь, про наши приключения должны снять фильм, не меньше.
Но я расскажу только одну историю.
Наши с Сашкой дома находились так близко друг к другу, что можно было добежать за 25 секунд. А где-то посередине, но в сторону к речке, стоял дом Рамина.
Однажды, направляясь к своему товарищу поиграть в приставку, я услышал сзади себя свист. Обернувшись, я увидел чумазого паренька с неестественно большим носом. В одной руке он держал банку со шмелями, а в другой копье. Дикое зрелище, но его глаза… В этих карих пузырях горел какой-то нездоровый огонь. Недолго думая, я дал деру. Слева просвистело копье, не задело.
С разбега перемахнув Сашкин забор, я влетел на крылечко, забыв о его бешеном псе Шалом. В общем-то, собака и не вякнула. Наверное, сама охренела от моей наглости.
- Ты от кого бежал? – спросил Сашка.
- От Квазимодо.
- Кого-кого?
- Саня, там Квазимодо с копьем и шмелями.
После моего рассказа, мой товарищ понял, кто это был. Саня вообще всех знал в поселке. Ну а что, школа одна. Рамин – сын наших гостей из солнечного Азербайджана. Живут они большой семьей в том старом доме на Курортной.
- Говорят, что он немой, - продолжал Сашка, - ни с кем не водится. Ну и ****ят его постоянно, чурка же! В столовую тоже не пускают. Вчера, короче, видел: сидит на подоконнике, ревет, как баба, да мух сушеных жрет. Ты с ним это, поосторожнее. Близко не подходи.
Больше о Рамине не говорили в тот день. Играли в приставку, слушали «Красную плесень» в предбаннике, да кушали малину в огороде. Прогнала нас Сашкина мама с криками: «Шурик, ёб твою мать, опять курил на кухне, сволочь ты этакая?!»
У всех детей того времени были места, где они проводили большую часть времени. У каждого была своя территория. Так и у нас в деревне была «Крыша». Да, мы часто нежились на пляже и купались в речке, ходили в лес или на сельскую дискотеку, а иногда в пятиэтажки к знакомым девчонкам, к которым клеились. Но Крыша была нашим вторым домом. Она, как бастион, возвышалась над домиками и являлась наблюдательным пунктом для Сашки и меня. Там никогда никого не было – это ведь наша территория. Часами валяясь на испеченном солнцем рубероиде, мы говорили о девчонках, о будущем, о фильмах и играх. С Крыши мы видели все: мой дом и Сашкин, мы видели, как мой дед подрезает актинидию, и как Сашкина мама кормит Шалого. Сашка смотрел на небо и говорил, что вон те облака, они не просто ведь так похожи на животных, и что сегодня оно такое синее – это тоже не просто так. А я ел ягоды черемухи и думал о своем.
В тот день мы по привычке сидели на Крыше, свесив ноги и стреляя из рябинострела по дерзким кошкам. Солнце уже почти заходило за Сашкин дом, и красные лучи лизали наши загоревшие лица. Было тепло и приятно до мурашек. Истратив рябину, принялись за игру «кто дальше плюнет». Сашка уже подготовил снаряд, смачно порычав, но харкнуть не успел. Из дома Рамина вышла она.
Его младшая сестра. Мы даже не знали, как ее зовут. Она шла с ведрами, чуть ли не больше ее самой. Темненькая, с короткой стрижкой и в красном старом платьице. Она дошла до колонки и налила воды. Мы выжидали. Как только девчонка повернула назад, мы что есть мочи заорали: «Еле-еле тащится!».
Она шла, перекачиваясь с ноги на ногу, наполненные ведра при каждом шаге ударялись об нее, и вода безжалостно расплескивалась на красное платьице. А мы орали ей в след снова и снова: «Еле-еле тащится!». И ржали. Ржали до слез над этой походкой, над ее встрепанными соломенными волосами, над ее тоненькими рученками.
Не успела сестра Рамина дойти до дома, как навстречу вышел ее братец. Лицо и голая грудь его были измазаны сажей, а в руках он держал длинное копье. Всем своим видом он внушал ужас.
Смех прекратился. Мозг стал лихорадочно думать, что делать дальше, куда бежать, потому что бежать надо было непременно и как можно раньше. Первым побежал Рамин. До нас ему оставалось каких-то пятьдесят метров. Сашка нервно хихикнул и, проорав «РАМИН, СЮДА!», юркнул в кусты.
Я никогда не был выдающимся спринтером. В школе на стометровке меня опережали даже девчонки. Умом я тоже не блистал, поэтому не смог ничего придумать лучше, как уносить ноги, но не за Сашкой, а в другую сторону.
Колючие кусты исцарапывали мое лицо, руки, ноги. Паутина предательски лезла мне в глаза, а сандалии то и дело убегали вперед. Я бежал, кажется, целую вечность. Не оборачивался, боясь увидеть Рамина. В какой-то момент правая сандалия покинула мою ногу насовсем, и я наскочил пяткой на маленький, но колкий камень. Сил больше не было. Я упал на колени, а затем на спину. Будь, что будет. Грудь вздымалась к синему небу.
«Сашка, наверное, уже дома», - только я это подумал, как в мое горло уперлась острая палка. Надо мной стояло чудовище и пялилось карими пузырями. Рот был чуть приоткрыт. Казалось, Рамин хотел что-то сказать, но вместо этого издавал только хрип. Я попытался приподняться, но копье сильнее надавило на горло. «Не надо», - прошептал я.
Я видел чумазое лицо Рамина, видел его правую руку, а в ней копье. Я видел и левую руку, которую через мгновение сжала другая рука, поменьше. Я увидел чумазую девчонку в старом красном платьице. Она появилась, как ниоткуда, взяла руку брата в свою. Она умоляюще смотрела то на него, то на меня, а потом что-то прошептала на ухо Рамину.
Когда копье и красное платьице скрылось в кустах, я заплакал.
С того самого случая мы стали реже посещать Крышу, но иногда я приходил туда один и втихаря наблюдал, как сестренка Рамина идет за водой. Я молча благодарил ее. Я благодарил ее за спасение, за ее доброту и любовь. Там, часами наблюдая за ней, за ее семьей, за этим домом, я переосмыслил многое.
В тот день она ведь спасла и меня, и брата своей любовью. Но никто не смог спасти ее через долгие годы. Я знаю, я читал в местной газете: она работала в поселке продавцом в круглосуточном ларьке. Как-то ночью два пьяных ублюдка зашли в ларек за водкой, а заодно изнасиловали девчонку, увезли тело и выкинули в лесу. Рамин, вернувшись из армии, нашел обоих. Я не знаю, жив ли сейчас Рамин, или сидит до сих пор, не знаю.
С Сашкой мы давно не общаемся. Не ссорились. Просто так вышло. Но на Крышу я все равно прихожу, если бываю в деревне. Я сажусь, свесив ноги, и с надеждой смотрю на тот дом. В нем уже никто давно не живет. Но это не важно. Для меня нет никого, когда я там, на Крыше.
Нет никого, кроме той девчонки с соломенными волосами и в красном платьице, плетущейся до колонки, чтобы набрать воду.