Полгода уже, как мы вернулись из Ирана. Воды утекло... Горькой от слёз, мыльной против коронавируса... В декабре умер папа. Старенький. Очень. Но разве это что-то меняет? В марте началась пандемическая свистопляска. Не состоялось всё, что только смогло. А что не смогло, перекочевало в онлайн. Боль утраты, туго замешанная на разочарованиях несбывшегося, – не самая полезная «начинка» для настроения. Спасают воспоминания о путешествии и фотографии. И то и другое рассортировано, разложено по сусекам. Плевела тщательно отделены и вышвырнуты в цифровые пампасы, а тучные зёрна перемолоты в восемь предыдущих очерков. Ну, думала, всё, пора прощаться с читателями до следующего вояжа. А сегодня утречком бегу по городскому саду и вижу оранжевые цветы, распустившиеся на штамбовых розах, – вылитые апельсиновые деревья в миниатюре. Тут же всплыл в памяти ширазский парк Наранджестан и нестерпимо захотелось рассказать вам о Персидских садах.
Про Кира Великого помните? Ну, про того, который немалой кровью создал первую Персидскую империю? Слава Богу, на его сыне природа решила передохнуть, он уродился во всех смыслах ботаником и придумал сады-парадизы. Сам он, конечно, в клумбах не копался и гортензии пальмовыми листьями не притенял, но деньги на осуществление озеленительной программы выделял исправно. В результате вокруг царского дворца, который находился в тогдашней столице Пасаргады, вырос такой дивный сад, что Кир стал проводить в нём гораздо больше времени, чем в покоях. Устраивался возле фонтана под платаном и принимал в тенёчке иностранных послов или прочие государевы дела вершил – тут всё по повестке. Наступал потехи час – здесь же, в саду устраивались празднества, а то и целая охота, потому что розарии сменялись аллеями, а те – рощами и чащами, где водилось то, что завели. И всё это вместе стало называться эрамом, то есть «райским садом».
Погулять по пасаргадынскому эраму мы на пару тысячелетий опоздали, но, к счастью, славная их традиция распространилась по всей стране и стала называться Персидскими садами. Со временем и царём быть стало не обязательно, чтобы завести небольшенький парк. Если ты какой-никакой вельможа, то можешь спокойно построить себе дворец, задекорировать его от пола до потолка золотом, богатыми тканями и живописью и разбить вокруг всей этой несметной скромности свой собственный парадиз. Но по законам! И до того строгим, что планировка Персидского сада запечатлена даже на старинных коврах. А смысл весь в том, чтобы «кварталы», на которые при помощи каналов разделён сад, никоим образом не связывались друг с другом общей композицией – этакая персидская шпилька под ребро англичанам. К кварталам и каналам тоже предъявляются незыблемые требования: первые должны быть прямоугольными, а вторые – пересекаться, образуя крест. Всё остальное – по вкусу: цветники, фонтаны, бассейны, фруктовые деревья, солнечные часы, скульптуры, гроты, беседки, павильоны, холмы, террасы, – всё, что угодно, хоть картофельные поля и борозды турнепса, лишь бы было красиво.
Самой главной и уважаемой «персоной» Персидского сада является, разумеется, Спасительная Тень. Ради неё стенами высаживаются высоченные кипарисы, в одиночку – «широкодушные» дубы и платаны. Не знаю, как в июле, а в ноябре этого вполне достаточно, чтобы в южных ширазских садах Наранджестан и Эрам не испечься. В маханском Шахзаде, расположенном порядочно севернее, мы спускались по террасам вниз параллельно каналу с водопадами и нам тоже было комфортно. А в прекрасном кашанском парке Фин, разбитом на тысячеметровой высоте, узкий как скальпель кипарис, так настойчиво щекотал застрявшую на нём сизую тучу, что из неё стали вываливаться мокрые лохматые снежины.
С погодой нам вообще несказанно повезло: за две недели мы испытали весь её осенний спектр от тридцати трёх градусов выше нуля до пяти градусов мороза, от горячей песчаной бури до снежной метели. Бывало так, что утром мы лепили снеговика, а вечером того же дня мокли под тёплым проливным дождём. А всё потому, что захотелось нам, неугомонным, побывать не только в трёх-четырёх распиаренных иранских городах, но и на солёных озёрах Мехарлу и Бахтеган, где и воды-то в это время ни капли, только бескрайняя голая соль сияет на солнце, да яркие лебеди-катамараны стоят на приколе. И в пустыню Лут напросились. И не только из-за того, что днём там самое жаркое место на планете (в 2005-ом был зафиксирован абсолютный земной максимум +70,7 градусов Цельсия), а потому что там «инопланетно». Особенно на закате, когда от рыжих причудливых скал, разбросанных среди черных дюн, расползаются зыбкие и ещё более причудливые тени. Потом дальняя цепь Загроса полыхнёт последним жаром и сразу же повеет прохладой, горы посинеют и поплывут над ними жёлто-серые клочья облаков. А внизу, в дюнах будет петь и танцевать молодёжь и приглашать нас в свой круг. И мы пойдём вместе с ними отплясывать, неумело, не по-ихнему, но никто этого не заметит и все останутся довольны. А когда совсем стемнеет, мужчины станут перетягивать канат, а командовать всем этим действом и судить его будет женщина. И, глядя на неё, каждый из нас вдруг подумает, что совсем не так представлял её роль в суровом мусульманском обществе. Да и в оценке самого общества здорово ошибался.
Безусловно, иранцы, как и китайцы, американцы, вьетнамцы и прочие народы, не такие, как мы. Не лучше, не хуже – просто, как и положено, другие. Какие? Ну, вот несколько примеров. Муж ещё в Германии все уши мне прожужжал, что непременно хочет сфотографировать процесс выпечки персидского хлеба, и, понятное дело, попробовать его. Надо сказать, что в Иране хлеб пекут несколько раз в сутки, в строго определённое время, сразу во всех заведениях и тут же его продают. И вот в первый же день, в Тегеране, попадается на нашем пути пекарня. Ароматы из неё ... Заходим. Учтиво испрашиваем разрешения немного поснимать. «Валяйте!» – кивает нам пекарь, молниеносными движениями мечущий с руки на руку длинный кусок теста. Потом он его бесцеремонно пришлёпывает к поверхности горячей плиты и берётся за следующий, а когда муж заканчивает своё дело, подаёт нам на вытянутых руках свежайшую румяную лепёшку, формой с огромную плоскую рыбину. Нашу попытку заплатить за хлеб деньгами пресекает в зародыше. Вытаскивает смартфон и просит коллегу сфотографировать нас вместе с ним.
Тема фотографирования здесь вообще особая. Сделать с нами селфи или групповой снимок хотели все: дети, школьники, студенты, старики, женщины, мужчины и даже военнослужащие. И не верьте «совестливым» СМИ, что иностранцам разговаривать с иранскими воинами строго запрещено, а если вас застукают за съёмкой оного, то камера будет немедленно изъята, карта памяти жестоко растоптана кованным солдатским сапожищем, а самих вас посадят на губу до конца срока турпоездки или дадут тридцать три наряда вне очереди и не факт, что на кухню, а скорее даже наоборот. Всё чуточку не так. Офицеры затевали с нами разговоры первыми, а когда выясняли, что я родом из России, млели на корню и выражали искреннее уважение к моей родине. А несколько солдатиков безо всякой конспирации «преследовали» нашу группу до тех пор, пока мы не согласились с ними сфотографироваться.
И даже в парочке профессиональных фотосессий довелось нам поучаствовать. Теперь смотрю я на эти фотографии и думаю, как же правы были восточные и не очень поэты, когда писали, что «красоту персиянки черный хиджаб не скроет». Впрочем, мужчины тоже ничего. Не любой, конечно, статью в легендарного Рустама вышел, и в сходстве со светлоликим Хафизом не каждого заподозришь, зато страсть какие все мастеровитые! Взять хотя бы нашего шофёра с его помощником. Автобус по заледенелой горной дороге провести? – пожалуйста. Пикник из топора на всю компанию сварганить? – тоже не вопрос.
А какие подземные водоканалы иранские мужики понаделали – нигде таких не видела. Кяризами они у них называются. Спускаешься в этот кяриз и идёшь вдоль него в полный рост. Чистая водичка из грунтовых горных источников по дну самотёком бежит, а сверху, сквозь проделанные в толще земли окна, свет струится. Это чтобы не заблудиться при обслуживании канала, потому что он разветвляется, несёт спасительную влагу не в одно селение, а в разные. Представляете, какой это адский труд – кяриз прорыть? Всё ведь вручную. При помощи кирки, лопаты да кожаного ведра. «Зачем так мучиться?» – спросите вы. А затем, чтобы драгоценная вода ни за понюшку табаку не испарялась, а вся шла в дело: людей, скотину да огороды поила. «А не проще ли воду по трубам пустить?» – засомневаетесь вы резонно. Сейчас, конечно, так и делают. Да ведь каналы-то прорыты в те дремучие времена (некоторые две с половиной тысячи лет назад), когда проката труб ещё в помине не было.
За кяризы надо здешним добытчикам меди спасибо сказать. Когда земледельцам стало нечем поливать свои поля, те помогли им организовать сброс воды из горных шахт в долины при помощи подземных каналов. Их технологию переняли «водопроводчики», которых правители здорово мотивировали: тем кто строил кяризы давалось освобождение от налогов аж на пять поколений вперёд. Вот и нарыли их по всей стране около сорока тысяч штук, общей протяженностью – никто не знает сколько. Мы были в самом длинном, семидесятикилометровом, выкопанном совсем недавно – всего 370 лет назад. Но и те, что постарше, поддерживаются в рабочем состоянии.
И аб-анбары с яхчалами со счетов не списываются. И бадгиры. Все эти красивые слова я из Ирана привезла, потому что реалии, которые под ними скрываются, тоже персы придумали. Начнём с аб-анбара. Это резервуар для хранения воды – этакий бассейн с полусферическим куполом над ним. Причём купол находится тоже ниже поверхности земли. Двухметрой толщины стены резервуара выложены из особо прочного закалённого кирпича, скреплённого раствором из песка, глины, яичного белка, извести, козлиной шерсти и золы так, что молекула не проскочит. И водяные фильтры очень серьёзные: уголь, верблюжья шерсть и шкуры крупного скота. Во избежание загрязнения воды потребители в резервуар не допускаются. Да в том и нужды нет: открыл нижний кран – набрал холодной воды, верхний – «тёпленькая пошла».
Яхчал по форме ничем не отличается от аб-анбара, но в нём раньше хранили лёд. Если случалось принести его с гор, конечно. А если гор поблизости не было, выручали бадгиры. И если яхчалы не разобрали на кирпичи только для того, чтобы показывать их младшим школьникам и иностранным туристам (в Мейбоде, например), то бадгиры широко используются во всех странах с жарким климатом и там, где заботятся об экологии. Бадгир – это ветряная башня, ветролов или естественный кондиционер, по-современному. По городам и весям Ирана их сотнями понатыкано. Разных: одно -, четырёх-, восьмиканальных – в зависимости от технологической сложности использования ловушки. Всего технологий охлаждения помещений при помощи бадгиров три, но описывать их слишком длинно. Если коротко, то всё происходит за счёт разницы плотности и давления тёплого и холодного воздуха. И эффективно, и не жужжит круглый сутки, и электроэнергией не питается. А если бадгир встроить в купол аб-анбара, то получится производящий лёд яхчал. Предки иранцев так и поступали. И все эти инженерные изыски здорово облегчали их жизнь в пекле персидских пустынь и даже позволяли иногда ею наслаждаться.
В благодарность за это современные жители страны бытовые холодильники яхчалами называют – въелось в кровь и плоть за тысячелетия. Но не только это. Без хамама восточному человеку тоже никуда. И традиция корнями также ой в какие недра уходит. Об этом в исторической бане Хамам-э-Вакиль нам поведали. Построена она классически, по принципу ладони, то есть представляет собою конструкцию, состоящую из пяти выходящих из одного центра лучей-ниш. Пять этапов банной процедуры: разогрев тела, энергичный массаж, пилинг, намыливание, обливание водой и релаксация раньше вменялись двум служителям чистоты – телаку и цирюльнику. Первый был и билетёром, и швейцаром, и массажистом, и консультантом, и банщиком, и барменом одновременно. Второй – врачом, аптекарем, парикмахером, избавителем от мозолей, лишних волос и больных зубов.
Отмытый, отчищенный от всего того, через что дьявол так и норовит пролезть в организм, и вылеченный клиент отправлялся в комнату отдыха. И вот там начиналось то, ради чего люди ходили в общественную баню – тусовка. Здесь под чай, кофе и кальян заключались торговые сделки, обсуждались последние политические новости и бытовые сплетни. Сюда можно было заказать угощения и отпраздновать всё, что угодно: от появления у ребёнка первого зуба до возвращения его, возмужавшего, с войны. В общем, в хамам народ раньше заходил так, как мы нынче в Интернет: вроде бы утром открыл, чтобы только почту посмотреть, – а уже муэдзин предпоследний намаз пропел. Следовательно, для удовлетворения коммуникативных запросов граждан бань нужно было много. Чтобы они активнее строились, власти выискивали купца, отягчённого не только деньгами, но и грехами, и просили его возвести очередной хамам. В обмен на индульгенцию об очищении души скрабом, разумеется. В результате, в любом городе насчитывались сотни бань. Они были на каждом шагу, и даже в караван-сараях.
Мы бы сейчас жутко возмутились, если бы в отельном номере не обнаружили хотя бы душевой кабинки. А в прежние времена «мордочку и усы» умывали при помощи тазика и кувшина, а для полнометражной уборки тела посещали баньку. Ну, или вообще гигиеной не заморачивались, а просто выливали на себя литр парфюма. Однако что хорошо путешественнику из средневековой Европы, то персу всех времен и вероисповеданий – погибель. Это значит, что он, перс, слезши в караван-сарае с верблюда, не может ни спать, ни есть, ни пить, пока не приведёт себя в порядок. Замечательно, если за углом есть хамам, а если ближайший угол в нескольких днях перехода? Как, предположим, от караван-сарая Зейн-нуд-Дин, который стоит хоть и на Шёлковом пути, зато, что тот «высокий дуб», – «среди долины ровныя».
Сравнение с дубом не зря, как по Фрейду, выскочило. Зейн-нуд-Дин не просто караван-сарай – это настоящая, с высокими толстыми стенами, со сторожевыми башнями, без единого проёма кроме ворот, круглая в плане крепость, защищающая постояльцев от лихих людишек, мечтающих облегчить мошну какого- нибудь купца. Помните шаха Аббаса? Он построил не только Исфахан, но и тысячу караван-сараев. Зейн-нуд-Дин – один из них. Великолепно отреставрированый, с внутренним убранством в стиле периода Сефевидов, сейчас это туристический объект, но в случае чего здесь можно и на ночлег остановиться. Особенно, если неравнодушен к восточной экзотике и не чувствителен к храпу, который непременно громыхнёт из какого-нибудь номера, ибо все они вместо дверей снабжены лишь полотняной занавеской. А в остальном всё чистенько, мягонько и очень вкусно.
Последнее – не только в этом караван-сарае. Везде, где доводилось нам завтракать, обедать или ужинать, еда была высококачественной, на редкость натуральной и разнообразной, причём настолько, что даже нам с мужем, вегетарианцам, не злоупотребляющим ничем, кроме свежевыжатого сока, не удалось попробовать всё, что предлагалось. Помнится, в первый день в Тегеране, когда мы поинтересовались у Симин, есть ли в этом ресторане на обед что-нибудь вегетарианское, она, запричитав горестно, что германский туроператор её не предупредил, и она ничего для нас не заказала, умчалась на кухню, из которой через семь минут появился повар с подносом в форме эллипса Сатурна и таких же размеров, на котором покоились лотки с разноприготовленными баклажанами, паприкой, томатами, всяких цветов рисом, тремя соусами и горкой моего любимого репчатого лука. И всё это нам двоим, поскольку остальные коллеги по туру уже «трудились» над рубленными и нерубленными кебабами из всяческой живности, закусывая их прочей снедью. И попробуй в этой ситуации так рассчитать свои габариты, чтобы в них поместился ещё и десерт, который последует с неотвратимостью цветной революции, если у страны есть нефть, но она не хочет отдавать её за просто так.
Вот мы и вернулись к началу, к тем звёздно-полосатым тучам, которые и на сей раз правительству Ирана удалось разогнать, и сирийский сценарий снова прошёл мимо.
Мы молимся за твоё спокойствие и благополучие, Иран.