Тридцать четыре зайца. Глава 12
РЕВИЗОР МАХНОВЕЦ
Между тем, на стыковой станции Свирь в «хвостовой» вагон сели два ревизора, не замеченные ни студентами, ни многоопытной Крапивкиной. Поезд стоял полчаса, здесь производилась смена электровозов, и Любка прошлась вдоль выстроившихся на перроне бабушек, предлагающих нехитрую, но вкусную снедь: варёную молодую картошку, яйца, малосольные огурцы, вяленую корюшку, фрукты и ягоды. Пока она торговалась и расплачивалась за продукты, дверь оставалась без присмотра — Еремеев крепко спал после дежурства. «Внезапники», зайдя в вагон, подёргали закрытые на замки двери проводников «хвоста» и, не задерживаясь, сразу прошли в шестнадцатый «плацкарт».
Павло Клапиюк открыл дверь, спустился на низкую платформу и принялся занудно торговаться, покупая у старушки сало и помидоры. В этот момент в его вагон заскочили две шустрые тётки с большими кошёлками. Они двинулись по коридору, громко выкрикивая:
— Покупаем огурчики, картошечку вкусную, яички варёные!
— Кому ягоды, малинку, вишни, яблочки!
Павло, выгодно купив большой шмат сала и три килограмма вкусно пахнувших помидоров, вернулся к себе. В косом коридорчике, рядом со «служебкой» тётки деловито продавали его пассажирам содержимое кошёлок. От такой наглости он на мгновение потерял дар речи, затем схватил ближнюю женщину за руку и строго спросил:
— А шо цэ таке? Хто разрешил торгуваты?
— Парень, не ругайся. Мы недолго, пройдёмся по вагону и выйдем. На вот, возьми яблочко, — тётка сунула проводнику большое полосатое яблоко.
— Та вы шо, яке яблучко, гроши давайте.
— Да где же их взять, гроши? Мы почти ничего пока и не наторговали.
В этот момент вагон слегка вздрогнул, состав тронулся, и тётки, похватав корзины, ринулись наружу, на ходу прыгая со ступенек. Одна из них, не устояв, повалилась на бок, корзина перевернулась, и по платформе покатились полосатые яблоки.
Ваха вышел подышать воздухом и медленно расхаживал по перрону, а Лёвка, щедро плеснув в стакан заварки, собрался было налить из титана кипятку. На второй полке в спальном купе мирно посапывал один из многочисленных Аликовых «зайцев». Ещё один лежал на третьей полке первого купе под самым потолком. В это время дальняя дверь вагона распахнулась, и в неё по-хозяйски вошли два ревизора-инструктора в железнодорожной форме соответствующей службы с полевыми сумками в руках. Первый, солидный, повыше не только ростом, но, очевидно и по званию, молча протиснулся в спальное купе и уселся на полку. Второй, щуплый и неказистый, выглянул в рабочий тамбур, вернулся и стал у двери, ожидая распоряжений главного. Тот, мельком зыркнув на спящего туриста, перевёл тяжелый взгляд на Скорова и хмуро спросил:
— Кто такой? Где его билет?
Лёвка, пожав плечами, промолчал. Отпираться было бессмысленно.
— Другие имеются?
— Есть. Ещё один турист, — Лёвка по-прежнему стоял у титана с подстаканником в руке. Спавший на багажной полке в первом отсеке «заяц» был хорошо виден второму ревизору.
— Давай санитарную книжку.
Бегло пролистав «санитарку», ревизор положил её на столик и полез в сумку, выбирая чистый бланк акта. Поезд неслышно тронулся, за окном медленно поплыли пристанционные строения, вокзал, лестница, перекинутая через пути, пассажиры на перроне. Ваха Берсанов, прыгнув на ходу в тамбур, закрыл дверь на ключ и вошёл в вагон. У титана стоял Скоров, а рядом с ним невзрачный мужик в железнодорожной форме. Лёвка незаметно показывал глазами на открытую дверь спального купе. Отодвинув плечом железнодорожника, Берсанов зашёл в купе и сел рядом с ревизором. Тот молча заполнял акт.
— Послушай, брат, давай, не будем ничего писать. Давай, будем договариваться. Вагон же не развалится от двух человек без билетов. Не обидим, клянусь Аллахом.
— Ты мне не брат, и твой Аллах мне без надобности. У себя на Кавказе сколько хочешь договаривайся, хоть с Аллахом, хоть с Магометом. А сейчас не мешай, выйди в коридор, — ревизор подтолкнул крепыша Берсанова к двери.
— Почему такой злой, чем тебя Кавказ обидел? — Ваха встал, положил руки на стол и в упор смотрел на ревизора.
— Ты на меня не зыркай. Отойди, говорю, не таких абреков видали.
— Кто абрек? — губы Берсанова побелели, он громко хрюкнул сломанным кривым носом и схватил ревизора за лацканы кителя. Лёвка бросился в купе, пытаясь оттащить рассвирепевшего чеченца. Все трое вывалились в коридор. Обалдевшие от долгого монотонного движения и бесцельного времяпровождения пассажиры, заслышав непонятный гвалт, столпились в проходе. Ваха, набычившись, крепко держал ревизора за отвороты кителя. Тот, суча кулаками, отпихивал от себя неадекватного кавказца. Они топтались в узком коридорчике, ударяясь задами об двери и перегородки. Второй ревизор, с опаской поглядывая на проводников, на всякий случай отошёл поближе к выходу в тамбур.
— Отцепись, я при исполнении. В милицию захотел? — истерично кричал контролёр.
— За абрека ответишь, шакал.
— Ваха, брейк, завязывай, — Лёвке с трудом удалось оторвать Берсанова от ревизора и впихнуть его в «служебку».
— Я тебя запомнил, чурка, — ревизор на ходу поправлял китель и лихорадочно заталкивал бланк акта в сумку.
— Ты что, обалдел? Он же запросто может всем кислород перекрыть, — Скоров с трудом удерживал рвущегося наружу чеченца.
— Что за хрень, Лёва, где начальник поезда? Мы деньги ей платили? Платили. — Ваха, шумно всхрапывая носом, никак не мог успокоиться. — Откуда они, эти шакалы, вообще залетели?
— Не знаю. Пришли к нам с «хвоста». Наверно, в Свири сели. Странно это всё как-то. Почему пошли без Алины и Сани? Что-то тут не так. Если они начнут всех шерстить, то мало не покажется. На составе «зайцев» под завязку. Надо бы как-то предупредить наших начальников.
— Я понял, — Ваха быстрым шагом направился в последний вагон.
— Ревизоры? Какие, нафиг, ревизоры, Ваха? — Любка озадаченно уставилась на Берсанова.
— Обычные. Пришли из твоего вагона. Написали акт, пошли дальше. Надо остальным и начальнику передать. Мне нельзя, я с этими шакалами невежливо говорил.
— Так. Понятно. Посиди здесь минут двадцать, не хочу будить Толика. Я пойду, прогуляюсь до штабного.
Алексей Ефремович Спицын слыл на железной дороге мужиком жёстким, въедливым и, что самое паршивое, непредсказуемым, почти как батька Махно. Недаром и прозвище такое имел — Махновец. Ревизорское дело, а также существующие негласные правила и порядки Алексей Ефремович знал хорошо. Но у него было особое зрение, он видел то, что другие могли и не заметить, умел нагнать страха, чтобы задрать цену. Когда-то по молодости сам работал не один год «гаврилой», потому и освоил все эти кондукторские хитрости. Спицын мог ограничиться формальной проверкой и, получив «откупные», удалиться из состава восвояси. Но бывали случаи, когда он отыгрывался на поездной бригаде из-за скверного настроения. Составил пару-тройку протоколов, накатал несколько актов, глядишь, оно, это самое настроение и улучшилось. Сегодня у Алексея Ефремовича день не задался. Жена устроила скандал на пустом месте. А Люська вчера вообще закрыла дверь перед носом. Поставила вопрос ребром: мол, надоела ей такая жизнь, пора уже определиться, где ему лучше — здесь или в семье. А ему так без разницы, что с женой всё опостылело, что с Люськой не в радость. Другое дело Алинка — первая жена. Столько лет прошло, а до сих пор, как вспомнит её, так сразу в том месте, где сердце, возникает какой-то тёплый натяг и трепет. Несколько раз пытался наладить отношения, но ничего из этого не вышло. Омская смотрела, как будто сквозь него и улыбалась насмешливо, но самое обидное, что за этой улыбкой пряталось равнодушие. А когда-то ведь было по-другому, обожала его Алина, любила без памяти.
Пятнадцатый вагон ревизоры осмотрели мельком, надолго не задержались. Придраться было не к чему. Проводник одет по форме, спокоен, глаза не бегают, сразу предъявил папку-кассу с билетами и «лушку». В вагоне и туалетах чисто, инвентарь на своих местах. Да и среди пассажиров паники не наблюдалось. К тому же ещё не остыл Алексей Ефремович от конфликта с этим кривоносым кавказским головорезом.
В купе проводников соседнего вагона сидел мелкий армянчик в белой майке, очень похожий на смешного актёра Фрунзика Мкртчана, а рядом громоздилась здоровенная тётка с необъятной грудью. Шумно прихлёбывая, они пили чай. Махновец пристально оглядел странную пару.
— Безбилетники, — вкрадчиво сказал он и погрозил пальцем.
— Какой-такой бэзбилетник, ара, зачэм так гаварыш? — грустный армянчик обиженно заморгал глазами, а толстая тётка от удивления открыла рот, — Я — праваднык, а это мой пассажир. Он немножко покушать прынёс, теперь пьём чай. Да.
— А это что? — в двери возник второй ревизор, держа на вытянутых руках трёхлитровую банку с чёрной как дёготь заваркой.
— Так. Ничто. Старый заварка, — заёрзал Усик глазами, — Хочиш чай, дарагой? Садись, гостем моим будиш. Да.
— Вылей эту бодягу в унитаз, ара. Будем идти обратно, проверим.
Махновец встал, выдавил себя из купе и деловито направился к выходу. Следом за ним поспешил напарник. Однако спустя пару минут дверь открылась, и ревизоры вернулись в вагон. Между ними, страдальчески морща лицо, шёл мужичок безбилетник, которого Усик «подхватил» сегодня утром в Лижме. Разместил его Ашахмарян на нижней боковушке в середине вагона. Это место он «прикарманил» — не передал в сводку. Инструктируя «зайца», студент определил ему «схрон» на случай «шухера» — котельное отделение. Увидев зашедших в вагон ревизоров, безбилетник «чесанул» в тамбур и спрятался в топке. Махновец, уже направлявшийся было в соседний вагон, машинально открыл дверь котельной и обнаружил там скрюченного мужичка. Спицин подмигнул ему и зачем-то приставил пальцы ко лбу, очевидно, изображая уши зайца.
На тринадцатом плацкартном дежурила Ритка Тэтчер, а Боря, закрывшись в спальном купе, перекладывал приобретённый в Мурманске дорогой дефицитный товар с антресолей в рундук. Мало ли чего. Вверху, на второй полке разлёгся турист-безбилетник. Кто знает, что у него на уме, умыкнёт пакеты, ищи потом свищи. В коридоре послышались шаги, дверь дёрнули, и сразу же раздался напряженный Риткин голос:
— Там сменщик мой отдыхает после дежурства, больше никого нет.
— Открывай, красавица, открывай. Мы посмотрим сами, — басом отозвался некто, очевидно, кому Марго заливала про отдыхающего сменщика.
Дверь, щёлкнув замком, отъехала. В проёме, заполошно шныряя глазами, стояла Ритка, а за её спиной маячили ревизоры. Отодвинув Тэтчер, один из них, высокий и плотный, внедрился в купе. Взглянув на спящего туриста, он дёрнул его за лодыжку. Бородатый мужик в грязной, пропахшей дымом штормовке, вскинувшись спросонья, ударился головой о багажную полку. Боря, прижимая к животу кожаный плащ, медленно осел на рундук. Махновец тоже сел, достал из полевой сумки чистый бланк акта и принялся его заполнять.
Крапивкина стремительно передвигалась по составу, несмотря на «болтанку» вагонов, встречавшихся на пути пассажиров, бесконечные двери. На тринадцатом «плацкарте» у титана топтался плюгавенький незнакомый мужичок в форме. Любка быстро прошла мимо, краем глаза увидев в спальном купе ещё одного ревизора. В коридоре стояли перепуганные студенты: крашеная в пепельный цвет Ритка Тэтчер и черноокий Боря Рубинчик с кожаным плащом в руках. На лице Бори застыло выражение Иисуса, волокущего тяжеленный крест на Голгофу. Странное поведение контролёров, неожиданно нарушивших годами налаженную технологию и сложившуюся этику отношений, создавало никому не нужную нервозность, неоправданный и бессмысленный риск. Заглянув в «служебку» Лыткиной, Крапивкина нервно крикнула:
— Шухер, комиссар! Поднимай «зайцев» и гони их в кабак. От «хвоста» идут «внезапники». Лютуют гады.
Издёрганность «кадровички», обычно всегда невозмутимой и выдержанной, мгновенно передалась студентке. Ольга метнулась поднимать безбилетников, а Крапивкина — в вагон Алика Чефанова, проскочив за считанные секунды оба тамбура и суфле с переходной площадкой.
Алина попросила Царёва подежурить в радиокупе, а сама сняла китель и прилегла на полку. Однако отдохнуть не удалось. Спустя несколько минут в коридоре возник какой-то странный шум, послышался суматошный топот ног множества людей и громкие истеричные голоса. Открыв дверь, Омская увидела разношерстную толпу пассажиров, подталкивающих друг друга и быстро передвигающихся по проходу со стороны рабочего тамбура. Большинство из них были одеты в брезентовые робы и штаны. Среди толпы выделялась Любка Крапивкина. Не доходя до купе начальника поезда, она замахала руками, подавая какие-то знаки. Толпа с шумом пронеслась мимо купе в сторону вагона-ресторана.
— Люба, что случилось? — Алина удивлённо смотрела вслед пробежавшим людям.
— Булгатня, Алина, шухер! Готовность номер один! На составе «внезапники», гнобят студентов, кучу актов настрогали.
— Сколько их?
— Двое.
— И где они «залетели»?
— Скорее всего, в Свири, во время технической стоянки. Я успела предупредить комиссаршу и остальных.
— На каком вагоне они сейчас?
— Когда я пробегала, были на тринадцатом. Что происходит, Алина? Почему они без тебя рыщут?
— Не знаю, Люба. Но сейчас пойдём и выясним, — Омская потянулась за кителем.
Они встретились в вагоне Алика Чефанова. Двухметровый студент стоял у титана и наблюдал, как ревизоры осматривают отсеки, с багажных полок которых пяток минут назад катапультировались «зайцы». На полках сидели и лежали добропорядочные пассажиры с билетами и непроницаемыми лицами. Визжа и топоча ногами, по проходу носились два пацанёнка лет пяти. Спицын строго цыкнул на них:
— Ну-ка, детвора, тиха-а! По вагону нельзя бегать.
— Дядя, а кого вы ищете, шпионов?
— Шпионов, шпионов, мальчик. Ты их видел?
— Да, видел, они все убежали.
— И я видел, и я, — запрыгал перед ревизором второй пацан.
— А сколько их было, шпионов-то?
— Много, — ребятишки подняли ладони с растопыренными пальцами вверх.
— И куда они убежали?
— А вон туда, — малец показал пальцем на входную дверь рабочего тамбура.
В этот самый момент дверь открылась, в вагон быстрым шагом вошла Алина Омская. За ней следом, еле поспевая, вышагивала Крапивкина. Спустя некоторое время Алина и Спицын сидели в купе начальника поезда. Омская, грустно покачивая головой, пыталась Спицына пристыдить:
— Эх, Лёша, Лёша, ну зачем тебе этот спектакль? Проверка, акты, протоколы. Почему без меня пошли? Если это затем, чтобы мне нагадить, то это мелко и низко.
— Да я и не знал, кто на триста сорок третьем начальник. Ты же на Ленинград ездила, — вяло отбивался Алексей Ефремович.
— Ну, хорошо, знал, не знал, какая разница? Всё равно это паршиво, не по кайфу. Ты не первый год на железной дороге. Забыл правила?
— Ничего я не забыл. Кому-то же работать нужно. Вон у тебя полный состав «зайцев». Это как?
— Ладно тебе, что нам друг перед другом выёживаться. Надеюсь, открытый лист и предписание у тебя имеются?
— Обижаешь. Показать?
— Ладно, лучше покажи акты, посмотрю на твои художества.
— Да что там смотреть, всё как обычно, — поколебавшись, Спицын всё же достал из сумки заполненные акты и отдал их Омской. Мельком взглянув на них, Алина взяла листы за края и разорвала пополам.
— Алька! Ты что творишь? Акты же номерные, как я буду отчитываться? — Махновец схватился за голову.
Алина достала из сумочки деньги, отсчитала три червонца.
— За каждый акт — десять рублей. Для отчётности хватит?
— Да при чём тут деньги? Дело же не в этом, как будто, не знаешь, — запричитал Алексей Ефремович, но червонцы сразу же взял и положил в карман кителя.
— Знаю, знаю. Именно поэтому в рейсовый журнал ничего записывать не будем. Ни ваших фамилий, ни результатов проверки. Вас здесь вообще не было.
— Хорошо. Не было, так не было. Жарко у тебя тут, — Спицын ослабил галстук, затем снял китель и повесил его на крючок, — может быть, найдётся, чем промочить горло? Посидим, как в старые добрые времена, вспомним молодость…
— Ну, сидеть у меня нет времени а, если честно, то и желания. А горло промочи минералкой, — Алина кивнула на бутылку «Боржоми».
Махновец открыл бутылку, налил в стакан воды и выпил залпом. Оценивающе взглянул на бывшую жену.
— Ну, как ты, вообще?
— Да нормально.
— А я вот, Алина, плохо. До сих пор не могу тебя забыть, — Спицын положил руку на её колени, — На жену гляжу, а вижу тебя.
Омская посмотрела на руку Махновца, перевела взгляд на него, лёгким движением убрала ладонь с колен.
— Не надо, Лёша. Что было, не вернёшь. У каждого из нас уже давно своя жизнь.
— Но ведь всё было так замечательно, Алька! Помнишь, как мы вместе работали, учились, а медовый месяц на колёсах? Ты же любила меня. Неужели сейчас совсем ничего не чувствуешь? — Спицын вплотную придвинулся к Алине и обнял её за плечи.
Омская попыталась освободиться, но Махновец, жарко и шумно дыша, прижал её к себе ещё крепче. Свободной рукой он шарил под кителем, норовя расстегнуть блузку.
— Спицын, ты что, охренел? Прекрати! — Алина закричала и, дёрнувшись, упёрлась локтем ему в подбородок.
Сопротивление бывшей жены распаляло ещё сильнее. В какой-то момент Алексей Ефремович, совсем слетев с катушек, опрокинул Алину на полку. Навалившись всем телом, он одной рукой зажал ей рот, а второй елозил по животу, ища застёжку юбки.
Царёв, зайдя в радиокупе, уселся на рабочее место начальника поезда. На столе лежали бланки актов, телеграмм, рейсовый журнал, журнал приёмки, сдачи и технического состояния оборудования вагонов, стояла поездная радиоаппаратура: установка внутреннего радиовещания, постоянно включённая на приём радиостанция для связи с машинистом, микрофон, а также Санин «кассетник» «Десна» — неизменный спутник путешествий по стране в течение последних десяти лет. Собирал его Царёв собственноручно, работая на Харьковском радиозаводе. Затем «отслужил» вместе с ним два долгих армейских года. Там не единожды был украден сослуживцами, но с завидным постоянством торжественно и с достоинством возвращался к законному владельцу. «Отпахал» срок на сибирских стройках, после чего остались на корпусе заметные шрамы. Случалось, увесистый аппарат использовался там хозяином не по назначению, а как средство допустимой обороны в драках с местной братвой. Перемещался на всех видах транспорта, пожил в бесчисленных общагах, бараках, палатках. И вот теперь добросовестно трудился здесь, в поезде, курсирующем между Москвой и Мурманском. Поднимал душевной музыкой настроение пассажирам, пребывающим порой в стрессе от неудобств и нервотрёпки. Рядом в коробочке лежали кассеты с наклейками, на которых были обозначены исполнители: «Ю. Антонов», «В. Высоцкий», «Алла Пугачёва», «София Ротару», «Жанна Бичевская», «Машина времени», «Цветы», «Самоцветы», «Весёлые ребята». Саня выбрал из стопки и вставил в отсек магнитофона кассету группы Стаса Намина. Узкое пространство купе наполнила трогающая за душу мелодия. Царёв закрыл глаза, слова песни перенесли его в далёкий таёжный посёлок Павлово, в котором комсомольцы-добровольцы подвизались строить для совхоза склад комбикормов. Срочно нужны были деньги, чтобы доехать до Тынды, столицы всколыхнувшего страну БАМа.
Песни у людей разные,
А моя одна на века.
Звёздочка моя ясная,
Как ты от меня далека.
Поздно мы с тобой поняли,
Что вдвоём вдвойне веселей,
Даже проплывать по небу,
А не то, что жить на Земле.
Вспомнилась ошеломительно манкая и знающая себе цену Ритка Карамышева, с которой иногда проводили вместе тёплые «белые» ночи того незабываемого июля. И тут же, без всякой связи, перескочив через пространство и время, возникла Настя Сосновская. Торкнуло и заныло в груди. Царёв раздражённо встряхнул головой, прогоняя непрошеный образ. Поезд шел прерывисто, нервно набирал скорость, затем замедлял ход и вскоре, скрежетнув колёсами, остановился, хотя никаких признаков станции не наблюдалось. Саня выглянул в окно. Деревья стояли совсем близко, можно было различить сочные, ярко-зелёные листья белоствольных берёз, длинные иглы могучих сосен. Быстро нарастающий шум ворвался в купе, заглушив нежную мелодию, льющуюся из динамика. Встречный «пассажир» стремительно пронёсся мимо. В резко наступившей тягуче-густой тишине Царёв неожиданно услышал за стенкой в соседнем купе громкий, срывающийся на крик, голос Алины. Вагон слегка вздрогнул, деревья за окном медленно поплыли назад. Царёв выбежал в коридор и рванул ручку двери. Она отъехала, и Саня, оторопев, увидел совершенно дикую, немыслимую картину. На полке, придавленная навалившимся на неё довольно упитанным мужиком, лежала Алина. Она колотила обеими руками по его спине, пытаясь освободиться. В глазах у Царёва потемнело, он схватил стоявшую на столике бутылку «Боржоми» и, плохо соображая, опустил её на сильно облысевший затылок. Мужик крякнул и начал сползать на пол, держась рукой за голову. Мимо купе начальника поезда прошли две тётки, ошарашенно глядя в открытую дверь. Омская, резво вскочив с полки, лихорадочно поправляла расхристанную одежду. Мужик, кряхтя и опираясь рукой о рундук, поднимался с пола.
— Алина, я не понял, что случилось? Кто это? — Царёв стоял у двери наготове, крепко сжимая в руке горлышко бутылки.
— А это ревизор-инструктор финансово-ревизорской службы Алексей Ефремович Спицин, — Алина, застёгивая крючок на юбке, подбородком показала на висевший в углу купе китель.
— Ничего себе, сам Махновец к нам пожаловал, — Царёв шлёпнул бутылкой по ладони, — Слыхали, слыхали. А что же вы, Алексей Ефремович, здесь ревизуете, в купе начальника поезда?
— Не твоё дело, молокосос, — буркнул Спицин, снимая китель с крючка.
— Ну, как же это не моё? Я ведь свидетель ваших насильственных действий в отношении нашего начальника поезда Алины Сергеевны Омской. А вон там, в коридоре, стоят ещё двое свидетелей, — Саня кивнул на тёток, как бы случайно остановившихся у титана.
— Замучаешься пыль глотать, свидетель. Алина — моя бывшая жена. У нас всё было по взаимному согласию, а ты пришёл не вовремя, — нагло заявил Алексей Ефремович, протискиваясь в дверь.
— Ну, ты — козёл! — Саня, что было сил, толкнул Махновца, и тот, взмахнув руками, с шумом вывалился в коридор.