Фрагменты из жизни великого хирурга Войно-Ясенецкого и Святителя Луки
Ещё полтора года назад, услышав в Киевском музее медицины о В.Ф. Войно-Ясенецком, мне захотелось побольше узнать о нём. Решил поделиться прочитанным об этом удивительном человеке. Ни быстро, ни коротко написать не получилось. Наверное, и потому, что прочитал замечательную книгу о нём М.А. Поповского «Жизнь и житие Войно-Ясенецкого, архиепископа и хирурга», которую автор писал 20(!!!) лет. При этом он побывал во многих местах, в т.ч. и самых отдалённых, куда судьба (с участием «органов») забрасывала Валентина Феликсовича и встречался с людьми, которые его знали.
«… Я не вправе заниматься тем, что мне нравится, но обязан заниматься тем, что полезно для страдающих людей», - это когда-то решил для себя совсем ещё молодой человек, Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, во время поступления в Петербургскую академию художеств. Откуда у него могли появиться такие мысли, а потом и эти слова? Наверняка они были как-то заложены в генах, переданных родителями, возникли от прочитанного в книгах, увиденного и прочувствованного в жизни, которая окружала его в городе и в деревне, куда семья выезжала на лето. Отец его был очень порядочным человеком, благочестивым католиком, его, рядового служащего из Керчи перевели в Киев на немалую должность в страховом агенстве (до этого был неудачливым провизором). Мать была набожной христианкой и много занималась благотворительностью: дома пекли хлеб для заключённых, обеспечивали их работой. Во время первой мировой войны в доме кипятились огромные бидоны с молоком для госпитальных раненых.
Гены генами, слова словами, но не каждый же молодой человек решается посвятить свою жизнь служению людям. И не каждый отказывается от любимого занятия, а дар художника у Валентина, безусловно, был: он с успехом окончил рисовальную школу в Киеве и учился живописи в Мюнхене. А Войно-Ясенецкий остался верен своим словам и поступил на медицинский факультет Киевского университета. Учился он так, что его уже на втором курсе прочили в профессора анатомии (ему очень пригодились способности к рисованию). Не изменил он своим словам и после учёбы, решив стать земским врачом. Он не понимал и даже обижался на удивления товарищей по курсу, ведь, как сам говорил, изучал медицину с исключительной целью быть всю жизнь сельским, мужицким врачом, помогать бедным людям.
Сразу после окончания университета у Войно-Ясенецкого не получилось заняться желаемой работой, началась русско-японская война, и он принял предложение поступить на службу медиком в отряд Красного Креста. В госпитале, развёрнутом в Чите, оперировал раненых и даже возглавлял отделение хирургии. Там он познакомился, а потом и обвенчался с сестрой милосердия Анной Ланской. Когда война закончилась он приступил к осуществлению своей цели и с 1905 по 1917 гг. работал в городских и сельских больницах в самых разных местах страны. Лечил, спасал, возвращал к жизни. Он лечил и детские, и женские, и внутренние болезни, делал операции на глазах, вырезал щитовидную железу, опухоли в желудке и в мозгу, оперировал, как акушер, уролог, гинеколог. Работу, которую делал Войно-Ясенецкий, в наше время могут повторить специалисты шести или семи хирургических специальностей. Едва ли было много хирургов, владеющих скальпелем столь же универсально и искусно. Как-то он продемонстрировал натренированность своих пальцев, сказав, что может прорезать скальпелем именно столько страниц в книге, сколько ему скажут. Принесли стопку папиросной бумаги, Ясенецкий ощупал ее плотность, остроту скальпеля и резанул. Пересчитали листочки - порезано было ровно пять, как и просили… Он говорил, что хирургом нужно родиться и обязательно иметь три качества: глаз орла, сердце льва и руки женщины.
Операциям на глазах Валентин стал учиться сразу после выпускных экзаменов в 1903 году, зная, что в деревне с ее грязью и нищетой свирепствует трахома-болезнь, приводящая к слепоте. Приема в больнице ему казалось недостаточно, и он стал приводить больных к себе домой. Они лежали в комнатах, как в палатах, Войно-Ясенецкий лечил их, а его мать — кормила. Этот опыт ему пригодился позже, когда он работал в больницах. Однажды после операции у него прозрел молодой нищий, потерявший зрение еще в раннем детстве. Месяца через два он собрал слепых со всей округи, и вся эта длинная вереница пришла к Войно-Ясенецкому, ведя друг друга за палки. В другой раз он прооперировал целую семью, в которой слепыми от рождения были отец, мать и пятеро их детей. Из семи человек после операции шестеро стали зрячими.
Когда он заведовал больницей в Переславле-Залесском он делал в год около тысячи операций. Многие сотни спасённых жизнй на счету Валентина Феликсовича. При этом он успевал писать монографии и диссертацию, изучать иностранные языки, чтобы читать иностранные медицинские журналы, которые постоянно выписывал.
Вот, что рассказывала женщина, которая помогала по хозяйству супруге Войно-Ясенецкого, о его режиме дня. «Вставал он в восемь, за столом читал книгу, потом уезжал на целый день в больницу, потом - частный прием больных, а вечером он удалялся в свой кабинет, чтобы снова читать и писать до глубокой ночи. Приезд гостей или прогулка в лесу - редчайшие случаи, великое счастье для его жены». При этом были ещё и ночные вызовы, дальние поедки к больным, и никаких выходных, никаких отпусков. Если, конечно, не считать отпусками отъезды Войно-Ясенецкого в Москву для учёбы в интернатуре и подготовки к защите докторской диссертации. Там была напряжённая работа в анатомических театрах, библиотеках и на лекциях. Чтобы быть поближе к Москве он и переехал с семьёй в Переславль-Залесский в 1910 г.
В то время больные часто умирали, не перенеся наркоза. Поэтому многие земские врачи отказывались либо от наркоза при операциях, либо от самих операций. Войно-Ясенецкий посвятил свою диссертацию новому методу обезболивания — регионарной анестезии. Эту диссертацию, которую он защитил в 1916 г., один из профессоров сравнил с песней птицы, а Варшавский университет наградил особой медалью. Ценность её была в том, что это был не только серьёзный научный труд, но и практическое руководство для хирургов. Как и главная книга его жизни «Очерки по гнойной хирургии». «Очерки» и сейчас являются настольной книгой хирургов, справочным пособием и источником идей для профессионалов самого высокого класса. Эту книгу он задумал написать в первые годы своей работы в больницах и собирал материал более 40 лет. В ней обобщён мировой и огромный личный опыт автора в диагностике и лечении гнойно-септических заболеваний. По своим научным, клиническим и литературным достоинствам книга В. Ф. Войно-Ясенецкого представляется уникальной, не имеющей аналогов в мировой медицинской литературе.
В 1917 г. супруга Войно-Ясенецкого заболела туберкулёзом, и семья, чтобы изменить климат, переехала в Ташкент, где он получил должность главрача и хирурга. Со временем его пригласили преподавать в Ташкентский Университет.
Трудно сказать, что и когда побудило доктора Войно-Ясенецкого стать ещё и священником. Может, и то, что, леча и оперирируя тысячи и тысячи людей, зная их жизнь, он решил, что ему нужно, а значит и должно, лечить не только тела людей, но и их души. Может, сыграла свою роль и смерть супруги в 1919 г. (он остался один с четырьмя детьми). Но, как бы то ни было, в 1921 г. он принял сан священника и в один из дней пришёл в больницу в рясе и с крестом на груди. Ассистенту, который обратился к нему по имени-отчеству, ответил спокойно, что Валентина Феликсовича больше нет, есть священник отец Валентин (через два года он принял монашеский постриг с именем Лука). Перед каждой операцией он молился, благословлял больного, ассистента и медсестру. Лекции студентам он читал также в священническом облачении, в нём же являлся на межобластное совещание врачей. Теперь он не только лечил, оперировал и преподавал, но и проповедовал в местной церкви. На его проповеди собирались многие сотни людей. «Надеть рясу в то время, когда люди боялись упоминать в анкете дедушку-священника, когда на стенах домов висели плакаты: “Поп, помещик и белый генерал — злейшие враги Советской власти”, — мог либо безумец, либо человек безгранично смелый. Безумным он не был» - вспоминает медсестра, работавшая с отцом Валентином.
Не зря сказала: именно «безгранично смелый». Однажды он выступал в Ташкентском суде по «делу врачей», которых обвиняли во вредительстве. Руководитель ЧК Петерс решил устроить из этого сфабрикованного дела показательный процесс. Войно-Ясенецкий был вызван в качестве эксперта-хирурга, и, защищая осужденных коллег, разбил доводы Петерса в пух и прах. Выведенный из себя чекист набросился на него:
- Скажите, поп и профессор Ясенецкий-Войно, как это вы ночью молитесь, а днем людей режете?
- Я режу людей для их спасения, а во имя чего режете людей вы, гражданин общественный обвинитель? - ответил тот.
Петерс не сдавался:
- Как это вы верите в Бога, поп и профессор Ясенецкий-Войно? Разве вы видели своего Бог
- Бога я действительно не видел, но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там ума. И совести там тоже не находил.
«Дело врачей» тогда провалилось…
Однажды в ответ на приказ властей убрать из операционной икону Войно-Ясенецкий просто ушел из больницы, сказав, что вернется только тогда, когда икону повесят на место. Конечно, ему отказали. Но вскоре после этого в больницу привезли больную жену партийного начальника, нуждавшуюся в срочной операции. Та заявила, что будет оперироваться только у Войно-Ясенецкого. Местным начальникам пришлось пойти на уступки: хирург вернулся, а на следующий день вернулась и изъятая икона.
Власти терпели «безграничную смелость» до 1923 г. Арестовали его по стандартному подозрению в «контрреволюционной деятельности» — неделю спустя после того, как он был рукоположен в епископы. Это стало началом 11 лет тюрем и ссылок. (1923-1926, 1930-1933, 1937-1942г.г.). Владыке Луке дали проститься с детьми, посадили в поезд… но тот минут двадцать не трогался с места. Оказывается, поезд не мог двинуться, потому что толпа народа стала на рельсы, желая удержать своего доктора и пастора в Ташкенте…
Из Ташкента был долгий путь, длившийся пять месяцев: сначала в Москву (Лубянка, Таганская тюрьма), а потом в Восточную Сибирь. Путь, ещё и сопровождаемый болезнями: сначала миокардит с сильными отёками ног, а потом грипп с температурой в 40 градусов. Ехали в арестантских вагонах. Тюмень, Омск, Новосибирск, Красноярск. Болезнь сердца прогрессировала, а бутылочку с валерианкой дали только на 12-ый день. После Красноярска повезли ссыльных на санях в 40-градусный мороз в Енисейск.
В Енисейске о.Лука довольно скоро стал поперёк горла и властям, и местным лекарям. Первым – своими богослужениями, а вторым – тем, что лечил людей (как всегда бесплатно) и отбирал у них клиентуру. Его сослали сначала в глухую деревню в семь дворов, а потом в Туруханск.
В Туруханске не было ни водопровода, ни электричества, ни даже хлебопекарни и аптеки. Зимой случались морозы более 40;, а под окнами домов бегали волки.
В своих записках о.Лука ничего об этом не писал. Писал лишь о своих операциях (были и очень сложные), и о том, что по приезде его на пристани встретила толпа народа и просила благословения. А ещё о том, как его и оттуда выслали.
«По требованию этого председателя (предкрайкома Туруханского края Бабкин), - пишет в «Мемуарах» о.Лука, - меня вызвал уполномоченный ГПУ и объявил, что мне строго запрещается благословлять больных в больнице, проповедовать в монастыре и ездить на покрытых ковром санях. Я ответил, что не могу отказать людям в благословении, а о поездках в церковь - предлагал ему запретить крестьянам подавать мне сани, устланные ковром. Этого он не сделал, однако недолго терпел мою твердость... Меня вызвали в ГПУ и у входной двери я увидел сани, запряженные парой лошадей, и милиционера. Уполномоченный ГПУ встретил меня и объявил, что за неподчинение требованиям исполкома я должен немедленно уехать из Туруханска, и на сборы мне дается полчаса времени. Я спокойно спросил, куда же именно меня высылают, и получил раздраженный ответ: «На Ледовитый океан».
То, что затеяли власти Туруханска, иначе как убийством не назовешь. В разгар зимы, которая в 1924–1925 годах выдалась особенно жестокой, отправить на открытых санях по замёрзшему Енисею за полторы тысячи верст человека, не имеющего подходящей одежды, значило обречь его на неизбежную гибель. Но Войно-Ясенецкий не погиб. Как только ему вынесли приговор, появились доброжелатели. Первым другом о.Луки, как оказалось, стал милиционер, которому было поручено сопровождать ссыльного. А во время отдыха и смены лошадей в ближайшем полустанке о.Луку догнал еще один. Эсер Розенфельд был принципиальным атеистом, на этой почве у него с епископом не раз происходили горячие схватки. Но, как только он узнал о ссылке Войно-Ясенецкого, стал обходить дома своих, таких же неверующих товарищей и собрал, в конце концов, целую охапку теплых вещей и даже немного денег. Он привез оленьи чулки, унты из собачьих шнур, енотовую шубу, меховое пальто. Судя по «Мемуарам», Лука нисколько не удивился заботе товарища по ссылке. Несмотря на разногласия, у него с эсерами сложились дружеские отношения.
Чем дальше на север, тем тяжелее становилась дорога. В один из дней при жестоком морозе даже в своей меховой одежде Лука закоченел так, что его пришлось на руках нести в избу. Туруханские власти не определили точного места, где следовало поселить ссыльного епископа. Принять решение было поручено милиционеру. Когда они проехали уже более четырехсот километров на север (до океана оставалось не меньше), то во время остановки на одном из полустанков, сопровождающий решился, внес багаж Луки в засыпанную снегом избу и объявил, что отныне место жительства ему определено здесь. «Мемуары» дают выразительную картину приезда Войно-Ясенецкого и быта «на краю света»: «Это был совсем небольшой станок, состоящий из трех изб и, как мне показалось, еще двух больших груд навоза и соломы, но то тоже были жилища. Мы вошли в главную избу, и вскоре сюда вошли вереницей жители Плахина. Все поклонились мне, и председатель станка сказал: «Ваше Преосвященство! Не извольте ни о чем беспокоиться: мы для вас все устроим». Он представил мне одного за другим мужиков и женщин, говоря при этом: «Каждый мужик поставит вам полсаней дров в месяц, а эти две женщины будут для вас готовить и стирать. Это была просторная половина избы с двумя окнами, в которых вместо двойных рам снаружи были приморожены плоские льдины. Щели в окнах не были ничем заклеены, а в углу местами был виден сквозь большую щель дневной свет. На полу в углу лежала большая куча снега, а вторая такая же, никогда не таявшая, лежала внутри избы у порога. Для ночлега мне соорудили широкие нары и покрыли их оленьими шкурами. Вблизи нар стояла железная печурка, которую я на ночь наполнял дровами и зажигал, а лежа на нарах, накрывался своей енотовой шубой и меховым одеялом, которое мне подарили. Утром, когда я вставал меня охватывал мороз в избе, от которого толстым слоем льда покрывалась вода в ведре. В первый же день я принялся заклеивать щели в окнах клейстером и толстой оберточной бумагой и ею же пытался закрыть щели в углу избы. Весь день и ночь я топил железную печурку. Когда я сидел тепло одетый за столиком, то выше пояса было тепло, а ниже его — холодно.».
Трудно сказать, сколько можно было прожить в таких условиях, и почему вдруг начальник туруханского ГПУ среди зимы отправил сани за ненавистным епископом, но по версии самого Войно-Ясенецкого, за него вступился народ. «Оказалось, - пишет он в «Мемуарах», - что в Туруханской больнице умер крестьянин, нуждавшийся в неотложной помощи, которой без меня не могли сделать. Это так возмутило крестьян, что они вооружились вилами, косами и топорами и решили устроить погром ГПУ и сельсовета. Власти были так напуганы, что немедленно послали за мной гонца...». Войно-Ясенецкий вернулся победителем. «Первым, кто меня встретил с неподдельной радостью, был тот самый милиционер, который вез меня из Туруханска... Я опять начал работать в больнице, и в монастырь я продолжал ездить на санях, покрытых ковром».
В конце 1925 года пришло постановление об освобождении Войно-Ясенецкого. Он поехал в Черкассы, где тогда жили родители и брат Владимир, а оттуда - в Ташкент. Его не восстановили на работу ни в больницу, ни в университет. Валентин Феликсович занялся частной практикой. По воскресным и праздничным дням служил в церкви, а дома принимал больных, число которых доходило до четырёхсот в месяц. С хирургом постоянно находились молодые врачи, добровольно помогавшие ему, учились у него, а тот посылал их по городу искать и приводить больных бедных людей, которым нужна была врачебная помощь. Он пользовался большим авторитетом в городе, и очень скоро стал раздражать власти. Им нужно было только найти повод, чтобы избавиться от о.Луки. Повод вскоре представился, как всегда дело было шито белыми нитками, но был суд и вторая ссылка.
Эту свою ссылку о.Лука считал легкой. В постановлении ГПУ сказано было: Северный край. Могли бы сослать в тот же Туруханск или в Воркуту. Иногда местом второй ссылки Войно-Ясенецкого называют Соловки. Наверное, потому, что в 20-30-х годах именно там закончили свои жизни многие епископы, священники и просто верующие. Епископу Луке действительно повезло, его отправили в Архангельск и даже позволили принимать больных. Конечно, были и холод, и голод, но для него это было привычным. Поселили его в доме пожилой женщины Веры Михайловны Вальневой. Комната-келья с одним крошечным окошком о.Луке понравилась: стол, стул, железная кровать, в сенях - рукомойник, там же кадка с водой. Чего ещё надо?! Да и бывал он дома редко: полдня проводил в амбулатории на приеме, потом шел в ближнюю больницу. Оперировать ссыльному запрещалось, но больничные хирурги тайком пользовались его консультациями, а то и разрешали ассистировать. В келью свою о.Лука добирался только вечером. Читал присланные дочерью медицинские журналы и книги, делал выписки из историй болезни. Не оставляла мысль о своей главной книге «Очерки гнойной хирургии». Издание этой книги, которая почти 10 лет находилась в издательстве, и, несмотря на положительные отзывы специалистов, всё откладывалось из-за арестов автора.
Нельзя не сказать о его квартирной хозяйке, Вальнёвой. Эта женщина-знахарка, лечившая язвы, нарывы и ожоги с помощью повязок, пропитанных катаплазмой (смесь просеяного через сито чернозёма, выдержанного в разогретой печи, а потом выставленного на мороз, мёда, сметаны и трав), настолько заинтересовала Войно-Ясенецкого своим методом, и, главное, успешностью результатов лечения, что он даже добился того, чтобы её взяли на работу в амбулаторию, а позже позвал её работать к нему в Ташкент.
После возвращения из ссылки в конце 1933 г. о. Лука отказался принять одну из архиерейских кафедр. Скорее всего потому что истосковался по научной работе, по серьёзным операциям, да и опыт свой многолетний хотелось передать: и врачам, и студентам. Чтобы его идеи и методы хирургии окрепли и передались другим медикам, ему нужны были, если не лелеемый Институт гнойной хирургии, то хотя бы кафедра, лаборатория. Нужно было публиковать статьи, выпускать атласы и монографии, выступать с докладами на Хирургическом обществе. Видно, очень хотелось ему этого…. В Москве он, несмотря на многие старания и оббивание начальственных порогов, ничего не добился…
Весной 1934 г. Войно поехал в Ташкент: хотелось повидать детей и Софью Сергеевну. Эта женщина требует отдельного рассказа.
После смерти жены Валентин Феликсович поселил в доме свою хирургическую сестру Софью Сергеевну Велицкую. Выбор домоправительницы и воспитательницы детей, сделанный Валентином Феликсовичем, не мог быть лучше. «Когда умерла мама, - пишет Елена Валентиновна Жукова-Войно, - папа в отчаянии, оставшись с четырьмя детьми, звал к себе приехать тетю Шуру и тетю Женю (сестры жены), но они отказались. На помощь пришла к нам Софья Сергеевна Велицкая - ангел наш хранитель - и посвятила себя нам, детям». Была Велицкая бездетной вдовой убитого на фронте царского офицера, детей Войно-Ясенецкого, она не только любила, но, безусловно, спасла их от неминуемой гибели. В доме младшего - Валентина дожила до глубокой старости. Что же касается отношений с о. Лукой, то стоит довериться его «Мемуарам»: «Моя квартира главного врача состояла из пяти комнат, так удачно расположенных, что Софья Сергеевна могла получить отдельную комнату, вполне изолированную от тех, которые я занимал. Она долго жила в моей семье, но была только второй матерью для детей, и Богу Всеведующему известно, что мое отношение к ней было совершенно чистым».
Продолжение http://proza.ru/2020/06/07/660