Дитрис поёжился: в тёмном сарае, куда его заперли, пахло землёй и сыростью.
День сегодня сложился неудачно. Сначала у него утащили корзинку с хлебом и
зеленью, которые он купил на рынке по поручению хозяина. А потом он споткнулся,
когда переносил в дом амфору с оливковым маслом. От амфоры остались одни черепки, а
ценное масло разлилось пахучей лужей на дворе. Неудивительно, что хозяин рассердился
не на шутку и в наказание запер Дитриса в сарай на всю ночь.
Впрочем, Скирий был хорошим хозяином и не обращался жестоко с рабами. Он не
любил применять физические наказания, и прибегал к ним крайне редко, когда, по его
мнению, другие средства были исчерпаны. По правде говоря, Дитрис даже и не помнил,
когда кого-нибудь из рабов били.
Вот и теперь хозяин, хоть и сильно рассердился, но ограничился лишь относительно
лёгким наказанием. В другом доме Дитрис уж наверняка был бы исполосован плетью;
рабов жестоко наказывают и за менее тяжёлые проступки.
Но Дитрису всё равно было обидно. Ну не объяснишь же хозяину, что краски
окружающего мира так привлекательны, что забываешь обо всём на свете! Как
бесконечно бездонно голубое небо, как складываются в мифичекие картины бегущие по
небу облака, как привлекательны и зелены дающие освежающую тень платаны, как
живописно вьются лозы винограда... Дитрис был художником и обладал врождённым
даром ощущать формы и движение и передавать красками то, что запечатлевалось в его
цепкой памяти.
Надо сказать, что Дитрису здесь тоже повезло с хозяином: Скирий с пониманием
относился к художественному дару своего молодого раба. Впрочем, он и сам был не чужд
искусству: он считал себя ценителем прекрасного и украшал свой дом понравившимися
ему статуэтками, картинами и вазами.
В своём доме Скирий даже организовал мастерскую, в которой иногда проводил досуг,
что-нибудь рисуя. Он позволил Дитрису работать в мастерской в свободное от его
основных обязанностей время и поощрял молодого художника.
По своим торговым делам Скирий разъезжал по всей Аттике, и нередко - за её
пределами. Бывало, Дитрис сопровождал хозяина в этих поездках. Если дела позволяли,
Скирий никогда не упускал возможности посетить местные художественные галереи. Так
Дитрис познакомился с работами великих мастеров и многому у них научился.
Одна из таких поездок чуть было не закончилась трагически. Скирий был по делам в
Эфесе. Конечно, он не мог упустить случая посмотреть на творения художников эфесской
школы и, в особенности, известного на всю Элладу Зевксиса.
Скирий и Дитрис задержались в художественной галерее до темноты и на обратном
пути заблудились и попали в незнакомый квартал города. Обеспокоенный Скирий стал
оглядываться по сторонам в надежде увидеть какого-нибудь прохожего и узнать дорогу
в ту часть города, где они остановились.
Как вдруг от стены дома отделились три тени и направились к ним. Незнакомцы были
в плащах и в каких-то масках, почти полностью закрывавших их лица. По всему было
видно, что их намерения были недобрыми.
Скирий начал громко кричать в надежде привлечь внимание ночной стражи. Между
тем нападавшие, державшие в руках что-то похожее на дубинки бросились на свои, как им
казалось, беззащитные жертвы.
К немалому их удивлению они встретили сопротивление, что оказалось для них
полной неожиданностью. Дитрис был ловким и сильным парнем. Старый Феодоктис,
управляющий в доме у Скирия, был когда-то кулачным бойцом, и при случае показывал
Дитрису приёма боя. Учение пришлось как нельзя кстати. Дитрис сделал обманное
движение и сбил одного из нападавших с ног. Но двое других набросились на Скирия и
отбросили его к стене дома. Скирий упал, и один из мерзавцев занёс над ним дубину.
Не думая о себе, Дитрис прыгнул ему на спину и сбил на земллю, правда, и сам не
устоял на ногах. Последний из нападавших обрушил дубину на голову Дитриса, но тот
успел перекатиться, и дубина со всего размаха ударила в землю, слегка задев его шею и
содрав с неё кожу.
Несмотря, на сильную боль, Дитрис вскочил на ноги и, загородив собой Скирия,
приготовился к отражению новой атаки. Тускло блеснуло лезвие. Дитрис увернулся, но
почувствовал острую боль в руке.
Никто не знает, чем бы это закончилось, но в конце улицы замигали огни факелов и
послышался звон оружия - это на шум и непрекращающиеся крики Скирия прибежала
ночная стража. Не дожидаясь её приблежения, преступники немедленно скрылись в
тёмном переулке.
Стража проводила путешественников до дома, где они остановились. К счастью раны
Дитриса оказались неопасными, и он оправился в течение нескольких дней.
После этого происшествия, Скирий стал ещё теплее относиться к Дитрису и старался
не обременять его тяжёлой работой по дому, оставляя ему больше времени для работы
в художественной мастерской. Его расположение к юноше было нечто большим, чем
отношение доброго хозяина к хорошему рабу. Скорее эти отношения больше напоминали
отношения между строгим отцом и почтительным сыном.
Боги не дали Скирию сына, но зато наградили красавицей дочерью. Гелатии было
восемнадцать лет. Нежные линии её лица не портил ни единый изъян, походка была
упругой, стройность её фигуры могла свести с ума кого угодно, а движения её были
то стремительными, как у большинства молодых девушек, то плавными и мягкими, что
свойственно женщинам в более зрелом возрасте.
Красота не испортила характер девушки. Она оставалась открытой, жизнерадостной
и дружелюбной. При общении с людьми её большие карие глаза выражали внимание и
доброжелательность, что придавало ей ещё большую привлекательность.
О, Гелатия..! При мысли о ней у Дитриса замирало сердце. Юноша старался
отогнать от себя сладкие видения. Какие надежды он мог питать? Что общего между
бесправным рабом и дочерью его господина? Пусть даже господин благоволит к нему -
ему никогда не перейти пропасть, разделяющую свободных граждан и рабов.
Но юность есть юность, и в двадцать лет трудно запретить себе мечтать о красивой
девушке! К тому же Дитрис был художником, и, следовательно, ценителем красоты.
Несколько раз Скирий брал с собой Дитриса в пинакотеку Афин. Мраморные
колоннады величественного Акрополя восхищали Дитриса, а картины художественной
галерии приводили его в восторг и вызывали желание творить.
Особенно его привлекали картины Паррасия. Знаменитый художник с
исключительным мастерством передавал душевные и физические страдания героев своих
картин. У одной из таких картин, "Прикованный Прометей", он мог простаивать
бесконечно. Как искусно художник сумел передать муки, испытываемые осуждённым
Прометеем, какие неподдельные страдания были изображены на его лице!
Позднее Дитрис узнал, что натурщиком для этой картины послужил раб Паррасия,
несчастный старик, которого художник приказал пытать, чтобы запечатлеть на картине
настоящие страдания. Старика хлестали и прижигали раскалённым железом, от него
отрывали куски плоти, а под конец прибили к кресту. В неимоверных муках несчастный
испустил дух на кресте, но его предсмертная гримаса страдания была бесстрастно
запечатлена Паррасием на лице Прометея.
Дитрис потерял всякое уважение к Паррасию, а его картины вместо прежнего
восхищения стали вызывать отвращение. Юноша был твёрдо уверен в том, что натоящее
искусство должно приносить радость людям и не может быть основано на пытках и
мучениях живых существ.
В доме Скирия нередко бывал Теламий, художник и учитель живописи, член
Художественного Совета афинской пинакотеки.
Дитрис прислуживал во время трапез и жадно слушал рассказы Теламия о работах,
ведущихся в пинакотеке, о знаменитых художниках и скульпторах и их произведениях,
о последних новостях и событиях в Афинах.
Как-то во время беседы Скирий сказал Теламию, что молодой раб, прислуживавший
во время обеда, пишет картины и является, по его мнению, очень хорошим художником.
Теламий незамедлительно изъявил желание посмотреть творчество Дитриса. Увидев
произведения, Теламий обнял юношу и заявил, что у него - несомненный талант, и ему
нужно обязательно учиться, чтобы этот талант смог по-настоящему раскрыться.
- Мой уважаемый друг, - обратился он к Скирию, - боги дали этому юноше дар. Не
разрешишь ли ты ему хотя бы изредка посещать мои уроки в Художественной Академии?
- Я обдумаю твоё предложение, достопочтенный Теламий, и посмотрю, что я могу
сделать, - ответил Скирий. В глубине души, однако, он уже решил, что позволит Дитрису
иногда посещать Академию, если, конечно, это не будет в ущерб его, Скирия, делам.
Теламий распрощался и пообещал в скором времени наведаться опять. Ему было
приятно бесдовать с радушным хозяином, обмениваться приветствием с его
очаровательной дочерью, а теперь к этому прибавился и интерес к судьбе талантливого
художника.
Послышался звук отодвигающейся щеколды и дверь сарая распахнулась. На пороге
в неясном сумеречном свете стояла Гелатия.
- Отец всё ещё сердится, - сказала она, - но я уговорила его не наказывать тебя так
строго - ведь в твоих проступках не было злого умысла. Выходи, Дитрис! И впредь
постарайся быть более осторожным, а то нам придётся все деньги тратить на покупку
оливкого масла, которым ты с такой щедростью увлажняешь землю.
Её слова звучали весело и дружелюбно. Дитриса бросило в жар. Он шагнул в дверной
проём и чуть не налетел на Гелатию, что привело его в ещё большее замешательство.
Хорошо, что было почти темно, и ему кое-как удалось скрыть своё волнение.
- Благдарю тебя, госпожа, - пробормотал он, - ты и господин - очень добры ко мне.
Гелатия, по всей видимости, не заметила его смятения и поинтересоалась:
- Над чем ты работаешь в последнее время? Я имею в виду: рисуешь ли ты какую-
нибудь новую картину?
- Да, госпожа. Недавно я стал рисовать танцующую нимфу и ...
- Знаеашь что? - перебила его Гелатия. - Сейчас уже поздно и пора спать. А завтра
я зайду к тебе в мастерскую, и ты мне её покажешь. Хорошего тебе сна!
- Хорошего сна и тебе, госпожа. Пусть Гипнос пошлёт тебе приятные сновидения!
На следующий день, ближе к вечеру, Гелатия, как и обещала, зашла в художественную
мастерскую.
Вопреки существующим традициям, в соответствии с которыми женщины - жёны и
дочери - проводили большую часть своего времени в отведённых им комнатах дома,
Скирий не ограничивал свою дочь, и она пользовалась свободой перемещения как по
дому, так и за его пределами. Конечно, во время прогулок по городу её сопровождал
или сам Скирий, или кто-то из домашней прислуги.
Пользуясь этой свободой, девушка не раз заходила посмотреть на работы отца и
Дитриса. Она умела ценить прекрасное, и, в силу своей врождённой доброты, не
скупилась на похвалы, что достовляло удовольствие отцу. Что же касается Дитриса, то
от каждого её доброго слова кровь начинала бурлить в его теле.
Впрочем, Гелатия, обладая тонким вкусом, не ограничивалась только похвалами, а
могла при случае сделать очень ценные замечания. Нечего и говорить, что каждый её
приход был для Дитриса радостным и волнующим событием.
Вот и сейчас, глядя на её приветливое и улыбающееся лицо, Дитрис ощутил радостное
волнение.
- Ну что ж, Дитрис, - сказала Гелатия, - давай показывай, что там у тебя новенького.
Дитрис подвёл её к своей новой картине.
- Я только недавно начал её рисовать, и пока здесь мало, что есть показывать.
Действительно, на картине только угадывался контур танцовщицы, и Дитрис решил
рассказать Гелатии, откуда у него появилась эта идея.
Некоторое время назад хозяин отправил его с дарами в расположенное неподалёку
святилище Афродиты. Скирий очень чтил эту богиню, был в хороших отношениях с
главной жрицей, и не раз посылал туда Дитриса с каким-нибудь поручением. Так что
Дитриса там все хорошо знали.
Был ранний вечер. Лучи скатывающегося к горизонту солнца светили сквозь колонны
и в открытые промежутки верхнего перекрытия портика святилища. Под тихую музыку в
медленном чувственном танце кружилась молодая жрица. Лёгкий ветерок слегка развевал
её полупрозрачные одежды и подчёркивал необыкновенное ощущение плавности и
воздушности всех её движений. Завороженный Дитрис не мог оторвать взгяда от
танцующей девушки. Казалось, что прекрасная нимфа снизошла до смертных и позволила
им любоваться своим грациозным танцем. Так у Дитриса и возникла идея нарисовать
танцующую нимфу.
- Ты так красочно и с таким воодушевлением это описал, - сказала Гелатия, - что я
как будто сама была там и наблюдала за танцем. Я вижу, как горят твои глаза. Надеюсь,
что картина будет не хуже твоего рассказа.
- Да, госпожа, я буду очень стараться, - ответил Дитрис.
- Знаешь, что, - вдруг сказала она, - не называй меня госпожой, когда поблизости
никого нет. Ведь мы с тобой - почти одного возраста...
Гелатия вдруг смутилась, а у Дитриса перехватило дыхание, и он сам смешался от
такого неожиданного предложения.
- Как тебе будет угодно, гос... Г-гелатия, - пробормотал он и добавил, - ты самая
добрая девушка в мире! - он хотел сказать "красивая", но не посмел.
Они ещё больше смутились. Хорошо, что в этот момент в мастерскую вошёл
Феодоктис и, тем самым, разрядил обстановку.
- Дитрис, - сказал Феодоктис, - иди скорее: тебя зовёт наш господин.
Юноша поспешил исполнить приказ и нашёл Скирия в обществе его друга - художника
Теламия. Почтительно приветствовав обоих, Дитрис застыл в ожидании.
- Тебе известно, - обратился к Дитрису Теламий, - что в скором времени у нас
предстоят Большие Панафинейские Игры? Так вот, - продолжал Теламий, - в преддверии
этого знаметельного события Афинский Совет постановил провести соревнование между
художниками, во время которого молодые художники будут демонстрировать своё
мастерство. Лучшие работы будут выставлены в пинакотеке нашего города, а победитель
будет награждён, и, возможно, получит приглашение для участия в работе по росписи
стен пинакотеки, а то - и заказ на новую картину.
Теламий сделал паузу, а Дитрис в ожидании продолжения весь напрягся и даже
вспотел от неясного предчувствия чего-то чрезвычайно важного.
Теламий, сделав глоток вина из кубка, продолжал:
- У тебя несомненный талант и ты, без сомнения, достоин того, чтобы представить
своё искусство на суд афинян. Я добился того, чтобы твоё имя включили в список для
участия в конурсе. Конечно, мне пришлось преодолеть много возражений: ведь ты - раб,
а до сих пор только свободные граждане принимали участие в таких состязаниях.
Я приложил немало усилий, чтобы уговорить строптивцев. В конце концов сказались мои
положение и авторитет. Соревнование проведут ровно через две недели. Скирий, мой друг
и твой господин, дал согласие на твоё участие. Теперь всё зависит только от тебя, мой
мальчик!
Радость и возбуждение охватили Дитриса. Разве мог он даже представить себе, что ему,
рабу, дадут возможность участвовать в празднике наряду со свободными афинянами?
- Спасибо, тебе, мой добрый господин, - не скрывая волнения, сказал он Теламию. -
Спасибо и тебе, мой господин, - обратился он к Скирию, - моя жизнь всегда будет
принадлежать тебе...
Он хотел ещё что-то добавить, но Скирий его перебил:
- Ну-ну, Дитрис, я никогда не забуду, как ты спас мне жизнь, и это - только малая часть
моей благодарности. Давай покажи, на что ты способен.
Две недели Дитрис провёл в творчестве и радостном возбуждении. Как только у него
появлялось свободне время, он тотчал шёл к своей картине и полностью отдавался работе
над ней. Скирий распорядился, чтобы Дитриса не перегружали работой по дому, и
старый Феодоктис был только рад отпускать Дитриса пораньше в мастерскую: он любил
юношу, как сына.
Ни сам Сирий, ни его дочь намеренно не заходили в мастерскую, чтобы не мешать
художнику. Даже, когда картина была закончена, отец и дочь побороли искушение и
решили, что увидят картину вместе с остальными зрителями в день художественного
конкурса.
И вот, наконец, настал долгожданный день! Поздним утром Скирий, Гелатия, Дитрис
и двое слуг-рабов на мулах и ослах направились к афинской пинакотеке. Когда они
прибыли на место, там уже толпились афиняне, в нетерпении ожидающие демонстрации
картин.
В обширном портике, под сводами которого туда и сюда беззаботно сновали и
щебетали ласточки, Члены Художественного Совета афинской пинакотеки
приветствовали художников, принимающих участие в конкурсе, и показывали, где
ставить картины, которые были пока прикрыты накидками.
Теламий, завидев своего друга и его сопровождение, приветственно помахал им и
показал Дитрису его место. Некоторые члены Художественного Совета с любопытством
поглядывали на подопечного Теламия. До сих пор ещё никогда не случалось, чтобы
в подобных конкурсах участвовали рабы. Но, как уже упоминалось ранее, они не могли
отказать столь уважаемому и авторитетному в искусстве человеку, каким был Теламий.
Да и, кроме того, их разбирало любопытство.
После короткого приветственного обращения к участникам и зрителям был дан сигнал
к началу конкурса. Члены Художественного Совета стали по очереди переходить от
одного художника к другому, и по мере того, как они перемещались, с очередной картины
спадала накидка, и работа художника открывалась для судей и зрителей.
Зрители стояли чуть поодаль и не скупились на похвалы или же на критические
замечания. Впрочем, одобрительных возгласов слышалось гораздо больше, что было и
не удивительно: ведь здесь собрались, пока и не очень известные, но очень способные
художники.
Дитрис от волнения почти ничего не слышал и не видел. Когда к нему подошли и
настала его очередь показывать картину, он чисто машинально поднял руку и снял с
картины накидку.
Члены Совета стали внимательно разглядывать картину и, судя по всему, картина
произвела на них хорошее впечатление: некоторые из них одобрительно кивали,
а Теламий не скрывал своей радостной улыбки.
Когда судьи отошли, картина предстала перед глазами зрителей, которые не
замедлили высказать своё восхищение.
Картина была великолепна! Художник мастерски изобразил танцовщицу. Умелое
сочетание света и теней создавали впечатление воздушности и изящности, и казалось,
что танцующая нимфа вот-вот вспорхнёт с поверхности и продолжит танец в воздухе.
Художнику удалось изобразить движение в кратком мгновении. Тело нимфы в слегка
развевающихся полупрозрачных одеждах было юно и прекрасно, а с грациозно
повёрнутой головы на зрителей смотрело...
Он услышал лёгкий возглас Гелатии, и, повернувшись, увидел, что Скирий и его
дочь с изумлением смотрят на картину. Что-то не так? Дитрис посмотрел на нимфу и
только сейчас до него дошло, что с картины на зрителей смотрело прелестное лицо
Гелатии!
Находясь в состоянии сильнейшего возбуждения и полностью отдавшись процессу
творения в последние две недели, Дитрис бессознательно изобразил на картине лицо
девушки, которую он любил, хотя боялся в этом признаться даже самому себе.
Скирий что-то хмыкнул, но больше ничего не сказал, а Дитрис стоял ни жив ни
мёртв, боясь поднять глаза на Гелатию, которая слегка покраснела. Хорошо, что
вокруг - множество народа и неподходящая обстановка для объяснений, а после он
что-нибудь да придумает.
Между тем, после короткого, но бурного, совещания, Члены Художественного
Совета пришли к единому мнению и призвали всех к тишине. Эвклидий, главный
смотритель афинской пинакотеки и председатель Совета, объявил:
- Граждане Афин, из всех картин мы выбрали три, которые, на наш взгляд, были
лучшими. Художники, которые нарисовали их, будут приглашены для росписи
стен пинакотеки. Итак, вот их имена и их замечательные творения: Аполодорий и его
картина "Отдыхающий Гефест", Филон, нарисовавший "Афродиту, выходящую из моря",
- Эвклидий сделал паузу, а затем продолжал, - и Дитрис с картиной "Танцующая нимфа".
У Дитриса от радости перехватило дыхание. Скирий и Гелатия бросились его
поздравлять, а у Теламия на лице светилась добрая улыбка. В толпе зрителей послышался
одобрительный гул. И тут раздался возглас:
- Где же это видано!?
Вперёд выступил молодой художник Аристид, принимавший участие в конкурсе.
- Граждане Афин, я спрашиваю: где это видано? Мало того, что к в состязаниям
свободных людей допустили раба, так его ещё и обьявляют победителем! Я спрашиваю
вас: что случилось с нашими привилегиями? Может быть, и в Панафинских Играх рабы
будут выступать наравне со свободными людьми?
В толпе, которая только несколько мгновений назад восхищалась работами
победителей, тут же нашлись люди, поддержавшие Аристида. Раздались недовольные
выкрики.
Дитриса почувствовал, что земля буквально уходит у него из под ног. От обиды и
унижения слёзы выступили у него на глазах. Все его надежды рушились. Сквозь пелену
он увидел, как вперёд вышел Теламий и поднял руку, желая успокоить присутствующих и
что-то сказать.
И в этот момент раздался громкий голос, перекрывший недовольный ропот толпы:
- Он - больше не раб!
Все повернулись на голос. Возле Дитриса, положив ему руку на плечо, стоял Скирий.
- Этот человек - больше не раб! - таким же громким голосом повторил Скирий. - Я даю
ему свободу!
На секунду воцарилась тишина, а потом раздались аплодисменты. Настроение толпы
снова изменилось, и теперь были слышны одобрительные возгласы. Лишившись своего
главного аргумента, раздосадованный Аристид отступил назад.
Председатель Художественного Совета Эвклидий призвал всех к тишине.
Потрясённый поступком Скирия Дитрис пытался найти слова благодарности, но от
избытка чувств произнёс только несколько бессвязных слов. В этот момент Эвклидий
призвал всех к тишине.
- Сограждане! Должно быть, сами боги побудили уважаемого Скирия на столь
благородный поступок, в результате которого в Афинах отныне будет свободно творить
замечательный художник. Но нам осталось определить и провозгласить победителя
нашего конкурса...
- Смотрите, смотрите, - закричал вдруг кто-то в толпе, показывая вверх рукой. Все
подняли головы. Одна из ласточек отделилась от остальных птиц и из под сводов портика
спланировала вниз. Пролетев над головами зрителей, она подлетела к Дитрису и села на
его картину.
Благоговейный гомон пробежал в толпе. После очередного, столь же бурного,
совещания членов Художественного Совета Эвклидий снова взял слово:
- Граждане! Афиняне! Когда боги говорят, смертным остаётся лишь выполнять их
волю. Всемогущая Афина, покровительница нашего города, сделала свой выбор. Великая
богиня назвала победителя!
Дитриса увенчали венком. Растерянный от всего, что с ним произошло, юноша
с трудом осозновал, что его жизнь изменилась навеки. В голове была чехарда и носились
обрывки мыслей и образов...
Он почувствовал лёкгое прикосновение к своей руке и обернулся: рядом стояла
Гелатия и улыбалась. Глядя в её смеющиеся и тёплые глаза, Дитрис подумал, что его
самые заветные мечты перестали быть недосягаемыми. Афина сделала для него чудо!
Про себя он горячо поблагодарил её, а потом страстно взмолился златокудрой Афродите,
чтобы покровительница влюблённых тоже не оставила его без своего внимания.
Примечания.
Аттика (др.-греч., букв. «прибрежная страна») — юго-восточная область
Средней Греции.
Эфес (Ephesus) — один из двенадцати ионийских городов в Малой Азии с
великолепным храмом Артемиды, считавшимся одним из семи чудес света.
Зевксис, Зевксис из Гераклеи — Знаменитый греческий живописец, род. в Гераклее и
процветал в конце V-гo века до Р. X. Лучшей его картиной была “Елена”,
представляющая совершенную красоту. Соперником Зевксиса в живописи был
Парразий, с которым он имел следующее состязание. Зевксис написал
виноградную кисть так хорошо, что птицы прилетали клевать виноград. Парразий
же обманул самого Зевксиса, принявшего написанную им занавесь за настоящую.
Пинакотека (греч. доска, картина и хранилище) — у древних
греков помещение для хранения живописных изображений, картинная галерея.
Акрополь (др.-греч. — верхний город) — возвышенная и укреплённая часть
древнегреческого города.
Паррасий, Паррасий из Эфеса — древнегреческий живописец второй половины V в. до н.
э. Мастерски передавал объём, стремился выразить физические страдание и
сложные эмоции («Гермес», «Прометей», «Геракл» — известны по описаниям).
Создал рисунок для щита статуи Афины Промахос Фидия.
Гипнос (др.-греч. «сон») — бог сна и сновидений, сын богини Никты (Ночи).
Панафинеи, Панафинейские игры (др.-греч.) — самые
крупные религиозно-политические празднества в античных Афинах,
проводившиеся в честь покровительницы города богини Афины.
Гефест — бог огня, сын Зевса и Геры, хромой от рождения. Он
считался искусным мастером, обрабатывающим металлы посредством огня.
Афродита — богиня любви и красоты, дочь Зевса и Дианы, по
преданию, происшедшая из морской пены.
Афина — богиня мудрости и справедливой войны. Родилась от Зевса и Метиды
(мудрости). Ей приписывалось перевоплощение в образ разных птиц.