Первым делом надо было напоить скотину. Фляга четырёх ведёрная ставилась на санки и заполнялась водой из колонки, до которой от дома было метров пятьдесят. Пестранька голову повернула ко мне, шею вытягивает навстречу, ждёт. Первое ведро вытягивает мигом, последнее, им может быть четвёртое или пятое, вытягивает уже с удовольствием, прерываясь. Я наблюдаю, а в голове: «У зараза! Забыла, как к плетню меня прижимала! И куда в тебя только влезает столько водищи!» Ещё два, три захода-заезда к колонке за водой для быка, того самого телёночка, который таскал меня на брюхе летом, для овец. Жалко Борьку: с первыми крепкими морозами зарежут его. С боязнью, запрятанной глубоко внутри, ждал я папиных слов: «Завтра быка не корми и не пои.» Он уже не называл быка Борькой, а так и говорил – быка. Фронтовик батя, окопник и огневик, в обнимку со смертью четыре года войны, а всегда уходил со двора, когда забивали скотину домашнюю. – Эх ты! Вояка! Стоко фашистов убил, а тут курицу зарубить боишься. Долго я по соседям-то буду ходить? - Ну чего ты, мать завелась? Там - фашисты, а тут - Борька, не могу я: я за год то с лишним привык к нему, он ко мне, Так ведь, Иван? - я опускаю глаза, полные слёз и молча киваю.
Нарушал я указание отца: поил и кормил Борьку в волю, даже дроблёнки ячмённой полведра насыпал. Задумчиво потом папа смотрел на меня, когда говядина висела на крюках в подвале, а у мамы спрашивал: «Долго возились с бурхавицей, книжку долго чистили. Ты не знашь, где Борька наелся?» Мама, поняв всё, отвечала: «Да день солнечный, я его и выпустила, а он порушил изгородь, да дорвался до сена.» Я молча выскальзывал на улицу, зная, что ничего Борька не рушил, никто его и не выпускал, но в голове вопрос повисал: «Что ещё за книжка, которую чистить надо, у Борьки появилась?»
Сколько же было в жизни моей таких вот Борек и хрюшек, ох –хо- хо! Планиду у них такая, успокаиваю себя, но мясо потребляю.
Наконец-то напились все. Освобождаю тюки сена от проволоки, задаю в ясли всем. Всегда мне кажется, что мало задаю – добавляю. Папа укорачивает: «Ты куда им столько бухаешь? Не смотри, что мал навильник, сено-то прессованное. Ты лучше потом добавь.» Молчу, но про себя возражаю: «Ага! Буду я туда-сюда бегать! А уроки? А в войну когда играть? А хоккей? Как команда без меня? Я ж вратарь! Ты же сам мне клюшку делал и щитки на ноги из старой фуфайки.»
Это я потом сено экономить начал, когда сам на своём пупке потаскал тюки целый день, когда покосил, посогребал его немерено. Выражаясь папиными словами: «Намахался вилами.» Вот ведь как получилось в жизни – выучился, а вилы из рук так и не выпустил.
Раз до вил дошёл, значит пора навоз у скотины убирать, эту обязанность долго я выполнял при помощи старого автомобильного капота и проволоки, к нему привязанной. Но таскать по снегу к яру навоз мне как-то наскучило. Как бы этот нудный процесс усовершенствовать и ускорить? Мысли в голове роились, рождая один проект краше другого.
Выбрал простой, исходя из наличия материалов: натянул две нитки проволоки между столбами заборов – один забор отделял передний (чистый) двор от заднего (для скота), а другой забор отгораживал наш двор со стороны яра. Проволоки предварительно продел в отверстия стирального корыта старого. Попробовал толкать корыто пустое в сторону яра – легко, даже бегом. Нагрузил навоз в корыто – ни с место, провисает чуть не до земли и не стронуть. Можно стронуть, но с очень маленьким содержимым корыта, эдак я до утра его толкать буду. Пришлось таскать навоз старым, проверенным способом – на капоте. Но всё равно – радость! Придумал же! Сделал! Потом, когда физику учить начал, понял, что ролики для скольжения надо было использовать. Но, главное, башка-то работала! И руки - тоже!
Летом наступали огородные хлопоты. «Клавдя! Ты морковь-то посадила?» «Да! Вчера закончили. Ладно Ванечка помогал взрывать, а то бы ещё возилась.» «А у нас ещё вода не сошла. Когда управимся? Бог знат!» Так вот переговаривалась мама с соседкой через забор, когда корову доила. Чуть только сойдёт Сакмара, едва просохнет, в грязь почти, начинали взрывать вилами землю под морковь. Да, у нас почему-то все говорили «взрывать», а не копать, как везде говорят. А другой стороны, правильно говорили – взрывать не взорвать, взрывать – от слова рыть.
Поливать всё лето, полоть раза два-три, чернозёмом посыпать грядки, убирать овощ - вот перечень работ ребятишек деревенских. Поливаешь грядку моркови, таскаешь вёдра из колодца-копанки, а сам думаешь успеть на футбол. Быстрее надо полить, вот и расплёскиваешь ведро на большую площадь грядки. В этот момент мне всегда казалось, что каждая былинку лука, прядка моркови, лист свёкольный, а особенно, широченные листья капусты, с укоризной, да ещё и сердито, выговаривали мне: «Ну и лодырь же ты, Ваня! Сачкуешь! Чуть сверху смочил землицу, а чем мы корни питать будем?» Больше всех возмущался лук-резун: «Пирожки-то с луком яйцами уплетаешь за обе щёки, да ещё пацанам тыришь втихаря со стола, а как ведро лишнее на грядку мою вылить, так в кусты?» А ещё бабушку вспомнишь, она иногда и прохиндеем меня обзовёт. После всех таких мук совести поливаешь всё снова, и когда закончишь, кажется, что и овощ весь выправился, довольный поднялся, и становится светло на душе – никакой я не лодырь, не сачок и не прохиндей, а очень даже добросовестный и ответственный помощник! Правда – не всегда.
Задание поручил мне папа: остатки старой, перепревшей соломы перетаскать под яр, освободить место под новую. А солома ячмённая мелкая, много на вилы не подденешь и приходилось таскать «в час по чайной ложке», как говорила мама, значит долго, нудно. Взял да поджёг я солому, а чего бояться – снега кругом много. Огонь весело пляшет, я стою, оперевшись на вилы, любуюсь весельем огненным. Друзья прибежали, дело срочное появилось – суслики вылезли, они даже в норку загнали одного. Надо добывать! Затоптал огонь, снегом присыпал и ушёл на «охоту».
Вечером за ужином папа новость сообщает: «Васька Каренский поджёг солому нашу, забор сгорел. Ладно хоть успели сарай отстоять. Ты не знашь, за что это он нам отомстил?» Вот те раз! Васька-то тут при чём? А мне теперь что делать?