There is an Elephant in my bathroom
По стене в костюме Бетмена медленно ползёт белочка Скверелл. Поверх костюма Бетмена на ней защитный прозрачный костюм врача Апокалипсиса, именуемого нынче Ковид19, или же корона вирусом. От слова Корона. Кому-то захотелось её слишком уж очень надеть, что напустил страху на весь мир. Впрочем, как и всегда. Веками все хотят корону. И почти никто не хочет слона. А зря.
Вслед за собой белочка-Бетмен Скверелл тащит своего неизменного спутника – камеру, предусмотрительно обвернутую несколько раз в прозрачную защитную пленку. На объективе камеры на колпачке надета маска. Как и на самой Скверелл поверх ее костюма.
Маски нынче обязательны, как и страх. Впрочем, как и всегда. Веками всего добивались только страхом, и никогда любовью. Зря.
Но тем, кто так хочет корону, любовь неведома никогда. Им не понять, что это.
Веками все хотят корону. И почти никто не хочет слона. А зря.
Слона. Она не верила своим глазам и лишний раз перекрестилась, насколько могла это сделать, спрятанная во всем своем обмундировании. Без рук. Ибо руки крепко держали камеру. У каждого свой Бог, которого он не бросит никогда.
На крыше, куда она так долго и упорно ползла, посреди груды шифера стояла ванная, в которой перед ней довольно сидел и мылся огромный розовый слон. Огромный настолько, что вся голова занимала пол ванной и из-за неё, по сути, совсем не было видно тела. Только голова и была видна. Большая розовая голова.
Скверелл прищурилась. Закрыла глаза, вновь открыла. Мало ли, могло ведь и привидеться. Столько лет на этой раздолбанной планете, то есть крыше, что, по сути, одно и тоже – и не то привидеться может. Ну а после стольких месяцев этого самого короновируса, глаза, как и уши уже мало отличали ложь от правды, а лапшу от риса. И только картошка как обычно выделялась на фоне планеты всей.
Она вновь открыла глаза. Нет, не привиделось. Она ущипнула себя, побила себя по голове, по лицу. Опять же мысленно. Руки еще крепче прижали камеру. Что, что, но тебя я слону не отдам. Наконец, исчерпав все способы проверки себя на реальность, она осознала неизбежное.
- Слон! В моей ванной слон! На крыше слон! Слон! О Май ГАД! Слон!
Она не узнала сама свой голос. Ни даже свой крик. Но испугалась. Организм никогда не подводит. Если ты так орешь, значит, больно. Или страшно. Ну и совсем-совсем редко хорошо.
Далее она не узнала уже не только голос, но и просто себя. Она только видела крышу, шифер, медленно улетающую из-под ее ног. И только руки по-прежнему сжимали камеру. Ты не предаешь, когда у тебя настоящий Бог. Никогда.
Она пришла в себя на земле. Камера лежала, тесно прижавшись к груди и ей на минуту показалось, что это хрипы в легких. Но когда она поднялась и сняла камеру с себя, убедилась, что всё ещё здорова. В конце концов, она же так защищена сразу двумя костюмами и маской. И прочими защитными механизмами во всех труднодоступных местах.
Она проверила камеру. Цела. Затем себя. Вроде тоже. Хотя очень сложно понимать, что вообще цело в тебе, а что нет, когда ты сутками в костюме космонавта и наморднике. Она осмотрелась – никого. В любое другое время это показалось бы ей странным. Сейчас это стало нормой. Сначала сам превращаешься в ничто, а затем и вокруг уже никого. Хотя бывает и наоборот. Она взвалила камеру на плечи, схватилась за веревку и вновь поползла наверх. В конце концов для себя ты всегда кто-то. По крайней мере пока у тебя есть цель.
У самой крыши она приостановилась, чтобы передохнуть. Ну и заодно обдумать план дальнейших действий. С последним было сложнее. Его просто не было. Она понятия не имела, что там со слоном, и что ей делать, если слона уже нет. Впрочем, она и не знала, что делать, если слон еще там, и уж тем более, если он вылез с ванной и бродит по крыше.
Мог он быть опасным? Мог. Очень опасным? Естественно. Могла быть опасной она сама для слона? Вполне возможно. Слоны боятся мышей. При умелой маскировке можно сойти за мышь. В конце концов, нынче с этими скафандрами и масками совсем непонятно, кто есть кто. Самой бы еще помнить, кто ты.
Где-то на соседнем клене раздался шорох, и она вжалась в стенку настолько, насколько могла. Сильно много не получилось, откормленный взаперти трехмесячный вини пух в скафандре явно толще каменной стены. Рыжий кот показался из зеленой листвы, с удивлением посмотрел на Скверелл, тут же потерял интерес, спрыгнул наземь и помчался прочь. Без маски, без перчаток, без защитных костюмов. Вот из-за таких и никак не успокаивается болезнь. Никакой совести. «Белорус, - подумала она, - или Швед. Третьего нынче не дано».
Она вздохнула и сделала шаг вверх. Напугал, собака. И главное, что она уже почти начала думать, что она мышь. Забоялась ведь его. А он кот. «Нет, - утешила она сама себя, — это не потому, что кот. Это потому, что без маски». А она не сошла с ума, она просто сознательная гражданка здорового общества. Какого еще общества? Где ты видела последний раз общество? Да ещё здоровое. Ладно, остановимся на гражданке. Просто она еще гражданка, и сознательная. Она в маске.
Она сделала еще шаг вперед. Вот она заветная крыша. Черт знает, зачем ты туда лезешь, но главное лезть. Основы бельчачьего экзистенциализма. Философия, позаимствованная у людей. Разве же что нормальное у них позаимствуешь?
Она достигла вершины и осторожно, как это показывают во всех фильмах про разведчиков, высунула свое лицо. Оба глаза тут же разведали всю остановку, пробежав в неспешном вальсе слева направо, а затем обратно и так несколько раз по всей крыше.
Затем они остановились. Слон был всё ещё в ванной. Его огромная голова всё еще виднелась из неё, только теперь на ней была маленькая шапочка для ванной. До боли знакомая шапочка.
- Экюрой! – подумала Скверелл и тут же пустила слезу, - он её съел.»
- Глупости, - прошептал разум.
- Разум ли?
- Разум, разум.
Она была в этом почти уверена. Он у неё точно был.
- Наверняка, её просто нет и это наглое огромное животное заняло её ванную и прихватило шапочку, - не умирала надежда.
- Слон! – заорала, вдруг вновь не узнавая свой голос Скверелл, - Слон!
Она в один миг спустилась по веревке вниз, пробежала несколько кругов по улице, неустанно крича одно и тоже слово «Слон!».
Она, конечно, могла кричать и что-нибудь другое, но именно «слон» было то самое актуальное слово, которое само исходило из ее уст, и из всех её внутренностей в целом.
- Слон!
В какой-то момент крик вдруг стал тихим, почти просто словом.
- Слон! – сказала она себе уже совсем спокойным тоном.
- Слон, - уверенно произнесла она.
Уверенно, и уже менее боязливо. Ведь в конце концов она точно была уверена, что это был слон. И что он вообще был. Ну а бояться уже было бессмысленно, ибо дважды она достигала крыши и дважды он ничего ей не сделал. Возможно, потому что не заметил пока. Но не факт. Пока из всех её стычек со слонами она выходила со 100 процентными показателями живой. Потому выходило, что слоны ей не страшны. Или же что они её не видели. Или же всё-таки, что их не было и он ей всё же привиделся.
- В конце концов, какого черта здесь может быть слон? - подумала она, - Во-первых, в этой стране нет Слонов. Во-вторых, уже три месяца никто ни с какой страны никуда не ездит. И даже если бы какому-нибудь слону стукнуло в голову куда-нибудь поехать он бы все равно не смог. Уж тем более в эту страну, сюда и во времена до короновируса никто никогда не рвался.
Скверелл вздохнула и посмотрела на камеру. Это называется «Встрять». Поехать во имя репортажа в эту богом забытую страну и деревню и застрять тут на долгие месяцы, а то и годы — это да. Это не просто встрять. Это «фак» как встрять. Наконец-то Скверелл вспомнила то самое заветное слово, которое она раньше употребляла во всех понятых и непонятных ей ситуациях, и которое она сегодня заменила на слона.
- Слон! - заорала Скверелл ещё раз. Просто так для убедительности.
В конце концов, может быть, ей все приснилось. Потому что если бы розовый слон был на самом деле, то здесь тоже были все остальные белки. На её крик точно бы примчались. Еще в первый раз. Ну а если не в первый, то во второй.
- Слон! - заорала Скверелл ещё раз.
Никого. Нет, она должна сама убедиться. Чисто ради себя, что все это или сон, или слон. Это вопрос чисто разума и рассудка. Она взглянула на камеру, вздохнула, взвалила её на плечо и в очередной раз поползла вверх. Сейчас она поднимется и всё это заснимет. Всего этого слона целиком. А потом, когда проснется, если проснётся, посмотрит всё и убедится. Камера не даст соврать. Сколько раз она уже прибегала к таким хитростям, когда подозревала, что спит или что пьяна. Не раз камера помогала восстанавливать последствия и не таких событий. А тут подумаешь, апокалипсис. Кто сказал апокалипсис? Это всего лишь розовый слон в ванной.
- Слон! - заорала Скверелл, когда в третий раз оказалась на крыше.
Никого. Даже сам слон не реагировал. Значит, ей всё это снится.
А если всё же не снится?
Ну тогда пандемия победила мир, и она осталась одна с корона вирусом, и вот этим розовым слоном, как необратимым последствием эпидемии. Отныне люди перевелись на планете, а вместо них стали повсюду развиваться вот такие розовые слоны. Ледниковый период, возвращение. Там динозавры сменились людьми. Сейчас люди слонами.
А у неё был билет в первый ряд. Она единственная, кто выжила. Последняя белка. И только она может снять последний фильм о конце света, конце человека, конце белки и о начале новой эпохи розовых Слонов.
- Rien de rien, je ne regrette rien, - раздался вдруг совершенно знакомый голос.
Скверелл вздрогнула, обвела крышу глазами, остановилась на ванной. Песня доносилась оттуда. Из ванной. Из-под этой огромнейшей розовой головы слона.
Слон пел.
Слон пел по-французски.
Слон пел как Экюрой.
Слон пел ту же песню, что и пела всегда Экюрой.
Это сон. Явно сон.
Скверелл схватила камеру, как делала это всегда в лучшие свои моменты жизни, так и в худшие. Солнце, небо, радуга или же пожары, теракты, сенсации, кошмары. Неважно. Она всегда носила с собой камеру. И даже если это действительно апокалипсис, и эпоха Слонов наступила, и может быть, она последняя белка на планете, живущая этот последний день, она и в этот день будет снимать. Просто, потому что не снимать она не могла. И кто знает, может быть это тот самый фильм, который кто-то однажды одобрит. Уже не здесь, не мы. Потомки.
Может быть, даже розовые слоны. Особенно розовые слоны.
Скверелл уже видела себя на подмостках Оскара, получающей премию за лучшую драму, операторскую работу, сценариста, режиссера и спецэффекты. А в зрительном зале одни розовые слоны. Танцующие под вечную не уничтоженную никаким апокалипсисом огненную колесницу Вангеллисса.
- Rien, rien, je ne regrette rien, - доносилось из ванной и нарушало аккорды милой уху мелодии всем киношникам мира.
Скверелл настроила камеру. Нажала на кнопки. Страсть, которую она никогда не называла работой, охватила её полностью. Она уже забыла о том испуге, что пережила полчаса назад, она забыла про Апокалипсис, она забыла о том, что это вполне возможно её последний день. А может и минуты. Ведь слон мог бы заметить, что она снимает, и по сути, что ему стоит одним движением руки прекратить существование Скверелл на этой голубой, далеко уже не жизнерадостной планете. Она вздохнула. Никто и ничто никогда не заставят её прекратить снимать. Она снимала слона, этого моющегося слона, поющего песню Эдит Пиаф. В этом что-то есть. Последняя песня. Лебединая песня. На французском. Лебединая песня на французском. Фак. Pardon my french. Простите мой французский.
И вновь Скверелл увидела себя в зале с Оскаром в руках за этот фильм. Увидела этот фильм и в топе среди первых фильмов пост-Апокалипсиса. Первый фильм о слоне. Первый фильм пост апокалипсиса о розовом слоне.
И она, получающая Оскар среди танцующих Слонов под Вангелиса.
Да, люди, преданные кино, раз и навсегда такие. Они снимают даже перед смертью. Даже перед смертью они видят себя получающими Оскар. Даже перед смертью они слышат Вангелиса, видят премию. Ведь в конце концов именно тогда ты понимаешь, что ты всё-таки в этой жизни не сделал и так никогда не добился, и что было таким главным, о чем ты всегда мечтал. Где ты снимаешь, даже если ты видишь себя с этим Оскаром среди танцующих розовых слонов, даже если ты снимаешь про поющего розового слона. Даже если этот слон поет фальшиво. Даже если этот слон поет отвратительнейшее фальшиво. Даже если это самый отвратительный слон, которого ты когда-либо видела, даже если это самая отвратительная песня, которую ты когда-либо слышала, даже если это розовый отвратительный слон, поющий отвратительную песню. Даже если эта песня на французском. Тем более, если эта песня на французском. Ты все равно снимаешь.
Это и есть творить кино.
Творить его, даже когда это последняя минута твоей жизни и ты окружен танцующими розовыми словами, поющими под Вангелиса.
- Rien, rien, je ne regrette rien, - продолжал петь слон.
Скверелл настроила объектив и приставила глаз к камере. Затем увеличила и приблизила картинку. И замерла.
Слон не просто пел. И это была не просто ванная. Это была ванная с подогревом. И пел слон, судя по количеству стоящих рядом бутылок, тоже с хорошим подогревом.
Скверелл еще больше приблизила картинку.
Так и есть. Moet et Chandon. Несколько пустых бутылок из-под любимого шампанского Экюрой находилось рядом с ванной, еще одна красовалась в серебристом ведре, а у самого слона в руках виднелся наполовину полный, то ли наполовину пустой бокал шампанского. Скверелл еще больше приблизила картинку. Она всё ещё сомневалась между наполовину пустым и наполовину полным. Тут уж каждый смотрит по-своему. Был ли слон оптимистом, или же пессимистом, ей оставалось только гадать. Чёрт его знает, что его заставило забраться в эту ванную, выпить всё шампанское Экюрой, да ещё куда-то подевать саму Экюрой. Оставалось надеяться только на то, что он хотя бы ею не закусил. Закуска из неё так себе, не самая лучшая.
Скверелл навела объектив на этикетку. Вот она, во всей красе: Моё Шодрон . Так и есть, Мoet et Chаndon, сделанное Ваверкой. Что-то здесь неладное, подумала Скверелл. Если слон и мог сам забраться в ванную, то забрать у Экюрой шампанское самовольно он не мог. Значит, с Экюрой что-то случилось. Значит, её с нами больше нет. Или же… Слон самовольно залез в погреб к Вавёрке и вынес весь склад. Но в то, что Ваверка сама могла отдать свои запасы, поверить было вообще невозможно. Только с последней каплей крови. И то сомнительно. Вавёрка дралась бы и после последней капли крови. Она бы подменила её своей наливкой. Значит, и с Ваверкой тоже что-то не так. Поэтому их нет. Это и объясняет подозрительную пустоту с утра и тишину. Белки, они не умеют быть тихими. Особенно Вавёрка.
Тяжелые шаги с левой стороны крыши оторвали Скверелл от ее наблюдений. Достаточно странное существо с подносом в руках появилось на крыше. Такая же огромная розовая голова слона, что и в ванной, но совсем маленькое тельце какого-то неведанного существа, облаченное в странный фартук «ресторан Золотая Вавёрка совместно с корпорацией розовый слон». Существо медленно, еле перенося ноги с одной на одну направилась к ванной.
Скверелл опять мысленно перекрестилась. Появившийся розовый слон подошёл к первому розовому слону, достал из ведра бутылку, долил содержимое в бокал, положил бутылку в пакет, поставил в ведро новую. Затем он собрал все пустые бутылки, тоже сложил их в пакет, достал блокнот и начал что-то записывать.
- Ах ты плутовка, - подумала Скверелл, - можно съесть Ваверку, можно уничтожить Ваверку, но нельзя стать Ваверкой.
Подумала? Или прокричала вслух? Монстр заметил её и обернулся. Уставился в её сторону, жадно сверкнув глазами.
Поток страшных мыслей точно водопад нахлынул на Скверелл. Они их съели, они в них превратились, они их захватили. Мутанты. Пришельцы!
Монстр что-то сказал другому существу в ванной. Они оба теперь смотрели на Скверелл и о чём-то переговаривались. Что именно они говорили и на каком языке, она разобрать не могла. Затем монстр повернулся и сделал шаг по направлению к ней.
Скверелл стало не по себе. Комок в горле мешал ей закричать вновь. Тем более, что она совсем не знала, что кричать. Те два слова, которые она кричала всю жизнь и одно, которое весь день вертелись на языке в каком-то непонятном для неё синтаксическом порядке, и выдавить их она не решалась, боясь обидеть последних и ускорить свою и так уже ускоренную кончину.
Отступить она тоже не могла. Во-первых, она и так была на краю крыши и за ней была пропасть. Во-вторых, что-то важное происходило у нее на глазах. Судный день. Апокалипсис. Нашествие пришельцев. Конец света. Завоевание планеты мутантами. Ещё тысяча и одно названий голливудских блокбастеров. Вот оно, дождались. И из миллионов фильмов-катастроф ни один не был близок к реальности.
Она стала снимать еще усерднее, пусть это даже её последние минуты. Если не секунды. Вопреки панике и страху, охватившему её, дрожащими руками она держала камеру прямо на монстра.
А монстр медленными шагами всё приближался и приближался к Скверелл. Несмотря на всю трагичность момента Скверелл ощущала своим профессиональным взглядом блокбастер, предвидела его. Вот он шаг, другой, медленный, тяжелый, невыносимый, сокрушительный, и возможно решающий. Маленький шаг для монстра – последний для человечества.
И вот уже перед объективом всё существо. Маленькое тельце, неуместный совсем передник, и огромная розовая рожа слона.
И вот уже только рожа. Огромная, ужасная. Все ближе и ближе.
А затем глаза, оба глаза. А потом вдруг один. Все ближе и ближе.
Спустя какую-то секунду глаз заполнил собой весь объектив.
Где-то она его уже видела. Совсем недавно. Далеко не один раз. Слишком много-много раз.
Какая родная мать не узнает своё детище?! ОКО. Конечно же, ОКО.
- Кофе будешь? Как обычно Старбакс? - раздался голос где-то выше её.
И она полетела куда-то далеко в глубину, крепко сжимая в руках камеру.
- - -
Поток воды прямо в лицо. Скверелл открыла глаза. Три огромные морды розовых слонов склонились над ней.
- Кофе будешь? – всё тот же голос, - Или чего покрепче?
- Шампанского?
- Ты чего вообще?
Их не просто съели и завоевали. В них уже превратились. Эти голоса. Она их узнает среди тысячи, но не в этих же розовых лицах. Скверелл приподнялась и осмотрелась. Камера была рядом. Цела.
- Вы кто вообще? – спросила она.
- Во даёт, уже родных не узнает, - раздался голос Белки Ленки из-под третьей розовой рожи, - совсем ты сдвинулась от своего карантина и защитных костюмов.
- Вы свои то рожи видели? Что с вами со всеми тремя?
- Ничего, - ответили они, - что с нами может быть?
Скверелл взяла камеру и наставила на режим селфи, затем подвинула её к ним. Три существа подошли к камере и уставились в неё.
- А, слон! Слон! Слон!
- Слоны!
- Три слона!
- Шесть! Шесть слонов! Je r;ve
Они орали все вместе в один голос! И Скверелл бы закрыла уши, но руки крепко сжимали камеру и кадры страха пришельцев и вестников апокалипсиса, пришедших в ужас от самих себе стоил того, чтобы терпеть эти вопли её ушах. В конце концов не только же глазам да психике страдать.
Существа оторвались от камеры и принялись бегать всё с теми же криками. Слон.
Скверелл подумала о том, что это надо будет посмотреть потом в словаре, если все закончится, нет ли у этого слова какого другого значения близкого к её любимому, самому известному голливудскому. Однако не успела она об этом подумать, как слоны остановились, заржали, и подошли вновь к ней. Один из них протянул лапку вперёд и торжественно продекламировал:
- Не всё что ты видишь – то, что ты видишь!
Не верь глазам твоим!
Не верь!
А затем снял огромную розовую маску и из-под неё появилась голова Белки-Ленки.
- Фак, - заорала Скверелл, мысленно успев отметить, что всё-таки слово слон уже свою роль в этом отыграла, - Вы что факинг охренели?
- Да нет, - ответила белка Ленка, - с сегодняшнего дня просто по улице гулять только по расписанию и в масках.
- И что, у вас масок нормальных нет?
- Не-а! Мы это в карантин не верили, маски не покупали. А вот как приказ вышел обязательно в них ходить, так и накрыло. Метнулись в аптеки – ничего, в интернет-магазины – ничего. Единственные, что нашли, были эти.
- Стесняюсь спросить, где?
- В секс-шопе.
Белка Ленка вновь надела маску и три монстра под музыку Lady Marmelade весело начали танцевать соответствующий танец. А Скверелл вновь схватилась за камеру. В конце концов, мир сходит с ума, может и это купят.