Дети растут быстро. Особенно девочки. Вот она агукает и тянет лапки. А вот уже копается в твоём кошельке…
От жизни девочки ожидают сюрприза и вечно озабочены вопросом «где?» - будь-то кукла, колечко, шуба или счастливая жизнь.
В своём взрослении они стремительны и неуловимы - отпочковываются довольно быстро, особенно при нежелательном опылении, оставляя отцов в состоянии лёгкого недоумения и обширного инфаркта.
Мальчики - степенней. Они растут плавно, расцветая в густой кроне яркими прыщами, и интересуются вопросами «как?». Как устроена девочка? И как найти ответ на её непростой вопрос «где»?
Вот и мой, обычно молчаливый, сын, за месяц до своего тринадцатилетия, задал свой главный мужской вопрос: «Как?».
- Как? – спросил он. Что, означало: «сколько?». Точнее - насколько широко предполагается празднование его бармицвы.
- Где? – следом за ним полюбопытствовали сёстры юбиляра, подразумевая: «куда? когда? в чём?», и так далее...
- Как где? – удивился я. - В синагоге, разумеется!
- Но, как?!! – снова повторил свой сакраментальный вопрос сынишка. И в разговор вступила его мать.
Такая уж у них тактика - пехота изматывает, танки давят.
Впрочем, начала она, по всем правилам военного искусства - с артобстрела.
– Я чего-то не поняла? – изумлённо выгнув бровь, проговорила жена пугающе тихо. - Мы что, не закажем ресторан?!..
- А чем тебе плоха синагога? – попытался улыбнуться я. И на меня посыпалось:
- Так, мы что - не позовём родственников?! Не устроим ребёнку праздник?!!
И тут, перекрикивая канонаду, сынишка предложил:
- А, может лучше, заграницу съездим!..
- Заграницу?! – хрустнул я шейными позвонками. – А чем тебе плоха синагога?!!
И супруга детонировала.
- Ну, хорошо-хорошо... - проговорил я, подбирая свои останки. – Заграница, так заграница...
- Так мы полетим?! – обрадовался сын.
- Поскачем! - косясь на всё ещё дымящуюся, ответил я. И, вскочив, поскакал по турфирмам.
***
Так мы в очередной раз оказались в Европе - с её летней сутолокой и бесконечными очередями.
Как любой бывший гражданин некогда Советского Союза, об очередях я знал не понаслышке. Все мои детские воспоминания - один большой калейдоскоп разномастных задов в помятых брюках и сатиновых платьях.
А что ещё мог разглядеть ребёнок в толчее очередей?..
В тех же очередях я усвоил и основное правило, гласившее, что глагол: «жить» равнозначен глаголу «ждать».
«Кто не ждёт - ожидает!» – любил повторять мой папа, поскольку в те года ожидали все - кто троллейбуса, кто квартиры, кто польского гарнитура, кто места на кладбище...
Всю эту нехитрую философию я всосал с разливным молоком, квасом и подсолнечным маслом.
- Стой! – командовал мне папа, и мы немедленно вставали. Он - среди голов, я - среди задов.
За чем мы стоим - за баклажанами, чулками или туалетной бумагой - мне было без разницы. Как ребёнок, я ничего из этого не потреблял, но, как член общества, не мог оставаться безучастным. И потому, куда бы мы не шли - в парк, цирк, на карусели – почти всегда наступал такой момент, когда папа, словно от удара вскрикивал: «Смотри, там что-то выкинули!», и мы резко меняли курс.
Зачем подбирать, то, что выкидывают, я тогда не понимал, но канючить было бесполезно. Мне говорили: «Ты что? Это же дефицит!», и волокли.
«Дефицит» было страшным словом, услышав которое, я сразу понимал, что дело моё швах, и сейчас меня неминуемо обступят чужие зады.
Мою ладонь папа не выпускал, определяя сыновье самочувствие периодическими подёргиваниями. Слишком натянутая сцепка означала, что очередь переместила меня куда-то взад. Слишком ослабленная, что я - без сознания.
И в том, и в другом случае, следовал рывок...
Однако за последнюю пару-тройку десятилетий я всё это немного подзабыл. Премудрости стояний в очередях несколько поблекли. Навыки обветшали, инстинкты притупились. Но Европа помогла всё это воскресить, поскольку, как оказалось, рефлексы навсегда не пропадают.
***
А началось всё ещё в нашем местном аэропорту, где скученность была такая, что казалось - отъезжают все: и евреи, и арабы; и религиозные, и светские; и хромые, и ходячие. Не говоря уже о детях. Этих было особенно. На каждую взрослую особь приходится как минимум по два носящихся и беспрестанно орущих малька.
Регистрационных прилавков мы, с сынишкой, насчитали три. А очередей к ним – шесть, так как к каждой стихийно прирастал соразмерный ей аппендикс.
- Не давайте им пройти! Они тут не стояли! - пробиваясь сквозь толпу, орал лысеющий мужчина в клетчатой тенниске. И наглый, но сплочённый придаток делал вид, что его не замечает.
- Запомни, - назидательно говорил я сынишке. – Этот тип называется – активист!
- Он здесь работает?
- Нет, он здесь, как и мы, на отдыхе.
Впрочем, крики активиста не прошли даром. По толпе прокатилась волна возмущения, ибо ничто так не объединяет очередь, как её нарушители.
- Чувствуешь? Чувствуешь? – покачиваясь, говорил я сыну. – Это эманации скандала. Сейчас начнётся...
И действительно. С минуту противостояние протекало молча. Нарушители налегали на тележки, блюстители беззвучно смыкали ряды... А затем нарыв прорвало.
- Вы тут не стояли! – вскипела очередь.
- Кто это не стоял? – огрызнулся аппендикс. - Да мы тут битый час!
И понеслась...
- А мы - два, и вас не видели!
- Это мы вас не видели!
- Так очки себе купите!
- Сами себе купите!
- Чего с ними разговаривать? Выкинуть их и всё!
- А ну-ка попробуйте!
И сразу крики:
- Полиция!.. Полиция!..
И так далее.
Громче всех разорялся клетчатый.
- Слышишь?! - ликовал я. – Вот оно! Вот!..
Сын моего ликования не разделял.
- Да, смотри же ты. Впитывай! Где ещё? Когда?! – демонически хохотал я, и внутри меня всё оживало. Меня переполнял восторг. Я тянул шею и улыбался глупой, блаженной улыбкой...
Скандал, между тем, разрастался, расширяя территорию и вовлекая всё новых членов. И я, отмечая, что у прилавков дело доходит уже до драки, зачарованно тянул:
- Эх, хорошо-то как!
- Плохо! – бормотал мой сынишка. – Очень плохо...
- Много ты понимаешь! – отмахивался я.
- Плохо... Кровь...
- Как? Уже дерутся? – привстал я на цыпочки. - Где кровь? Я что-то пропустил?!
- У меня кровь...
И глянув на сына, я увидел, что он прямой и белый, как соляной столп.
- Что случилось?! Где кровь?!!
- Вот, - протянул он мне свой окровавленный пальчик. - Я расковырял заусеницу...
И, проговорив это, сложился поверх чемодана.
Реанимационные действия проводились мной в туалете. Пробивались туда мы, понятное дело, с боем, расчищая себе дорогу тележкой.
- Как ты её расковырял?! – недоумевал я. - Зачем?!
- Ты сказал – скандал. Я разволновался и...
К тому времени к сынишке уже вернулось сознании, а расковырянный им палец был мной обезврежен и обеззаражен.
- Ладно, идём, не то очередь пропустим.
Однако, очередь мы не пропустили. Как, впрочем, и она нас...
- Вы тут не стояли! – сказала нам очередь.
- Кто не стоял?! – возмутились мы. - Да мы тут битый час!
- А мы - два, и вас не видели!
- Это мы вас не видели!
- Так очки себе купите!
- Сами себе купите!
- Чего с ними разговаривать? Выкинуть их и всё!
- А ну-ка попробуйте!
И сразу крики:
- Полиция!.. Полиция!..
В общем, как я и сказал - рефлексы штука неподавляемая.