«Душа трепещет на пороге как бы двойного бытия»… Ф.И. Тютчев
(Дружеское эссе на книгу стихов Александра Николаевича Жукова «Звезды падучие»,
опубликованное в сборнике «Академия поэзии" за 2009год)
Возможно, я уже засыпала, потому что мне виделось одно и то же: медленно колышется, словно дышит, темная водная гладь. А из глубины, к поверхности тихо поднимается что-то светлое, скорее белое в этой глубокой ночи. Все ближе и ближе, и, наконец, на волне появляется белый цветок, кажется, водяная лилия. Замирают звуки, а я ощущаю все более отчетливый травянистый запах, запах лесного пруда, тины, скромных кувшинок. Ветер становится холоднее, я всматриваюсь в воду, она такая черная, неподвижная, ближе к поверхности в крапинках звезд… («Будто бы весь мир сковала дрема…»)
Вот такое ощущение («послевкусие», если угодно,) осталось после прочтения книги стихов Александра Жукова «Звезды падучие». Образ сонной и темной воды, лежащий под звездным небом – это всего лишь один из образов души, которая в далекой и дикой юдоли взывает к Творцу,(«Вечно сияет меж тучами свет над юдолью моей»). Это поиск Ответа и страстный призыв, обращенный к Создателю. «Уходящее время итожа, у мятущейся тьмы на краю, я прошу о любви тебя, Боже,- чтоб наполнила душу мою Светом горним»… ( Вот он зрительный образ Света, поднимающийся из тьмы к поверхности).
Мне близок образ души, плывущий в бездне мирозданья (миров) как легкая ладья надежды, («я плыву куда-то по живой воде»). Но, пожалуй, больше всего меня покорило интуитивное образное прозренье собственного «я»: «старый парк как душевная смута, непроглядный , заросший, сырой». А в другом стихотворении: «За глухою оградой-стеною старый парк – словно сказочный лес, погруженный в сосуд с тишиною высотой от земли до небес». Именно наши страсти (эмоции, желанья) создают ту самую непроходимую стену (между землею и небом) на пути к Творцу, именно они заглушают в сердце голос Вечности, делают его неразличимым для слуха. (Не случайно поэт выбирает слово «глухая»). Но, в то же время, именно немота, тишина заставляет еще внимательнее вслушиваться. «Тишина. В целом мире ни звука. Спит округа – не чует рассвет, И покажется: выйдешь аукать – даже эхо не крикнет в ответ». Особенно это чувство напряженного вслушивания и беспокойства выражено в другом стихотворении «Один и тот же сон»… Здесь присутствует трепет, предчувствие, боязнь не получить ответ на свое обращение. «Когда все в доме спят, и, может, вся планета, вдруг – в дверь мою стучат. Кто это? Нет ответа. Забыть бы! - Не могу. Глаза в ночи открою… Пред кем-то я в долгу». Что такое этот таинственный стук в сердце, пришедший из глубин мирозданья? Это обращение и далекое и близкое одновременно? Настолько близкое, как голос совести в собственном сердце и настолько далекое, что теряется где-то в глубинах космоса…
Стихи несут в себе очень тонкое живое ощущение тайны бытия, его мистической сути. Душа воспринимает себя только в единстве с этим мистическим целым, она растворена в природе и во времени, и она связана с вечностью, принадлежит и этому миру и Тому.
«Как тихо в мире на закате года!
Но слуху различимые едва,
как бы сквозь сон еще твердит природа
какие-то знакомые слова,
последние.
Что значат звуки эти?
Скрипят стволы,
шумят травой поля –
как будто шепчет об ушедшем лете
губами пересохшими земля.
Последнее,
негреющее пламя
По голым веткам по траве бежит…
Сухие листья ветер ворошит,
Как будто перелистывает память».
Ощущение единства времени и вечности очень живо, но «больно» передано сочетанием не сочетаемого в стихотворении «21 июня 1941года». «Какое небо синее над городом! Еще его не поглотила мгла. Еще жуют умершие от голода и стряхивают крошки со стола». А в другом стихотворении: «Я вернулся в ушедшее время, что во мне неизменно живет»; или : «На восходе осеннего дня я встречаю ушедшую юность». Но особенно верно, хотя парадоксально (с точки зрения обыденной логики ) звучат такие строки: «Все повторяется, все возвращается, даже и то, чего не было вовсе»…
Книга названа «Звезды падучие». «Вещие звезды падучие – лица родных и друзей. Вечно сияет меж тучами свет над юдолью моей». Свет души просияв здесь, возвращается вновь к сиянию Вечности. Я бы сказала, пожалуй, что в этих стихах есть постоянное преодоление мглы, словно «хлопья снега под лучами света». Или в другом стихотворении: «Я надеюсь, что муть отстоится, и в осадок опустится зло, и возвысятся светлые лица, чтобы стало в России светло».
В описании души поэт также использует традиционный образ освященного окна в темном доме, например: «Только там, куда ушла Она, со стены невидимого дома смотрят два сияющих окна». Не могу не упомянуть о замечательном, отточенном и тонком стихотворении «Окно», которое описывает не столько плачущую женщину, сколько, пожалуй, создает подсознательный образ страдающей человеческой души. «Вот отрешенно подняла иконное чело и смотрит в ночь из-за стекла, не видя ничего. Вокруг окна темно, черно. А в нем – огонь живой. А в нем – слеза во все окно* горит передо мной». Психологически очень точно и просто передано состояние отрешенности и поглощенности своим внутренним «Я».
Также необходимо отметить, что при создании этого образа автор использует уникальный, я бы сказала кинематографический прием «наезда камеры» и крупного плана, выделяя одну важную деталь, которая заполняет собою все пространство восприятия, и тем самым частное, «мелкое», внезапно приобретает обобщающее философское звучание, и совсем иной масштаб события. Именно этот прием ассоциативно создает ощущение хрупкости бытия и одинокой затерянности души в бездне мирозданья. Яркий зрительный образ завораживает, передает горячее и легкое, «мотыльковое» трепетание «живого огня» души среди ночи космоса.
Я бы сказала, что поэта отличает удивительная интуиция или предчуствие: за частным проявлением души (или того, что мы называем психология) угадывать (слышать) отголосок Вечного. Связь микрокосма и макрокосма идет неразрывно, вот почему «лица родных и друзей» те же звезды, и когда они видимо исчезают для нас,то вовсе не перестают «сиять», а переходят в другую ипостась, или иную орбиту, откуда шлют нам свой свет. Именно парадоксальное сочетание несочитаемого: сложности философского звучания и необычайной простоты и ясности стиля делают эти стихи достойными лучших образцов поэтической классики. А экзистенциальное ощущение своего «я» поднимается до наивысшей точки философского обобщения.
Еще мне бы хотелось подчеркнуть, что поэт – не просто созерцатель или зритель. Покоряет и трогает его позиция эмоционального соучастия, авторского сопереживания. Например, в стихотворении «Рассвет, окрашенный свинцом» случайная встреча с попутчицей в трамвае не оставляет его безучастым к чужой усталости, заботе, переживаньям... «И я отвел поспешно взгляд, ей отвечать не смея, как будто в чем-то виноват был тоже перед нею». Это интуитивное проникновение в чужую душу, в чужую жизнь невольно сближает, дает ощущение общности в едином потоке времени на пути к вечности... Ну как тут ни вспомнить другого поэта: «и нам сочувствие дается, как нам дается благодать»?
Невольно ловила себя на том, что в памяти медленно всплывают мелодичные четкие строки, словно белые цветы на темной глади вод: «Как холодно в мире в канун ноября! Просторно и ясно в осенней природе»… «Звезды мерцают простужено на мировом сквозняке. И догорают, и падают, и исчезают во тьме… Но возвращаются памятью – снова сияют в окне»; «И взлет недолгий над собой, в сияющее поднебесье, и временное равновесье над переменчивой судьбой»…