Был он как будто бы частью стаи, но в то же самое время ни на кого не похож. И не со всеми вместе, а немножко так, как бы с краю. И был он действительно крайним. Соберется, бывало, стая косулю или зайца выслеживать. Бегут матерые меж березняка и осин, - ищут следы по запаху. И волк этот тоже как будто бы со всеми бежит, но как-то немного поодаль, с краю. Настигнут матерые бедного зверя, начнут рвать на части, да делить кому сколько должно достаться, так нашему волку самое ничего остается, разве что рога да копыта. Вот и видок у него был от такой жизни не очень, потрепанный да тщедушный. Однако, бегал он покамест еще довольно неплохо, и этим разве что иной раз спасался.
Проживал он свою серую волчью жизнь как есть в натуральных холостяках. Другие-то матерые, поглядишь, уже и женами своими успели обзавестись, да и волчат уже вовсю народили да пестовали. А у нашего товарища ничего, только обвислый хвост, затравленный взгляд, да торчащие на мохнатой морде клыки. Правда, не всегда он таким-то бегал. Имел он, к слову сказать, в одно время связь с одной завидной волчихой. И даже нора уже была у них приспособлена для совместного, так сказать, общежития. Но и тут что-то вдруг не срослось, не пошло, и разладилось, не успев склеиться. Видать оказался наш друг не по зубам той волчихе - ушла она от него. Вот и стал он с того самого времени таскаться со всей стаей, все как-то спокойней, в надежде, что иной раз авось лишний кусок и ему достанется.
Вот как-то раз случилось всей этой стае зиму переживать. А зима в тот год выдалась на редкость долгая и жестокая. Вначале сильные ветра с севера налетели, принеся с собой горы снега, а уж потом такие морозы нагрянули, что не каждый волк пережить сможет. А что значит для лесного волка такая зима? Стоит себе лес, мертвый, закостенелый, не слышно в нем звуков жизни, да и сама живность в такую пору старается нос не показывать. Чем тогда поживиться волку? Куда податься? И с каждым новым днем перед стаей этот вопрос звучит приговором.
Бредет стая по снегу, меж черных стволов, слышится сучьев треск от мороза. Которые сутки бредут без еды волки, и уж было начинают друг на дружку поглядывать. Нехорошо так посматривать. И особенно на того, что опять тащится с краю. Да и сам он нутром своим волчьим чует, что ежели до самого страшного дойдет, то его первого на куски рвать станут. Свои же живьем съедят. Хотя, если тут посудить, какие-же они свои, когда каждый себе самый вкусный кусок норовит в рот положить, а на другого не взглянет. Ни тебе зайца, ни тебе белки, хоть бы мышь захудалая по снегу вдаль пробежала, тут уж бы волки не стали думать, вмиг изловили бы несчастливицу. Но ничего нет, и только сучьев треск от мороза, да удушливое сопение волчьих носов.
И тут вдруг видят волки: заканчивается лес, а дальше, впереди, - поле. Белым-бело кругом в этом поле, куда не кинь взгляд, а вот подальше чуть черные домишки виднеются. Не иначе людская деревня там. Пошептались немного волки промеж себя, да и решили на деревню идти. Авось какая пожива будет. Да и был ли выбор у них, у волков? Там, в лесу, их уже сковывала в своих страшных тисках голодная смерть, а здесь, в деревне, мого и перепасть что-нибудь. Хотя и тут опять же был риск смертельный. Но не до того было волкам тогда. Сообразили они, что дождаться следует темноты, а как уж темно стало, так и пошли они на деревню.
Быстрыми перебежками они пробирались, а как добрались до самой деревни, то стали искать хлев, или курятник, или еще какое подобное им строение. Окна в людских домах почти что все светились ярким светом, и это довольно сильно пугало волков. Высмотрели они за одним забором довольно большой хлев, окружили его, да и полезли прямо в окна. Стекло им нипочем было, а решеток на окнах как есть не бывало. Голод такая штука, не то еще сделать заставит. Тут уж каждый волк не хозяин своему брюху, а брюхо им верховодит.
Ворвались волки внутрь хлева, а наш, крайний, как водится последним туда пробрался. А что там в хлеву началось! Коровы мычат на пару с бычками, овцы блеют, свиньи так вообще диким визгом визжали. Перепугалось все домашнее зверье до самых своих печенок, когда увидели они волков. А волки начали форменный разбой учинять. Кто-то уже овцу потащил за загривок, кто свинку за заднюю ногу, а кто и теленочка укусил. Мечутся звери туда-сюда, темно в хлеву стало, ни зги не видать, только крики слышны, возня да рычание. Не понимает наш волк, что ему делать, куда податься. Подвернулся ему под самые его зубы маленький такой ягненочек, вот он его и схватил. А как схватил, да и потащил к окошку.
Вдруг в это самое время дверь в хлеву распахнулась и на пороге показались хозяева: три здоровенных мужика с бородами и какими-то длинными палками в руках. Вскинули мужики эти палки, приставили к плечу, да как жахнут из них самым настоящим огнем и племенем. Шуму и грохоту, верно до самых небес тогда было. Видит неудачливый волк, что один за другим его товарищи мертвее мертвого на пол падают, да из зубов своих скотинку-то выпускают. Чудные оказывается у этих людей палки-то - до смерти зашибают. Кинулся волк к самому окошку с ягненком в зубах, проскочил уж было оконный проем, как тут его сзади кто-то из мужиков топориком хватил. Хватил, да хвост и оттяпал. Вылетел волк из хлева как ошпаренный, да сразу и на белый снег. А как упал, так дальше и побежал, ягненка из зубов своих не выпуская. И сколько он тогда бежал, - о том и сам он не знал, не ведал. Слышал лишь только как снова эти люди из палок своих палили, огнем стреляли, кричали что-то гневно ему вослед. Так пробежал волк через белое поле, и снова в мертвом лесу оказался. Не ведал он того, что вся его стая в том хлеву полегла, и что ему одному спастись удалось. Не ведал, но чуял нехорошее что-то.
Закусил он с голодухи теплым мясцом, вырыл лапами яму под поваленной елью, да и забрался туда для ночевки. Забылся волк коротким и беспокойным сном. Видел себя он не исхудавшим и затравленным волком, а маленьким и беспечным волчонком, беспечно крутившимся под ногами у своей матери, серой волчицы. Мать только что поймала в лесу зайца и принесла его прямо сюда, в нору. Накормила своего волчонка, а уж потом стала его облизывать. Играет волчонок с матерью, радуется жизни, и все бы хорошо, но тут вдруг неподалеку раздался грозный собачий лай. Вскинулась мать-волчица, оттащила волчонка подальше в нору, но тут неожиданно к самой норе подскочили собаки, окружив выход со всех сторон. Заверещал от страха волчонок, поняв, что сейчас и его мать и он сам погибнут. Заверещал и тут же проснулся.
В лесу занимался долгий рассвет. Ночью началась оттепель и снег уже начинал вовсю таять. Волк открыл глаза и навострил уши. Что-то его встревожило, что-то его вот только что сейчас разбудило. Он снова прислушался, перестав дышать. И тут он все понял. Собачий лай, который он слышал как бы во сне, теперь действительно окружал его со всех сторон. Он высунул морду из-под ели, где и лежал все это время, и тут увидел, что в ранних предрассветных сумерках прямо к нему, по рыхлому и уже таявшему снегу, бегут собаки. Пестрые, серые, черные, - их было довольно много.
Яростно рыча выпрыгнул волк из своего ночного убежища и побежал куда сами ноги его понесли.
А бежал он довольно долго. Собаки гнали его до полудня, брызжа слюной и оглашая окрестности яростным, неумолчным лаем. Время от времени к лаю собак присоединялись людские крики, раздавались выстрелы, эхом проносящиеся по округе. Лес не кончался и волку приходилось несладко. Лапы то и дело проваливались в оседавший и таявший снег, да и силы были уже на исходе. Но волк все бежал и бежал, пока, в конце концов, не понял, что вот прямо сейчас он просто упадет замертво, если не остановится. Ноги его подкосились и он рухнул в какую-то глубокую яму. А яма это была не простой, а нарочно вырытой для ловли крупного зверя, и была она снизу покрыта одними заостренными кольями. Колья, правда, за давностью времени уже притупились, а некоторые и вовсе просели в земле, но было их еще немало. Упал волк на дно ямы, проколов себе переднюю лапу одним из кольев. Посчастливилось ему как-то не пропороть себе брюхо. Залег он на дне ямы и видит как падают к нему сверху собаки, одна за одной. Да прямо на самые колья. Было мохнатых штук десять, не меньше, и большая часть их погибла на кольях. А уж с оставшимися волк сумел справиться, хотя и сил уже не было и лапа тяжело болела. Почуял он вдруг в себе какой-то необычный порыв, раскрыл пасть, и разорвал трех собак, да так быстро, что те даже опомниться не успели.
Отлежался волк, сил поднабрался, а уж потом и решил выбираться из ямы на свет Божий. Пока помощь собакам не подоспела, пока не пришли сюда со своими палками страшные люди. Выбрался-таки он, успел, а то уже людей слышно стало, приближались они. А уж потом волк затаенными тропами, через березняки да делянки, убрался в такую глушь, где бы его сам волчий черт не нашел бы, ежели бы захотел.
К тому времени потеплело сильно, морозы уходить начали, и жизнь волка мало-помалу наладилась. Это в то время, пока он при своей стае был, не было у него ни собственного мнения, ни, так сказать, волчьего права голоса. Все его или же задирали, или в сторону отставляли. А тут он как-бы сам по себе оказался, вначале непривычно это для него было, и только со временем он пообвыкся. Да и после того памятного побега стал он как бы совсем уж матерым, прошел, так сказать, свое боевое крещение.
Стал он в своем логове жить, пропитание себе добывать. Не скажу, что было ему легко с этим, даже напротив, не везло ему по привычке, да только своим напором, да умениями он со всем справился. И даже, к слову сказать, нашел и волчиху себе, не как в прошлый раз с амбициями, а такую же тихую и простую. И зажили они вместе в своем собственном логове, да и как водится, впоследствии волчатами обзавелись. Вот такая история