Вергилий и Фортуната. Хроники римской жизни

 Роман, спрессованный в повесть
   (есть версия в главках с картинками)               
               

                "За дождём будет солнце,
                За закатом – рассвет,
                Но не сбросить нам кольца
                Наших прожитых лет…"
                Преториус



                ВЕРГИЛИЙ и ФОРТУНАТА. Хроники римской жизни
                (I век нашей эры)

                гл. 1  В древнем городе
   
               
                Погрузившись в историю античности, начинаешь лучше понимать истоки современной цивилизации, корни многих проблем нашей жизни.  И пожалуй, главную из них -- это разделения людей на богатых и бедных, что особенно было заметно
в таком гигантском городе, как Древний Рим.  Именно здесь огромное число людей, оторванных от привычного сельского уклада, стало жить в каменных джунглях. 
А многим приходилось не столько жить, сколько выживать.
                И если богатые римляне пребывали в роскошных особняках, то бедняки ютились на самых дешёвых верхних этажах доходных домов(инсулах) в крохотных съёмных комнатках, окна которых выходили на узкие улочки.
               
                Почти все здания в городе строились из обожжённого кирпича, крышу покрывали черепицей. Готовить еду в таких домах было крайне затруднительно, приходилось использовать переносные терракотовые печи. 
                За водой ходили к ближайшему фонтану на улице или во внутренний дворик. А чтобы справить естественную нужду, пользовались ночными горшками, содержимое которых нередко выбрасывали в окно как и мусор. Виновника, либо того,
чьё спальное место было у окна, за это привлекали к ответственности.

                Свет в эти строения почти не проникал, а потому жильцы старались пребывать там как можно меньше времени.
А мужская половина частенько, особенно по вечерам, засиживалась в харчевнях и тавернах. 
               
                От переизбытка людей, улицы Рима были настолько шумными, что собеседникам приходилось кричать друг другу
в ухо. Их слова заглушались пронзительными выкриками уличных торговцев, рёвом ослов, руганью прохожих.
                Пешеходов то и дело бесцеремонно сталкивали с дороги рослые рабы, расчищавшие путь роскошным носилкам в виде крытого ложа.  А на самом ложе на мягких подушках восседали знатные вельможи.
                Ночью громыхали повозки и разносилась брань возничих.  Из-за того что мостовые были узкие, повозки, проезжая
по ним, могли запросто зацепить прохожих на тротуаре.  Поэтому перевозить грузы в Риме разрешалось только с наступлением темноты.

                Римлян по праву называли детьми улиц.  Может быть поэтому они так сильно любили праздники, проводившиеся под открытым небом.  В эти дни никто не работал, даже рабам давали выходной.  Горожане надевали свои лучшие наряды и направлялись на различные мероприятия, которые для них устраивали городские власти и император.
                Особенно популярными оказались три вида зрелищ: театральные представления, гонки на колесницах и гладиаторские бои.  И хотя эти зрелища, как и праздники, больше подходили для мужчин, существовал и чисто женский праздник, римское 8-ое марта.  Только отмечали его первого марта и назывался он День матроны или Матроналия.   
                В такой день дамы, состоящие в законном браке, получали подарки от своих мужей и детей.  После чего виновницы торжества обычно дарили своим рабам какую-нибудь безделушку или еду, а сами, надев на голову венки из цветов, облачались
в праздничные одежды. В таком виде они отправлялись в храм Юноны, где приносили в жертву богине цветы и молили её о лёгких родах.

                Но если жители города в этот день отдыхали и развлекались, то городским чиновникам, отвечающим
за проведение праздника, было не до веселья.  Им приходилось работать в поте лице. 
                В первом веке нашей эры город был поделён на районы, одним из которых управлял магистрат Луций Вергилий Марон. Облачённый в белую тогу он озабоченно хмурил брови:  день у него сегодня выдался непростой.
                С утра у форума Августа ему пришлось утихомиривать толпу  разъярённых горожан, которых выселели на улицу хозяева инсул. Возросшая арендная плата оказалась жильцам не по карману.
                Потом он был вынужден оштрафовать владельцев нескольких пекарен, которые на деньги города выпекали хлеб для бесплатной раздачи беднякам. Эти ушлые хлебопёки умудрились в самый дешёвый чёрный хлеб из муки грубого помола помимо отрубей добавить ещё и мякину, что вызвало сильное недовольство городской бедноты и могло спровоцировать беспорядки.
                Однако самым трудным было уладить дела с бродячими актёрами, которые отказывались выступать, так как им уже два месяца не выплачивали денежное вознаграждение. И только после его клятвенных заверений они снова вернулись
на сценические подмостки.
                В общем, что и говорить, за весь день Вергилий так ни разу и не присел.  К вечеру он был настолько измотан,
что просто еле держался на ногах.
               
                И даже тогда, когда праздник закончился, он не мог сразу направиться домой, так как предстояло отчитаться
о проделанной работе перед вышестоящим руководством. Пришлось ему заглянуть в термы Агриппы
(это рядом с Пантеоном в районе Пинья).  Там, в комнате для ведения бесед, расположившись на скамье из розового мрамора, его уже поджидали сенаторы, курировавшие Матроналию.
                Обсудив прошедший день, высокие гости остались довольны: всё прошло на "urra".  В качестве благодарности ему поднесли золотой кубок с разбавленным красным вином (пьянство и алкоголизм формально осуждались в вечном городе), предложив поучаствовать в ночной оргии с гетерами на втором этаже.  Но Вергилий, сделав лишь малый глоток, поставил кубок на стол.  Какие там, к пёсу, ещё гетеры.  Он был слишком измотан, чтобы участвовать в подобных гульбищах.  Сейчас ему хотелось только одного: побыстрее добраться до своей постели и хорошенько выспаться.
               
                Всё же, сделав над собой усилие, он посетил зал для массажа, где огромного роста лысый египтянин круговыми движениями размял ему спину; после чего произвёл притирания оливковым маслом и ароматическими смесями.
                Затем Вергилий искупался в зале для холодной воды и слегка взбодрился. Обычно в термах он ещё занимался гимнастикой, но сегодня ему на это просто не хватило сил.
               


                гл. 2  Дорога домой

            
                Выйдя на улицу, Вергилий облегчённо вздохнул, словно камень свалился с души: наконец-то всё позади и можно двигаться к дому.  Он не успел даже посмотреть по сторонам, как к нему тут же поднесли носилки.  Он удобно расположился
в своём паланкине, положив под голову толстую белую подушку из гусиного пуха.  Четверо рабов подняли шесты и поставили себе на плечи.               
                Спереди паланкина встал Симон, сзади Филипп -- его верные телохранители.  На них были тёмно-рубиновые короткие туники, на которые крепились кожаные поддоспешники с бронзовыми панцирями.  Голову защищали шлемы
с алыми перьевыми гребнями, на поясе висели кинжалы, а в руках они держали копья. Спину по обычаю римских воинов прикрывали длинные красные плащи-лацерны.  Когда Симон взял в руки фонарь, процессия двинулась в путь.
                Особняк Вергилия находился на Палатинском холме.   Предстояло идти в район Кампителли на юг мимо Римского форума. 
               
                Между тем ночь вступила в свои права. Чёрная пелена опустилась на город. Контуры зданий смутно выступали из темноты.  Молодой бледный месяц, всплывший над горизонтом, слабо освещал землю.  Звёзд ещё не было видно, они стыдливо прятались за облаками.  Время уже давно перевалило за полночь, или, как говорили в Риме, наступила третья стража
(с 12-ти до 3-х). 
               

                Обитый красным шёлком паланкин Вергилия из-за многочисленных спусков и подъёмов двигался черепашьими шагами.  Носильщики выглядели уставшими, они вспотели и тяжело дышали.
                Узкие улочки города, прихотливо изгибаясь по склонам холмов, почти со всех сторон были зажаты мрачными стенами домов, что ещё сильнее ухудшало видимость и замедляло  движение.

                Самое время сказать несколько слов о нашем герое. 
У Вергилия было крупное, продолговатое лицо, гладко обтянутое смуглой кожей. Взгляд его больших синих глаз казался задумчивым и отрешённым, как у погружённого в себя человека.
                Его дед был сенатором, а отец командовал легионом.  Вергилий и сам командовал центурией и одержал с ней немало славных побед в составе Галльского железного легиона.  Он и сейчас в свои сорок с лишним лет сохранил отличную воинскую выправку и стать.
                К сожалению, его военная служба оказалась недолгой.  На берегу Гаронны вражеское копьё попало ему в бедро, он не мог сдвинуться с места.  Вряд ли бы он вообще остался в живых, если бы два легионера Филипп и Симон не вынесли его с поля боя.
                После этого ранения ему пришлось покинуть железный легион.  А Филипп и Симон после окончания войны
в Галлии стали его личными телохранителями, или, как тогда говорили, ликторами. 
               
                По своим убеждениям Вергилий, как и его дед, был сторонником взглядов Катона старшего. Последний, будучи консулом, ограничил траты римлян на предметы роскоши и оздоровил государственный бюджет;  он с сочувствием относился
к беднякам, защищал интересы сабинских крестьян в суде.

               Между тем паланкин Вергилия уже приближался к его особняку.  Они прошли под многоэтажной каменной аркадой, похожей на мост; над головой послышался плеск воды.  Это работал римский водопровод, по которому в город текла вода горных источников.  Когда достигли старого заросшего пруда, патриций раздвинул занавески и невольно залюбовался ночным пейзажем.
               Лунная дорожка, расчертив зеркало пруда на две части, сверкала и переливалась серебряным блеском.  Влажные порывы ветра, приятно обдувая лицо, перешёптывались в густых кронах эвкалиптов. С дороги время от времени, шумно хлопая крыльями, взлетали потревоженные стайки ворон, которые с недовольным карканьем разлетались по сторонам.
Было удивительно тихо, лишь шаги носильщиков гулким эхом отдавались в темноте.
   
                Вдруг под старым, высохшим дубом, посаженным на берегу пруда ещё основателями Рима, он увидел силуэт сидящего человека. Патриций присмотрелся – это была женщина в тёмной накидке с капюшоном. Она протягивала руку, словно просила милостыню.
                «Странно, что не видно ночной стражи», -- почему-то мелькнула у него в голове.  Обычно в тёмное время суток всех оборванцев и подозрительных типов вышвыривали из их квартала, застроенного богатыми особняками.
                Вергилий приказал носильщикам остановиться.  После чего подозвал своих телохранителей Симона и Филиппа и попросил их подойти к женщине и узнать, что ей нужно. 
               Отметим, что благотворительность, как проявление сострадания к ближнему, была совершенно чужда классической древности. Древние римляне старались по возможности избегать самого вида нищеты, которая внушала им одно лишь отвращение и ужас; встретить нищего считалось даже дурным предзнаменованием.               
               
                гл. 3  Нищенка
          
                Сначала женщина испугалась. Видимо, она приняла телохранителей Вергилия за ночных стражников.
                -- Ухожу! Ухожу! -- беспомощно пролепетала она и встала, забрав с земли коврик. – Только не бейте!
                -- Не бойся женщина, -- успокоил ей Вергилий, -- это мои ликторы.  Они тебе ничего плохого не сделают.
               
                Только теперь, когда незнакомка повернула к нему голову, он заметил, что у неё выбеленное измождённое лицо и подведённые сажей большие тёмные глаза.  Так что она оказалась никакая не нищенка, а самая что ни на есть обыкновенная lupa, в переводе с латинского волчица. Так в Древнем Риме называли проституток. Произошло это из-за того, что продажным женщинам законом запрещалось приставать к мужчинам и зазывать клиентов в открытую.  Поэтому они ходили по вечернему городу и завывали.  За вой и прозваны волчицами. Кстати, отсюда и название римского публичного дома – lupanar.
               
                Они стояли повсюду -- у стен Колизея, в театрах и храмах.  Посещение женщин лёгкого поведения считалось
у римлян весьма обычным явлением.  Но встретить волчицу ночью на пустынной дороге можно было нечасто.  К тому же это представляло серьёзную опасность для них самих.  Слишком много лихих людишек шастало в Риме по ночам.
                Ко всему прочему она выглядела далеко не молодо. По римской классификации продажных женщин она относилась к Diobolares.  Так называли старых, изношенных проституток, которые требовали за свои услуги всего два асса или пол сестерция, столько стоила кружка недорогого вина.
                Важно отметить, что Diobolares в Риме встречались крайне редко, слишком велика была конкуренция со стороны молодых волчиц.  И то, в основном, Diobolares занимались сводничеством.  После 30 лет проститутка в Риме практически не котировалась.  Обычный удел таких блудниц -- пьянство, болезни и ранняя смерть.  Редкой женщине удавалось скопить немного денег на старость.
                Уже в наше время доступных женщин часто называют подстилками.  Некоторые из них обижаются и совершенно напрасно. Никакого оскорбления здесь нет и в помине. Оказывается, всё это потому, что уличные проститутки в Риме носили с собой под мышкой коврик для возлежаний.               

                Вергилий спросил, как её зовут.
                -- Фортуната, -- ответила незнакомка.
                Скорее всего это было не настоящее её имя. Все женщины, занимавшиеся проституцией в вечном городе,
обязаны были сменить имя (чтобы не позорить свой род), заменяя его какой-нибудь кличкой или прозвищем.
                Он спросил, что ей нужно.  Она попросила хлеба, сказав, что с утра ничего не ела.  Но хлеба у него с собой
не оказалось.  Вергилий достал из своего паланкина кошелёк, маленький мешочек из белого сафьяна со шнуровкой
на горловине и, вытащив оттуда два сестерция, дал их женщине.  Нищенка чуть не заплакала, увидев деньги.  Она стала благодарить Вергилия, кланяться ему в ноги.  А затем попросила Юпитера даровать ему удачу и счастье.
               
                Её голос, слегка охрипший и простуженный, показался ему знакомым.  Да и лицо её, хоть и было темно, тоже ему кого-то напоминало.  Где-то он его уже видел, но никак не мог вспомнить где.
                Вергилий ещё раз с сожалением произнёс, что еды у него нет, но добавил, что, если она подойдёт к входным дверям его особняка, ей вынесут хлебные лепёшки.
                -- Мой домус сразу за поворотом, второй справа, -- показал он рукой.
                Женщина согласно кивнула головой.
               
                гл. 4  Особняк

                Особняк Вергилия представлял из себя прямоугольное двухэтажное строение белого цвета, выходившее глухой стеной на улицу.  Маленькие редко расставленные окошки имелись только на втором этаже, где жили рабы. Туда вела отдельная лестница, называемая чёрный ход.
                Говоря упрощенно, здание состояло из двух залов, со встроенными в них помещениями. Первый официальный зал для приема гостей назывался атриум. Он представлял собой роскошное зрелище. Стены, отделанные  античным зелёным мрамором и украшенные фресками; ниши со статуями богов, драгоценный мозаичный пол, выложенный в виде эмблемы. 
В глубине атриума находилась комната хозяина и столовая.

                Второй, семейный зал, группировался вокруг небольшого садика в задней части дома и назывался перистилем. 
За счёт потолочных отверстий в доме было много света и открытого пространства. Такое строение отлично подходило для мягкого средиземноморского климата, создавая прохладу, так как позволяло свежему воздуху свободно циркулировать по помещениям. По периметру здания располагались тёмные каморки-спальни, кладовая, кухня, ванная и т.д.
               
                Достигнув особняка Вергилия, носильщики, поднявшись по ступенькам, занесли паланкин через вестибюль
в хозяйственный отсек. После чего Вергилий отпустил их, а телохранителей отправил в караульное помещение. В честь праздника всем рабам в доме позволили отдохнуть. Осталась одна служанка, она же кухарка, рабыня из греков Агриппина, неотлучно находившаяся в семье Вергилия с того самого дня, когда он появился на свет.  Может быть по этой причине Агриппина пользовалась его особым расположением.

                Она всегда ходила в длинном сером холщовом хитоне с косынкой на голове, повязанной бантиком.  Глазки у неё были узенькие, а нос длинный и прямой, практически без переносицы, плавно переходящий в лоб. Или, как прописано в её купчей: «рабыня с греческим профилем».
                Женщина она была вспыльчивая и, если её разозлить, начинала нудно зудить и ворчать. Остановить Агриппину было попросту невозможно.  И только угроза Вергилия продать её в лупанар заставляла служанку прикусить язык.
                Обычно перед входом в атриум Вергилий снимал свои кожаные полусапожки и переобувался в мягкие персидские тапочки.  Но на этот раз он решил просто вытереть ноги, поскольку его обувь после терм так ни разу и не коснулась земли.
                Затем он поклонился стоящим на полке двум божкам-пенатам, покровителям домашнего очага.  Ещё две глиняные фигурки божков хранились в закрытом шкафчике возле очага.  Во время трапезы, чтобы задобрить этих божков, Вергилий подкидывал им в очаг кусочки пищи.
               
                Увидев хозяина, Агриппина, поприветствовав господина, начала зажигать бронзовые масляные светильники
на стене.  Постепенно все предметы в атриуме стали выплывать из темноты, и металлический золотистый декор на стенах заблестел во всей своей первозданной красе.  Но особенно ярко в центре зала сверкала большая греческая ваза, покрытая синей глазурью, в которой курились благовониями, разнося божественный фимиам по всему помещению.
                От ванны Вергилий отказался, хотя, как обычно, к вечеру ванна была заполнена тёплой водой.  Сегодня ему хватило и терм.
                В столовой Агриппина предложила ему на ужин, помимо корзины с фруктами, на выбор: жаренную цесарку
с шафраном, запечённые в сырном соусе шампиньоны и копчёные колбаски из Сицилии с сельдереем и спаржей.  Но есть ему совершенно не хотелось.
                -- Да, пока не забыл, -- сказал он. -- Вынеси пару хлебных лепёшек нищенке.  Она, наверное, уже у входа стоит.
                -- Какой ещё нищенке? – поинтересовалась служанка.
                -- Ну это женщина в чёрной накидке.  Она сидела под дубом у пруда.
                -- Так я её там постоянно вижу, -- заявила Агриппина. -- Особенно в последние дни, когда хожу за зеленью в лавку Марцеллы.  А пару раз она зачем-то подходила к нашему домусу и долго смотрела в окна, словно чего-то высматривала.

                гл. 5  Гортензия

                Служанка замолчала, а потом с возмущением продолжила.
                -- О, Боги! Гнев Юноны падёт на неё! Старая истасканная волчица. Как же ей не стыдно в её-то годы заниматься таким постыдным ремеслом!  Я вообще мужиков не понимаю?  Столько молодых девок, а они со старухой путаются!
                -- У неё наверно дешевле, -- усмехнулся Вергилий.
                -- Ну только что, -- развела руками Агриппина. -- Отдаваться за кружку вина.  Совсем себя не уважать!
                Она долго с негодованием качала головой.
                -- До чего мы дожили!  Весь Рим проститутки заполонили!  От их жуткого воя нигде не скрыться.
                -- А ты знаешь, у меня такое чувство, будто я её где-то видел, -- прервал служанку Вергилий. – Мне даже голос её показался знакомым.
                -- Мне тоже так показалось. Она мне напоминает молодую танцовщицу, жившую в нашей усадьбе ещё в Неаполе.
                -- Это кого же?
                -- Гортензию.  Во всяком случае она смотрит как Гортензия, слегка прищурив глаза.  Да и бусы из чёрного агата с белыми прожилками у неё точно такие, какие носила Гортензия.
               
                От этих слов Вергилия будто обожгло.  Он обхватил голову руками и замер на месте. 
Как же он сразу не догадался. Большие тёмные бездонные глаза. Такие глаза были только у его Гортензии.
               
                Вергилий выскочил в вестибюль, добежал по входной двери и распахнул её.  Прямо перед ним на ступеньках стояла нищенка в тёмной накидке.
                -- Гортензия! – крикнул он и скинул с неё капюшон.
                При первом же взгляде на неё все его сомнения разом отпали.  Сердце наполнилось болью, перехватило дыхание, лоб обметала испарина.  Несмотря на то, что она сильно изменилась, он сразу узнал её.  Это действительно была Гортензия, его первое юношеское увлечение. 
                -- Меня уже давно так никто не называл, -- смущённо сказала женщина и опустила глаза.
               
                Её осунувшееся, измождённое лицо поразило его. В её уставших, измученных глазах мелькнуло то щемящее нежное выражение, которое когда-то лишало его покоя и сна.  Он взял её за руку и пригласил в дом.  Но Гортензия упиралась и не хотела идти.
                -- Я сейчас плохо выгляжу, -- сказала она дрогнувшим голосом. -- Я не хочу, чтобы меня видели в таком виде твои близкие.
                -- Я живу здесь один, -- ответил Вергилий. -- Кроме служанки Агриппины в домусе никого нет.  Ты ведь, наверно, её помнишь?
                Гортензия сказала «да».
                -- Заодно я тебя покормлю.
                И хотя она продолжала упираться, ему удалось завести её в свой особняк.
Увидев Гортензию, Агриппина слегка кивнула головой, оставаясь при этом совершенно невозмутимой; всем своим видом давая понять, что она не в восторге от незваной гостьи.

                -- Ей бы руки помыть, -- обратился к служанке Вергилий.
                -- Там не только руки, -- ответила Агриппина. – От неё такой запах, что её всю надо мыть.
                И действительно, в освещённом помещении стали хорошо заметны трава и листья, застрявшие в её грязных слипшихся волосах. Да и на её продранной накидке тоже виднелись следы грязи.  Она пришла босиком, а потому невольно наследила на белом мраморном полу.
                -- А где обувь? – спросила её служанка.
                -- Вчера мальчишки отобрали, -- жалобно ответила Гортензия.
               
                Вергилий попросил Агриппину вымыть гостью в тёплой ванне с содой и дать ей чистую одежду.
                -- Поношенную? – спросила служанка.
                -- Нет, новую! -- приказал он.
            
                Когда женщины скрылись в ванной комнате, Вергилий ушёл в свой рабочий кабинет и стал ходить из угла в угол.  Необычное волнение охватило его.  Грудь сдавило железным обручем. Нервная дрожь пробежала по телу.  Появление Гортензии всколыхнуло в памяти многие, казалось бы, уже давно забытые воспоминания.  Они словно живые картины проплывали перед его глазами.
                Гортензия была первой девушкой в жизни Вергилия, которая заставила сильнее биться его сердце, из-за которой душа его пылала в огне, из-за которой он не мог уснуть по ночам. 

             
               
               
                гл. 6  Театр

               
                Детство и отрочество Вергилия прошли в небольшой усадьбе под Неаполем.  Туда после смерти супруга к своему новому мужу Клавдию переехала его мать Гертруда, женщина волевая, решительная, мечтавшая увидеть сына крупным сановником.
                Её новый избранник был достаточно обеспеченным человеком. Он имел в собственности большие
торговые суда-онерарии, перевозившие зерно из Александрии в Остию (устье Тибра).  В трюме каждого судна помещалось
до 700 тонн зерна.    
                Клавдий получил прекрасное образование, знал несколько иностранных языков, являлся большим поклонником греческой литературы и искусства. Но главной его страстью был театр.  В своей усадьбе Клавдий организовал домашний театр, который был хорошо известен любителям Мельпомены не только Неаполя, но и далеко за его пределами, в том числе и в Риме.
                Репертуар театра в основном состоял из комедий Аристофана. Но самым большим успехом у зрителя пользовались такие представления, в которых актёры изображали потешных персонажей, попадавших в самые нелепые ситуации.  Эти представления не только веселили, но и воспитывали публику.  Ибо они высмеивали различные человеческие слабости и пороки.
                Большинство смешных сценок сочинял лично Клавдий.  Много внимания уделялось музыке и танцам, он даже создал при театре небольшой танцевальный ансамбль.  Основную массу актёров Клавдий покупал на невольничьих рынках.  Для них построили отдельное двухэтажное общежитие на территории усадьбы.
             
                Среди танцовщиц особенно выделялась совсем ещё юная Гортензия. Все танцы она исполняла с особым воодушевлением, задорно и весело.  Видно было, что служение Терпсихоре доставляет ей огромное удовольствие.  Её гибкое тело служило идеальным инструментом для выражения чувств и желаний.  Лёгкая и воздушная, казалось,
она не танцует, а парит над помостом.
                Ей недавно исполнилось 14 лет.  Её огромные чёрные глаза вызывали смятение в мужских душах, а стройные ножки-струнки заставляли вибрировать мужские сердца.
                Свои гладкие смолистые волосы во время танцев она перевязывала бечёвкой, чтобы они не мешали её движениям.  Шалунья и непоседа, она любила строить рожицы и веселиться.  От неё исходило радостное сияние, что невольно сделало её всеобщей любимицей.
             
                «Наш весёлый кузнечик!», -- восторженно говорил о ней Клавдий.  Он купил её на рынке рабов на Форуме, за базиликой Юлия, у её же собственного отца, и вскоре она стала его лучшей танцовщицей.  Клавдий прощал ей все шалости, позволяя ей то, что никогда бы не позволил другим.  И вскоре, преклоняясь перед её талантом, дал ей вольную. 
               Дед Клавдия был вольноотпущенником и хозяин театра никогда об этом не забывал. Как-то Валериан, из сословия всадников, пожаловался, что у него очень маленькая роль.  «Такие роли обычно дают актёрам-рабам», -- недовольно бросил он.
               -- На сцене нет рабов и хозяев! --  резко ответил ему Клавдий. -- Мы все здесь делаем одно дело. Мы здесь одна актёрская семья!

               В то лето, когда в театре появилась Гортензия, Вергилию «уже стукнуло» 15 лет.  Он был прекрасно сложён.
Сильное гибкое тело юноши отличалось идеальными пропорциями.  Его тёмные вьющиеся волосы и правильные черты лица являлись эталоном мужской античной красоты.  Над его верхней губой совсем недавно начал пробиваться пушок,
а на щеках заалел юношеский румянец.
              Вергилий заканчивал среднюю школу «грамматиков», где учеников знакомили с творчеством греческих и римских поэтов. Необходимым считалось изучение астрономии и геометрии.  Там он, ко всему прочему, научился прекрасно играть на флейте.          
               
              Каникулы (самое жаркое время года с июля по октябрь) Вергилий проводил дома, в усадьбе отца.  При этом он участвовал почти во всех постановках, где было необходимо музыкальное сопровождение.  И неудивительно, что, выступая вместе с Гортензией, Вергилий просто не мог в неё не влюбиться.  В какой-то момент она полностью завладела его мыслями, он думал о ней непрестанно, он бредил о ней по ночам. 
              Но Вергилий был не единственным в кого попала стрела Амура.  Его школьный друг и партнёр по сцене, высокий светловолосый Валериан, живший в соседней усадьбе, тоже питал к ней нежные чувства.
              Но она никому не выказывала своего предпочтения. С каждым из них она кокетничала, стреляла глазками, мило улыбалась -- но только и всего.  Ей нравилась эта любовная игра, этот невинный флирт, который так разнообразил, как ей казалось, её тихую и немного однообразную жизнь.  А то что молодые люди мучаются и сгорают от страсти, -- её нисколечко не волновало.
              Терпеть такое равнодушие Вергилий больше не мог. Он твёрдо решил, при первом же удобном случае объясниться
и открыть ей свои чувства.

                гл. 7  Гадание
               
                Наступила суббота, по римскому календарю день Сатурна (dies Saturni).  В Риме каждый день недели назывался именем одного из богов.
                В этот день Тирренское море особенно сильно штормило.  Тёмные пенистые волны с диким рёвом накатывались на сушу, вгрызаясь в прибрежную гальку.  Высоко в небе испуганно кричали чайки.  Стремительные порывы ветра раскачивали пальмы и кипарисы пригибали к земле кусты магнолии на берегу.
                В такую погоду Вергилий любил ходить к морю в поисках больших раковин.  Особое удовольствие он испытывал, когда удавалось найти такую ракушку, в которой отчётливо слышался шум прибоя.  Но в этот раз ему не повезло, -- ни одного хорошего образца обнаружить не удалось.

                Побродив по побережью, Вергилий решил вернуться домой.  Вдруг у самой кромки воды он увидел Гортензию, собиравшую камешки.  Она была так увлечена своим занятием, что даже не заметила, как он подошёл.
                -- Зачем тебе столько камней? -- спросил он.
                -- Для гадания, -- ответила она. – Причём нужны камешки обязательно разных цветов.  Она стала перечислять: жёлтый-янтарь, чёрный-агат, красный-гранат, зелёный-малахит, синий-бирюза, голубой-топаз, бесцветный-циркон.  Затем она объяснила ему, что означает цвет каждого камня.

                Бесцветный и прозрачный сулит счастье и успех во всех начинаниях.
                Розовый означает приятное знакомство.
                Красный – к скорой свадьбе.
                Жёлтый -- то, что возлюбленный может вам изменить.
                Чёрный камень предупреждает вас о возможных несчастьях.
                Ну а зелёный сулит исполнение всех заветных желаний.

                Вергилий спросил её, не сможет ли она ему погадать.
                -- Днём не гадают, гадают только ночью, -- ответила Гортензия. -- Камешки надо разложить на белой скатерти на столе и, когда комната наполнится лунным светом, быстро взглянуть на них.  После чего выбрать тот камень, который ярче других заблестел.  Цвет этого камня и послужит предсказанием.
                -- А могу я ночью к тебе прийти? -- неуверенно спросил Вергилий.
                Он очень боялся, что она ему откажет.
                -- Это будет непросто, -- улыбнулась Гортензия. -- На ночь наше общежитие госпожа закрывает на замок, чтобы молодые люди к нам не шастали.  Особенно на второй этаж, где живут девушки.
                -- А если по лестнице через окно?
                (Гортензия расплылась в улыбке)
                -- Это очень опасно.  Если наш сторож Кротил вас поймает, то вам несдобровать.  Да и собака у него злющая-презлющая, может загрызть до смерти. 

                -- Я не боюсь Кротила, -- ответил Вергилий, -- а его короткошерстную корсо
(свирепая сторожевая собака, нечто среднее между догом и бульдогом) я каждый день подкармливаю косточками, так что она меня не тронет.  Но как мне тебя найти?   
                -- У меня угловая комната на втором этаже, -- кокетливо сощурив глазки, сказала она. – Под моим окном огромный куст магнолии.  А на подоконнике стоят мои любимые белые пушистые цветы...
                Весь оставшийся день Вергилий провёл в мучительном ожидании: когда же этому бездельнику солнцу надоест болтаться на небе и оно наконец-то соизволит убраться за горизонт...

                Ну вот и наступила сказочная, неаполитанская ночь. В небе повис серебряный диск луны, осветивший сонную прохладную землю.  Было так тихо, что любой даже самый слабый звук отчётливо звучал в темноте.  Застывшую тишину ночи лишь изредка нарушал звенящий стрёкот цикад да надоедливый комариный писк.  Воздух, настоянный на запахе магнолии и эвкалипта, приятно щекотал ноздри.  Казалось, вся природа погрузилась в сладостный томительный сон.
                Вергилий вышел в сад. Он специально надел чёрную траурную тунику, чтобы быть менее заметным. Прихватив садовую стремянку, с помощью которой стригли деревья, он направился к общежитию.  От охватившего его волнения сердце тревожно билось в груди.  Дыхание сделалось глубоким и частым.
                С крыши особняка с шумом сорвалась стая птиц.  Где-то под ногами прошуршал в траве ёжик.  При любом постороннем звуке Вергилий останавливался и не шёл дальше, пока снова не наступит мёртвая тишина.
                Увидев на углу общежития куст с розовыми цветками, Вергилий поставил в этом месте стремянку и полез наверх. Оконные стёкла в римских домах в то время отсутствовали, их роль выполняли решётчатые деревянные ставни.               
                Оказавшись перед окном второго этажа, он раскрыл ставни и без особого труда залез в желанную комнату.
Как назло, свет луны сюда не проникал.  Стояла непроглядная темень, и только по звуку лёгкого размеренного девичьего дыхания он определил, где лежит его ненаглядная.
                Руками он нащупал лежанку и присел на краешек. Сначала юноша сидел в нерешительности, не зная, что ему предпринять.  Затем, нагнувшись, откинул край одеяла, прильнул к девушке и обнял её за плечи.  Ощутив исходящее от неё тепло, он разволновался и перестал дышать.  Сердце судорожно забилось в груди.
                -- Гортензия! Гортензия! – страстно зашептал Вергилий, осыпая её лицо поцелуями.
               
                Но, увы, на этот раз судьба сыграла с ним злую шутку -- это была не Гортензия.  К сожалению, наш юный герой
в темноте перепутал кусты и залез в окно с другого торца, под которым росла азалия.  Что и не мудрено, ибо у неё, как и
у магнолии, цветы красно-розового цвета.  Их и днём можно спутать, а ночью-то и подавно.  К тому же он совсем забыл, что на подоконнике у Гортензии стояли белые пушистые цветы.
                Таким образом, Вергилий оказался в комнате арфистки Дафны – серьёзной женщины весьма крупного телосложения. Проснувшись в объятиях незнакомого мужчины она с перепугу стала кричать как резаная.
                -- Помогите!! Спасите!! Помогите!!
                А потом, схватив с пола башмак, весьма основательно приложилась каблуком по физиономии незваного гостя.  Вергилий, услышав чужой голос, понял свою ошибку.  Он бросился к окну, перелез через подоконник и кубарем скатился по стремянке на землю…

                На следующее утро новость о ночном происшествии быстро разнеслась по усадьбе.  О том, что это не досужие выдумки, а истинная правда, свидетельствовал огромный синяк, который красовался под глазом у Вергилия.  На все каверзные вопросы он отвечал уклончиво, заученной фразой, мол, в темноте ударился о косяк.
                Досталось Дафне и от подружек. "Не нужно было руки распускать! -- упрекали они её. -- Теперь молодые люди будут бояться подходить к нашим окнам!".
       
                Дафна не на шутку перепугалась, ожидая серьёзной   взбучки от госпожи.  Она даже попросила прощение
у Вергилия:
                -- Если бы вчера прозвучало ваше имя, -- виновато сказала она, -- я вела бы себя более сдержанно. 
И, немного подумав, опустив глаза в землю, добавила: «Даже не пискнула бы!».
                Из-за ночного инцидента очередная репетиция чуть было не сорвалась.  Танцовщицы при виде Вергилия не могли сдержать свой смех.  Но громче всех смеялась Гортензия.  Нет чтобы посочувствовать несчастному юноше, так она ещё и вставила шпильку:
                -- Зато теперь вы будете знать, чем отличается магнолия от азалии!
               
                Мать, узнав об этом происшествии, устроила сыну самую на стоящую выволочку.
                -- Если тебе нужна девица на ночь, сходи в лупанар и разрядись.  Деньги я тебе дам!  Но не надо брюхатить танцовщиц!  Как ты не понимаешь? Ты можешь сорвать нам все гастроли!  А ведь мы уже разослали именные приглашения многим влиятельным людям в Риме.
                Вергилий стоял, потупив глаза, и молчал.  Ему нечего было сказать.
               
                Вскоре после этого происшествия Клавдий стал готовиться к постановке своей новой пьесы.  Все роли кроме одной были распределены, а вот на оставшуюся роль коварного соблазнителя Клавдий всё никак не мог выбрать актёра. 
Тогда Гортензия предложила на эту роль Вергилия.
                -- Лучше его никто не сможет сыграть, -- сделав невинные глазки, сказала она. -- К тому же соответствующий опыт у него уже имеется!
                Тут уже вся труппа схватилась за животы.  Воздух раскололся от хохота. Птицы с ближайшего кипариса взметнулись в небо.  В глазах Вергилия сверкнули чёрные молнии.  Так над ним ещё никогда не смеялись. 
Он судорожно сжал кулаки, побагровел от злости -- и убежал с репетиции.  В этой постановке он участия не принимал.

                гл. 8   Учёба
               
                Университетов в их современном представлении в Древнем Риме не существовало, но возможность продолжить обучение после средней школы «грамматиков» у молодёжи была.  Когда Вергилию исполнилось 16 лет, по настоянию матери, его отдали в школу риторики.  Здесь ученики знакомились с ораторским искусством, правилами составления речей, римским правом, экономикой и философией.  Обычно выпускники школ риторики практически гарантированно становились государственными деятелями, а то и сенаторами.
                Правда для этого Вергилию пришлось уехать в Рим, где он жил в усадьбе своей родной тётушки Фелиции.  Первый год учёбы пролетел как один день.  И вот на летние каникулы он снова вернулся к родным пенатам.

                гл. 9  Приезд Вергилия
            
               Ранним летним утром по вымощенной дороге к усадьбе Клавдия подкатила чёрная двухколёсная запылившаяся повозка с откидным верхом. Из неё вышел молодой человек с вьющимися тёмными волосами.  На нём была светлая туника средней длины, перехваченная пояском.  Молодой человек вынул из коляски коричневый кожаный баул с вещами, расплатился с возницей, -- и повозка, развернувшись, загромыхала обратно в Рим.
               На гранитных ступеньках перед главным зданием усадьбы была выложена мозаичная надпись “Salve”.             
                (Добро пожаловать) 
               Переступив её, Вергилий поднялся на крыльцо и постучал в дверь особняка дверным кольцом.  Но никто не вышел к нему.  Впрочем, на его счастье, дверь оказалась незапертой.  Открыв её, он вошёл в вестибюль и, сделав несколько шагов, оказался в атриуме. Первой навстречу ему выбежала Агриппина.
               -- Дождались! Дождались! -- всплеснув руками, заголосила она. -- Молодой господин приехал!
               Служанка что есть мочи побежала в перистиль за родителями.  Не успел Вергилий поставить баул на пол, как оказался
в объятиях своей матери.
               -- Вергилий, сынок мой! -– радостно запричитала Гертруда, обнимая и целуя сына. -– Как же тебе не стыдно! За всё время написал всего 3 письма!
               -- Мама, ну просто не о чем писать, -- оправдывался сын. -– Занятия по 12 часов в день.  Времени ни на что не остаётся.
               
               Вскоре подошёл и Клавдий.
               -- Оправдания не принимаются, -- игриво подмигнул отец семейства. –- А ну признавайся, шалопай, прожигатель жизни!
                (пригрозил он пальцем)
Небось из кабаков-то не вылезал?  С гетерами небось шастал по ночам!
               -- Не говори глупости! -- оборвала мужа Гертруда. –- Не надо всех мерить по себе.
               -- А как загорел, окреп и возмужал! -- удивился Клавдий, разглядывая своего приёмного сына. –- Ну ты теперь у нас как взрослый мужчина.
               Вергилий привёз Клавдию последние номера римской газеты, где кроме обычной хроники сообщалось о новых театральных постановках в вечном городе.  Газета представляла из себя тёмные глиняные таблички с текстом.
             
               После жарких объятий своих домочадцев Вергилия отправили принимать ванну.  После чего отвели в столовую и накормили с дороги.  Трапеза в этот день была скромной.         
               Тонко нарезанная ветчина, рябчики из долины реки По, устрицы из Бриндизи, спаржа из Равенны. 
А вот замечательное белое неаполитанское вино было собственного изготовления.
               Конечно, радость Гертруды трудно описать словами, но похоже Клавдий радовался не меньше. У него появилась возможность заменить заболевшего флейтиста на сегодняшней премьере, на которую был приглашён весь цвет местного общества...
               
               Сразу за особняком Клавдия виднелся прекрасный, ухоженный сад, украшенный портиками и террасами. 
Прямые аллеи, обсаженные кустами из вечнозелёных растений, вели к ажурным беседкам.  Между аллеями располагались цветочные куртины, лужайки со стриженными деревьями. В саду насчитывалось несколько фонтанов и гротов, украшенных раковинами и мозаикой.  Также здесь были установлены мраморные скамьи для отдыха и несколько терракотовых скульптур.  Именно в этом райском уголке и находился театр Клавдия.
               
                гл. 10  Представление

                Театральная площадка представляла из себя высокий деревянный помост (проскений), на котором играли и танцевали актёры.  Рядом с помостом возвышалась каменная постройка, называемая scena (сцена по-нашему), здесь актёры переодевались и меняли маски.   Проскений охватывала чаша амфитеатра, где сидели зрители.
                После обеда театр стал быстро заполняться посетителями.  С собой они приносили еду и питьё, а ещё подушки, чтобы не сидеть на холодных камнях.
                Обычно в театрах древнего мира актёрами и зрителями были только мужчины (гетерам делали исключение).  Причём на трагедии могли ходить и женщины, а вот комедии, особенно фривольного содержания, женщинам посещать не полагалось.  Но эти ограничения на домашний театр Клавдия не распространялись.
                Из своих постановок он убрал греческий хор, зато включил много танцев и пантомимы.  Актеры играли без масок, в представлении участвовали и женщины.

                К усадьбе Клавдия постоянно подъезжали повозки. Некоторых самых знатных гостей встречала собственной персоной его супруга.  А семью сенатора Петрония, вместе с женой Валерией и их дочерью Далмацией, Гертруда лично проводила до самых почётных мест в амфитеатре. 
                И хотя поместье Петрония находилось всего в каких-то трёхстах шагах от усадьбы Клавдия, почётные гости прикатили на роскошной четырёхколёсной белой коляске, украшенной золотым орнаментом. Что и неудивительно, ибо это была самая богатая семья в Неаполе, крупные землевладельцы, владевшие большими участками земли на Сицилии. 
                Потому и немудрено, что их дочь Далмация, миловидная светловолосая девушка, единственная наследница их состояния, являлась самой желанной невестой для всех местных женихов.  Правда, в одежде она старалась сильно не выделяться из общей массы.  Её талию стягивали два розовых пояска.  А на плечах шёлковой бирюзовой туники блестели яркие фибулы — стреляющие пряжки.

                Впрочем, не только Далмация, но и почти все дамы были разодеты в шелка.  Эту ткань завозили с острова Кос
в Эгейском море, который с древних времён славился изготовлением шёлковых нарядов. Лёгкая, почти прозрачная, обычно пурпурного цвета, расшитая золотом и драгоценностями, такая одежда необычайно украшала и как бы намекала на сладостные грёзы, спрятанные под ней.  Но были и противники такого одеяния.
                «Можно ли назвать одеждой то, чем нельзя защитить ни тело, ни чувство стыдливости, -- с сарказмом писал о шёлке Сенека. -- Их достают за огромные деньги, чтобы наши матроны показывали себя всем в таком же виде, как любовникам
в собственной спальне…». Положение спасало лишь то, что многие дамы поверх туники надевали длинный женский плащ -- паллу.       

                Перед этой постановкой (рабочее название «Пастушки») Клавдий волновался особенно сильно.  Что и неудивительно, «Пастушки» была его первым опытом в жанре идиллии.  Нечто в духе легенды о Дафнис и Хлои. 
Сюжет незатейлив, но как красив.  Молодые пастушки, юноша и девушка, любят друг друга и, хотя им мешают злые силы, разъединяя их, они преодолевают все преграды на пути своей любви, чтобы не разлучаться уже никогда.
                Чистая романтическая любовь двух юных существ на фоне живой природы; какая картина может быть прекрасней, чем эта.
                (Не случайно Энгельс, да не к ночи будет помянут, ссылаясь на Дафнис и Хлою, утверждал, что «любовные отношения в современном смысле имеют место в древности лишь вне официального общества»).
            
                В конце помоста висело полотно, изображавшее дубовую рощу. Актёры не произносили ни слова, всё передавала пантомима и танец. Гортензия играла пастушку, её возлюбленного играл Валериан.  Остальные актёры исполняли роли нимф, купидонов, злодеев и богов.
                Музыкальное сопровождение обеспечивала на арфе Дафна, на флейте – Вергилий.  Он сидел на приступке, на круглой площадке перед сценой, называемой орхестра. На нём была шкура леопарда. Вергилий старался избегать однообразного звучания, что так свойственно флейте, перемежая гудение низких звуков со свистом высоких тонов.  Его игра чем-то напоминала нежные лидийские мелодии.  Танцовщицы стройными хороводами то сплетались в круг, то сходились извилистой лентой, то группами рассыпались врозь.
                Гортензия же в этот вечер танцевала особенно вдохновенно, кузнечиком прыгая по сцене.  А от её стройных ножек мужчины не могли оторвать своих глаз.
                И что интересно, ей не приходилось играть юную прелестницу, она сама была ею.

                «Эта в движенье пленит, разводит размеренно руки,
                Мягко умеет и в такт юное тело сгибать». Овидий

                На Гортензии была только шёлковая прозрачная пелерина, «являя совершенную прелесть тела обнажённого»,
на голове венок из цветов.  А один раз, пробегая мимо Вергилия, она якобы случайно задела его своей ножкой.  При этом Гортензия невинно улыбнулась и, сильно прижавшись к Валериану, расцеловала своего партнёра.  Что только ещё сильнее распалило Вергилия. 
                «В ней непостижимым образом сочеталась соблазнительная утонченность с бесстыдной чувственностью, появляющейся из ниоткуда».
               
                Когда представление закончилось, актёры вышли на проскений. Какое-то время царила тишина.  Все зрители смотрели в сторону Петрония.
                Наконец, сенатор, вытянув вперёд правую руку, поднял большой палец вверх.  Все словно этого и ждали, амфитеатр взорвался аплодисментами.
               (Нужно отметить, что в античности функция этого коллективного рукоплескания была далеко не однозначной.
Иногда с помощью аплодисментов зрители хотели прогнать актёров со сцены)

                Когда смолкли аплодисменты, Гертруда с сыном первыми поздравили Клавдия.  Затем к виновнику торжества подошёл Петроний со своим семейством и также поздравил его с успешной премьерой.  Валерия и Далмация присоединились к поздравлениям.
                -- Какой милый пастушок! -- указав на Вергилия, улыбнулась Далмация.
                -- Я не прочь просыпаться по утрам под звуки его волшебной флейты, -- добавила Валерия. -– Мы бы не отказалась его купить?
                -- К сожалению, это невозможно! -- развела руками Гертруда. -– Это мой сын.
                -- Как, ваш сын играет на сцене? – удивился Петроний.
                (в Риме актёрское ремесло считалось уделом низших слоёв общества, преимущественно рабов)
            
                -- Он заменил заболевшего флейтиста, -- вступил в разговор Клавдий. -– Искать другого музыканта уже не было времени.
                -- Мальчик только утром приехал на каникулы, -- вставила Гертруда.
                -- Жалко! -- разочарованно вздохнула Далмация. -– А я уже представила, как он по утрам играет на нашей террасе.      
                «Избалованная, самовлюблённая свиристелка», -- мелькнула в голове у Вергилия.
                -- А вы сильно не расстраивайтесь, -- обратился он к Далмации. – Я очень непослушный ребёнок.  Так что по римским законам мои родители имеют полное право продать меня в рабство.  И тогда у нас с вами появится неплохая возможность помузицировать вдвоём на вашей уютной террасе.
                Петроний и Валерия захохотали во всё горло.  Глаза Далмации сверкнули огнём.  Но плотно сжав губы, она казалась невозмутимой.
                Когда стих смех, Гертруда похвалила сына: «Теперь я вижу, что занятия риторикой не прошли для тебя даром».
Пользуясь случаем, в знак признательности и уважения, Петроний и Валерия пригласили семью Клавдия в своё поместье на званый ужин, или попросту на пирушку.  И, как говорится в официальных документах, приглашение было с благодарностью принято…
                Перед отъездом, когда Далмация подошла к своей коляске, двое молодых людей, отталкивая друг друга локтями, пытались подать ей руку. Но так как силы у них оказались равны, то это противоборство не выявило победителя.
                Девушке пришлось самой, приподняв тунику, забираться в коляску без посторонней помощи.  И уже удобно устроившись на сидении, она ещё раз с ненавистью посмотрела на Вергилия.
                Когда зрители покинули усадьбу, к Вергилию подошла Дафна и напомнила ему о том, что завтра день рождения Гортензии, ей исполняется 15 лет.


                гл. 11  Подарки


                На следующее утро, наскоро позавтракав, Вергилий сбегал в египетскую лавку.  Там он купил украшения для Гортензии: бронзовый браслет-змейку на запястье и ожерелье, которое он выбирал под цвет её глаз из чёрного агата
с красивым матовым блеском.  Для этого минерала характерна слоистая структура и орнамент в виде белых полос.

                В тот день не было репетиций. Клавдий после премьеры дал всей труппе выходной.   Долго искать Гортензию
не пришлось.  Вергилий застал её в саду у фонтанчика в виде амура.  Она стояла рядом с Дафной и о чём-то с ней оживлённо беседовала.

                Подойдя к юной танцовщице, Вергилий попросил у девушки показать    руку.  Она протянула правую. Вергилий надел на неё браслетик со змейкой.
                -- Какая прелесть! -- обрадовалась Гортензия, разглядывая украшение.
                -- Но это ещё не всё, -- сказал Вергилий и достал из кожаной сумки ожерелье. – Чёрный агат, под цвет твоих глаз.
                Он надел ожерелье на её шею и застегнул застёжку. Затем они втроём направились в перистиль, где он подвёл Гортензию к зеркалу.  Разглядывая своё отражение, юная танцовщица пришла в неописуемый восторг.  Подарок ей очень понравился. 
Она расцеловала Вергилия и, подпрыгивая на носочках, захлопала в ладоши.

                -- Ты бы видела, как он вчера тебя ревновал, -- вставила Дафна, -- когда ты целовалась с Валерианом.
                -- У меня была такая роль, -- смущенно пожимая плечиками, оправдывалась Гортензия.
                -- А кто меня ножкой зацепил? -– спросил Вергилий.
                -- Ну это нечаянно, -- она игриво сощурила свои невинные глазки. -- Честное слово, не специально!

                -- Я ещё хотел купить твои любимые цветы* с белыми пушистыми соцветиями, -- сказал Вергилий. -–
Но, к сожалению, ни в одной цветочной лавке их не нашёл.  Как сказал продавец, они растут только на каком-то острове,
куда их завез один купец из Китая.
 
                -- А я знаю, где они растут, -- подсказала Дафна. — Это остров Искья в пяти римских милях** от Неаполя. 
Их нам иногда привозит мой ухажёр Фома.  Он нам рыбу поставляет, мурены и креветки.  Сегодня должен привезти к обеду.  Если его попросите, он вас доставит на остров.  У него там сети стоят.
                -- С удовольствием туда съезжу, -- ответил Вергилий. -- Удивительное дело, живем на берегу Средиземного моря,
а ни на одном острове так и не побывали!
                -- А можно я с вами поеду? -- попросила Гортензия. -– Так хочется посмотреть остров, где растут мои любимые цветы.
                Вергилий согласился взять её с собой.
                -- Только накиньте на плечи плащ, -- добавила Дафна. -- Над водой всегда прохладно и сыро.
                Вергилий поблагодарил её за совет.

               
                гл. 12  Остров Искья


                После обеда, поскрипывая уключинами, старый рыбацкий баркас отчалил от берега и взял курс на остров Искья.
На судне имелась мачта с парусом, но из-за безветренной погоды, двум молодым сыновьям Фомы пришлось приналечь на вёсла.
                День выдался ясным и солнечным, и на удивление не жарким. Сзади на корме сидел сам Фома, маленький коренастый короткостриженный мужичок с красным платком на голове. С помощью деревянного румпеля он управлял своим судном.  Впереди на носу у самого форштевня, упираясь ногами в шпангоут, сидели Гортензия и Вергилий.
                Они любовались красотами лазурного моря. От баркаса разбегались маленькие волны, в которых шаловливо перемигивались солнечные зайчики. И чем дальше судно отходило от берега, тем темнее становилась вода, а сам берег превращался в мутную серую полоску, над которой выступали холмы и горы.
                Над баркасом проносились неугомонные бакланы, выпрашивающие рыбу.  Вдруг их плавсредство резко замедлило ход -- они врезались в стайку студенистых медуз, облепивших своими ядовито-лиловыми щупальцами борта судна.  Да и грести стало намного труднее.
                -- Поднажали! Поднажали! –- подгонял своих сыновей отец.
                И только тогда, когда снова вышли на чистую воду, Фома облегчённо вздохнул.  Лишь теперь он всей своей грудью ощутил обдувающий его щёки чуть влажный морской воздух.


             
                Остров Искья — это крутая торчащая из воды скала.  На вершине скалы находится плато -- раздолье для перелётных птиц.  За обилие роскошной зелени, сосновых боров и лесов Искью часто называли изумрудным островом.
                Фома высадил наших героев на маленькой пристани, дал им свой нож, чтобы удобнее было срезать цветы,
и пообещал забрать молодых людей на обратном пути.
                -- Со скалы видно любое судёнышко, плывущее к острову, -- сказал он. -- Но лучше далеко от пристани не отходить. 
А если вдруг разминёмся, я дам сигнал.   
                Он достал бронзовый рожок и несколько раз прогудел. Звук оказался настолько громкий, что Вергилий и Гортензия невольно закрыли уши ладонями.
                -- Впрочем, можете не торопиться.  Я пока проверю все сети и ловушки для крабов пройдёт не меньше двух часов.  Так что гуляйте и отдыхайте в своё удовольствие.
                С этими словами Фома оттолкнул баркас от пристани...

                Берег, если его можно было так назвать, представлял из себя узкую полоску земли, усыпанную мелкими камешками. Увидев валяющийся на берегу стебель бамбука, Вергилий вырезал из него трубку и проделал в ней несколько дырочек.  Получилась совсем неплохая свирель.
                Сначала они пошли к своим пушистым цветам, которых здесь было видимо-невидимо.  Гортензия нарезала огромный  букет душистых соцветий, состоящих из множества мелких белых цветочков.
                -- Какая прелесть! Какая услада! -- уткнувшись лицом в нежную мякоть, сказала она.


                Затем молодые люди, оставив букет на пристани, полезли по крутому склону наверх, на плато, чтобы немного побродить по острову.  Добравшись до самого верха, он обнял её за талию и прижал к себе.
                -- Это что такое? –- с удивлением посмотрела на него Гортензия.
                -- Был сильный порыв ветра, я оступился и потерял равновесие, -- невольно смутившись, оправдывался Вергилий.
                -- Странно, а я ничего такого не почувствовала, -- сказала она.  И, прожигая его насмешливым взглядом, добавила. -- Мужчина должен всегда твёрдо стоять на ногах.
                После чего озорная улыбка уже не сходила с её лица. Они бродили по изумрудному острову, любовались его пейзажами, жадно вдыхая острый солёный воздух.  Один раз, угрожающе хлопая крыльями, на них налетела огромная белая чайка.  И для этого у неё были серьёзные основания: они чуть было не наступили на её гнездо.

                -- Какая красота! -- оглядывая просторное плато, с восторгом сказала Гортензия. -- Так и хочется здесь танцевать.            
                И действительно, место тут было райское.  В траве стрекотали кузнечики. Вокруг порхали разноцветные бабочки. Спрятавшись в кронах деревьев птички насвистывали свои нехитрые песенки.            
                -- А что, хорошая мысль, -- согласился Вергилий. -- К тому же свирель теперь у нас есть. Тебе что сыграть?
                -- Танец весёлой пастушки, -- сказала Гортензия.
                Как только зазвучала свирель, она бросилась в пляс.  Правда, бубна в руках у неё не было, она просто хлопала в ладоши. Гортензия словно молодой жеребёнок прыгала по зелёной лужайке.  При этом она плавно изгибала талию и, игриво подёргивая плечиками, демонстрировала свою грацию. Радость искрилась в её глазах.  Казалось, она не столько танцевала, сколько упивалась своей молодостью и красотой.            

                После танца решили искупаться.  Они спустились с горы к пристани. Заметим, что в античном мире люди не носили нижней одежды. Чтобы почувствовать ощущение людей того времени, представьте, что вы в бане ходите завёрнутым в простыню.  Правда во время купаний женщины прикрывали полосками ткани свои самые укромные места.
                Вергилий в упор посмотрел на Гортензию.  Она всё поняла и отвернулась.  Он снял тунику, скинул сандалии и прыгнул с помоста в голубую прохладу.  Гортензия тоже не заставила себя ждать.  Она быстро разоблачилась и прыгнула в воду вслед за ним.
                Они плескались и игрались как два маленьких весёлых дельфина, ныряя к самому дну. Из-под воды на поверхности вместо солнца сияло размытое, постоянно меняющее очертания, дрожащее золотое пятно.  А по каменистому дну пробегали неугомонные солнечные блики.  Мимо них постоянно проносились проворные, юркие серебристые рыбки.  Пугливые пупырчатые крабы, увидев людей, торопились поскорее убраться в свои норки.

                Когда наши герои наплавались и накупались, они вылезли на берег счастливые и довольные.  В этот миг они настолько слились с природой, что даже забыли, что на них нет одежды.
                -- Вы ничего не слышите? –- спросила Гортензия.
Он отрицательно замотал головой.
                -- Ну как же! Ветер усилился, деревья шумят.
                -- Наверно у меня ещё вода в ушах, -- ответил он, расстелив свой плащ на земле.
                -- Неужели не слышно? –- она прожгла его насмешливым взглядом.
               
                Только тут до него дошло. Вергилий попытался её схватить, но она выскользнула из его рук и побежала по берегу. 
Он быстро её нагнал, благо берег был совсем крохотный, взял на руки и отнёс к пристани.  Гортензия не сопротивлялась, покорно подчиняясь его воле. Он положил её на свой плащ, затем убрал её мокрые волосы со лба и поцеловал.
                Если раньше, когда она смеялась, в её глазах сверкали весёлые озорные огоньки, то теперь её широко распахнутые чёрные глаза смотрели напряжённо и настороженно.  Сколько же в этом взгляде было беспомощности, незащищённости,
как у ребёнка.
                Она закрыла глаза и, обхватив его шею, потянулась к нему.  Их губы слились.  Казалось, в этот миг природа замерла в каком-то сладостном изнеможении.  Стихли все звуки.  И только редкие крики чаек, пролетавших над островом, нарушали эту волшебную тишину...

                Лирическое отступление

                Когда баркас, забрав влюблённую парочку, возвращался в Неаполь, Гортензия, уткнувшись лицом в букет, наслаждалась ароматом цветов.  Нежное упоение накрыло её с головой.
                -- Какая душистая красота! -- печально произнёс Вергилий. -- Жалко, что они когда-нибудь завянут.
                -- Они не завянут! -- уверенно возразила Гортензия. -– Цветы нашей любви я сохраню в своей душе навсегда!
                Через некоторое время под звуки свирели она спела очень грустную песенку, в которой говорилось о юной рабыне, мечтающей стать свободной.  Жалко, что в античные времена не существовало нотной грамоты.  А потому не сохранилось ни одной старинной мелодии.
                Но у меня в голове почему-то звучит прощальная песня потомков древних римлян Аль Бано и Ромины Пауэр, которая захватив наши души, заставляла сжиматься наши сердца.
         
                «Либерта!
                Навсегда она во мне!
                И в мечте я дарю её тебе
                Но нигде не найти приют душе
                всё равно одиноко мне!»               
                (https://www.youtube.com/watch?v=9D6xGNKoGTE)   

               
                гл. 13  Пир у Петрония
               
             
               Через три дня после премьеры семья Клавдия нанесла ответный визит семье Петрония.  Повозку брать не стали, пошли пешком в сопровождении ликторов, нарядившись в свои самые лучшие одежды. На правом плече Клавдия красовалась алая лацерна.  Гертруда на тунику надела ярко-синюю паллу – женский плащ, который крепился спереди с помощью застежек.  Вергилий был в белой тунике, украшенной мелким чёрным орнаментом на груди.

               Поместье Петрония занимало самую большую территорию на Неаполитанском побережье.  Протяжённость одного только сада составляла целую римскую милю.  По количеству гротов, фонтанов и статуй он значительно превосходил сад Клавдия.  Из деревьев здесь чаще всего встречались пальмы и кипарисы.  Особенно впечатляли пруды, где плавали удивительно красивые яркие коралловые рыбки. Но был и пруд с муренами, куда иногда опускали непослушных рабов. 
               
               Здесь также, как и в усадьбе Клавдия, имелась своя площадка, для выступления артистов. Рядом с площадкой стояли широкие скамейки (ложа), устланные шерстяными покрывалами.  На каждой такой лежанке размещалось три гостя, — но не параллельно длинной стороне ложа, а под углом, так чтобы никто никого не теснил. Женщины не имели права располагаться на лежанках. Они сидели на стульях по левую руку от Петрония.
               Столы рядом с пирующими ломились от всевозможных яств, выложенных на серебряной посуде.  Амфоры с вином стояли на дубовой скамье.
               
               Всех прибывших на входе встречал специальный раб, учтивый молодой человек в чёрной тунике, номенклатур. 
Он отвёл семью Клавдия к месту пиршества и назвал их имена присутствующим.
               Действо происходило в тени античного портика с изумительными голубыми колоннами.  Пир был в полном разгаре.  Большинство находящихся здесь гостей являлись родственниками или друзьями хозяина дома.  Многие пришли семьями.

               Увидев вновь прибывших, Петроний воскликнул «Ave!» и приветствовал их римским жестом, вытянув вперёд правую руку с прямой ладонью и пальцами.  После ответного жеста Клавдия хозяин торжества указал им на почётное место справа от себя, которое они и заняли.
               Раб номенклатур налил в чашу вина и бросил туда большую жемчужину, стоившую целое состояние.  А когда она полностью растворилась, подал этот напиток Клавдию.  Тот взял чашу и встал.
               -- Во славу Рима!! – крикнул Петроний. — Да будет над нами милость богов!
              Гости тут же повскакали с ложа.  При этом тосте вино обычно выпивали до дна.
         
             
              К семейству Клавдия придвинули специальный столик, принесли серебряные кубки и подносы с едой.  Были поданы прекрасный хлеб из лучшего сорта пшеничной муки, устрицы и омары со спаржей, вошедшая в моду царственная барабулька, копчёный осётр из Персии и гусиная печень.
              В кубки разливалось первоклассное фалернское белое вино из Кампании. В первом веке нашей эры это вино
с янтарным оттенком считалось самым благородным сортом.  К слову сказать, все вина у Петрония были только первой выжимки.
             
              А когда ministratores принёс гостям дичь (фаршированных фазанов и рябчиков), номенклатур громко произнёс название каждого нового блюда.  Ну а для самых утончённых гурманов предназначался запечённый слоновий хобот и паштет из павлиньих язычков.  Периодически к каждому гостю подходил специальный раб и подносил чашу с водой для мытья рук. 
              А тем временем на площадке перед собравшимися под звуки флейт и лир гостей развлекали бродячие актёры: фокусники, жонглёры и акробаты. Какой-то нелепейший верзила поставил на себя лестницу и велел мальчику лезть по ступеням, а на самом верху танцевать под звуки песенок; после чего заставлял его прыгать сквозь огненные круги и держать зубами амфору.
            
              Во время еды дочка хозяев не сдержалась и проявила свой капризный характер.  Она отказалась есть принесённого ей рябчика, ибо на нём отсутствовала золотистая поджаристая корочка. Лицо Далмации с толстым слоем грима выражало крайнюю степень неудовольствия.  Она заставила раба ministratores ещё раз сходить на кухню и не приступила к еде, пока её прихоть не была удовлетворена.

              Пир в древнем Риме традиционно состоял из трех частей. Сначала подавались закуски, потом обильный обед, затем наступало время для десерта. После десерта, когда самые рьяные чревоугодники наелись до отвалу и уже ничто не лезло в желудок, молодёжь решила удалиться.  Оставшееся время молодые люди захотели провести отдельно от взрослых.  Ничего удивительного: и в наше время молодёжь поступает точно также.  Вергилий, Валериан, Далмация вместе со своими сверстниками отправились к портику Юпитера и собрались в большой бронзовой беседке. Вскоре Петроний отпустил и актёров.
             
              Оставшись одни, взрослые немного раскрепостились. Теперь они могли позволить себе свободно и непринуждённо поболтать обо всём, даже о фривольных вещах, не стесняясь своих детей.   Присутствующие стали перемалывать косточки известным людям, обмениваться новостями, а также рассказывать всякие небылицы.  И было трудно определить, где тут правда, а где вымысел.  А некоторые истории оказались явно позаимствованы у древних греков.               
              Так классическая шутка в духе: «Это у тебя копье под туникой, или ты так рад меня видеть?» — была уже в «Лисистрате» Аристофана.
               
              Валерия извинилась перед Клавдием за то, что на его представлении не хлопала в ладоши.
              -- Прошу на меня не сердиться, я просто недавно упала  с лошади и вывихнула руку, -- сказала она. 
              -- Ничего страшного, -- ответил ей Клавдий, -- В одном из театров Ионии имелись даже специальные места для одноруких воинов.
              -- А как же они хлопали? – спросила Валерия.
              -- Очень просто. Перед ними сажали лысых рабов.
                (все дружно захохотали)

              -- Сенатора Тита, -- сообщил Клавдий, -- друзья долго упрекали за то, что он развелся с целомудренной, красивой и богатой женой.  Однажды Тит не выдержал и, выставив вперед ногу, сказал:
             "На вид этот башмак тоже красив и совсем не изношен. Но никто не знает, где он мне жмет!"
                (раздался сдержанный смех)
             
              -- Недавно в Неаполе хоронили одного богача, -- сообщила Валерия.
«Кто умер?», -- спросил случайный прохожий.
              «Тот, кто лежит на носилках», -- ответили ему.
                (лица присутствующих расплылись в улыбках)

              Интересную историю рассказал дядюшка Петрония Прокл.
   «Центурион возвращается из Африканского похода. Перед тем, как зайти к себе домой, стучится к соседу по домусу.
              — К моей никто не приходил?
              — Нет.
              — Что, все три месяца -- ни одного человека?
              — Ни одного.
Помолчал. Потом говорит:
              — Ну тогда и я не пойду».
                (все дружно и заразительно засмеялись)

              -- А вы знаете, что в сенате обсуждается новый закон о врачах, – заявил Петроний.
             -- И что хотят? – спросил Прокл.
             -- Хотят, чтобы врачам отрезали руки, если во время их операции умрёт пациент.
             -- Очень своевременный закон! -- кивнула головой Гертруда. – А то совсем распустились эти эскулапы.

             -- Один знакомый сенатор, -- продолжил Петроний, -- при виде доктора на улице, у которого лечился, старался от него спрятаться. 
А на вопрос окружающих, зачем, отвечал: «Я давненько не болел. Поэтому мне перед ним просто стыдно».            
      
                (раздался продолжительный раскатистый смех)


            -- А я слыхал, -- заметил Прокл, -- что один из законов времён республики хотят отменить.
            -- Это какой? –- спросила Гертруда.
            -- Раньше брат имел законное право наказать свою сестру за непослушание, занявшись с ней сексом.
            -- Очень плохо, -- сказала Валерия. –- Раньше девицы хоть чего-то боялись, старались вести себя прилично…

            -- Как-то на площади у Форума, -- сказал Клавдий, –  я услышал разговор двух молодых римлянок.               
            -- Мелисса, ну и как прошло первое свидание?
            -- Знаешь, Луция, так себе… Юноша оказался слишком робок, к тому же он страдает клаустрофобией, боязнью замкнутого пространства.
            -- Это как?
            -- Он весь вечер мялся у моего порога, но так и не решился зайти внутрь.
                (раздался гомерический хохот)
          
            -- Между прочим в Неаполе уже второй месяц нет прокурора, -- заметил Петроний.
            -- Это почему? – спросил Прокл.
            -- Ну вы же знаете наши законы: с проворовавшегося прокуратора снимают кожу живьем и делают кресло.  Так что если новый прокурор что-нибудь украдёт, то следующее кресло будут делать уже из него. Кто ж после этого захочет там работать.
 (так как среди приглашённых было немало чиновников, наступила гробовая тишина)

           -- А вы знаете, -- пытаясь разрядить обстановку, сказала Гертруда, -- по рассказам моей сестры Фелиции, в Риме некоторые знатные матроны, несмотря на риск смертельного отравления, вместо вина стали пить скипидар.
           -- Это ещё почему? – удивилась Валерия.
           -- Всё очень просто, -- ответила Гертруда. – Оказывается скипидар придаёт моче запах роз.

               

                гл. 14  Далмация

           Молодёжь тоже не теряла времени даром и развлекалась, как могла.  Поначалу, усевшись в беседке, отгадывали загадки. Ну, например. «Живут два братца через дорожку, а друг друга не видят?».
                (Глаза)
Ну и так далее. Впрочем, никто ни одной загадки так и не отгадал.
           Затем играли в детскую игру "Щёчка, щёчка, сколько нас?", в которой одному завязывали глаза и ударяли по щеке, а он должен был угадать сколькими пальцами его бьют.         

           Потом соревновались в стрельбе из лука в чучело вороны.  К своему стыду Вергилий и Валериан так ни разу и не попали в цель.
           -- Сразу видно, что вы ещё не призывались на военную службу, -- не преминула съязвить Далмация.   
           Где бы не находилась эта самовлюблённая особа и что бы она не делала, дочка Петрония неизменно становилась центром мужского притяжения.  Молодые люди пожирали её глазами, искали её расположения, -- и лишь один Вергилий не обращал на неё внимания.
           Кто-то предложил поиграть в прятки. Вот уж где все посмеялись и потешились.  И так заигрались, что чуть было не случилась беда.  Когда Далмация с завязанными глазами бежала на голос Валериана, она едва не упала в пруд с муренами. 
На её счастье Вергилий успел перехватить её на самом краю водоёма.
           В тот день стояла изнурительная жара и неудивительно, что после этого инцидента молодёжь решила искупаться.  И не в бассейне или пруду, а на море.            
           «Наше море», -- как называли Средиземное море римляне. Вергилий не пошёл со всеми, он слегка простудился после купания на изумрудном острове.  Далмация тоже решила не идти к морю и присоединилась к Вергилию.

           Когда они остались одни, она, непрерывно обмахивая себя веером, задала ему так долго мучивший её вопрос.
           -- Вы единственный молодой человек, который совершенно не обращает на меня внимания.  Я бы хотела знать, почему?
           -- Не берите в голову, уважаемая Далмация.  Просто моё сердце занято другой.
           -- Уж не та ли это волоокая танцовщица, от которой вы в театре не могли оторвать свой взгляд?   
           -- Это не имеет значения.  Но даже если бы я был совершенно свободен в своих поступках, я вряд ли бы вошёл в вашу свиту.
           -- Это ещё почему?
           -- Я бы не хотел, чтобы ваши многочисленные ухажёры оттоптали мне все ноги.
                (она капризно скривила губки)
           -- Я же не виновата, что у меня так много поклонников, желающих завоевать моё сердце! -- пыталась оправдать себя юная особа.
           -- Не обольщайтесь, Далмация.  Они охотятся не за вашим сердцем, а за вашим приданым.  К тому же вы... как бы это сказать поделикатней... не совсем в моём вкусе.
           -- Продолжайте, продолжайте, я слушаю! -- раздражённо сказала она.
           -- Надеюсь вы не прикажете меня выпороть на вашей конюшне.
           -- Вы же не мой раб. Как же могу я приказать?
           -- Да кто его знает, -- пожал он плечами.
           -- Ну говорите же, я слушаю! -- нетерпеливо топнув ножкой, потребовала она.

           Вергилий не собирался говорить на эту тему, но, так как его прижали к стенке, вынужден был объясниться.
           -- Я люблю в женщинах живую красоту.  У вас же она нарисована.
           -- Что вы хотите сказать? –- возмутилась она. -- Вы просто не разбираетесь в женской моде.

           -- Ну, во-первых, -- начал Вергилий. –- На вашем лице столько штукатурки, что оно больше походит на театральную маску, чем на лицо девушки.
           Далмация от удивления вытаращила глаза.
          
           -- Второе. Терпеть не могу накладные брови и ресницы. Ну к чему все эти художества?
           -- Чтобы выглядеть привлекательно.
           -- Вот именно выглядеть, а не быть! Если у вас маленькие и невыразительные от природы глазки, надо привлекать мужчину чем-то другим.
           -- Ну и чем?
           -- Ну, например, интересной беседой, ласковой улыбкой, изящной походкой.

           И наконец, третье, самое главное.  У вас узкое лицо, а вы сделали валик надо лбом.  От этого оно выглядит ещё более вытянутым.
           -- Так сейчас модно! -- возразила Далмация. -– Такой валик сейчас носит императрица.  Это повышает статус женщины.
           -- Полная ерунда! Надо носить то, что вам идёт. Тогда и статус будет на высоте.  Вспомните  Овидия.
               
                «К длинным лицам идёт пробор, проложенный ровно:
                Волосы в малом пучке без прикрас и открытые уши -–
                Эта причёска под стать круглому будет лицу…»

           После этих слов Далмация состроила недовольную гримасу.  Но Вергилий не обратил на это никакого внимания.
           -- И ещё.  Вы носите прическу, как пожилые матроны.  Заплетаете в косы свои завитушки и укладываете их вокруг головы. 
Никакой фантазии и выдумки.  А вот свою естественную красоту скрываете.
           Вергилий повернулся, чтобы закончить разговор, но Далмация, схватив его за руку, не дала ему уйти.
           -- Я вас не отпущу, пока не скажете, в чём моя красота,  -- решительно заявила она.
           -- Может мне показалось?
           -- Нет, говорите! -- настойчиво потребовала она.
         
           -- У вас красивые ножки, -- после некоторого колебания признался он. -– Я бы вам советовал носить тунику покороче.
           -- Когда же вы успели разглядеть?
           -- Когда вы вылезали из коляски.
           -- Надо же, какой глазастый! -- покачала она головой. -- Но в коротких туниках ходят только продажные женщины!
           -- А не надо короткую. Достаточно того, чтобы были видны ваши упругие икры.
           -- Жалко, что вы не мой раб! –- с досадой бросила Далмация.
           -- А то что?
           -- Я бы приказала немедленно высечь вас крапивой на конюшне!
           -- Как я и предполагал.  Кстати, крапива вещь очень полезная, помогает от ревматизма...

            -- Но я надеюсь, что на этом перечень моих недостатков исчерпан?
            -- Сильно извиняюсь, но самый большой ваш недостаток я не назвал.
            -- И что же это?
            -- Из вас никогда не получится идеальная жена.
            -- Интересно, почему вы так решили? И откуда вам знать, какими качествами должна обладать идеальная жена?
            
            -- О!.. Об этом давно уже написано в древних свитках.
            -- И что же там написано, если не секрет?
            -- Конечно, не секрет (он стал загибать пальцы).  Идеальная жена должна быть честной, бережливой, уступчивой, добродетельной, абсолютно верной, целомудренной, а главное, скромной, стыдливой и услужливой...
            В это время Вергилий увидел Гертруду, которая размахивая руками, подзывала его к себе.

                гл. 15  Ночи Гортензии
               
               
                Через день после пирушки у Петрония на очередной репетиции Вергилий шепнул Гортензии, что сегодня
в полночь он будет у неё.
                -- Смотрите, не перепутайте окна, -- кокетливо улыбнулась она.
                К вечеру Вергилий угостил Кротила вином и подбросил свежих косточек его злобному псу.  Тем самым главная опасность для него была устранена.
                Но, увы, в эту ночь ему пришлось задержаться.  Ну очень некстати один местный поэт заглянул к ним на огонёк. 
Облюбовав скамейку в саду, он уселся на ней вместе с Клавдием и мучил его своими виршами допоздна.
                По этой причине Вергилию пришлось отправиться в общежитие только в конце третьей стражи.

                Гортензия металась по комнате и не находила себе места.  Луна уже давно поднялась над горизонтом, а Вергилия всё не было.  Впрочем, эта капризная планета может появляться на небе, когда ей заблагорассудиться, даже днём. 
К сожалению, для неё нет расписания.  Но Фома научил их с Дафной определять время ночью по Большой Медведице.  Судя по положению звёзд, полночь уже давно наступила.
                Она замирала от страха, её бил озноб.  Гортензия мучилась в догадках: «где же Вергилий?», но ответа найти не могла.               
«А может он забыл или передумал? Или просто меня разлюбил?». Она постоянно подходила к окну и сквозь узенькие щели в ставнях смотрела в сад, но его нигде не было видно.
«Да и зачем ему нужна простая бедная девушка?  Да к тому же бывшая рабыня, -- думала она. -- У него такой богатый выбор невест.  Взять хотя бы Далмацию.  Судя по её взглядам в театре, эта молодая особа явно к нему неравнодушна».
             
                Наконец, когда она потеряла всякую надежду и уже не могла сдерживать слёз, раздался стук в окно. 
Гортензия подбежала к ставням и распахнула их.  Перед ней был Вергилий.
                Она вытерла слёзы, протянула руку и помогла ему забраться в окно.  А когда они присели на кушетку, она, шмыгая носом, попробовала пошутить.
                -- А я думала вы опять спутали магнолию с азалией.
Он, объяснив ей причину заминки, обнял её за плечи.

                Щёчки Гортензии порозовели, губки задрожали, дыхание сбилось и стало неровным.  Так сильно у неё ещё никогда не стучало сердце.  Казалось, вот-вот, -- и оно просто выскочит из груди.
                Она смущённо опустила глаза и потянулась к Вергилию.
И когда их губы сомкнулись, она уже ничего не чувствовала и не соображала, проваливаясь в мягкую и тёплую пустоту... Вскоре сознание покинуло её.
             
                В следующую ночь Вергилий напомнил ей, что год назад она обещала погадать на камнях.  К тому же эта ночь была лунная и безоблачная.  Гортензия улыбнулась, кивнула головой и завязала глаза Вергилия льняным полотенцем.  Затем она постелила на стол скатерть, достала разноцветные камешки и в произвольном порядке разбросала их по столу.
                Напомнив ему, что он должен выбрать камень, который ярче других блестит, она сняла с него повязку. 
Вергилий выбрал зелёный.  Этот камень сулил успех и счастье во всех начинаниях.
               
                Потом наступил её черёд испытывать судьбу.  Она долго не решалась снимать повязку, но, когда сняла -- выбрала чёрный!
                К сожалению, этот камень предупреждает о всевозможных несчастьях.  Гортензия сразу изменилась в лице, потупила взор. 
Вергилий, взяв её за руку, стал утешать...
                -- Ничего не поделаешь, -- с грустью ответила ему Гортензия. -- Как говориться, от судьбы не уйдёшь. 
Но, чтобы ни случилось, -- это всё в будущем, а сегодня у меня тебя никто не сможет отнять!
               
                гл. 16   День рождения Далмации
               
               
                В начале августа на день рождения дочери семья Петрония пригласила семью Клавдия покататься на яхте.  Предложение с благодарностью было принято.       
                И в назначенный день нарядная яхта Петрония, украшенная красными фонариками, отправилась в круиз вдоль берега Тирренского моря.  В отличие от других судов на яхте имелись надпалубные каюты для пассажиров.  На случай, если не будет ветра, в трюме сидела дюжина гребцов, по шесть человек с каждого борта.
                На юлианском календаре стояло воскресенье, что на латыни (dies Solis) означает день Солнца.  Но именно солнца как назло и не было.  Небо затянули серые тучи.  Прибрежную береговую полосу заволокла туманная дымка.  Но это обстоятельство не смогло испортить настроение пассажирам.  Во всяком случае старшее поколение быстро нашло себе занятие.  Удобно усевшись в каюте вокруг маленького столика, они ушли с головой в азартные игры.
                Чаще всего в Риме играли "в кости", которые делали из высушенных очищенных и обточенных овечьих костей.  Очень любили и древние "крестики-нолики", под названием «мельничное колесо». Выигрывал тот, кому удавалось разместить камешки одного цвета по три штуки в ряд.
            
                Вергилия и Далмацию азартные игры не интересовали.  Они, поприветствовав друг друга, устроились в самом конце судна и, как завороженные, любовались сверкающим белым бурунчиком, бегущий за кормой.
                -- А я вас даже сразу не узнал, -- признался ей Вергилий.
                -- Это почему? – спросила она.
                -- Сильно помолодели, -- улыбнулся Вергилий.
                -- Я просто последовала вашему совету.  Смыла штукатурку с лица, убрала кокон на голове и укоротила тунику.  Правда, за тунику мне досталось от матери. Она сказала, что я выгляжу как легкомысленная девица.
                Они дружно захохотали.

                -- А вы правда занимаетесь в школе риторов? – продолжила она разговор.
                -- Да, -- кивнул головой Вергилий. – Изучаю экономику, философию, ораторское искусство.
                -- А литературу, поэзию?
                -- А как же, конечно. Без этих предметов хорошим оратором не станешь. Кстати, именно поэтому многие стихотворения нас заставляют выучивать наизусть.
                -- Ну а любимые стихи у вас есть?
                -- Да. Мне очень нравится Сафо. 
                -- Прочтите что-нибудь.
                -- Хорошо, -- ответил Вергилий.

                «Лежу у милых ног, горю огнем желанья!
                Блаженством страстного тоски утомлена!
                В слезах, вся трепещу без силы, без дыханья!
                И жизни лишена!»

                -- Замечательно! – кивнула головой Далмация. – Какие пламенные слова!  А из римских поэтов у вас есть любимые?
                -- Конечно. Овидий Назон.
               
               «Если девице на грудь нечаянно сядет пылинка –
                Эту пылинку с неё бережным пальцем стряхни.               
                Если пылинки и нет – все равно ты стряхни ее нежно,
                Ведь для заботы такой всяческий повод хорош»

                Далмация с трудом сдерживала смех, а затем сделала серьёзное лицо.
                -- Мне кажется в его стихах много распущенности! -- с осуждением сказала она.
                -- Ну он тут совсем ни причём, -- защитил знаменитого поэта Вергилий. -- Распущенность не в его стихах, распущенность в нашем обществе.  А поэт лишь, как зеркало, отражает то, что существует вокруг нас.
                -- Ну не знаю, -- пожала плечами Далмация. – Мне так больше нравится Марциал.  Его эпиграммы.

                «Передавая кинжал, непорочная Аррия Пету,
                Вынув клинок из своей насмерть пронзённой груди,
                "Я не страдаю, поверь, -- сказала, -- от собственной раны. 
                Нет, я страдаю от той, что нанесёшь себе ты"»

               -- Очень пафосно. Прямо как реплика из трагедии, – заметил Вергилий. -- Да и фривольностей у него не меньше,
чем у Овидия.

              «Побаловались, и всё! Идите, проказницы, замуж:
               Нынче дозволена вам чистая только любовь»

                Далмация не могла сдержать свою улыбку.

               -- А вы не могли бы сделать мне маленький подарок на день рождения? -- спросила она.
               -- Какой? – удивлённо спросил Вергилий.
               -- Сыграйте мне что-нибудь на флейте.
               -- Но у меня здесь нет флейты.
               -- А у меня есть, я заранее взяла.
Она сходила в каюту и принесла музыкальный инструмент.
               -- А что вам сыграть? – спросил Вергилий.
               -- А что хотите, на ваш вкус, -- ответила Далмация.

               Вергилию ничего не оставалось, как исполнить её желание.  Она слушала с напряжённым вниманием. 
Ротик её слегка раскрылся, а глазки приняли умилённо–восторженное выражение.

               
               
                гл. 17  Призыв
               
               
                В первом веке нашей эры войско Рима стало почти полностью наёмным, причём наёмники, как правило, вербовались из жителей захваченных ранее провинций.  Сами римляне к этому времени воевать уже не хотели, а наёмники не отличались высокой стойкостью и служили за деньги и земельные наделы.  Но в случае необходимости (восстания на подчинённых территориях), численность армии могла быть увеличена за счёт призыва, как это не раз случалось в республиканский период.
               
                В тот год, о котором идёт у нас речь, в империи было неспокойно. Один римский легион варвары уничтожили
в моравских лесах, другой попал в ловушку в горном ущелье в Пиренеях.  Но самым грозным было восстание на юге Галлии -- в Аквитании, к которому присоединились многие местные племена.

                Требовалось как можно быстрее подавить этот мятеж.  Если не принять срочных мер, восставшие, уйдя к Рейну, пополнят там запасы продовольствия, наймут германских наёмников, и тогда римские легионы, стоящие на севере провинции, окажутся в крайне тяжёлой ситуации.
                Осознав серьёзность создавшегося положения, консулы, по указанию сената, срочно объявили очередной призыв.
Так как Вергилию и Валериану уже исполнилось 17 лет, они должны были явиться на призывной пункт…
             
                Как говорится, «долгие проводы – лишние слёзы».  Не буду описывать сцены прощания.  Ясно, что тяжелее всего было близким призывников и особенно их матерям.
               
               
                Для Вергилия же самым болезненным было расставание с Гортензией.  В последнее их свидание она так ни разу и не улыбнулась.
                -- У меня такое предчувствие, что это наша последняя встреча! -- всхлипывала она. –- Не даром же мне выпал чёрный камень!
                Как ни пытался он утешить Гортензию, у него ничего не получалось. По его просьбе Фома стал регулярно привозить с изумрудного острова её любимые цветы.  Но даже они не смогли развеять её печаль.
                Когда в их прощальную ночь Вергилий уснул, она уткнулась лицом в белые пушистые соцветия и не сомкнула глаз до утра.

                "Цветы любви твоей я не забуду! -- шептали её губы. --
                Они всегда со мной подобно чуду
                В моей душе они остались навсегда"

               
                На призывном пункте, куда явились наши приятели, их подвергли тщательному осмотру.  Что и неудивительно,
ибо мощь легиона и армии в целом в Риме ставилась в прямую зависимость от качеств будущего солдата.
                Новобранец должен был иметь рост не меньше 1,75 метра и обладать крепким телосложением.  Непрошедшие отбор зачислялись во вспомогательные войска (лучники).
                Здесь требуется маленькое пояснение.  По свидетельствам сторонних наблюдателей, жители Апеннинского полуострова были людьми невысокими.  Особенно часто это подмечали рослые галлы и германцы.  Отчасти это могло служить причиной того, что доля «италиков» в легионах постепенно сокращалась.
               Через несколько дней после осмотра вместе с большой группой новобранцев Валериана и Вергилия на триере отправили в Рим, в летний полевой лагерь, где им предстояло в течение 4-х месяцев пройти курс молодого бойца. 
               Это был очень важный период в жизни будущих легионеров.  Недаром римский военный теоретик и историк Вегеций писал:
«...Ибо насколько хорошо обученный воин жаждет сражения, настолько необученный боится его».
               Кстати, название "войско"(exercitus) происходит от слова "упражнение", а термин "легион"(legio) — от слова «отбирать».
            
                Глава 18.  Обучение

             
               Обучение римского воина было очень суровым, пожалуй, даже более суровым, чем в Спарте, и рассчитано на развитие в нём всеми возможными способами физической силы.  Обучали не только обращению с оружием, но и различным движениям; широко практиковались бег, борьба, плавание без одежды и со всём снаряжением.
               Начинали со строевого шага.  Успех в битве во многом зависел от умения воинов сохранять боевой строй и умения при любых обстоятельствах не нарушать дистанцию (не сбиваться в толпу и не растягивать ряды).         
               Отрабатывались различные построения: каре, клин, круг и «черепаха». Новобранцев учили преодолевать препятствия при наступлении и отступлении, замещать те или иные подразделения в ходе боя.
               
               Будущих легионеров заставляли за пять часов проходить ускоренным шагом 35 км. И это при том, что на себе им приходилось нести снаряжение весом в 20 кг, а иногда и больше.
               Центурионы и обучающие офицеры часто использовали палки, чтобы подгонять слишком медлительных новобранцев.  При этом нужно было разбирать команды, подаваемые с помощью горнов и знамен.
               
               Главное внимание инструкторы уделяли отработке умения эффективно прикрываться щитом и наносить мечом колющие, а не рубящие удары, поскольку этим способом противнику наносились более глубокие раны.            
               Эта часть подготовки во многом повторяла методы обучения в школах гладиаторов.  Оружие для тренировок было деревянным, шиты — плетеными.  Для отработки ударов использовался врытый в землю деревянный столб в рост человека. На нем легионер отрабатывал удары по воображаемым голове и ногам противника. 
               Для Вергилия это упражнение оказалось самым тяжёлым.  Он стёр правую ладонь до кровавых мозолей, прежде чем научился правильно обращаться с мечом.               
               
               На следующем этапе будущий легионер переходил к той стадии обучения, которая, как и у гладиаторов, называлась armatura. 
С этого момента для обучения начинали использовать боевое оружие.  Легионер получал меч, один или несколько пилумов (копий) и принимал воинскую присягу — «сакраментум».  По окончании этого этапа солдаты расставались со статусом новобранцев и вливались в состав легиона.               
               
               Помимо воинской подготовки, большое внимание уделялось воспитанию солдата.  В центре каждого римского лагеря стояли алтари специфических военных богинь: Дисциплины (Disciplina), Доблести (Virtus), Чести (Honos), Децимы (богине судьбы), в дополнение к алтарям Марса — бога войны и Юпитера — покровителя Рима.  Им приносились жертвы, в их честь устраивали празднества.               
             
              После того как с Вергилия и Валериана сошло семь потов и закончилась учёба, их вновь созданный Галльский железный легион стал готовиться к отправке в мятежную Галлию.  Загружались продовольствием, снаряжением, формировали обоз.  Валериан,  как и положено сословию всадников, попал в кавалерию.  Вергилий же решил начать службу обычным легионером, как и его родной отец.               После того как с Вергилия и Валериана сошло семь потов и закончилась учёба, их вновь созданный Галльский легион стал готовиться к отправке в мятежную Галлию.  Загружались продовольствием, снаряжением, формировали обоз.  Валериан,  как и положено сословию всадников, попал в кавалерию.  Вергилий же решил начать службу обычным легионером, как и его родной отец.  Заметим, что знатные римляне(из сословия патрициев)обычно командовали когортами, легионами и армиями и в обычной пехоте не служили. Его просьбу целый месяц рассматривала специальная комиссия и только после вмешательства Клавдия был получен положительный ответ. Правда, Вергилию пришлось дать клятву, что никому из сослуживцев он не расскажет о своём происхождении.
 
               
                гл. 19  В Галлию
               
               
                Легион двигался по вымощенной дороге сплошной колонной в три ряда.  Впереди на коне возглавлял воинов командующий легионом легат Квинт Цецилий.   За ним аквилифер нёс штандарт с серебряным орлом (aquila-орёл).
Рядом с ним вексиллярий нёс знамя легиона.  В то время оно представляло из себя багряное тканевое полотнище, закреплённое на горизонтальной планке (похоже на церковные хоругви).  Кроме слова LEG на нём был изображён меч – эмблема легиона.  Аквилифер и вексиллярий сразу бросались в глаза, так как на них были шкуры львов.  Тут же находились трубачи, призывавшие воинов во время боя к отступлению или к атаке.  По бокам колонны двигалась конница.
                Напомню, что римский легион (без кавалерии) состоял приблизительно из 5000 воинов (первый век н. эры), и делился на 10 когорт.  Каждая из когорт в свою очередь состояла из 6-ти центурий (рот), а каждая центурия из 10-ти контуберний (взводов).  Соответственно в каждой центурии было около 100 солдат, а в контубернии 10.  В правление Цезаря численность контуберний сократилась с 10-ти до 8.
         
                Расстояние от Рима до Генуи – 400 километров.  В день легион проходил порядка 50 км.  Так что весь переход занимал где-то около 8-ми дней.  Но если кто-то думает, что это была лёгкая прогулка, во время которой легионеры любовались красотами Италии, то он сильно заблуждается.  В походе легионер походил скорее не на фланирующего человека, а на навьюченного мула. Почти всё, необходимое в военной компании ему приходилось нести на себе.  Судите сами:

                Шлем Монтефортино 2 кг
                Кольчуга 12 кг
                Пояс из скрещивающиеся ремней 1,2 кг
                Щит (скутум) 10 кг
                Меч гладиус с ножнами 2,2 кг
                Кинжал с ножнами 1,1 кг
                Копьё пилум от 1,9 кг
                всего около 30 кг.

                Плюс к этому на марше груз, который приходилось нести легионеру, увеличивался за счет его собственного багажа, включавшего утварь для приготовления пищи, сумки с провизией и запасной одежды. Все это имущество, вес которого мог превышать 13 кг, укладывалось в кожаную сумку с веревками и переносилось с помощью Т-образной жерди на плече.
                Иосиф Флавий отмечал, что при необходимости легионеру приходилось переносить также и всё снаряжение для земляных работ.  Сюда входили лопата, кирка, топор, пила, цепь, кожаный ремень и корзинка для переноски земли.
                Издалека, с какого-нибудь холма, легион походил на ползущую огромную красную гусеницу из-за того, что под доспехами легионеров были одеты туники, выкрашенные в тёмно-бордовый цвет, в цвет бога войны Марса. Да и плащи легионеров тоже были красного цвета.
               
                За войском шли маркитантки и проститутки. Но последние, чтобы не вызывать лишних вопросов, маскировались под маркитанток, которые содержали прачечные, лазареты, бани и лавки. Торговали за деньги. Обычно это были крепкие тётки средних лет.  Грубые и бесцеремонные. Перепить могли любого мужика.
                А если на них нарвётся какой-нибудь охальник, привыкший лапать в своей деревне всех девок подряд, то ему просто не поздоровится.  Наши леди могут спокойно скрутить такого бедолагу и затащить в кусты. Где ему доходчиво объяснят, как надо вести себя в приличном обществе. Обычно одного такого педагогического мероприятия бывает достаточно для того, чтобы этот отставший в развитии солдафон превратился в галантного и обходительного ухажёра.

                В районе Генуи шли в основном через лиственные леса.  Здесь росло много буковых деревьев, клена, тополя, ольхи и цитрусовых.  Пройдя по берегу моря и миновав отроги Альп, легион вышел на приальпийскую Галлию и далее направился на север к верховьям реки Гаронны. Эта река впадала в Атлантику.  От левого берега Гаронны на юг и начиналась мятежная Аквитания.

                Как только вступили в Галлию, командующий легионом легат Квинт Цецилий лично предупредил каждую когорту, какая опасность подстерегает римлян на этой земле.  Вскоре в справедливости его слов воины смогли убедиться, как говорится, на собственном горьком опыте.
                Во время очередного привала два легионера из седьмой когорты, увидев заросли лещины, самовольно отлучились и стали собирать орехи.  Вскоре один воин вернулся в свою контубернию, а другой так и не появился, несмотря на громкие крики его товарищей и прочёсывание придорожных кустов.
                Когда легион снова начал движение, передовой конный разъезд обнаружил на дороге отрезанную голову пропавшего вояки.  Это был шок.
                Но на этом incidentis не закончился.  По приказу легата второго нарушителя привязали к дереву, высекли розгами,
а затем, поставив на колени, отрубили ему голову.  Тут уж ничего не поделаешь, в римской армии неисполнение приказа жестоко каралось, вплоть до смертной казни.  Да, это не Италия.  Здесь за любым кустом римлян подстерегала смерть.
             
                К вечеру, достигнув реки Гаронны, легионеры буквально валились с ног от усталости, но командиры центурий не разрешили никому отдыхать, пока не будет возведён полевой лагерь.  Для пущей безопасности решили разбить лагерь на северном берегу реки. Отсюда хорошо были видны конные разъезды галлов, которые рыскали по южном берегу.

               
                гл. 20   Лагерь

      
               Место для лагеря выбрали на южном сухом склоне холма, отсюда окружающая местность просматривалась как на ладони. Воду доставляли из реки. Пастбищ для выпаса обозного скота и конницы было предостаточно.  А небольшие перелески вдоль Гаронны оказались прекрасным источником строительных материалов и топлива.
               Делать нечего, пришлось легионерам доставать кирки и лопаты и приниматься за работу.  Вскоре территория будущего лагеря была окружена рвом с насыпью, на которую затем стали устанавливать частокол из деревянных кольев.
По углам лагеря соорудили наблюдательные вышки.  У двух ворот разместили баллисты и катапульты.
               
                В центре лагеря поставили палатку командующего и жертвенники.  По сторонам правильными рядами вытянулись палатки легионеров.  Каждая центурия занимала 10 палаток. Таким образом, каждая контуберния (сon-вместе, тaberna-хижина) ночевала в своей палатке, которая имела дощатый остов и обтягивалась кожей или грубым полотном.
               Между любым защитным валом и палатками воинов оставляли примерно 50 метров.  Это делалось для того, чтобы неприятель не смог поджечь жилище легионеров.  Перед лагерем соорудили полосу препятствий в виде заграждений из заостренных кольев и волчьих ям.    
               Не случайно о римлянах говорили, что лопатой они добились не меньше, чем мечом, так как они были величайшими строителями укреплений.
                (И ночью, когда легион отходил ко сну, работы по строительству лагеря продолжались)

               Между тем солнце стало закатываться за горизонт. Начинало темнеть. Наступило время ужина.
Маленькое примечание.  Римское войско не имело полевых кухонь.  Каждая контуберния питалась самостоятельно.  Для этого рядом с палаткой разводился небольшой костёр, над которым подвешивали котелок.  Но были и сковороды, и формы для выпечки хлеба.  Продукты солдатам выдавали раз в месяц.
              Большую часть пищи легионеров составлял хлеб, а также различные каши из зерна, обычно это пшеница или овес. 
В кашу для большей питательности добавляли мясо или молоко. Причём солдаты сами мололи зерно.  У каждой центурии имелись свои пронумерованные жернова для получения муки и выпечки хлеба.
              Пили солдаты большей частью воду, но частенько прибегали и к разбавленному водой вину.  Оно долго хранилось, поэтому его очень ценили, особенно тогда, когда воды не было под рукой.
              Обычно легионеры питались весьма скудно. Но те, кто, как Вергилий, привык к более разнообразной пище, могли купить еду у маркитанток.
            
              Даже в отсутствии боевых действий римскому солдату отдыхать не приходилось. Все дни, кроме праздничных, были заполнены изнурительными занятиями и упражнениями. 
              Свободного личного времени у легионеров практически не оставалось.  А если оно и появлялось, то они едва ли не весь свой досуг тратили на азартные игры.  И могли за вечер спокойно спустить своё месячное жалование. 
Наиболее распространёнными были «орёл или решка» и игра в кости.  Но также любили и Табулу — современные нарды.
Как ни боролись командиры  с этой напастью, но сделать ничего не могли.

              Многие, как Вергилий, тосковали по своей семье, по своим близким и, естественно, писали письма. 
Напомним, что в империи была построена невиданная ранее сеть добротных, вымощенных камнем дорог.  Их общая протяжённость ещё во времена Цезаря составила 150 тысяч километров!  Что сильно поспособствовало развитию почтовой службы. Но почта контролировалась лично императором и предназначалась исключительно для государственных нужд.
              А вот частную переписку вести через госпочту запрещалось.  Если же послание надо было отправить на дальнее расстояние, то его передавали посредством торговцев или с нарочным. Правда, и доходили такие послания не в пример медленнее государственных.  Известен случай, как некто Август (не император) получил письмо лишь спустя девять лет.
               
                гл. 21   Разведка боем

                Спустя несколько дней после постройки лагеря, контуберния, где служил Вергилий, поручила первое серьёзное задание.  Нужно было произвести разведку на южном берегу Гаронны и узнать: скрываются ли в лесу вражеские воины или нет.  Чтобы соблюсти скрытность, вылазку решили делать ночью, в полной темноте.       
                Важно отметить, что легионеры носили полуботинки с ремешками, которые охватывали ступню. Назывались они калиги. Тройные подошвы у них были подбиты гвоздями с полусферической шляпкой, своеобразные шипы.  Отчего при ходьбе раздавался характерный клацающий звук.  По этому звуку, кстати, легко можно было узнать, что идут солдаты. Зная это, командир контубернии Тит, старый и опытный воин, приказал всем обмотать калиги тряпками.
                У местных рыбаков раздобыли лодку и ночью, дождавшись когда луна спряталась за облака, переплыли реку. 
Укрыв лодку в камышах, Тит не забыл в качестве ориентира привязать к растущей на берегу осине большую белую тряпку. 
Обнаружив широкую тропинку, идущую от самого берега, римляне углубились по ней в лес.
               
                Стояла тревожная тишина, лишь изредка ухал филин, да вороны иногда хлопали крыльями над головой.
На тропинке два раза обнаруживали натянутые у самой земли бечёвки, тянувшиеся к закреплённым на дереве колокольчикам.  Тит шёл впереди и, несмотря на весь свой опыт, всё же зацепил третью бечёвку.  Мало того, что раздался колокольный перезвон, так ещё оказалось, что под валявшимся на дороге лапником находился медвежий капкан.  Раздался металлический лязг, зубчатые дуги капкана намертво вцепились в ногу взводного.
                На медвежьих капканах имелся блокиратор, который не позволял жертве раздвинуть дуги и освободиться.
В это время луна выглянула из-за облаков, и римляне отчетливо увидели бегущих к ним вооружённых людей. 
                Тит передвигаться уже не мог.  Ему перевязали раны, чтобы остановить кровь.  Затем Вергилий, взвалив командира себе на плечи, побежал назад в сторону лагеря. Контуберния последовала за ним.
               
                Между тем галлы были уже совсем близко. Некоторые из их стрел уже долетали до римлян.
                -- Не останавливаться! -- надрывая голос, кричал Тит. -- Бежать! Бежать! И бежать!
                Иногда он не выдерживал и, то ли от боли, то ли для бодрости, как это у нас говорят, матерился:
               "Tuam matrem feci!!" – (Я сделал вашу мать!) 
Но не будем его за это ругать.  Ещё неизвестно, что бы мы кричали, окажись мы на его месте.
               Прикрываясь щитами от вражеских стрел и дротиков, легионеры выскочили на берег реки.  О как же им теперь пригодился знак, оставленный Титом -– белая тряпка!  По нему они мгновенно отыскали своё плав средство и, запрыгнув в лодку, оттолкнулись от берега.
Плотно сомкнутые щиты явились надёжной защитой от вражеских стрел.  В лодке им уже ничто не угрожало.  Правда, два галла, прыгнув в воду, попытались их преследовать, но, получив веслом по голове, ушли на дно кормить раков.
               Ранение Тита оказалось слишком серьёзным, чтобы он продолжил командовать подразделением.  Центурион Флавий назначил новым командиром контубернии Вергилия.
               
                гл. 22   Крепость Арабель

         
                За Тулузой Гаронна после слияния двух своих рукавов расширяется до 150-ти метров.  И перебраться с одного берега на другой становится уже не так-то просто.
                Но недалеко от Ажена на реке находился небольшой скалистый островок.  И совсем не случайно,  именно в этом месте галлы построили мост через Гаронну.  Эта переправа ко всему прочему позволяла объединяться мятежным племенам нитеоброгов на южном берегу реки с племенами кадурков на северном. И не без причины большой римский отряд, посланный за продовольствием, бесследно исчез именно в этих местах.   
                К мосту сходилось сразу несколько дорог.  А рядом с мостом находилась древняя крепость галлов Арабель. 
По преданию, так звали жену арабского полководца, который задолго до римлян пытался завоевать Аквитанию.
                Без взятия этого укрепления ни о каком безопасном проходе по мосту не могло быть и речи. 
Так что хочешь -- не хочешь, а эту фортецию нужно было брать.  И как только подошли свежие силы, легат Квинт Цецилий, оставив их в лагере, двинул свой легион к этой крепости.
                Конечно, жалко было покидать старый лагерь, в который вложено столько сил.  Но ничего не поделаешь. Война, есть война.
Через три дневных перехода римляне достигли крепости Арабель.

                За плечами легата была не одна покорённая твердыня. Даже такую неприступную крепость в Иудеи, почти на отвесной скале, как Моссада, удалось захватить римлянам.  Причём в этом штурме Квинт Цецилий участвовал лично.  А что уж там говорить об установленном в низине невзрачном галльском укреплении.  Поэтому он действовал уверенно и умело.  Сначала недалеко от крепости был возведён новый полевой лагерь. 
После чего вражескую крепость окружили высоким рвом. Обозом из Генуи были доставлены метательные орудия и тараны.
                На взятие подобного фортеции у римлян уходило обычно несколько дней.  Но в действительности всё оказалось намного сложнее.
               
                Арабель стояла на искусственно отсыпанном холме, посреди заболоченной поймы местной речушки. 
В крепости находился свой источник воды.  Этой водой защитники крепости каждую ночь поливали высокий глинистый вал.  На него без специальных приспособлений было практически не взобраться.  Подкопы под стену тоже сделать не удалось, так как они сразу заполнялись водой.
                Построенные римлянами две башни-гелеполы для приступа также не помогли.  Одну галлы просто сожгли, а вторая увязла в болоте.   А небольшие тараны, которые находились в передвижных укрытиях, если и удавалось подтащить к крепости, -- не могли пробить толстые прочные стены.
                Баллисты и камнемёты также не дали результата, так как действовали на значительном удалении, что, как известно, сильно снижает их пробивную способность.

                Фашины (связки прутьев), которыми римляне пытались засыпать рвы, галлы каждую ночь поджигали. К утру от них оставались лишь серые кучки пепла.  Вместо победного штурма началась длительная изнурительная осада.               
«Чтоб им сдохнуть в этом болоте!», -- не раз срывался в ярости Квинт Цецилий.
                Единственной сухой прочной площадкой перед крепостью было место перед входными воротами. Но фронт атаки здесь сужался буквально до 30-ти шагов.  И даже если и удавалось с помощью длинных лестниц добраться до вершины стены, то здесь римлян в упор расстреливали из стреломётов (старинные арбалеты), которые с близкого расстояния с лёгкостью пробивали любые доспехи.
                Поджечь ворота также не получилось – они были обиты бронзовыми листами.  Ну а те участки стены, по которым бомбардировка велась особенно интенсивно, галлы предусмотрительно обвешивали кожаными мешками с шерстью, что резко уменьшало силу удара.
             
                Целый месяц римляне штурмовали Арабель, понеся при этом большие потери, но так и не смогли её взять. 
Учитывая большие запасы продовольствия в крепости, эта цитадель могла выдержать длительную осаду.   Но самое страшное было в том, что успешная защита крепости могла спровоцировать и мирные галльские племена присоединиться к бунтовщикам.
                Да и в Риме испытывали нервозность.  Консулы и император торопили Квинта Цецилия, так как срывались сроки всей военной компании.  А один из трибунов легиона, сын влиятельного сенатора, деликатно намекнул легату, что ему уже подыскивают замену.

                А тут ещё незадача: одна из центурий, полностью набранная из наёмников, не выдержала напряжения боя. 
Под градом камней, которые обрушились на неё со стен крепости, она попросту пустилась наутёк.  Бойцы, которые забрасывали ров фашинами остались без прикрытия и, естественно, были перебиты лучниками, которые стреляли в упор прямо со стены.

                В тот же день проштрафившаяся центурия была подвергнута децимации, то есть, казни каждого десятого по жребию.  Причём, важно заметить, что это была не просто кара, а ритуал, посвящённый именно богине Дециме.  Этой богине не просто поклонялись, ей приносили человеческие жертвы в самом прямом смысле слова.
                Суть этого обряда в следующем – воинская часть, покрывшая себя позором, посредством обряда децимации ритуально очищалась в глазах богов.  Именно поэтому жертв и определял жребий, то есть, не прихоть судьи, а священное гадание, выражающее волю самой судьбы.
                Что интересно, одним из самых популярных священных символов, наносимых на римские боевые щиты-скутумы, кроме молний Юпитера, было также веретено.  Казалось бы, сугубо мирный предмет, зачем изображать его на щитах? 
А дело в том, что это не просто веретено, а символ богини Децимы, которая, наматывая нить жизни каждого воина на веретено, могла в любой момент эту ниточку и оборвать!
               
                Так как своими силами взять крепость не удалось, легат Квинт Цецилий в войсковом святилище попросил помощи у высших сил, принеся в жертву перед алтарём огромного чёрного галльского быка, которому он собственноручно перерезал горло.  Затем, набрав в кубок кровь животного, выпил кубок до дна.
                Ещё целых две недели после жертвоприношения легат бросал своих солдат на штурм, но все попытки легионеров овладеть галльской твердыней так ни к чему и не привели.
                Немало забот доставила воинам и преждевременная зима с непрерывными и до того сильными ливнями, что стало просто затруднительно выходить из палаток и вести боевые действия.  Глинистая почва вокруг лагеря попросту размокла и превратилась в самый настоящий каток.  Не утихал и страх перед гневом небес: "ведь не без причины во устрашение нечестивцев затмеваются светила и обрушиваются бури на головы людей".

                Но неожиданно, когда римляне уже ни на что не надеялись, вдруг случилось чудо.  И то ли Юпитер услышал их молитвы, то ли сама богиня Децима проявила к ним свою благосклонность, но им улыбнулась удача.
                Во время очередного неудачного приступа, когда под прикрытием двускатного навеса таран безуспешно стучал по проклятой стене, один из камней, сброшенных сверху, попал в голову Вергилию.  Его оглушило, и он упал на мокрую глинистую землю.  Ему ещё повезло, что голову защищал шлем и удар пришёлся по касательной.  Когда Вергилий очнулся и пришёл в сознание, он попытался встать и опёрся на стену. И тут он вдруг обнаружил, что один из серых гранитных камней в кладке задвигался. И между ним и соседним камнем образовалась щель, куда можно было свободно просунуть руку.
                Во время следующего приступа он, захватив верёвку с крючьями, завёл её за камень, но сдёрнуть с места гранитную глыбу не смог.  Тогда он попросил помощи у солдат своей контубернии Симона и Филиппа.  Втроём им удалось сдвинуть камень с места. Но вытаскивать его сейчас не стали, а, наоборот, задвинули на прежнее место.
                Вернувшись в лагерь, Вергилий рассказал обо всём своему центуриону Флавию.
                -- Соседние камни в этом месте также пошатываются, -- сообщил он. – Если выломать несколько штук, можно будет обрушить стену.
                Центуриону идея понравилась. Он доложил об этом командиру когорты Марку Фабию и получил от него полную поддержку.
            
                На следующее утро, когда римляне в очередной раз забрасывали ров фашинами, центурия Флавия вновь пошла
на приступ.  Под прикрытием двускатного навеса, солдатам Вергилия удалось вырвать из стены два ряда камней.  Но чтобы не было преждевременного обрушения, по совету Флавия, в появившиеся пустоты Вергилий вставил деревянные подпорки из дуба.  Чтобы защитники крепости ни о чём не догадались, командир когорты приказал усилить обстрел обороняющихся катапультами, а также велел разбросать влажные фашины под стенами и подпалить их.
                Едкие клубы белого дыма, поднимавшиеся вверх, позволили полностью замаскировать действия римлян.
В образовавшемся стенном проёме Вергилий разбросал сухую солому и разлил горючую смесь.
                Когда прозвучал сигнал к отходу, Вергилий поджёг солому.  Вскоре деревянные подпорки сгорели, и стена с треском и грохотом обвалилась, подняв облако чёрной пыли.  В образовавшийся проём ринулась самая опытная центурия, состоящая из воинов–ветеранов.  У них не было лишних движений, у них каждый удар гладиуса поражал свою жертву! 
                Римлянам удалось быстро перебить стражу у входа и открыть ворота.  Тут же загудели трубы.  Прозвучал сигнал
к атаке. Две конные центурии ворвались в Арабель, а за ними ринулась пехота. Не прошло и часа, как сопротивление защитников крепости было сломлено.
               
                За упорное и ожесточённое противодействие римлянам Квинт Цецилий приказал всех защитников крепости продать в рабство.  После взятия Арабель Вергилий был назначен командиром центурии.  Теперь он носил посеребренный шлем с поперечным красным гребнем.  И как все центурионы (вне боя) ходил без щита и носил меч с левой стороны.  А на его доспехах на груди имелся отличительный знак -- изображение виноградной лозы, свернутой в кольцо.
                К радости римлян в подвалах крепости они обнаружили большие запасы зерна и множество амфор с красным вином.  На всех амфорах стояла надпись «Бордо».

             
               
               
                гл. 23   Беда      

               
                Пока человек жив, не говори, что он счастлив. И действительно, вот так живёшь себе безмятежно и счастливо и вдруг на тебе… откуда ни возьмись… Ни светило, ни горело, да вдруг и припекло!
                В семье Клавдия случилось несчастье, а проще говоря, беда.  Все его большие торговые суда-онерарии, которые перевозили зерно из Египта в Рим, попав ночью в страшную бурю, затонули.
                Средиземное море – свирепое и грозное, в некоторых местах глубина его достигает двух с половиной километров.
И неудивительно, что и шторма здесь проходят с океанским размахом. А дно моря буквально усеяно затонувшими кораблями.
               
                Будучи бесконечно преданным искусству, Клавдий почти все свои деньги тратил на домашний театр. 
Так что на последнюю закупку зерна ему пришлось брать взаймы у ростовщиков под высокий процент.  Этот долг он должен был отдать по частям в течение полугода.
                Когда Клавдию сообщили о кораблекрушении, его хватил удар.  Он лежал парализованный и не мог пошевелить
ни рукой, ни ногой.  Он всё слышал, но говорить он уже не мог.  Открывать и закрывать глаза – это всё, на что он ещё был способен.

                Стоило Гертруде, ознакомится со всеми долговыми расписками, как её саму чуть не хватил удар.  Как выяснилось, долги были такие, что, даже если бы всё продать вместе с усадьбой, денег едва бы хватило на половину требуемой суммы. 
Их семья, попросту говоря, обанкротилась.***
               
                Нужно было срочно что-то предпринимать.   Первым делом Гертруда закрыла театр.  Рабов-актёров она продала заезжему театральному меценату.  Оставшихся участников труппы просто уволила, оставив одну лишь Гортензию.   Девушка к тому времени уже ждала ребёнка, по её словам, от чернокожего актёра Мирка.
                Да и идти ей, как оказалось, было некуда.  Со слов Агриппины, отец Гортензии Ананий вместе с двумя её малолетними сёстрами ютился на окраине Неаполя в тёмной сырой каморке.  Там и втроём не повернуться, а тут ещё и молодая мамаша заявится. 
               
                Да и жить на что? Девушку с младенцем на руках на работу никто не возьмёт.  На помощь отца тоже рассчитывать не приходится.  Ананий -- законченный пьяница, потерявший на стройке руку, а потому работать не мог. Чтобы как-то оплачивать жильё, пропитание и выпивку, он заставлял своих малолетних дочерей заниматься проституцией. В Неаполе даже было особое местечко, на которое приходили пресытившиеся от простых проституток мужики-кобелины.  Здесь они могли выбрать малолетних проституток-nanie и необъятных в талии толстушек-vitellae.   Напомним, что именно Ананий в своё время продал Гортензию в рабство, чтобы рассчитаться с долгами.
               
                Скульптура и драгоценности были выставлены на продажу с аукциона.  Из служанок осталась лишь Агриппина.  Гертруда настолько к ней привыкла, что просто не могла без неё обходиться.
                Ещё она оставила старого сторожа Кротила.  Он уже еле ходил.  Вряд ли кто-то стал бы его покупать.  А усадьбу, хочешь не хочешь, тоже надо кому-то охранять.
               
                гл. 24   Разговор с Валерией

             
                После того, как в семье Гертруды случилось несчастье, куда-то мигом пропали все её друзья и знакомые.  И лишь Валерия продолжала поддерживать с ней отношения. 
                Её личный юрист-правовед Пион, маленький лысый старичок, работавший в нотариальной службе городского магистрата, тщательно изучил все долговые расписки Клавдия.  После чего он вынес вердикт о его полной финансовой несостоятельности.  Чтобы свести концы с концами необходимо было где-то найти 1 миллион сестерций.  По тем временам это была просто гигантская сумма (стоимость четырёхсот молодых рабынь).
                В этом деле был ещё один юридический нюанс.  По римскому праву, в случае смерти одного из супругов, другой супруг мог не платить по долгам умершего, если он отказывался вступать в права наследства.  Или, если он был никак не причастен к образованию долга.  Но к сожалению, Пион обнаружил на одной из долговых расписок подпись супруги Клавдия.
            
                В один из вечеров, когда закончился сильный ураган, жена Петрония пригласила Гертруду в свою роскошную коляску, прокатиться по побережью Тирренского моря.
                -- После шторма, -- сказала Валерия, -- воздух на берегу какой-то особый, острый, пронзительный, с обжигающей свежестью.  Дышишь-дышишь -- и надышаться не можешь.
                Накинув на плечи толстую шерстяную накидку, Гертруда села в коляску приятельницы, и они направились к морю.
За коляской неотступно следовали два конных стражника. 
                Пока они катались, море было удивительно ласковым и спокойным.  Ну просто безмятежная лазоревая гладь.  Никогда не подумаешь, что оно может в любой момент разбушеваться и превратиться в настоящего убийцу.
                Затем они решили размять ноги, вышли на берег и немного походили вдоль кромки воды.  Мокрая галька скрипела под женскими башмаками.  После прошедшего урагана на берегу не было ни души.  Лишь несколько сонных чаек лениво расхаживали по мелководью.

                Во время этой прогулки жена Петрония как могла утешала свою приятельницу.  И даже заверила её с улыбкой, что если ту за долги и продадут в рабство, то она первой её выкупит на невольничьем рынке.
                -- Ну спасибо, голубушка, успокоила! -- недовольно буркнула Гертруда.
                -- А, кстати, ты что-нибудь умеешь делать по дому? –- спросила Валерия.
                -- Я умею делать причёски.
                -- Просто великолепно! –- улыбнулась Валерия. -– Наконец-то у меня появится мастер по волосам. Представляешь, мои рабыни совершенно не умеют делать такие романтические локоны, как у тебя.
                -- Ну спасибо, дорогая, утешила, -- закусила губы Гертруда.
               
                -- Ладно, словами горю не поможешь, -- обняв за плечи свою приятельницу, посочувствовала Валерия. -- Но, если серьёзно, я могу дать тебе полезный совет.  А почему бы твоему Вергилию не жениться на какой-нибудь богатой невесте? Даже в нашем Неаполе таких пруд пруди.
                -- Я об этом не думала.
                -- Ну и напрасно.
                -- Надо ещё найти такую девушку.
                -- Да чего там искать.  Взять, к примеру, мою Далмацию?
                -- А думаешь, она согласилась бы на этот брак?
                -- Да я и спрашивать её не буду.  Как скажу -- так и будет!  Но думаю, скорее всего, она скажет "да".   Далмация меня уже не раз спрашивала, когда Вергилий вернётся в Неаполь.  Она даже выложила его портрет в саду из мозаики...
                (а затем глубоко вздохнув, добавила)
                Для меня главное, чтобы моя дочь была счастлива!

                -- Но, зная наше отчаянное положение, не испытает ли она обиду от того, что мой сын женится на ней ради приданого?
                -- Не думаю.  Браки по расчёту, как это ни странно, бывают прочнее, чем браки по любви.  К тому же наша семья ничего не теряет.  По римским законам в случае развода приданное возвращается бывшей супруге.  Как говориться, во всех случаях останемся при своих.
                -- Я обязательно переговорю с сыном, как только его увижу, -- заверила свою приятельницу Гертруда. – Я думаю для нас обеих это будет идеальная партия.
                -- Главное, чтобы у него не было никаких хвостов, -- заявила Валерия.
                -- Что ты имеешь ввиду?
                -- Ну там постоянной любовницы, детей на стороне или не расторгнутый ранее брак.
                -- Нет! Нет! Ну что ты! –- испуганно замахала руками Гертруда. -- Ничего такого у него нет!  Можешь не сомневаться.

               
                гл. 25   Разговор с Гортензией

               
                Сторож Кротил, в знак благодарности за то, что его оставили в усадьбе, так расчувствовался, что раскрыл Гертруде страшную тайну.  Оказывается, в окно к Гортензии лазил не какой-то там чернокожий Мирк, а её кровный сын Вергилий. 
Вот это да!  Как же она раньше об этом не догадалась!  Это же было так очевидно!  Вот теперь всё стало ясно!  Вот теперь всё встало на свои места.
                Когда Гертруда пересказала Гортензии свой разговор с Кротилом, та расплакалась и призналась в том, что ребёнок действительно от Вергилия.
                -- Ну что ж, Овидий как всегда прав! -- покачала головой Гертруда. -- «Целомудренна та, которой никто не домогался».
               
                Она предложила девушке избавиться от младенца. Но Гортензия наотрез отказалась.
                -- Это мой ребёнок! -- заявила она. -- К тому же он уже шевелится и бьёт ножками.
                Нелепость своей рекомендации понимала и сама Гертруда.  Ни один врач в империи не взялся бы делать аборт на 9-ом месяце беременности. Впрочем, через пару недель эта проблема исчезла сама собой.
                Звонкий детский крик разнёсся по усадьбе.  Гортензия благополучно родила здоровую девочку, которую она назвала Октавией.  Как и следовало ожидать, девочка родилась со светлым цветом кожи.

                Гертруда прекрасно понимала, что само присутствие Гортензии в усадьбе может разрушить все её планы.  Ибо, увидев предмет свой страсти, да ещё с ребёнком на руках, Вергилий вряд ли будет прислушиваться к доводам матери.
                Но тогда ни о каком браке с Далмацией и речи быть не может!  С Гортензией нужно было срочно что-то делать. И Гертруда решила с ней серьёзно поговорить.


                Как-то в первую стражу, после того, как Гортензия покормила малышку грудью, Гертруда попросила Агриппину присмотреть за ребёнком, а сама жестом пригласила Гортензию пройти с ней в сад.  Там она выбрала тенистое место под эвкалиптом, где они и уселись на белой мраморной скамье.  Госпожа не могла скрыть своё волнение и долго молчала, вытирая шёлковым платочком вспотевший лоб.

                -- У меня к тебе важный разговор, -- наконец заговорила Гертруда. –- Ты конечно знаешь, что мы разорены.  Даже наша усадьба уже нам не принадлежит, её могут в любой момент забрать за долги.  И она рассказала своей собеседнице всё как есть.

                -- Что же делать? – спросила Гортензия.
                -- Есть только один выход, -- ответила Гертруда. –-Если мой сын женится на Далмации.
                Лицо Гортензии вмиг стало бледным как полотно.
                -- А согласится ли Далмация? –- дрожащим голосом спросила она.
                -- Она-то согласится, но нужно ещё согласие Вергилия.  А он у меня, сама знаешь, упрямый мальчик.  Если ты засела у него в голове, то уговорить его будет непросто.  Поэтому в этом вопросе мне и нужна твоя помощь.
                -- А чем я могу помочь?
                -- Ты должна развязать ему руки
                -- Это как?
                -- Ты должна оставить ему письмо, в котором бы говорилось, что ты разрываешь с ним все отношения... или, например, что у тебя есть другой мужчина.  И уехать из Неаполя. Денег на первое время я тебе дам.
                Гортензия тяжело вздохнула и опустила голову.

                После некоторого молчания Гертруда твёрдым голосом продолжила.
                -- Гортензия, ты уже взрослая девочка, ты отвечаешь не только себя, но и за Октавию.  Поэтому выслушай меня без эмоций, с холодной головой.  Вариантов всего два.
            
                Вариант первый.  Вергилий не женится на Далмации.   Это значит, что мы, как наши корабли, пойдём ко дну. 
В ближайшее время нас всех выкинут на улицу... Ладно, меня приютят родственники.  А где ты будешь жить?   Да ещё с малюткой.  Её ведь тоже надо кормить.  Или на панель пойдёшь как твои сёстры?
                (Гертруда снова вытерла лоб платком)
               
                Вариант второй.  Вергилий женится на Далмации. Мы отдаём долги.  Я возьму Октавию на содержание, она ни в чём не будет нуждаться.  Правда, при одном условии: Вергилий не должен знать, что это его дочь.               
У тебя будут развязаны руки, -- ты сможешь устроиться на работу и даже помогать своим сестрам.  Кстати, моя сестра Фелиция ищет себе служанку, я могу тебя порекомендовать. Сегодня я получила от неё весточку из Помпеи, где она гостит у родителей.  Фелиция завтра поедет в Рим, обещала заехать по дороге ко мне.  Заодно и тебя может захватить.
                -- Даже если я напишу, -- попыталась возразить Гортензия, -- Вергилий этому не поверит.
                -- Я думала об этом, -- ответила Гертруда. -- А мы заверим твоё письмо у нотариуса.
                Наступило гробовая тишина.
               
                -- Пойми, Гортензия, Вергилий всё равно не сможет на тебе жениться, -- убеждала её Гертруда. -- Всё дело в социальном статусе.  Деньги и власть всегда идут рука об руку.  Даже действующий сенатор, потеряв имущественный ценз (император Август установил его в 1 миллион сестерциев), вынужден будет покинуть сенат. 
Мужчине всаднического и тем более патрицианского рода не разрешается жениться на плебейке, не говоря уже о вольноотпущеннице. Такой брак наложил бы пятно на честь всего его рода и сказался бы на потомках.  Его перестали бы принимать во всех приличных домах.
               
                -- А как же конкубины? – спросила Гортензия.
                -- Ну это не брак, а сожительство, -- махнула рукой Гертруда. 
 Женщины-конкубины**** там на положении наложниц.  А им, как известно, запрещается даже прикасаться к алтарю Юноны. 
А если он всё же женится на тебе, он может поставить крест на своей карьере.  Пойми, девочка, любовь она рано или поздно пройдёт. 
И наступит время, когда он начнёт тебя ненавидеть за то, что ты загубила ему жизнь, перечеркнула все его жизненные планы и мечты, за то, что из-за тебя он превратился в неудачника и изгоя.
                (Она снова вытерла пот со лба)

               И хотела бы тебе напомнить про ту почтительность, которую мы с Клавдием к тебе проявляли.  Мы освободили тебя от рабства. 
Ты не выплачивала нам долю своего заработка, что обязаны были делать все вольноотпущенники.
               -- Я это помню, госпожа, -- склонила голову Гортензия. -- И буду вечно вам благодарна.
               -- Я не собираюсь тебя заставлять или принуждать, хотя у меня есть такие возможности.  Я даю тебе время до завтра подумать над моими словами.  И запомни, у нас с тобой сейчас только одна цель –- спасти нас всех от краха и нищеты! 
               
                гл. 26   Отъезд

               
               Гортензия проплакала всю ночь, уткнувшись в свои любимые пушистые белые цветы.  Наутро, а выбора у неё, можно сказать, и не было, она решила исчезнуть из жизни Вергилия раз и навсегда.
               Под диктовку Гертруды, Гортензия написала ему послание, в котором сообщала, что полюбила другого; попрощалась
с Вергилием и просила больше её не искать, так как она теперь живёт в другом городе.
               Писала она на желтоватом куске пергамента гусиным пером, а чернилами ей служила жидкость, которую выделял осьминог. Затем Агриппина сходила за Пионом, и он нотариально заверил данное послание и поставил свою печать.
               
               Накануне Гортензия посетила свою семью на Конной улице.  Как только она вошла в тёмную сырую каморку, навстречу ей с громким визгом бросились её маленькие сёстры.  Они схватили её за подол туники и начали его теребить.  Гортензия взяла их на руки и расцеловала.
               В это время с лежанки меденно поднялся полусонный отец.  Его длинные, давно не стриженные волосы закрывали почти всё его опухшее лицо.  Ананий попросил у неё денег на выпивку.  Она дала ему четыре асса -- и он тут же, стрелой, выскочив на улицу, побежал в питейное заведение.
               
               Заметив, что девочки смотрят в пустые глиняные миски на столе, Гортензия спросила их, ели ли они сегодня что-нибудь.  Сёстры какое-то время молчали, виновато опустив глаза, а потом отрицательно замотали головой.
               Гортензия сходила в хлебную лавку и купила две большие круглые лепёшки.  Увидев еду, девочки несказанно обрадовались и начали быстро уминать хлеб за обе щёки.  Но весь хлеб есть не стали, оставив, каждая, по небольшому кусочку для отца.
               
               У Гортензии на севере Неаполя жила дальняя родственница Исидора, вдова легионера.  Она снимала комнату в инсуле и едва сводила концы с концами.  Гортензия встретилась с ней и уговорила её забрать к себе несчастных сестёр.  Всё, что ей дала на первое время жена Клавдия, -- 100 сестерций –- она отдала Исидоре. А также пообещала и в дальнейшем перечислять ей часть своего заработка.
               
             
               Вечером в гости к Гертруде заехала её сестра Фелиция.  Женщина привлекательная и ухоженная, одетая в  ярко-зелёное римское платье-столу с застёжками на рукавах.  Её чёрные волосы, изящно уложенные на голове, прикрывала ярко-жёлтая накидка.
               На вид ей было лет 35. Она обладала тонкой талией и нежной молочного цвета кожей.  Её бледное усталое лицо ничем особенным не выделялось, но стоило ей кокетливо улыбнуться, опалив своим бархатным взглядом мужчину, как он тут же терял дар речи и готов был исполнить любое её желание.      
               Сёстры поужинали.  По просьбе хозяйки Агриппина приготовила любимое блюдо её сестры -- жареных рябчиков с оливками.
               
               Весь вечер Фелиция утешала и успокаивала свою родственницу, призывала её не падать духом.
               -- Надо всегда надеяться на лучшее, -- говорила она. -- В Риме я зайду в Капитолийский храм, принесу жертву богине Юноне и помолюсь за тебя.
               -- Спасибо за сочувствие, -- закивала головой Гертруда.
               После небольшой паузы Фелиция спросила:
               -- А Вергилий не догадается, что Октавия его дочь?
               -- Кроме Кротила и Агриппины об этом никто не знает. А они будут молчать.  За это я ручаюсь. Главное, чтобы Вергилий и Гортензия никогда больше не встретились друг с другом.
               -- Ну за это ты можешь не беспокоиться, -- заверила сестру Фелиция. -- Я выдам Гортензию замуж за булочника Себастьяна.  Она нарожает ему кучу детишек и вскоре забудет о твоём Вергилии.
               Возницу, высокого бородатого мужика в серой тунике, тоже накормили от пуза.  Силы ему были очень нужны. 
Путь был не близкий, ехать предстояло всю ночь.
            

               Перед отъездом Гортензия зашла в спальню к Клавдию.  Он лежал на высокой кровати с открытыми глазами и смотрел в потолок.  В углу на чёрном мраморном столике тускло горел бронзовый светильник.  И хотя служанка каждый день убирала помещение, здесь стоял стойкий запах больного человека.
               Когда Гортензия подошла к его изголовью, лицо его не двигалось, будто окаменело.  Но в глазах пробежала улыбка, он узнал её. Говорить он не мог, но по едва заметному движению его губ она поняла, что он произносит её имя: «Гортензия!». 
Она нагнулась и поцеловала его в лоб. Две слезинки, выкатившись из глаз, пробежали по его лицу.
               Она прикоснулась к его ладони и, как ей показалось, он легонько пожал ей руку.  В его глазах была тоска и боль. Клавдий понимал, что он видит своего «весёлого кузнечика» в последний раз.
          
               Как только солнце закатилось за горизонт, повозка Фелиции двинулась к Риму.  Вместе с ней в повозке, собрав свои пожитки в маленький узелок, сидела Гортензия.  Она чувствовала себя совершенно убитой и подавленной.  Боль переполняла её сердце.  Она не могла поверить в то, что произошло с ней за последние сутки.  Ей казалось, что все эти события совершались не в реальной жизни, а в каком-то ужасном, кошмарном сне.

  
               
               
                гл. 27   В окружении

               
                В Европе который год подряд стояла засуха, население голодало.  Естественно, и снабжение легионов резко ухудшилось.  Особенно тяжёлое положение сложилось в Британии, где легионерам выдавались сильно урезанные пайки, да и с фуражом начались перебои.  Нужно было срочно перебрасывать туда продовольствие. 
                Самый удобный путь в Британию лежал через Галлию.  Но по Гаронне продовольствие не доставишь, так как река являлась судоходной от своего устья только до Бордо, к которому свободно подходили морские суда.
                По распоряжению консула легат Квинт Цецилий снарядил обоз из 70-ти повозок  и  отправил его из крепости Арабель вдоль правого берега Гаронны в Бордо.  Для сопровождения каравана выделили две когорты Марка Фабия и Гая Фабриция – опытных, закалённых в боях воинов.               
                Поговаривали даже, что они двоюродные братья.  Во всяком случае их обветренные дублёные крупно рубленые лица очень сильно походили друг на друга.  Для охраны груза также выделили две конные центурии.
               
                Несмотря на раскисшие от дождей дороги, обоз успешно достиг пункта назначения, провиант был благополучно выгружен на торговые суда и римляне направились в обратный путь по тому же правому берегу реки.  Учитывая неспокойную обстановку в Аквитании, на марше соблюдали все меры предосторожности.  Особое внимание уделялось защищённости лагерей, в которых приходилось проводить всю ночь.  Усилили разведывательные дозоры. Изредка с разных сторон из перелесков появлялись конные разъезды варваров.  Но приказ, не вступать ни в какие стычки, строго выполнялся.
                Конечно, эти разъезды рыскали не просто так.  Они тщательно отслеживали движение римлян.  И когда до крепости Арабель оставался всего один дневной переход (20 римских миль), варвары решили напасть.

                Ранним утром в первую стражу в лагерь вернулся конной дозор, который обследовал территорию по пути следования когорт. Разведчики сообщили, что наткнулись на заградительный отряд в количестве 50 всадников.  Решено было уничтожить этот отряд, чтобы расчистить путь для основных сил на Арабель.  Но посланные для этой цели две конные центурии оказались в западне.  Их заманили в лес, окружили и уничтожили.  Лишь нескольким всадникам удалось вернуться в лагерь.
                Получив эту печальную весть, Марк Фабий и Гай Фабриций решили не выводить уже выстроившиеся когорты из лагеря.  Пробиваться с боем к крепости Арабель теперь не имело смысла, ибо людские ресурсы римлян были крайне ограничены: у них на данный момент оставалась всего тысяча бойцов.  Только здесь, укрывшись за высоким валом, под защитой частокола, у них сохранялся хоть какой-то шанс на спасение, пока не придёт помощь.               
                К этому времени на вершине ближайшего зелёного холма замелькали контуры всадников.  Сначала их было немного, но вскоре вся вершина была густо усеяна вражеской конницей.  И с каждой минутой их становилось всё больше и больше.  И очень быстро вражеские всадники появились со всех сторон.         
                Да и на другом берегу во враждебной Аквитании заметно прибавилось конных групп.  Римлянам перерезали все пути
к отступлению, они оказались в окружении.

               
                Первым делом военачальники Марк Фабий и Гай Фабриций распорядились передать своих лошадей конным разъездам, чтобы при одинаковой для всех опасности отрезать всякие надежды на бегство, ободрив этим самым солдат.
                В центре лагеря разбили палатки для госпиталя с перевязочными материалами и палатку для хранения штандартов и жертвенника.  Здесь же приготовили запасы питьевой воды в амфорах и баулах.  Для поднятия боевого духа установили литавры.
                Лагерь римлян был выстроен буквой «П», причём его тыльная сторона упиралась в естественную преграду — обрывистый берег Гаронны. Но и там на всякий случай установили невысокий частокол.  Ну а в остальных местах по периметру лагеря частокол, как и полагается, устанавливался выше человеческого роста -- настоящая неприступная стена с отверстиями для лучников.
                Со всех сторон римские укрепления прикрывали волчьи ямы, со дна которых торчали острые металлические штыри. 
На фронтальной стороне дополнительно были установлены заграждения из торчащих из земли кольев, а также сооружена полоса препятствий из врытых в землю деревьев с заостренными сучьями.  Ворота подпёрли брёвнами.

                Во время второй стражи, когда луна ещё висела над горизонтом, загудели вражеские рожки, конница галлов устремилась в атаку.  Земля задрожала под копытами лошадей.  Но это был не столько штурм, сколько скорее всего разведка боем. 
При более близком рассмотрении было видно, что атаковала римлян лёгкая кавалерия. У многих всадников не оказалось даже щитов.  А из оружия имелись лишь луки со стрелами да мечи. Причём мечи они даже не вынимали из ножен. Зазвучал призывный голос трубы.  Услышав сигнал тревоги, легионеры заняли свои места за частоколом.
                Сразу с ходу взобраться на земляной вал лагеря конником не удалось. К тому же несколько всадников попали
в выкопанные ловушки. Выпустив стрелы, конница откатилась назад на свои прежние позиции на вершине холма, забрав с собой раненых и убитых.         
                Судя по штандартам нападавших, это было галльское племя сантонов с правого берега Гаронны.  Теперь стало ясно, что оно поддержало мятеж племён в Аквитании, что значительно ухудшало положение римлян.
            
                Между тем на приступ пошла галльская пехота. Прикрывшись круглыми чёрными щитами, они закидали ров фашинами и, взобравшись на вал, попытались проломить деревянный частокол.  Но это им не удалось.  Но зато удалось другое.  С помощью факелов и «горящих» стрел они подожгли частокол и ворота, запах гари быстро разнёсся над лагерем, к небу взметнулись чёрные клубы дыма. 
                Стрелы и дротики галлов не дали желаемого результата.  Римская «черепаха» оказалась практически неуязвима. 
И наоборот, стрелы и пилумы легионеров нанесли варварам заметный урон, ибо спрятаться за укрытие противник не мог.    
                К счастью римлян, у галлов не было ни кольчуг, ни доспехов.  А многие вообще сражались с голым торсом. 
Не случайно про галлов говорили: «Голые, но гордые».  Лишь у некоторых воинов имелись металлические шлемы с крылышками по краям. 
Отсутствие нужной экипировки являлось, пожалуй, самым слабым их местом.  И хотя бились они отчаянно, это им не помогло.  Так, ничего и не достигнув, потеряв много воинов, галлы в конце концов откатились назад.

                гл. 28  Германцы

                Наступила гнетущая тишина.  Ласточки беззаботно кружились над головой.  Ласковые лучи солнца неспешно скользили по земле.  Денёк сегодня выдался на редкость удачным.  Но воины не чувствовали всей этой благодати.  Лица солдат застыли в томительном напряжении.  Никто не знал, чья жизнь сегодня оборвётся, словно нить, на веретене богини Децимы.
                Снова послышались звуки рожков.  Вновь задрожала земля.  На приступ пошла главная сила противника -- германские наёмники с берегов Рейна. 
                Вот что о них говорится в «Записках о Галльской войне» Ю. Цезаря.
                «Нравы германцев во многом отличаются от галльских нравов. Вся жизнь их проходит в охоте и в военных занятиях: они с детства приучаются к труду и к суровой жизни. Чем дольше последних молодые люди сохраняют целомудрие, тем больше им славы у своих: по их мнению, это увеличивает рост и укрепляет мускульную силу; знать до двадцатилетнего возраста, что такое женщина, они считают величайшим позором…       
                Ни у кого из них нет определенных земельных участков … чтобы в увлечении оседлой жизнью люди не променяли интереса к войне на занятия земледелием, чтобы не нарождалась у них жадность к деньгам».

                Все германцы носили кольчуги, что уравнивало их шансы с римлянами.  Недаром самый большой урон в различных сражениях воины империи понесли именно от этих племён.               
                Предстоящая битва будет не на жизнь, а на смерть, это прекрасно понимал Марк Фабий.  Рано или поздно силы обороняющихся иссякнут.  Спасти защитников лагеря могло только прибытие подкреплений.            
                Гонца, которого послали в крепость Арабель, варвары поймали и убили.  Его отрезанную голову они подбросили
к воротам лагеря, чтобы ещё больше деморализовать неприятеля.
                И здесь на выручку римлянам пришла голубиная почта. Марк Фабий достал из клетки, которую возили с обозом,
двух взрослых сизарей, привязал к их лапкам кусочки пергамента с призывом о помощи, воздал молитву у жертвенника Юпитера и выпустил голубей в небо.
                «Хоть бы один долетел», -- подумал про себя Марк. И надо же такому случиться, ну как в воду глядел: когда голуби пролетали над варварами, одну из птиц противнику удалось сбить стрелой, но другая продолжила свой полёт.
               
                Пользуясь тем, что частокол и ворота почти полностью выгорели, нападавшие ворвались на территорию лагеря.
При этом некоторые из ни были уже без щитов.  А причина этого проста.  Дело в том, что наконечник римского копья-пилума имел зазубрины и, впиваясь в щит, намертво в нём застревал.  К тому же основание наконечника делалась тонким, поэтому копьё изгибалось и волочилось по земле.  А так как вес копья доходил до пяти килограмм, держать такой щит на весу левой рукой было крайне неудобно, да и попросту невозможно. Германцам в такой ситуации ничего другого не оставалось, как бросить такой щит и сражаться незащищёнными.  Тем самым становясь лёгкой мишенью для римских лучников и стреломётчиков.  Да и от обыкновенного дротика было уже не спастись.
               
                -- Держать строй! -- рявкнул центурион, и легионеры, выстроившись в боевой порядок, как единый организм покрылись бронёй из щитов.  В «черепаху» со свистом полетели копья и стрелы.  Первые ряды германцев набросились на римлян.  Начался рукопашный бой.               
                Послышался звон мечей, раздались стоны раненых.  Загремели литавры.  Рёв солдатских глоток разнёсся над лагерем. Началась жестокая сеча. Солдаты в бою мало чем отличались от диких зверей, при каждом ударе издавая грозный рык.
                И хотя натиск германцев был мощным, но сломить пехоту орла Галльского железного легиона с наскока они не смогли.  Римляне выстроились в каре и ощетинились копьями.  Защищённые доспехами lorica segmentata легионеры дрались отчаянно и смело, ни в чём не уступая рослым германцам.
               
                Маленькое пояснение.  Начиная с I-го века в римской армии вошёл в обиход панцирь из тонких железных пластин, крепившихся медной фурнитурой к кожаной основе -- лорика сегментата.  По всей видимости, он был заимствована легионерами из вооружения гладиаторов.  Пластинчатый панцирь был на несколько килограммов легче кольчуги, которую носили германцы. 
                Но если кольчуга при ударе вдавливалась в тело, то пластинчатый панцирь благодаря особой эластичности "поглощал" силу удара.  К тому же кольчуга хуже держала колющие удары (естественно, речь идёт о кольчуге древних народов, сделанной из мягкой незакалённой стали). Легкая, прочная и куда более стойкая к рубящим ударам, лорика сегментата стала настоящим символом римской армии.      
             
                Итак, вернёмся на поле боя.  Любимой тактикой германцев в то время был «фронтальный натиск».  Они начинали разгонялись где-то за 300 метров и с диким рёвом врезались в строй неприятеля.  Если удавалось рассечь первую линию в нескольких местах, терял строй и начинался индивидуальный бой.  А в таком бою за счёт своих физических данных им не было равных.
                Особенно успешно действовали германцы в таком ближнем бою, когда тела соперников буквально "слипались" друг с другом.  После чего, оттянув щиты римлян, они наносили разящие удары копьём или мечом.  А могли и просто ударить головой в переносицу или сделать подсечку.  Упавшего же противника, потерявшего подвижность, не представляло труда пригвоздить копьём к земле.
            
                Но в этом сражении у германцев что-то пошло не так. Укрепления лагеря мешали им разгоняться.  К тому же лагерь находился на возвышении, приходилось бежать в гору между кольев и сучьев, что также было на руку оборонявшимся.
               Хоть и изрядно потрёпанный строй римлян устоял. Волна за волной в бешеной ярости, накатывались варвары на боевые порядки римлян, словно на неприступную стену, -- и всякий раз в бессильном остервенении откатывались назад.  Германцы завязли в чудовищной мясорубке.  Их атаки попросту захлебнулись.
               
               В этом бою погиб командир второй когорты Гай Фабриций.  Шальная стрела попала ему в шею.  Командовать римлянами остался Марк Фабий. 
               Ввиду неудачно складывающего сражения, командир германцев, посчитав неприемлемо высокими потери среди личного состава, подал сигнал к отходу.  Протяжно загудели рожки.  Покинув лагерь, варвары организованно отошли к своим союзникам.
         
               В наступившей передышке солдаты бросились к кожаным баулам с водой.  Спешно подкреплялись кто чем мог, грызли сухари, заедая их сыром.
               Раненым обрабатывали и перевязывали раны.  Воины меняли свои затупившиеся мечи, чистили оружие.
Только теперь, когда стих шум боя, лагерь наполнился новыми звуками. Стоны и крики от невыносимой боли не смолкали ни на минуту.  Поверженные солдаты с огромными рваными ранами, как с той, так и с другой стороны, лежащие на земле, не выдержав мучений, просили их поскорее добить.
               Это была, пожалуй, самая тяжёлая миссия для солдата.  Добровольцев не оказалось, бросали жребий… Земля в лагере была завалена трупами, пропитана кровью.  Светлая песчаная почва окрасилась тёмно-багровыми пятнами.  Трупы укладывали на плащи солдат и относили в сторону.  Марк Фабий распорядился выставить у ворот и вдоль обгоревшего частокола связанные между собой повозки -- это должно было затруднить новый приступ.  Но долго отдыхать римлянам не пришлось.


                гл. 29    Второй приступ галлов

               
               В четвёртую стражу галльская пехота, заметно усилившаяся свежим подкреплением, снова пошла на приступ. Прикрывшись круглыми чёрными щитами, воины с каменными лицами грозно надвигались на лагерь.  Их было много, очень много, намного больше, чем легионеров.
               У римлян же воинов с трудом набиралось на одну неполную когорту.  «Не больше 300 солдат, -- заметил про себя Марк Фабий.  Мои 300 спартанцев…  Но где же помощь? Почему никто не идёт на выручку? -- с тревогой думал он. -- 20 римских миль даже новобранцы проходят всего за 5 часов.  А может голубь не долетел?  Может на него напал какой-нибудь ястреб?».
               Из-за нехватки бойцов, и чтобы не растягивать строй, командир римлян приказал оставшимся воинам отойти вглубь лагеря к самому обрыву и встать в каре.  Теперь отступать было некуда.  Тыл прикрывала река, правый и левый фланг волчьи ямы. В центре каре разместили раненых. Сюда же перенесли жертвенник, штандарты с литаврами, ну и конечно, воду.
               Марк Фабий попросил помощи у богов и дал сигнал к бою.  Угрюмые лица солдат замерли в тревожном ожидании.  Римляне обнажили мечи.
               
               Приближающая враждебная масса, быстро просочившись сквозь врытые в землю колья и, обойдя волчьи ямы, словно жидкая ртуть, хлынула в лагерь.  Связанные повозки на какое-то время задержали противника. Но вскоре нападавшим удалось растащить их по сторонам.  После чего варвары с воинственными криками набросились на римлян.  Дикая ярость против организованности и порядка.      
               Дротиков и копий варвары не метали, зная, как умело защищаются легионеры, выстроившись «черепахой». 
Галлы рассчитывали на своё численное превосходство.  Снова загремели литавры, снова зазвенели мечи.  Снова рёв солдатских глоток разнёсся над лагерем. Снова раздался хруст переломанных костей.

               Самым грозным оружием галлов были топоры с длинной рукояткой.  Такой топор мог в щепы разнести любой щит.  Но пока им замахнёшься -- можно легко получить копьём под ребро.  К слабым же местам варваров можно отнести защиту ног.  Часто даже небольшое ранение в эту часть тела не позволяло воину продолжить бой.  Легионеры же носили поножи, которые прикрывали ноги от колена до подъёма стопы.

               Самых отчаянных и безрассудных вражеских воинов римляне, расступившись, заманивали в свой строй, а потом, сомкнув ряды, добивали бедолаг. Часто приходилось сражаться стоя на трупах.  И никто уже не обращал внимания на валявшиеся на земле отрубленные головы, из которых стекала алая кровь.
            
               Жарко палило солнце. Пот катил градом под раскалёнными железными доспехами. Чёрный дым от сгоревших частоколов продолжал коптить небо.  Вороны со зловещим криком кружились над полем боя.  Вот уж кому сегодня будет чем поживиться. Легионеры, стиснув зубы, превозмогая боль и усталость, продолжали сражаться, несмотря ни на что.
               В древности сражения длились нередко по много часов, заканчиваясь лишь с наступлением темноты.  Это было связано с тем, что передовые линии постоянно менялись, получая небольшой отдых.  Но в этом бою у римлян из-за нехватки личного состава передышки стали очень короткими.  Поэтому быстро накапливалась усталость.  Галлы же постоянно меняли свою переднюю линию, накатываясь на римлян всё новыми и новыми волнами.
               
               Но воины орла Галльского железного легиона не собирались сдаваться, они бились до конца, им уже нечего было терять.  Самый опасный солдат тот, который, понимая свою обречённость, начисто теряет инстинкт самосохранения, бьётся бесстрашно и отчаянно, пытаясь утащить с собой в могилу как можно больше своих врагов.
               -- Держать строй! Держать строй! -- охрипшим голосом кричал центурион, сдерживая горячие головы.
               -- Сомкнуть ряды! – гаркнул другой центурион, видя, как очередной римский воин замертво упал на землю.
               
               В центурии Вергилия погибли все командиры контуберний.  Последний погиб прямо у него на глазах. У бойца выбили меч, но нагнуться за ним он не успел.  Лицо легионера исказила гримаса боли.  И в тот же миг из его груди исторгся надсадный вопль смертельно раненого зверя.  И вслед за тем, обрызгав его шлем кровью, к его ногам шлёпнулась его же собственная отрубленная рука. Причём её пальцы продолжали шевелиться и подёргиваться.  Бойца парализовало от болевого шока.  И в этот миг копьё пронзило его насквозь…
             
               У некоторых легионеров от переутомления сводило руки, но, так как замены им уже не было, отойти назад они не могли и быстро погибали.
               -- Мы ещё живы в этом аду! -- с удивлением, выкатив глаза, крикнул Вергилий, втыкая меч в живот очередной своей жертве.
 
               В этом кровавом месиве, когда кровь заливает глаза, уже ничего не соображаешь и не видишь. Руки начинают машинально наносить удары во все стороны.
               Битва длилась уже несколько часов. Солнце начало клониться к закату.  В живых у римлян осталось всего несколько бойцов.  Из командиров центурий один Вергилий.
               Ни о каком строе уже не могло быть и речи, бились вперемежку с врагом.  К этому времени римляне уже настолько обессилили, что в попытке нанести удар по врагу -- попадали по своим. Солдаты потеряли ориентацию в пространстве и рубились, окружённые противником, во все стороны.  В этот момент в ушах Вергилия звучала странная какофония, в которой величественная месса смерти сливалась с надрывной дробью литавр. 
               Вдруг римляне прекратили сражение.  И, собравшись в круг, подняли вверх свои окровавленные гладиусы.  Галлы отступили. Они знали этот древний обычай римских солдат.  И не стали им мешать.  Да и зачем тратить лишние жизни на обречённых воинов.

               Как правило, римских легионеров, попавших в плен, или мучительно казнили, или продавали в рабство на самые тяжёлые работы в каменоломни.  Зная это, римские солдаты в безвыходных ситуациях, чтобы остаться непобеждёнными, предпочитали заколоть друг друга мечом, чем попасть в руки врага.  Этим они ещё и выражали своё презрение к смерти.
               Не случайно на многих могилах римских воинов того времени есть упоминание «брат».  Так обращались друг к другу легионеры, особенно те, что служили в одной контубернии и жили в одной палатке.  Скорее всего и коллективные самоубийства были своего рода проявлением братства между боевыми товарищами.
             
              Легионеры обнялись на прощание.  Потянули жребий: кто-кого будет убивать, -- и стали снимать доспехи.  Первым была очередь Марка Фабия.  Он отдал свой гладиус Вергилию и скинул пояс.  Затем последний раз взглянул на чистое голубое небо.
              -- Помоги мне, сынок, -- сказал он Вергилию и зажмурил глаза…

              Неожиданно с ближайшего холма донеслись звуки римских труб.  И к лагерю стала стремительно приближаться красная лавина.  Это была римская конница.  Галлы в панике побежали в разные стороны.
              Когда первые римские всадники ворвались в лагерь, оставшиеся в живых легионеры уже не могли стоять. Обессилившие солдаты, как по команде, попадали на землю. Они ещё не могли поверить в то, что остались в живых. 
Только сейчас Вергилий почувствовал боль в левой руке.  Он повернул голову и увидел рваную рану на своём предплечье. 
              За этот бой Вергилий был награждён золотой цепочкой, а также медалью (фалерой) с изображением бога Юпитера.  Эта медаль крепилась на груди специальными ремешками.

               
                гл. 30  Фелиция

             
               Усадьба Фелиции находилась на самой окраине Рима, у восточного въезда в город.  Раньше с Фелицией жили родители, но, когда ей исполнилось 17 лет, они переехали в Помпеи, к своим родственникам, владевшими обширными плантациями виноградников.  В Рим родители наведывались редко. Шумный, суетный, неугомонный город их, людей уже не молодых, попросту утомлял.  Если они и приезжали, то только для того, чтобы проведать близких, да пожурить свою дочь за то, что та до сих пор не вышла замуж и не подарила им внуков.
             
                Фелиция действительно не вышла замуж, хотя возможностей для этого у неё было предостаточно.  А когда сын известного сенатора, служивший в преторианской гвардии, красавчик Доминик, сделал ей предложение, то только и разговоров было в Риме, что об их предстоящей свадьбе.  Фелиция даже присмотрела себе роскошный свадебный наряд и кольца, а также обсудила с родителями размер будущего приданого.  Но… её планам не суждено было сбыться.  Судьба распорядилась по-иному.  Всё рухнуло в один день.
               
                Как-то утром, Доминик, желая сделать сюрприз, заявился к ней в усадьбу с большим букетом цветов.  Он застал её в саду, где она выгуливала своего любимца, огромного белого дога с чёрными пятнами.  Фелиция так любила своего четвероного друга, что никогда его не привязывала, позволяя ему свободно разгуливать без намордника по всей усадьбе.
                Жених вручил ей цветы и, приобняв свою будущую спутницу жизни, одарил её поцелуем.  И тут неожиданно дог бросился на него и, сбив с ног, больно его покусал.  Доминик пришёл в ярость и, вытащив свой гладиус, решил прирезать собаку.  Но Фелиция, закрыв дога своим телом, предотвратила расправу.
                После этого инцидента о свадьбе, разумеется, пришлось забыть.
             
                Впрочем, Фелиция не долго горевала, вскоре у неё появилось ещё одно пристрастие – гладиаторские бои.  Но её интересовало не столько само зрелище, сколько то, что было после него. 
                Когда зрители начинали покидать Колизей, в тёмном проходе, откуда гладиаторы выходили на арену, собирались жены и дочери благородных патрициев.  Это были богатые женщины из высших слоёв общества.  О чём можно было судить по их роскошным нарядам из шёлка, по их сверкающим украшениям, по их изящным причёскам.  Замужние дамы приходили сюда в масках.
               
               Обычно к этому времени в середине прохода оставался один гладиатор, победитель боёв.  Сняв доспехи, он стоял обнажённый по пояс, лишь набедренная повязка прикрывала его натренированную плоть.  Гладиатор, как правило, ещё не успевал отойти от боя, он тяжело дышал, пот стекал по его телу, глаза его ещё сверкали неукротимым огнём.  Но это только сильнее распаляло женщин, пробуждая в них затаённые инстинкты. 
               Впрочем, внешне светские дамы вели себя сдержано и благочестиво, умея владеть собой.  И лишь их горящие глаза выдавали их истинные желания.

               В этом аукционе женской похоти обычно побеждала та, кто больше заплатит.  Причём, что интересно, не всегда выбирали того мужчину, к которому испытывали сильное влечение.  Главное -- было удовлетворить своё тщеславие, оставив соперницу с носом. 
Ведь назавтра весь Рим только и будет об этом говорить.
               К тому же, хоть на эту тему и не принято писать, в вечном городе была распространена и мужская проституция.  Многие матроны, чтобы скрасить свои унылые вечера, иногда позволяли себе дать небольшую слабину, как говорится, снять стресс и развеять тоску.   
К сожалению, до нас не дошли сведения об особых лупанарах, где бы работали мужчины.   
               Но, как считают некоторые историки, обычно специальные помещения находились на втором этаже терм, замаскированные под массажные кабинеты.  Естественно, при входе в подобные заведения, посетительницы, как порядочные женщины, прикрывали свои лица накидкой....
               Стоит ли говорить, что наша героиня регулярно посещала подобные заведения.  Тут, что называется, и здоровье укрепить можно и тонус поднять.

               Фелиция не пропускала ни одну театральную премьеру.  Можно даже сказать, была заядлая театралка.  Она ходила даже на те постановки, где присутствие женщин было нежелательно.  В таких случаях она переодевалась в яркий наряд гетеры, прикрывая глаза шёлковой вуалью.
               И вот однажды на одной из премьер Фелиция увидела на сцене прекрасного юношу Антонио и потеряла голову от любви.  Ему ещё не было и 16-ти лет.  Белокурый и нежный, с васильковыми глазками, -- он просто сводил её с ума.  Антонио был участником подтанцовки и большой ценности для театра не представлял. 
               Узнав, что он раб, она его выкупила и заперла в своей усадьбе в подвале, бывшем винном погребе.  Иногда ему разрешалось погулять в саду, но только в присутствии стражи. Естественно, никто из её гостей, родственников или знакомых ничего об этом не знал. Она очень дорожила своей репутацией.
               
               Фелиция была его первой женщиной, поэтому она очень трепетно и осторожно пробуждала в нём мужское начало.  А когда Антонио краснел, Фелиция пыталась своими нежными ласками успокоить смятение его юной души. Перед каждой близостью она давала ему неразбавленного вина, чтобы он полностью раскрепостился и не стеснялся её.
               Антонио стал её личным парикмахером.  Но к своей голове она его не допускала, он делал ей интимную стрижку.
В его обязанности также входило хлестать её плёткой, втирать ей в тело ароматические вещества и делать массаж.  Сначала руками, а потом языком.  Фелиция называла это медовый массаж: она обмазывала своё тело мёдом и заставляла его этот мёд слизать. Только от этого массажа она по-настоящему загоралась.
               
               А когда возбуждение становилось мучительно-невыносимым, в ней пробуждалась безумная самка, дикие животные инстинкты разрывали её тело, глаза горели адским огнём.  Фелиция завязывала ему глаза и, зафиксировав его тело в специальном станке ремнями, набрасывалась на него с остервенением голодного хищника, терзая его юною плоть.
               Иногда в саду они играли в догонялки.  Это был самый настоящий гон, как у собак.  Фелиция убегала, он догонял, только ноги его были стреножены верёвкой, что уравнивало их шансы.  И хотя он её рано или поздно настигал, но это было только тогда, когда она полностью выбивалась из сил. И тогда Фелиция, запыхавшись от усталости, в сладостном изнеможении падала на землю и позволяла ему овладеть собою.
               Но если при осуществлении этих невинных женских фантазий он позволял себе облегчиться раньше положенного срока, его ждало суровое наказание.  Стражники отводили его на конюшню и секли розгами.

               
                гл. 31   Сватовство               
 
               Приехав в Рим, Гортензия тут же приступила к своим новым обязанностям.  По указанию Фелиции ей пришлось проводить уборку
во всех помещениях усадьбы.  Также она ходила на рынок за продуктами и помогала толстушке, кухарке Эльзе, на кухне.
               Хлеб в усадьбу поставлял молодой человек по имени Себастьян.  Он был сыном мельника и вместе с отцом возил
в Рим муку.  Со временем ему удалось открыть в Риме собственную пекарню.
                Себастьян был маленького роста, почти на полголовы ниже Гортензии.  Но это не мешало ему смотреть на других людей свысока.  Всем своим видам он старался подчеркнуть собственное значение и величие.   
               
                Когда Фелиция предложила ему посвататься к Гортензии, он скривил лицо.
                -- Но ведь у неё нет даже приданного, -- произнёс сын мельника. -- А затем, немного подумав, добавил.
                -- Впрочем, ещё одна работница в пекарне мне не помешает.
                -- Да, но ваш брат женился на бедной девушке, -- напомнила ему Фелиция. – И, насколько я знаю, они живут довольно-таки счастливо.
                -- Всё потому, что брат взял с её отца расписку, по которой отец должен был выплатить приданое в течение 3-х лет после свадьбы. Если вы дадите мне такую расписку, я готов жениться на Гортензии прямо сейчас.      
                Так получилось, что Гортензия стояла за дверью и невольно слышала весь этот разговор. Слова Себастьяна возмутили её до глубины души.  «Ему нужна бесплатная работница в пекарне, а не жена», -- сказала она себе.
 
                И поэтому, когда на следующий день в саду он стал рассказывать ей о прелестях семейной жизни, Гортензия
не выдержала и расхохоталась.  Жених тут же исчез, как будто его ветром сдуло.
                Она глубоко вздохнула, на душе полегчало.  Но её поступок сильно огорчил Фелицию.
                -- Не стоит пробрасываться женихами, -- упрекнула её госпожа. – Такие, как Себастьян, на дороге не валяются.
                -- Но он мне совсем не нравится, -- ответила Гортензия.
                -- В брак вступают не по любви, чтоб ты знала, -- сделала ей внушение Фелиция. – Большинство браков в Риме заключают для продолжения рода и по расчёту, чтобы можно было передать наследство своим детям.

                гл. 32 Сильвестр

               
                Как-то в гости к Фелиции заехал её бывший любовник Сильвестр, мужчина крепкого телосложения с бычьей шеей.  У него было грубое скуластое лицо.  Он немного сутулился. А его взгляд, постоянно бегающих красноватых глаз, чем-то напоминал взгляд хищной птицы, высматривающей добычу.
                Когда-то Сильвестр был гладиатором и не раз выходил победителем в смертельных поединках.  Не случайно он получил свободу лично из рук императора.
                Но наших героев связывала не только бурное прошлое, но и деловые отношения.  Покидая Рим, родители оставили Фелиции помимо усадьбы ещё и мастерскую, в которой работали сукновалы, превращающие шерсть в сукно.  Затем это сукно окрашивалось в огромных чанах и шло на продажу.

                Напомню, что в античные времена древняя Италия от раба до сенатора одевалась в шерстяные ткани.  Но проблема была со сбытом, ибо таких мастерских только в Риме было полным-полно.  Конкуренция жуткая.  К тому же надо учесть, что основное население Древнего Рима составляли рабы, которые не могли покупать изделия «местной промышленности».  Поэтому предложение здесь всегда превышало спрос. А у Сильвестра были связи с чиновниками, обеспечивающими поставки в армию. Поэтому он являлся для Фелиции самым дорогим и почётным гостем.
 
                Сегодня он принёс ей деньги -- туго набитый кошелёк с золотыми монетами-ауреус.  Ему удалось выиграть подряд на поставку крупной партии солдатских плащей-лацерн для римского войска и неплохо на этом заработать.
                Они сидели в атриуме за столиком из чёрного мрамора с изогнутыми позолоченными ножками в форме львиных лап.  У стен стояли амфоры с благовониями.  Воздух был наполнен запахом олеандра и магнолии.
                Фелиция позвала Гортензию и попросила её принести иберийское медовое вино.  Гортензия исполнила просьбу госпожи и вскоре два серебряных кубка, наполненных волшебным янтарным напитком, стояли на столе. 
                -- Божественное вино, -- сделав пару глотков, похвалил Сильвестр. – А откуда у тебя такая прелестная служанка? -- указывая на Гортензию, полюбопытствовал он.
                -- Она из Неаполя, -- ответила Фелиция. – Танцовщица из театра Клавдия.  Помнишь, мы ходили с тобой на его комедию.
                -- Конечно помню, -- печально опустив голову, сказал Сильвестр. – Как же бедняге не повезло…
                -- Какие прекрасные спектакли он привозил в Рим, -- с грустью добавила Фелиция.
               
                Воцарилась минутная тишина.
               
                -- А она может что-нибудь станцевать? – спросил гость.
                -- Сомневаешься в моих словах, -- улыбнулась Фелиция и подала знак служанке.
                Гортензия сделала пару вращений и села на шпагат.
                -- Какая пластика, какая грация! -- удивился Сильвестр. – Ну просто нет слов!
                Когда они с Фелицией остались одни, он поинтересовался, не продаст ли она ему эту танцовщицу.
                -- С большим удовольствием, -- ответила Фелиция, -- но это не в моей власти.  Она не рабыня, а вольноотпущенная.
              -- Очень жаль, -- развёл руками Сильвестр. – Я бы за неё заплатил любые деньги.
              -- Так уж и любые, -- игриво сощурив глазки, усмехнулась Фелиция. -- Я недавно продавала молодую красивую рабыню. Всё при ней.  Мужики таращат глаза, а больше 3000 сестерций выручить не смогла.
              -- Я не пожалел бы и 10000 сестерций, -- твёрдо заявил он.
              -- Что-то на тебя не похоже, Сильвестр. Ты никогда за женщин не переплачивал.  Неужели ты начал стареть! -- кокетливо улыбнулась Фелиция.
               

                гл. 33 Опасения



              Как-то Фелиция спросила кухарку Эльзу, справляется ли новая служанка со своими обязанностями.
              -- Да, усердная работница, -- похвалила Гортензию кухарка, -- но есть у неё одна странность.  Как не пошлю её на рынок – пропадает на целый час.  Непонятно, где она только шляется. Тут до рынка-то идти всего триста шагов.
              -- Ну она впервые в таком большом городе, -- заступилась за служанку Фелиция. – Наверное ещё путается в улицах.  Но, я думаю, это скоро пройдёт.
              А тут ещё отвергнутый жених Себастьян, у которого один из хлебных лотков находился как раз рядом с Форумом, поведал Фелиции нерадостную весть.  По его словам, он неоднократно видел на площади Гортензию, читающую сводки о боевых действиях в Галлии. А также она просматривала списки погибших и раненых, которые там постоянно публикуют на глиняных табличках.
             «Как же это некстати, -- огорчилась Фелиция. -- Выходит, Гортензия   не только не стёрла Вергилия из памяти, но и продолжает о нём думать.  А ведь будучи в Риме, хотя бы проездом, он обязательно заскочит ко мне на огонёк.  И они неизбежно встретятся.  И чем это всё кончится не знает никто.               
А если Гортензия не сможет противиться своим чувствам, -- то тогда все её заверения и клятвы превратятся просто в пустой звук. 
И тогда моя бедная Гертруда окажется на улице без гроша в кармане. Как же всё это ужасно!».
               
                гл. 34   Побег
 
               
             Вместе с другими помещениями Гортензии приходилось делать уборку и в бывшем винном погребе, где находился Антонио.  Стражник Кирк, высокий бородатый мужик с квадратно-кованным лицом, открыв железную дверь, ведущую в погреб, запускал её туда. 
А когда уборка заканчивалась, услышав стук, выпускал обратно.
             Гортензия каждый утро протирала там пол, меняла постельное бельё, выносила мусор.  В такие минуты Антонио старался ей не мешать.  Он садился на кровать и поджимал ноги…               
               
             Фелиция старалась создать в погребе уютное гнёздышко для своего возлюбленного.  Стены в погребе были задрапированы синей тканью, на полу лежали ковры.  В углу помещения стояла роскошная белая кровать с балдахином, рядом с ней находилась большая ванна с водой.  Для занятий гимнастикой предназначались лестница-стенка и турник.
             Фелиция баловала своего ненаглядного, как могла.  На нём были лучшие одежды из косского шёлка цвета морской волны.   Изысканные яства и дорогие вина с трудом умещались на его обеденном столе.   На стенах вазочки с благовониями источали божественный аромат.  Иногда Антонио угощал Гортензию каким-нибудь деликатесом.  Она с большим удовольствием лакомилась едой.
             Но, несмотря на роскошь и изобилие, которые окружали юношу, он выглядел глубоко несчастным.  А однажды она заметила, как слёзы текут по его щекам.  Это тюремное заключение, а проще говоря, сексуальное рабство, было ему явно не по нутру.

             Как-то раз он разоткровенничался с Гортензией, сообщив ей, что его продали в рабство его же собственные родители.  Но не на тяжёлую работу, а в театральную труппу.  Причём в купчей был пункт, запрещающий использовать Антонио для любовных утех.  Об этом пункте Фелиция была прекрасно осведомлена, но, не справившись со своей пагубной страстью, нарушила закон. 
             -- Вы очень похожи на одну танцовщицу из Неаполя, которая просто божественно танцевала, -- как-то признался он служанке.
             -- Так это я и есть, -- улыбнулась Гортензия.
             -- Не может быть, -- удивился он.
             Тогда она станцевала перед ним свой знаменитый танец пастушки.  Антонио не мог скрыть своего восхищения и захлопал в ладоши.
             -- А почему вы сейчас не выступаете? -- спросил он.
             -- Наш хозяин разорился, -- ответила Гортензия.
             -- У нас такая же история, -- кивнул головой Антонио. – Меня ведь продали только потому, что у театра закончились деньги.
             -- Мы с тобой друзья по несчастью, – с грустью сказала она.
               
             Ей стало жалко бедного юношу, почти ещё мальчика, которого эта ненасытная одалиска Фелиция заставляла мучиться и страдать.  Гортензия дала себе слово помочь Антонио вновь обрести свободу. 
               
             Но убежать от хозяина в Риме было не так-то просто. Если раб сбегал, то хозяин заявлял об этом властям. При этом, разумеется, сообщались и приметы бежавшего. Эти приметы сверялись с приметами всех отловленных людей и, в случае совпадений, отправляли беглецов для выяснения личности по месту проживания хозяина.
             Хоть Рим и был огромным городом, но в нём с самого его основания жили по районам, называемыми "триба", то есть, буквально племя.  Все соседи знали друг друга в лицо, многие являлись родственниками. Любого чужака на улице примечали сразу.
             Римляне надевали на рабов ошейник, как на домашних животных, с табличкой, на которой было выгравировано имя владельца, например, «Я бежал. Верните меня хозяину Гинусу и получите золотую монету».  Правда, домашние рабы, как правило, такие ошейники не носили.  А вот на тяжёлых работах в латифундиях или на рудниках такие ошейники были обязательны.
            
              Рабов обычно находили по одежде, она у них была простой. Иногда рабы шили её сами из лоскутов и обрывков старых вещей хозяев.  В любом случае, рабы не могли носить некоторые виды одежды, полагавшейся только свободным римлянам, например, тоги или войлочные шапки «пилос», которые носили вольноотпущенники.
              Узнать рабыню на улице также не представляло труда — им не разрешалось носить украшения и они, в отличие от римлянок, ходили на улице с непокрытой головой. 
              Гортензия всё это хорошо знала.  Ибо сама долгое время жила в рабстве.  Денег на новую экипировку у неё не было. Поэтому ей пришлось сходить в лавку менялы и продать золотую цепочку Антонио.  На вырученные деньги она купила белую тогу и войлочную шапку «пилос», а также высокие кожаные полусапоги — «кальцеус».

              В одну из ночей, когда Кирку исполнилось 40 лет, Гортензия зашла в караульное помещение с кувшином вина и корзинкой с фруктами.  Они весело отметили его день рождения. Она пела, танцевала, пила вместе с ним вино, и так его распалила, что он чуть было не завалил её на лежанку.   Ей с большим трудом удалось вырваться из его крепких объятий и выскользнуть из помещения.
              Когда Гортензия пришла к нему через час, он уже громко храпел.  Она отстегнула от его пояса ключ от подвала и аккуратно, на цыпочках вышла из караулки.  Подойдя к железной двери, за которой томился юноша, Гортензия открыла замок.


              …Увидев служанку у себя темнице, Антонио не мог скрыть своей радости. Он даже захлопал в ладоши и бросился её целовать.
              -- Тиши, тиши, тиши, -- приложив палец к губам, прошептала она. – Только не надо шуметь.
              Гортензия сходила в свою комнату и принесла вещи, купленные накануне.   Антонио переоделся, надев на себя белую тогу. 
Правда, шапка ему была велика, зато сапоги оказались в самый раз.  Прежде чем выйти из подвала, он стал уговаривать её бежать вместе с ним.  Но Гортензия отказалась.
              -- Как я могу бросить своих сестёр, -- сказала она. – К тому же я люблю Вергилия, отца моей дочери, и верю, что рано или поздно мы снова будем вместе.
              Выходить через главный вход было нельзя, там всегда сидел сторожевой пёс.  Поэтому Гортензия повела его в сад и, открыв задвижку на узенькой калитке, выпустила его наружу. Они расцеловались.  Он её крепко обнял и прижал к себе.
               -- Только не иди по дороге, -- напутствовала она его, -- там всегда дежурят стражники.

               Через двое суток Антонио добрался до Апеннинской гряды.  Но здесь на горном зелёном лугу его выследили, схватили и связали двое молодых крепких парней – местные пастухи.  Они, несмотря на его «камуфляж», каким-то шестым чувством определили, что он беглый раб.  Ну и решили немного подзаработать, передав его прежним хозяевам, предварительно надавав ему тумаков. 
               Но все их планы расстроила их младшая сестра.  Увидев Антонио, она встала на его защиту.  Девушка достала кинжал и разрезала верёвки на его руках.
               -- Он будет моим, -- твёрдо заявила она, выставив вперёд стальное лезвие.  В её словах было столько решимости, а в глазах бушевало такое пламя, что братья махнули рукой и отступили.

                гл. 35 Наказание

               
              Когда Фелиция на следующее утро обнаружила пропажу своего белокурого ангела, объекта своих вожделений и грёз,
с ней случилась истерика.  Она разбранила прислугу и уволила стражника.  Как и положено в таких случаях Фелиция заявила об этом властям и, разумеется, сообщила приметы бежавшего.  Но найти по горячим следам беглого раба так и не удалось.
              Следователь полицейского отделения с худым бескровным лицом Лука, который вёл это дело, опросил всех слуг
в усадьбе, а также Кирка, и пришёл к выводу, что главной подозреваемой является Гортензия.  К тому же именно она в ту злополучную ночь приносила вино стражнику.  Но прямых доказательств её вины, как и очевидцев случившего, не было. 
Лука уже намеревался просить у судьи разрешение на применение пыток к подозреваемой (что допускалось римским законом), но к счастью, это ему не понадобилось.
              Нашёлся очень важный свидетель, хозяин одной из лавок, где продавалась одежда.  Узнав о побеге раба
(боясь попасть под статью о недонесении), он сам явился в полицейское отделение и рассказал о подозрительной посетительнице, сделавшей у него покупки.  На очной ставке он опознал Гортензию.  Отпираться было бессмысленно, она признала свою вину.
 
               После чего Лука составил окончательный протокол, в котором обозначил время и место преступление, а также виновное в нём лицо. На основе этого протокола было принято постановление о принятии дела к разбирательству и назначен день судебного заседания.  С этого момента Гортензия стала обвиняемой.
               Важно отметить, что в Древнем Риме было два преступления, за которые полагалось самое жестокое наказание.  Первое -- это убийство рабом своего хозяина.  Второе -- это побег раба или оказание ему помощи в организации побега. 
Так что рассчитывать на снисхождение Гортензия не могла.
               Квестор, которому сенат предписывал произвести следствие и суд, равно как и вынести приговор, наказал служанку очень сурово.  Чтобы компенсировать Фелиции материальный ущерб, он распорядился обратить Гортензию в рабство.  Теперь она поступала в полное распоряжение своей госпожи.  Фелиции дали на руки выписку суда, а на шею Гортензии повесили рабский ошейник с табличкой, на которой было выгравировано имя её хозяйки.
               
               Фелиция давно хотела избавиться от Гортензии. Она не могла допустить, чтобы её служанка, когда бы то ни было, могла пересечься с Вергилием.  Тем более в стенах её дома.  К сожалению, с замужеством вышла заминка. Зато теперь появилась прекрасная возможность не только отделаться от Гортензии, но  ещё и хорошо заработать.  Ведь Сильвестр предлагал за неё тройную цену – 10000 сестерциев.
               
               -- Ну ты ещё не передумал покупать танцовщицу? – при очередной встречи спросила она его.
               -- Представь себе, нет, -- ответил ей Сильвестр.
               
               Оформление сделки не заняло много времени.  А вскоре  и табличку на ошейнике рабыни пришлось заменить. 
Теперь там значилось имя нового хозяина -- "Сильвестр".
               Через неделю Фелиция, навещая своих родителей в Помпеях, заехала по дороге к сестре в Неаполь. Она окончательно успокоила Гертруду, сказав ей, что никакой угрозы для брака её сына с Далмацией больше нет.  Тем более, что на рабыне ни один нормальный патриций женится просто не сможет.
               
                гл. 36  Принуждение

               
               После того, как Сильвестр закончил карьеру гладиатора, он несколько лет проработал сутенёром в лупанаре; и хорошо для себя уяснил, что на похоти и разврате, царивших в Риме, можно зашибить неплохую деньгу. 
               А когда ему удалось скопить приличную сумму, он, заручившись покровительством влиятельного патрона в Субуре, стал хозяином нескольких злачных заведений, а также прикупил небольшой двухэтажный дом в одном из предместий Рима.    Там он организовал так называемую "ферму блудниц", куда он набирал девочек-сирот для занятий проституцией. Под этим зданием было выкопано просторное подземелье, или тюрьма, в которой в целях "перевоспитания" он держал своих самых строптивых подопечных.
               
               Такой строптивой для него оказалась и Гортензия.  Она не сразу поняла в чьи руки она попала.  Гортензия соглашалась на любую тяжёлую и грязную работу, лишь бы не продавать своё тело.  Но Сильвестру нужно было отбивать свои деньги, а уборщица или посудомойка особого дохода ему бы не принесла. Да и не в его правилах было идти на поводу у своих рабынь.      
               Напомню, что в Древнем Риме не относились к рабу, как к человеку.  Значит, и нормы поведения, присущие обычным, свободным людям, здесь не действовали.  Ведь и впрямь, человек, разбив чашку, не оплакивает ее судьбу; разве что пожалеет об утрате средства для питья.            
               
             "Ферму блудниц" охраняли два стражника, два огромных раба из Эфиопии -- Кастор и Палий.  Столкнувшись с неповиновением своей рабыни, Сильвестр приказал им отвести её в подземелье, снять с неё одежду и, привязав к деревянному столбу, подпиравшему потолок, жестоко высечь.  Для этой цели в подвале всегда лежали вымоченные в кадушке с рассолом гибкие ивовые прутья. 
              Наказание было жестоким.  Эти прутья, со свистом разрезая воздух, буквально врезались в её тело.  И хотя вся спина у Гортензии была испещрена багровыми полосами, во время порки она не издала ни единого звука, до крови закусив губы… 
              Подобные экзекуции проводились регулярно, но они  не смогли сломить её волю.  Тогда Сильвестр пошёл на крайнюю меру -- он приказал своим рабам изнасиловать её.
              На этот раз Гортензия царапалась, кусалась и кричала, но защитить себя не могла. Силы были слишком неравны.
А чтобы рабам не мешал её крик, ей завязали рот тряпкой. Затем положили её животом на широкую скамью, привязав её руки к ножкам.  На голову ей накинули капюшон...
          
              Ничего кроме физического отвращения и боли после животного проникновения она не испытывала.  Вскоре ей даже стало казаться, что она как бы сама по себе, а её тело само по себе, как бы существует отдельно от неё.  Она перестала его ощущать, что позволило ей как бы дистанцироваться от испытываемых ею боли и страха.  Вскоре она потеряла сознание и её тело превратилось в неподвижный кусок студня...
              Но даже после этих изуверских истязаний сломить Гортензию не удалось. Она не соглашалась заниматься проституцией.
 
             
              ...Тянулись томительные дни в заточении.  Гортензия была унижена и растоптана, страдания переполняли её душу, она часто плакала. 
Но её слёзы нисколько не трогали Сильвестра.  Для него это была обычная дрессура, которую он проводил с непослушными воспитанницами.
              Иногда её охватывало такое отчаяние, что она буквально сходила с ума.  Ей казалось, что у неё помутился разум.   
И тогда у неё оставалось только одно желание: как можно скорее уйти из этой мерзкой жизни.
              Она билась головой о бетонную стену.  Но это было бесполезно, только на лбу появились синяки и кровоподтёки.
            
              "Где же справедливость? -- спрашивала себя Гортензия. -- Почему моя жизнь мне не принадлежит?  Почему в этом мире всё принадлежит только тем, у кого деньги?  А как быть остальным? Как им обрести свободу?.. 
А что если просто умереть? -- мелькнула у неё мысль. -- Ведь только смерть, именно смерть дарит рабу свободу! Как же я раньше об этом не догадалась.  И тогда уже никто не сможет распоряжаться моей судьбой!".

               Из разбитого лба капала кровь, она приложила ко лбу тряпку.
«Легче всего повеситься, -- подумала она. -- Верёвку можно сделать, разорвав тунику». 
               Она посмотрела вверх и по сторонам. Но нигде, ни на потолке, ни на стенах, не увидела ни одного крюка или выступа, на который можно было бы повесить верёвку. Скамейка с одеялом и столик с кадушкой – вот и всё, что находилось в подземелье. 
               Свет сюда проникал через небольшое отверстие у самого потолка.  Но размеры его были столь малы, что даже днём в подземелье царил полумрак.
               Впрочем, слабая надежда на то, что Вергилий рано или поздно её найдёт и спасёт, всё ещё теплилась в её душе. 
Но с каждым днём в заточении эта надежда таяла всё сильнее и сильней…
         
               На "ферме блудниц" на первом этаже находилась кухня и столовая, в которой будущие жрицы любви принимали пищу.
Когда Гортензия находилась вне тюремной камеры, её всегда сопровождал кто-нибудь из стражников.
               В один из дней Кастор привёл её в столовую на обед.  Здесь уже витал аромат наваристых щей.  Когда присутствующие стали рассаживаться за столом, в голове её что-то замкнуло.    Решение пришло само собой.
              Гортензия, оттолкнув Кастора, подбежала к плите и рухнула на колени.  Какое-то мгновение она, как завороженная, смотрела на пламя, а потом, глубоко вдохнув,  зажмурила глаза и сунула голову в топку.  И хотя Кастор быстро вытащил её оттуда, у неё сильно обгорели волосы и лоб.
              Было совершенно очевидно, что она хотела обезобразить своё лицо, но не успела этого сделать.  После такого неповиновения Сильвестр просто рассвирепел.  На проститутку с изуродованным лицом вряд ли найдётся много желающих.  Вместо прибыли новая рабыня могла принести ему одни убытки.  После этого случая Сильвестр запретил водить её в столовую, он приказал носить ей пищу прямо в подземелье.

             Теперь единственным местом вне камеры, где Гортензия могла оставаться одна, был туалет.  Стражники туда не заходили. 
По углам этого заведения лежали пакетики с тёмно-жёлтым веществом.  Гортензия видела такие пакетики в усадьбе Клавдия.  Это была соль мышьяка, которой травили крыс.
             В те времена полчища хвостатых грызунов буквально заполонили вечный город, питаясь пищевыми отходами, которые можно было найти почти у каждого жилища.  Гортензия взяла один из пакетиков и спрятала себе под тунику.
            
             Через три дня после того, как несчастную вытащили из топки, чуть не произошла новая трагедия.  Перед самым обедом Сильвестр и Палий зашли в её камеру и чуть не потеряли дар речи: Гортензия лежала на полу, закатив глаза, на её губах выступила белая пена; лицо было бледным как полотно. 
             Пришлось срочно спасать невольницу.  Из кухни принесли горячей воды.   Залили ей в рот целый кувшин.  Затем положили спиной на скамейку, головой вниз -- и стали нажимать на живот. Вскоре её стало рвать, жёлтая жидкость потекла изо рта.  Только после этого у неё снова стала вздыматься грудь, и она приоткрыла глаза.
             Пришлось приставить к ней сиделку, которая неотступно находилась рядом с Гортензией, пока та окончательно не поправилась.

                гл. 37   Смерть Клавдия.

             
             По приказу легата Квинта Цецилия из-за большого количества раненых полевой госпиталь был разбит прямо на центральной площади крепости Арабель.  В длинных армейских палатках медики оказывали помощь пострадавшим.
То тут, то там раздавались душераздирающие крики раненых, которым делали операции. 
             Вергилию тоже пришлось лечить свою руку. Он орал как резаный, когда ему прижигали рану калёным железом, чтобы убить заразу.
Затем ему наложили льняную повязку, смоченную уксусом и вином. На время лечения он был освобождён от командования центурией.
            
             А тут ещё одно несчастье.  Пришло известие о смерти Клавдия.  Письмо от Гертруды ему лично зачитал в палатке претория легат Квинт Цецилий.  Мать просила Вергилия срочно приехать на похороны.  Легат ничего не имел против. 
А учитывая мужество и стойкость, проявленную Вергилием в бою, отпустил его на целый месяц домой, долечиваться в местном госпитале в Неаполе.  К тому же с такой раной в легионе он был просто не нужен. «Чтоб не болтался здесь под ногами!», -- сказал легат.
             Домой он поехал в своей военной униформе.  Лишь шлем с гребнем он оставил в крепости; и вместо стальной, необходимой в бою lorica segmentata, облачился в кожаный медного цвета анатомический панцирь.
             С военным обозом Вергилий достиг Генуи, а там на двухпарусной либурне, заполненным ранеными, добрался до Неаполя.
            
             … Первое, что бросилось ему в глаза, когда он утром подходил к усадьбе – это раскрытые настежь двери главного входа особняка.  Дверной проём прикрывали занавесы тёмно-зелёного цвета.  Рядом с входом стояла серая амфора, из которой торчала зелёная ветка кипариса, предупреждавшая, что в доме покойник.  Тут же на крыльце сидел Кротил со своей злющей чёрной корсо.
             Собака, узнав Вергилия, вскочила, радостно вильнула хвостом и залаяла.  Увидев сына хозяйки, Кротил встал и скорбно опустил голову.               
             -- Нет больше нашего Клавдия, -- печально сказал он. -- Хозяин ушёл от нас.

             Услышав лай пса, на крыльцо выбежала Гертруда.  На ней была тёмная траурная туника и чёрная накидка на голове.  Увидев сына, она бросилась к нему.
             -- Сыночек, родной мой, я уж не надеялась, что ты приедешь! -- уткнувшись ему в грудь, запричитала она. –- Он уже 7 дней здесь лежит, все желающие уже с ним простились.  Завтра назначено погребение.
             Затем они зашли в вестибюль. Здесь на высоком ложе, покрытым красной материей, лежало тело Клавдия. 
Покойник был одет в пурпуровую тогу, ноги были обращены к улице. Тут же на маленьком алтаре курились благовония.
             Вергилий взял Клавдия за руку и долго и пристально смотрел ему в лицо.
             -- Он мне был как отец, -- произнёс Вергилий.
             -- Как важно, что в эти минуты ты находишься рядом с со мной, -- сказала Гертруда.
             Глаза у неё повлажнели, она вытерла их кончики платком.


             Они прошли в атриум, сели за белый мраморный стол.  И здесь силы покинули её.  Она уже больше не могла себя сдерживать и разрыдалась.
             -- Мы на краю пропасти, на грани полного разорения, -- запричитала Гертруда.
             -- Ты это о чём? – удивлённо спросил Вергилий.
             -- Я не хотела тебе об этом сообщать, пока ты был в Галлии.  Но теперь ты должен всё знать.
                Она рассказала ему о несчастье, которое обрушилось на их семью.  И объяснила ему, в какую страшную долговую яму они попали.
             -- Надо же, а я об этом не знал, -- удивлённо пожал плечами Вергилий. – Но неужели нет никакого выхода?
             -- Ну почему же, есть один выход, -- кивнула головой Гертруда.  -- Если ты женишься на богатой невесте.
             -- Это на ком же?
             -- Ну, например, на Далмации.         
             -- Нужно ещё спросить Далмацию, -- сказал он.
             -- Со слов Валерии, её дочка думает только о тебе. Она даже в саду твой портрет выложила мозаикой.
             Вергилий опустил голову и задумался.
       
             -- А если всё продать? – спросил он.
             -- Я уже подсчитывала с Пионом, юристом Валерии.  Даже если всё продать вместе с усадьбой, мы всё равно останемся должны миллион сестерций.  И такие деньги нам взять просто неоткуда.
             Она рассказала сыну о том, что пришлось закрыть театр. Сообщила об увольнении Гортензии.

             -- Но ей же некуда идти! -- возмутился Вергилий. –- Неужели ты не знала?  В их каморке даже на полу негде лечь.
             Он вспылил, вышел из себя, произнёс немало резких слов в адрес матери, а затем выскочил из-за стола и стал ходить взад–вперёд по атриуму.
             -- Где же она живёт? -- спрашивал себя вслух Вергилий, растирая пальцами виски. -- Ну, конечно, вспомнил. 
Я же её как-то провожал.  Домик в конце Конной улицы у мостика через ручей.
             Он направился к выходу, но Гертруда, побежав за ним, обогнала его и преградила ему дорогу.
             -- Не ходи туда, -- взмолилась она. -– Всё равно Гортензия не сможет быть твоей женой.  Она даже написала тебе об этом в письме.
             Гертруда сходила в кабинет Клавдия, где она хранила желтоватый кусок пергамента, принесла и показала его сыну.
             -- Не может быть! – закричал Вергилий, когда прочитал это послание. –- Пишет, что полюбила другого.  Я не верю! Не могла она такое написать.
             -- Я знала, что ты не поверишь.  Поэтому и попросила нотариуса заверить письмо.  Посмотри, там внизу есть печать Пиона.
             Но Вергилий даже не стал  смотреть на печать. Оттолкнув мать, он выбежал из особняка…
             
             Конная улица находилась в одном из самых бедных районов Неаполя рядом с городской свалкой, заполненной осколками разбитых амфор.  Он с большим трудом нашёл эту грязную узкую улочку и пошатывающий под ногами дощатый мостик.  Здесь действительно стоял домик с подслеповатым окошком, сложенный из битого обожжённого красного кирпича.
Но судя по тому, что дверь была забита досками, в домике никто не жил. 
             Седой старик в рваном хитоне, живущий по соседству, рассказал, что месяца три назад сюда приходила темноволосая старшая дочь Анания.  Она забрала сестёр и отвезла их к своей дальней родственнице.  А сам Ананий вскоре после этого нелепо погиб.  Его пьяного ночью в темноте переехала телега, гружённая дровами.
             -- А эта девушка темноволосая больше не появлялась? –- спросил Вергилий.
             -- Нет, больше её никто не видел. Не помню, кто мне сказал... будто она нашла работу в Риме и уехала из Неаполя.
             Вергилий дал старику два сестерция.

                гл. 38   Похороны.
 
               
              На следующий день состоялись похороны.  Тело Клавдия перенесли в атриум, где близкие и родственники покойного начали с ним прощаться.  Петрония не было, он заседал в сенате.  Но присутствовали Далмация и Валерия, облачённые в траур.  Из-за нехватки средств у Гертруды обряд проводили без особой пышности.
   
              После процедуры прощания, тело покойного вынесли на улицу.  Сюда же высыпали все присутствующие. 
Запах умершего маскировался благовониями и ароматическими притираниями.  Тело Клавдия переставили на носилки,
и траурная процессия тронулась к погребальному костру.    
   
              Возглавляли шествие музыканты, среди которых было немало тех, что ещё совсем недавно выступал в театре Клавдия. Музыка духовых, создавала достаточно тревожную и гнетущую атмосферу.  Затем шли погребальные танцоры, а за ними профессиональные плакальщицы.  Причём, они не только рыдали, но иногда начинали рвать на себе волосы или царапать лицо.  Тут же шли и личные рабы умершего: Кротил и Агриппина. 
              За ними несли носилки с покойным.  А потом несли ещё одни погребальные носилки, на которой были выложены все награды Клавдия, полученные им на различных поприщах.  Замыкали шествие родственники покойного.  Сначала шли мужчины во главе с Вергилием, одетые в траурные чёрные тоги.  Затем шли женщины.  Платье их было в беспорядке, волосы распущены; они лили обильные слезы и испускали крики отчаяния…

              На высоком каменистом холме на берегу Тирренского моря всё было готово для костра. Высокую кучу дров уложили в виде жертвенника, украшенного зелёными кипарисовыми ветвями.
              Прежде чем возложить на костёр носилки, Гертруда открыла глаза своему мужу, всунула ему между губами мелкую монету (стоимостью в 1 асс) для уплаты перевозчику на том свете, поцеловала его застывшие уста и затем воскликнула голосом, вздрагивающим от рыданий.
              -- Прощай! Прощай! Мы все последуем за тобой в том порядке, который нам назначит судьба.
              После чего горящие факелы подожгли костёр, клубы сизого дыма поднялись в небо.  Со всех сторон стали раздаваться плачи и вопли, которые смешались со скорбными звуками труб.
              Когда от костра осталась лишь куча пепла и потухших углей, Гертруда вместе с сыном, погрузив предварительно руки в чистую воду, вынула из этой печальной кучи останков побелевшие кости покойного.

              На девятый день родственники Клавдия принесли в гробницу урну с останками умершего.  Как только она была там установлена, величавый трубный звук возвестил о том, что последний акт погребения совершился.  В тот же день Гертруда дала всем своим родственникам прощальный обед.

                гл. 39   Нелёгкий выбор

   
                Чтобы Агриппине не приходилось бегать к Октавии на второй этаж, Гертруда выделила ей комнату на первом этаже в перистиле, недалеко от кухни.  Но теперь и в атриуме детские крики и плач стали отчётливо слышны.
                -- Тебе этот шум не мешает? –  как-то спросила Гертруда сына.
                -- Я на это просто не обращаю внимания.  А когда я читаю, я предпочитаю уходить в сад.  Кстати, откуда у Агриппины ребёнок?  У неё же нет мужа.
                -- Чтоб завести детей, муж совсем не обязателен, -- заявила ему мать. -- Нагуляла от какого-то морячка.  А это знаешь какой народец.  У них в каждом порту по невесте.
                -- Ну от Агриппины я такого не ожидал.  С виду серьёзная женщина.
                -- Все они серьёзные, пока спят.

                Через несколько дней после похорон, Вергилий попросил мать показать ему письмо Гортензии.
                -- Ты же его уже читал, -- удивилась Гертруда.
                Она сидела перед зеркалом в атриуме и пыталась с помощью шпилек и расчёски, без посторонней помощи,
привести в порядок свою голову.               
                -- Я хочу прочесть ещё раз, -- сказал Вергилий.
                Гертруда сходила в кабинет Клавдия и принесла свёрнутый в трубочку желтоватый кусок пергамента.
Вергилий развернул свиток и начал читать.  Но дочитать до конца не успел –- к ним заявился нежданный гость.  Это был Пион, юрист Валерии.
            
                Как говорится, лёгок на помине.  Пользуясь случаем, он подтвердил подлинность своей печати на письме Гортензии.
                -- Письмо заверялось в её присутствии.  Она была в здравом уме и твёрдой памяти, -- добавил он. – Но я к вам зашёл по другой причине.
                Он напомнил Гертруде, что через день истекает срок погашения второй долговой расписки (хирографы) на 600 000 сестерций, которые она брала под залог усадьбы.               
            (первую расписку на 200 000 сестерций, распродав рабов, драгоценности, скульптуру и картины, Гертруда выкупила)
                И если этот долг не будет оплачен, усадьбу у неё просто заберут. Третья же долговая расписка на миллион сестерций пока не горит.  Её хозяин -- друг Петрония, и он согласен немного подождать.
               
                Пион также сообщил Гертруде, что Валерия согласна выкупить вторую расписку, если Вергилий женится на Далмации.
                -- Так что мне передать госпоже? – спросил юрист.
                Гертруда попросила его выйти и подождать её на крыльце.
Когда они остались с сыном одни, в атриуме воцарилось звенящая тишина.  Слышно было бульканье капелек в водяных часах.  Гертруда чувствовала, как гулкие удары её сердца буквально разрывают ей грудь.       
                -- Ну так ты что решил? -- глядя в глаза сыну, наконец спросила она.
          
                Вергилий ещё раз перечитал письмо и схватился за голову.  Он не мог поверить в то, что он прочёл.
Как она могла так поступить.  Каждый день в Галлии он постоянно думал о ней, это помогало ему выжить.  А она его попросту предала, не дождалась.
                Затем Вергилий попросил у матери вина.
                -- Тебе какое? – спросила она.
                -- Если можно, наше, италийское, -- ответил он.   
                Гертруда не стала беспокоить Агриппину, которая нянчила в саду Октавию, сама сходила на кухню и принесла на подносе серебряный кубок вина.  Вергилий выпил кубок до дна, после чего сказал матери, что он согласен взять в жёны Далмацию.
                В тот же день Гертруда вместе с Пионом навестила Валерию и сообщила ей о решении своего сына.  А на следующее утро и сам Вергилий в торжественной обстановке сделал предложение Далмации...
               
                Специалист по ранам, у которого Вергилий раз в три дня делал перевязку в местном госпитале, сообщил своему подопечному, что через неделю тот может отправляться в Галлию.  По этой причине времени на подготовку к свадьбе практически не оставалось.
                Гертруда и Валерия посовещались и решили бракосочетание пока отложить и ограничиться помолвкой. 
Да и родственников за такое короткое время сразу не соберёшь.  Некоторым их них, особенно из Малой Азии и из Египта, чтобы добраться до Неаполя, потребуется никак не меньше 10-ти дней.
                Во время помолвки Вергилий подарил Далмации железный перстень без камня, после чего Валерия выкупила вторую долговую расписку, срок оплаты по которой уже истёк.
                А ещё через несколько дней Вергилий покинул Неаполь и на попутной военной триере направился в Рим.
               
                гл. 40   Новая тактика
          
             
                Встретив отчаянное сопротивление своей новой рабыни, Сильвестр решил сменить тактику.  Угрозы и насилие вряд ли подействуют на девушку, решившую уйти в мир иной.
                Как-то ночью он отвёз её в свой самый грязный подпольный портовый бордель в Остии, чтобы показать ей, что ждёт тех, кто упорно не подчиняется его воле.
                Здесь в каменном подвале сидели несчастные женщины, прикованные к стене цепями. Их избивала приходившая сюда подвыпившая матросня, которым разрешалось издеваться над своими жертвами.               
                (Подпольный бордель работал нелегально, нигде не числился, налогов не платил)
               
                Среди этих забитых существ находилось немало матрон, обращённых в рабство за долги.  Эти бывшие семейные женщины категорически отказывались заниматься проституцией.  К тому же у некоторых из них, как у Антонио, в купчей был прописан пункт, запрещающий принуждение к подобному ремеслу.  Но на практике этот запрет редко когда выполнялся.  Жажда наживы – вот что владело душами людей.  Всё остальное было лишь благим пожеланием, а то и просто лёгким сотрясением воздуха.
                В одной из комнат была сделана прорезь в стене, замаскированная светильником.  Так что Гортензия могла воочию наблюдать за тем, что там происходит, и убедиться в реальности угроз своего хозяина.
 
                Затем, чтобы немного отвлечься от увиденного, Сильвестр отвёз её в Рим, где прогулялся с ней по набережной Тибра в районе Марсового поля.  Ночь была тихая и звёздная, располагавшая к умиротворённости и покою.  Лёгкий ветерок с реки приносил живительную прохладу, приятно обдувая лицо.
                -- А ведь всех этих ужасов можно избежать, если ты станешь немного благоразумней, -- уговаривал он её, –
и согласишься работать в лупанаре.  Не забывай -- у тебя есть две маленькие сестрицы, без тебя они пропадут…               
               
                Какое-то время они шли молча.

                -- Ты не подумай, что я тебя случайно купил, -- продолжил он разговор. -– Ты из тех женщин, что с первого взгляда распаляют мужчин.  Вспомни, как ты играючи охмурила такого сурового и непреклонного охранника, как Кирк. Поверь мне, я повидал немало женщин.  Кому-то суждено подметать полы, кому-то укачивать люльку. А твоё тело, нежное и упругое, просто создано для того, чтобы ублажать мужскую похоть.
                Я ведь и сам из рабов.  А что главное для раба? Свобода!  Но для этого нужны деньги, большие деньги. 
Служанке-рабыне не скопить таких денег и за всю свою жизнь.  К тому же большинство рабынь работают бесплатно,
ничего не получая взамен. В моих же лупанарах на верхних этажах самые усердные и трудолюбивые девочки получают пятую часть от всей выручки.
                Заметив, что у неё дрожат руки, Сильвестр накинул ей на плечи свой плащ. «По ночам у Тибра всегда прохладно», -- заметил он.
               
                -- Многие мои воспитанницы выкупили себя из рабства, -- продолжал Сильвестр. -- А некоторые даже стали известными гетерами и имеют свои собственные дома, накопив на приданое.  Они завидные невесты.  Так, например, рыжеволосая Урсула уехала в Верону, где её никто не знает, выкинула свой белый парик, сменила имя и вышла замуж за квестора.  Сейчас у неё двое детей.  Любящей муж.  Ну что ещё нужно женщине для полного счастья?
Тебе не придётся работать на первом этаже лупанара.  Я помещу тебя сразу на второй. Там, куда ходят только самые состоятельные клиенты. А может случиться так, что тебя выкупит богатый и знатный вельможа и ты будешь обслуживать только его.

Представь себя в богатых нарядах. Твой стол ломится от изысканных блюд.  Ты царственно проплываешь по улицам Рима в своём великолепном паланкине.  И в театре, и в Колизее ты постоянно будешь в центре внимания.  Твоё имя будет у всех на устах.  А сколько молодых, горячих поклонников, мечтая о тебе, будут умолять тебя о свидании.  Да многие знатные матроны, дохнущие от скуки в своих особняках, будут просто тебе завидовать.
Не забывай, миг цветения у женщины краток -- успей испить волшебный нектар!
               Какое-то время они снова шли молча.
               
               -- Да, забыл тебе сказать, -- спохватился он. -- Вчера был в Колизее, смотрел гладиаторские бои.  Ну сплошное разочарование.  Гладиаторы все какие-то мелкие, грошовые, полудохлые, -- дунешь на них, и повалятся.  Не то что в наше время.  Смотреть на это противно.
                (махнул он рукой)
Между прочим, я встретил там Фелицию. Она сообщила, что её племянник Вергилий наконец-то помолвлен с Далмацией.  Теперь её родственникам не грозит разорение.  «Словно гора с плеч свалилась!», -- с облегчением вздохнула она.
               
                При этих словах ноги у Гортензии подкосились, перехватило дыхание, закружилась голова.  Что-то оборвалось внутри.  Яркая вспышка ослепила глаза.  Она стала медленно оседать и упала бы на набережную, если бы Сильвестр не подхватил её в самый последний момент.
               
                После этого разговора она уже не могла прийти в себя, она находилась в какой-то прострации, жила словно в тумане.
Всё живое, что ещё осталось в её душе, было выжжено дотла.  Она утратила всякий интерес к жизни. И собственное тело казалось Гортензии каким-то чужим, не своим, как тогда в подвале, когда её насиловали два эфиопа. 
                Единственным, что ещё связывало измученную, затравленную девушку с этой жизнью, была её семья.
"Что станет с сёстрами, если меня не будет?" -- задавала она себе один и тот же вопрос и не находила ответа.   Голодные глаза девочек, смотрящих в пустые глиняные миски, -- постоянно всплывали в памяти.  При этом каждый раз ей становилось не по себе.

                «Ну уж, если этим мужикам-кобелинам так необходимо моё тело, -- подумала она, -- пёс с ними, пусть берут, пусть подавятся!».  Ей уже было всё равно.
            
                Через несколько дней после прогулки по набережной Гортензия дала согласие на работу в лупанаре.
Сильвестр, как и обещал, выделил её лучшую комнату в своём заведении на улице Сапожников, на втором этаже. 
На первое время к ней была приставлена опытная куртизанка, чтобы посвятить её во все тайны этого древнего ремесла.
                Куртизанка сделала ей интимную стрижку, а затем нанесла ей специальные татуировки, которые носили все волчицы Сильвестра.  Это были бабочки на крестце и на лобке, а на плечах -- белые лилии, под которыми стояло имя «Сильвестр». 
                С такими татуировками, даже если рабыня подастся в бега, её можно будет легко отыскать.

                гл. 41    Проституция

          
                Как и всем римским проституткам Гортензии пришлось зарегистрироваться у специального чиновника -- эдила (чтобы платить налоги) и сменить фамилию на прозвище Фортуната. Это её новое имя было занесено в особую книгу.
                Предписания закона касались и внешнего вида жриц любви.  Теперь Гортензия лишались права носить украшения, подобающие честным женщинам.   
                В одежде тоже имелись свои ограничения. Обычно распутницы носили короткие туники, вызывающих цветов или даже прозрачные.  Но самое интересное состоит в том, что проститутки одевались так не столько для привлечения мужчин, а потому, что согласно закону, должны были носить одежду, отличную от используемой матронами, чтобы избежать связанных с этим недоразумений. Тем не менее,
с течением времени и «добродетельные женщины» (считаемые таковыми) также стали носить подобные одеяния.
            
                Целомудренным дамам полагалось иметь закрытую обувь, а проститутки носили сандалии, чтобы показать красоту своих ножек.  Обычно они носили ещё и каблуки.  По общему мнению, женские ножки на каблучках вызывают восторг у подавляющего большинства мужчин.  Дамы лёгкого поведения поняли это ещё в те далёкие времена.  Каблуки заставляют женщину соблазнительно покачивать бедрами
и идти очень мелкими шагами.

                Наставница подсказала Гортензии, как сделать свою внешность более привлекательной и заметной.  Для этого нужно выбелить лицо, «увеличить глаза углем» и смазать свои соски красной краской.

                И хотя в римском обществе проституция являлась широко распространённым и обычным явлением, главным чувством по отношению к представительницам древнейшей профессии было презрение.  «Считалось, что проститутки лишены морального достоинства как раз из-за того, что продают себя», — указывал Авиаль.  Правда в наше время особого презрения к этим женщинам я не замечал. 
Многие из них с гордостью называют себя самозанятыми.
               
                В зависимости от категории проститутки клиенты платили им обычно от 2-х до 16-ти ассов за оказанные сексуальные услуги.  Причём деньги с клиентов требовали вперёд. 
                Заметим, что масштаб цен в правление каждого императора менялся.  Чтобы понять, сколько примерно стоила эта «услуга», сравним её с жалованием римского легионера, который получал в первом веке денежное довольствие в размере 900 сестерций в год. 
Это где-то 75 сестерций в месяц, или 300 ассов (1 сестерций = 4 асса).
                Кружка вина или буханка хлеба стоили половину сестерция (или 2 асса), новая туника — 15, осёл — 500 сестерциев.
               
                То есть, что сходить в хлебную лавку, что к дешёвой проститутке, по деньгам, было почти одинаково. 
Очень демократично.
                (В наше дни, увы, разрыв в ценах увеличился многократно.  При цене буханки в 50 рублей, поздним вечером на Староневском проспекте в Питере дамы требуют 5000 рублей за ночь.  Однако!)
                Сохранился документ о покупке молодой привлекательной галльской рабыни за 2400 сестерциев.  Дамы же в возрасте
с невыразительной внешностью стоили гораздо меньше, где-то около 1000 сестерций.
                То есть, стоимость обычной женщины была приблизительно такая же, как стоимость двух ослов.
Кстати, в пушкинские времена сенную девку можно было свободно купить в Нижегородской губернии всего за 10 рублей. 
В то время как хорошая кобыла в Петербурге стоила никак не меньше двадцати.
                (Я надеюсь, что великодушные, снисходительные дамы не отвесят мне люлей за эту житейскую статистику).


                гл. 42 Встреча с Валерианом
          
               
                На пристани в Остии царила обычная портовая суета. Разгружались суда.  Грузчики по трапам на своих плечах несли тяжёлые мешки.  Скрипели возы, доносились крики возниц, повсюду сновали люди.
                Как только Вергилий ступил на твёрдую почву, он неожиданно столкнулся со своим старым другом и приятелем Валерианом.  На Валериане была коричневая лорика линтеа – вид мягкого доспеха, сделанного из нескольких слоёв вываренной кожи.  Ходить в ней конечно же удобно, но в бою защитные свойства этой кирасы были весьма невелики.
                Вытянув вперёд правую руку, легионеры поприветствовали друг друга римским жестом, выкрикнув: «Аvе!». 
Затем, по обычаю пожав друг другу запястье, приятели обнялись.
                -- Ты что, ранен? – спросил Валериан, увидев повязку на руке Вергилия.
                -- Слегка зацепило, -- кивнул головой Вергилий, -- но сейчас всё в порядке.  Врачи разрешили встать в строй.
                -- А сюда каким ветром? – спросил Валериан.
                -- Дали отпуск по случаю ранения. -- ответил Вергилий.
                Он рассказал о смерти Клавдия. Валериан с горечью покачал головой, выразив сочувствие другу и высказав немало добрых слов в адрес покойного.

                Друзья хоть и служили в одном легионе, но виделись крайне редко.  А им было о чём поговорить.  Недалеко от пристани находилась неприметная постройка в виде звезды, из розового туфа, отделанного серым и чёрным мрамором.
В ней разместилась таверна с характерным названием «Челюсти акулы», куда и решили заглянуть наши приятели.
               
                В небольшом уютном зале, заставленным дубовыми столами, в третью стражу народу было немного. 
Легионеры заняли круглый столик в самом углу и заказали козьей сыр, пироги с крольчатиной и красное Бордо, к которому они так привыкли в Галлии.  В углу на небольшом приступке худенькая девочка в светлой тунике играла на флейте.  После того, как они выпили за встречу и насытили свои желудки, Валериан рассказал Вергилию о своих мытарствах.
               
                Он приехал в Рим две недели назад и всё это время слонялся здесь без дела.  Весь извёлся от скуки, таскаясь по питейным заведениям и лупанарам, чтобы как-то убить время.
                -- Мне приказано сопровождать вновь сформированные конные центурии.  Но в Риме сегодня очень трудно купить лошадь, здесь уже второй месяц идёт массовый падёж скота.  Пришла какая-то страшная чума с Востока.  При этой болезни сморщивается плоть животных, обнажая их кости.  Только вчера с трудом сформировали первую центурию.
               
                Узнав, что Вергилий тоже направляется в Галлию, Валериан предложил ему ехать вместе морским путём.
                -- Не придётся стаптывать твои калиги, -- сказал он. -- За нами утром придёт огромное судно-онерария, чтобы загрузить лошадей. 
И уже через сутки  мы сможем с тобой побродить по узким улочкам Генуи.   
                Для Вергилия это было как нельзя кстати, и он принял предложение друга.
                -- А ты где остановился? – спросил Валериан.
                -- Пока ещё не решил.
                -- Так давай к нам.  Я живу в гостинице всадников, на Рыбной площади.  Ночлег тебе обеспечен.  А завтра вместе махнём к пристани.  Повозки уже заказаны.
                Вергилий кивнул головой.
                -- Как же мне сегодня повезло, что я встретил тебя, -- добавил он.
               
                Приятели ещё раз выпили за встречу.
                -- А как там наш театр? – спросил Валериан.
                -- Его закрыли, -- ответил Вергилий. – После Клавдия остались одни долги. Театр не на что было содержать.
                -- А как наш «весёлый кузнечик»? – спросил Валериан. – Что с Гортензией?
                -- Всех актёров уволили или продали.  Я заходил к ней домой, но её уже не застал.  Старик сосед сказал, что она нашла работу в Риме и уехала из Неаполя.
                Какое-то время они молчали, каждый думал о своём...
               
                -- А ты знаешь, мне показалось, что я её видел в Риме, -- неуверенно произнёс Валериан.
                -- И где? -- спросил Вергилий.
                -- В лупанаре.
                -- Как в лупанаре? -- удивился Вергилий...
               
                -- Рассказываю по порядку, -- продолжил Валериан. -- В одном из злачных заведений Субуры я запал на молодую испанку – длинноволосую Изабеллу.  Нежная и сладкая, -- я от неё просто терял голову.  Я бегал к ней по несколько раз в день и спустил на неё почти все свои деньги.  А когда мне стало нечем платить, она принимала меня бесплатно.
                И вот вчера поздним вечером выхожу из лупанара и чувствую: кто-то на меня смотрит. Буквально спину прожигает. Оборачиваюсь и вижу -- на балконе второго этажа девушку с большими чёрными глазами.  Заметив мой взгляд, она быстро ушла с балкона.  И хотя уже стемнело, мне показалось, что это была Гортензия.
               
                -- А в чём она была одета? – спросил Вергилий.
                -- В полупрозрачную жёлтую тунику, -- ответил Валериан. – Причём, очень короткую.  Да, вот ещё что. 
На шее у неё висели чёрные бусы.  Такие, какие носила Гортензия.
                -- Ну может быть это просто совпадение, -- с дрожью в голосе произнёс Вергилий.               
                -- Ты знаешь, я вот ещё на что обратил внимание.  У Гортензии был любимый жест.  Ты, наверное, помнишь, когда она выбегала
со сцены, она кокетливо приподнимала подол своей тунику.  Вот и вчера, выбегая с балкона, она машинально сделала то же самое. 
Даже если бы перед ней находился порог, то с её короткой туникой в этом не было никакой необходимости.
                -- Да, это похоже на неё, -- задумчиво произнёс Вергилий.
                Они замолчали и какое-то время не разговаривали…


                -- А ты не помнишь, где это находится? – спросил Вергилий.   
(Человеку, который плохо знал Рим, приходилось трудно, если он вынужден был один, без провожатого, разыскивать нужную ему улицу
и нужный дом: названия имели только главные улицы, остальные были без названия, а на домах не было номеров).               
                -- В районе Монти, на улице Сапожников, -- ответил Валериан.
                -- Злачное местечко, -- покачал головой Вергилий. – А ты найдёшь этот дом?
                -- Да чего там искать, к каждому публичному дому ведут указатели на тротуаре в виде фаллоса.
                -- Ты не мог бы меня туда сводить?
                -- Отчего же не мог.  Если хочешь, пойдём, -- ответил Валериан.
            
                …Когда приятели вышли из таверны, они взглянули на солнечные часы, укреплённые на её стене.  И только убедившись, что наступила четвёртая стража, пошли к возницам.   
(Время посещения борделей начиналось в 3 часа пополудни и продолжалось до рассвета. Временные ограничения устанавливались законом, чтобы молодёжь не начинала посещать эти заведения уже с утра, пренебрегая гимнастикой). 
            
                Увидев возможных клиентов, возницы, не умолкая, громкими голосами стали подзывать их к себе.  Валериан выбрал худого рыжего парня в серой тунике, договорился с ним о цене, и они вместе с Вергилием покатили в Рим.
                По дороге Валериан усомнился, "можно ли проехать в город?". Ведь повозкам разрешают ездить только ночью. Но возница его успокоил.
                -- У меня есть разовое разрешение на въезд в Рим, -- сказал он. – Их можно купить в нашем магистрате.
               
                И действительно, за какой-то час с небольшим незаметно проехали 20 римских миль.  И уже в городе остановились у двухэтажного здания красного цвета с белыми колоннами.  Это и была гостиница всадников.
                С возницей рассчитались и тот уехал в Остию.  Валериан сбегал в свой номер и, прихватив длинный кавалерийский меч, вернулся к Вергилию.
                -- Субура – опасное местечко -- заявил он, -- так что оружие нам не помешает. 
               
                гл. 43   Лупанар
       
               
                Свернув с Рыбной площади, и пройдя несколько кварталов, они оказались у неприметного углового дома в два этажа.  Как и большинство зданий в Риме дом был сложен из обожжённого кирпича и облицован серым камнем. Причём второй этаж балконом нависал над улицей.
                Над узкой входной дверью виднелась надпись: «Hic  habitat  felicitas»

                "ЗДЕСЬ ОБИТАЕТ НАСЛАЖДЕНИЕ"
         
                У входа смуглый мальчуган продавал клиентам презервативы из высушенных кишок овец.  Надо сказать, что для римского воина это был обязательный аксессуар, его возили с собой в военные походы, мыли после использования.  Такие меры были просто необходимы, иначе венерические болезни выкосили бы солдат гораздо быстрее, чем это могла бы сделать любая война.
               
                Рядом с мальчиком, опёршись руками на огромный гранитный фаллос, стояла женщина не первой молодости с ярко накрашенными глазами в розовой тунике.  Грудь у дамы была оголена и на ней отчётлива была видна татуировка.
                «Sum Tuma aere» — Я твоя за деньги.       
                Увидев римских легионеров, она послала им воздушный поцелуй и, кокетливо подмигнув, улыбнулась:
                -- Военные – это моя слабость! 
               
                Молодые люди, одарив её дежурной улыбкой, открыли дверь лупанара и вошли внутрь в небольшое помещение, в котором за невысокой перегородкой сидела привратница, круглолицая женщина плотного телосложения.  Помещение было своего рода залом ожидания, вдоль стен которого стыдливо примостились клиенты, ожидающие своей очереди.
                Здесь даже днём было темно, приходилось зажигать светильники. Отсюда отдельный вход вёл на второй этаж.  Комнаты второго этажа выходили на балкон, откуда можно было спуститься прямо на улицу.
               
                Два слова о лупанаре 
               
                В зал ожидания выходили двери пяти комнат. На каждой двери висела табличка с именем девушки и её цена.
На некоторых дверях висели таблички, указывающие на сексуальную специализацию хозяйки комнаты.    
                Табличка «Занято» предупреждала клиента о том, что ему надо немного подождать. В каждой комнате стояла каменная койка, а на ней лежал матрас.  Кроме того здесь имелся тазик с водой.
                В комнатах было так же темно, как в зале ожидания, поэтому приходилось пользоваться тусклыми дымящими светильниками.               
               
                Стены борделя являлись излюбленным местом для помещения непристойных надписей и картинок, представляя из себя настоящую книгу отзывов и предложений.  Смею предположить, что современные картинные галереи зародились именно на этих порочных стенах.
                Посещать лупанары женатым римским гражданам официально разрешалось по закону.  Ибо считалось, что, поддерживая сексуальные отношения с проститутками, они даже «оздоровляют свой брак».
               
                В этом заведении всем распоряжался сутенёр Силантий, сидевший рядом с привратницей. В своё время он вместе с Сильвестром выходил на арену Колизея.  Сутенёр носил бурую тунику, на поясе - боевой кинжал.  Гора мышц и маленькие глазки — вот и всё, что можно о нём сказать. 
                Силантий контролировал клиентов, следил за тем, чтобы они не превышали лимит времени, установленный для совокуплений.  К этому следует добавить, что половой акт в эпоху римлян не подразумевал никаких предварительных любовных ласк, которые сейчас считаются просто необходимыми.  В противном случае какой-нибудь романтичный и восторженный клиент мог просто не уложиться в отведённый ему лимит и его денежки попросту бы улетучились на ветер, тю-тю! Не случайно на стене борделя в Помпеях ещё и сегодня можно прочесть:
               
                «ПРИШЁЛ СЮДА, ОТЫМЕЛ и ВЕРНУЛСЯ ДОМОЙ»
             
                Обычно секс практиковался уже после наступления ночи. Заниматься сексом в освещенной комнате было не принято.  То же самое происходило и с одеждой.  В Риме вообще считалось неприличным, чтобы женщина занималась любовью в абсолютно голом виде, даже если это была проститутка.
                Цены здесь отличались гибкостью.  Если на первом этаже обычно платили от 2-х до 8-ми ассов, то на втором от 8-ми до 16-ти для самых красивых и умелых рабынь.  А в лупанарах, в основном, и работали только рабыни.
               
               
                гл. 44   Встреча с Гортензией

               
                Легионеры подошли к привратнице и попросили её вызвать Гортензию.
                -- Вы, наверное, ошиблись, молодые люди, -- ответила она. -– В нашем заведении такой девушки нет.
                -- Ну как же, такая чёрненькая, с большими тёмными глазами, -- подсказал Валериан.
                -- У нас на первом этаже только одна чёрненькая, -- сообщила привратница.
                В это время дверь одной из комнат открылась, оттуда выкатился кругленький коротконогий мужичок с раскрасневшимся лицом.
                -- Фу! На этот раз, кажется, успел! -- с трудом переводя дыхание, выпалил он. 
                -- И не стыдно тебе, Климент! -- упрекнула его привратница. -– За лишнюю минуту жалко заплатить. Скупердяй!
               
                Вслед за мужичком из дверей вышла тощая темноволосая девица, на ходу одёргивающая подол.
                -- Аугуста, это, наверное, к тебе, -- обратилась к ней привратница, показывая рукой на легионеров.
                Смерив глазами наших героев, девица расплылась в очаровательной улыбке.
                -- Очень приятно, Аугуста!  Только должна вас предупредить, мальчики, -- сказала она. -- За двоих будет дороже.
                -- Нет, это не Гортензия! -- решительно возразил Вергилий.
                -- В таком случае ничем не могу вам помочь, -- развела руками привратница. –-  Здесь такой девушки нет.
               
                -- У нас на втором этаже работает одна чёрненькая, -- вступил в разговор Силантий. –- Правда зовут её Фортуната.   
                Следуя указаниям Сильвестра, Силантий обычно пропускал наверх только постоянных и состоятельных клиентов, занесённых в специальный список.  Но, глядя на вооруженных и решительных легионеров, он не стал нарываться на неприятности и провёл Вергилия на второй этаж.
                -- Фортуната, это к тебе! -- постучав в одну из комнат, крикнул он.
                -- Входите, входите! -- послышался женский голос.
                Силантий кивнул центуриону и спустился вниз.  Вергилий глубоко вздохнул, открыл дверь и вошёл внутрь.

                Эта комната оказалась просторной.  Света здесь хватало с лихвой.   В углу примостился небольшой столик из красного мрамора, из-под которого выглядывали два сидения, сделанные из того же материала.
                На столике находился кувшин с вином и два кубка. На широкой кровати лежало белое покрывало с непристойным рисунком. Пол в комнате был устлан пушистым серым ковром. На стене висело небольшое круглое бронзовое зеркало. Часть комнаты закрывала деревянная раздвижная перегородка -- "гармошка".

               Гортензия стояла у окна, выходившего на балкон, и расчёсывала свои чёрные волосы гребнем их черепашьего панциря.
Увидев Вергилия, девушка от удивления вытаращила глаза и застыла на месте.
               -- А как ты меня нашёл? – с трудом переводя дыхание, спросила она.
               -- Валериан подсказал.
               -- Ах, да! Он меня узнал, -- закивала она головой.
Они молча разглядывали друг друга, будто не веря в происходящее.  В комнате повисла напряжённая тишина...

               -- Напрасно ты сегодня пришёл, -- наконец взяв себя в руки, прервала молчание Гортензия и, словно извиняясь, добавила. -- Я сегодня не работаю.  У меня выходной.
               -- Я пришёл не за этим, -- ответил Вергилий.
               -- А зачем? -- с наигранным удивлением спросила она. -- Неужели мужчинам от нас ещё чего-то  нужно?

               Он смутился, выждал паузу, а потом спросил:
               -- Ты почему меня не дождалась?
               Поначалу она растерялась, пожала плечами, не зная, что ответить.  Но потом усмехнулась и, как бывшая актриса, быстро вошла в новую роль.
               -- Ты же меня знаешь.  Я легкомысленная и ветреная девица, -- с деланной улыбкой сказала она.

               -- А как ты здесь оказалась?
               -- А тебе разве не говорили?..  Твоя тётка Фелиция продала меня в рабство хозяину лупанара, чтобы я не мешалась у вас под ногами.  Вы ведь, кажется, уже помолвлены с Далмацией?
               -- Откуда ты знаешь?
               -- Фелиция проболталась.
               -– А письмо?
               -- Твоя мать просила написать.  Клавдий многое для меня сделал, я не могла ей отказать.
               -- Гортензия, поверь мне, я этого не знал, -- обняв её за плечи, вымолвил Вергилий.
               
               -- Я не Гортензия! -- оттолкнув его, крикнула она.  В её глазах мелькнули искорки гнева. -- Гортензии больше нет! 
Я – Фортуната!
Впрочем, что это меняет.  Всё равно я не могу быть твоей женой. Ты же знаешь, патрициям не разрешается жениться на плебейке, не говоря уже о вольноотпущеннице или рабыне.
И вообще, какое это имеет сейчас значение, -- раздражённо бросила она. -- Чего ты вообще ко мне заявился!  Чего тебе от меня надо!  Я ведь больше не стою на твоём пути.

              -- Гортензия, прости меня, – он снова обнял её и прижал к себе. -- Хочешь уедем в Галлию, мне дадут участок земли.  Завтра от Рыбной площади пойдут повозки на Остию, в первую стражу.   Мы с тобой можем начать новую жизнь.
              -- А как же Далмация? – усмехнулась она. -- Ведь помолвка означает обещание жениться.  Выходит, ты обманешь бедную девушку?
А что будет с твоей матерью, ты подумал?  Ты обрекаешь её на нищету.  Я не собираюсь строить своё счастье на чужом горе, -- замотала она головой. -- Нет Вергилий, у нас с тобой разные судьбы.
Ты пришёл слишком поздно... Не забывай, я рабыня.  На мне клеймо моего хозяина на каждом плече.  Меня легко найдут и вернут.
              -- Я займу денег и выкуплю тебя.
            
              В это время в комнату вбежал Силантий.
              -- Срочно уходите! -- закричал он на Вергилия и открыл дверь на балкон. –- Сильвестр со стражниками уже внизу, сейчас они поднимутся сюда.  Мне голову оторвут, если увидят здесь посторонних.          
              -- Подумай над моими словами, -- сказал Вергилий. -– Я буду тебя ждать.
              Он быстро вышел на балкон и, спустившись по лестнице вниз, оказался на улице.


                гл. 45   На Рыбной площади


              Первые лучи солнца, пробив сизую пелену облаков, позолотили крыши римских домов и весело разбежались по улицам и площадям. Туман медленно уплывал с седых мостовых. Проснулись и защебетали ласточки, свившие гнездо под крышей гостиницы всадников.
              Несколько повозок, заполненных легионерами, готовы были отправиться в порт Остии.  Все ждали только Вергилия, которой ходил по площади и кричал:
              «Гортензия!..», -- «Гортензия!..», -- «Гортензия!..».
Но никто на его крик не отозвался.

              Гортензия в это время, спрятавшись за портиком Минервы, наблюдала за своим любимым. 
Но появиться перед ним и его товарищами в короткой жёлтой тунике проститутки и на каблуках ей было убийственно стыдно. 
И хотя её сердце рвалось к нему, она сдерживала себя из последних сил.  Душа её была в смятении.  Слёзы текли по лицу.
              Возницы нетерпеливо поглядывали на Вергилия. Опаздывать на пристань Остии было нельзя.  Морские суда никого ждать не будут, -- они отправляются строго по расписанию.
              Валериан подошёл к Вергилию, подхватил друга под руку и буквально силой усадил его в повозку.
Процессия двинулась в путь.  И вскоре дробный стук колёс растаял в утренней тишине.

      
                гл. 46   Засада

            
               Когда Вергилий вернулся в свой легион, боевые действия в Галлии подходили к концу.  Восстание мятежных племён было подавлено.  Лишь тарбеллы на берегу Атлантики оказывали ещё небольшое сопротивление.  Правда оставалось ещё множество вооружённых банд, занимавшихся грабежом и воровством, они рыскали по всей Аквитании, нападая как на мирных жителей, так и на римлян.
               Недалеко от Бордо находилась настоящая разбойничья деревенька.   Именно её жители чаще всего устраивали засады на небольшие римские подразделения и грабили римские обозы.  Она уже сидела в печёнках у римского наместника в Галлии. Поэтому ему пришлось просить Квинта Цецилия, как можно скорее решить этот вопрос.  В переводе с дипломатического языка это означало, что деревеньку необходимо захватить и сжечь.
               
                Реальная власть в этом населённом пункте принадлежала друидам. Так называли священнослужителей древних кельтов, от которых пошли галлы*****.  По мнению историков, -- это были седые старцы с длинными бородами в белых одеждах. 
                Слово «друид» в кельтских языках означает «человек дуба».  Корень «дру» соответствует слову «дуб» — наиболее почитаемому дереву у кельтов, которое они называли «королем всего».  И совсем не случайно рядом с этим поселением раскинулась обширная дубовая роща на берегу Гаронны.
                Друиды являлись вдохновителями и организаторами галльского сопротивления. Поэтому и неудивительно,
что римляне пытались их уничтожить в первую очередь.  Операцию в этой деревеньке поручили подразделению Вергилия.   

                Ранним утром, когда красный краешек солнца показался над кромкой леса, центурия Вергилия, спрятавшись
за плетёнными изгородями, окружила это разбойничье гнездо.  Большинство сложенных из камня домов здесь имело округлую форму.  Крыши были покрыты соломой.
                По команде центуриона воины, выскочив из-за изгородей, блокировали все дома.  Но ни одного взрослого мужчины, даже стариков, в поселении обнаружить не удалось. Как будто их кто-то предупредил.  Зато удалось отыскать в клетке из ивовых прутьев обгоревшие останки ритуальной жертвы.  Обычно друиды так поступали, чтобы заручиться поддержкой богов в войне против римлян.  Судя по обгоревшим калигам это был римский воин.
               
                Вергилий приказал вывести всех женщин и детей за околицу, а деревеньку поджечь.  Жёлтые соломенные крыши заполыхали как свечи.  Женщин и детей по указанию легата надлежало продать на невольничьем рынке в Бордо, откуда морским путём новоявленных рабов обычно переправляли в Рим. Заодно Вергилий распорядился поджечь дубовую рощу и деревянных идолов, стоящих между домами.
                Галлов построили в колонну, по бокам которой шли легионеры, и повели по дороге вдоль южного берега Гаронны
в Бордо.  Единственное, что беспокоило Вергилия — это отсутствие конного охранения.  Но тут уж ничего не поделаешь, как я уже упоминал, у римлян в то лето ощущалась острая нехватка лошадей.
               
                На этот раз новая центурия Вергилия почти полностью состояла из наёмников. Некоторые даже плохо понимали простые команды на латыни.  И не секрет, что многие легионеры перешли на службу Риму даже не столько из-за жалования, сколько из-за возможности пограбить на войне.  Они были очень недовольны тем, что в этой деревеньке им не удалось разжиться рабами или имуществом.
                Солдатам иногда разрешалось и самим захватывать рабов, но только в бою. 
«Если город взят штурмом, добыча в нём принадлежит солдатам, если сдался – командирам», – писал Тацит.  Вылазка же в деревню была обычной карательной операцией.
              И немудрено, что разведчики, которые шли перед колонной,  сокрушаясь об упущенной выгоде, напрочь забыли о своих прямых обязанностях. Стоит ли удивляться, что, проходя мимо стогов сена, стоящих вдоль дороги, они не обратили на них никакого внимания.  А зря!
            
                И вот, когда колонна поравнялась со стогами, из них неожиданно выскочили вооружённые галлы и с воинственным криком бросились на римлян.  Судя по их домотканой белой одежде -- это были непрофессиональные воины.  Они не носили ни шлемов, ни кольчуг, а из оружия у них имелись лишь копья и топоры.
                Особой опасности нападавшие не представляли, к тому же их оказалось раза в два меньше, чем римлян. 
Обычно в подобных случаях легионеры выстраивались «черепахой», держали строй и легко отбивали нападение.
                Но в этот раз всё вышло иначе.  Мужчины скорее всего были жителями той же самой деревни, что и женщины. 
Во всяком случае женщины легко разобрали то, что кричали им нападавшие и, словно по команде, сами кинулись на римлян и повисли у них на руках.  Так что занять боевой порядок легионеры не смогли.  Многие даже не успели вытащить из ножен свои мечи, когда на них набросились варвары.  Началось самое настоящее избиение римлян.  Их кололи копьями и рубили топорами.  Женщины, вытащив кинжалы и мечи у убитых легионеров, сами нападали на римлян "со спины".
               
                Адская боль парализовала Вергилия.  Неизвестно откуда вылетевшее копьё вонзилось ему в бедро. 
Страшно хрустнула кость.
                -- Canis matrem tuam! (Собака твоя мать!) –- успел крикнуть центурион и упал как подкошенный.
          
                Два легионера Филипп и Симон, вырвав копьё из раны, оттащили своего командира с поля боя.  Здесь они наложили ему повязку на повреждённое место.  Вскоре к ним присоединилось ещё несколько уцелевших легионеров. 
Римляне прикрылись щитами, готовясь принять свой последний бой.

                Но неожиданно загудел рожок галлов. Нападавшие помогли женщинам собрать разбежавшихся детей, и все вместе они быстро покинули поле боя.  Даже не стали собирать оружие убитых, что они обычно делали после битвы.  И вскоре галлы скрылись в ближайшем лесу.

                Такое поведение противника стало понятным, когда за поворотом дороги замелькали красные римские плащи. 
Только теперь, когда подошла помощь, Вергилий огляделся и пришёл в ужас: почти вся его центурия была изрублена варварами.             
                Стоны и крики изувеченных людей раздавались над местом сражения. Легкораненые воины по возможности сами себе оказывали первую помощь; некоторые, получившие тяжкие увечья, погибали от потери крови; другие, пронзённые насквозь, лежали ничком на земле и, когда они испускали дух, их относили в сторону и грузили на повозки.
                Некоторые были так страшно изранены, что к ним просто боялись прикасаться, чтобы не усиливать ещё больше их страдания.  Анестезии в то время не существовало.  Поэтому при извлечении из тела копья поражённые воины от боли просто теряли сознание.  В случае необходимости срочно провести операцию в полевых условиях раненых оглушали, ударяя их по голове.
                Обильно политая кровью, грунтовая дорога на месте сражения окрасилась в алый цвет римских плащей.


                гл. 47    Возвращение в Рим

             
               Целый месяц Вергилий провалялся в полевом госпитале в Бордо.  А затем на триере вместе с другими ранеными был доставлен в центральный госпиталь Рима.
               Узнав об этом, Далмация приехала в вечный город и каждый день навещала своего жениха, принося ему в палату свежие фрукты и домашнюю еду.  Жила она в особняке своего отца, который тот недавно построил на Палатинском холме.

               В тоже самое время в Риме оказался и Валериан. Его снова послали сюда для закупки лошадей.  Естественно, что каждую свободную минутку он старался проводить со своей несравненной Изабеллой.   Девушка ко всему прочему сообщила ему, что Фортуната у них больше не работает.  Хозяин её продал в гарем какому-то знатному вельможе из Аравии.
               Навестив Вергилия в госпитале, Валериан передал ему слова своей подружки.   "Даже не знаю, чем тебе помочь", -- посочувствовал он другу.  Что оставалось делать Вергилию?  Он принял это известие, как волю небес, и смирился с судьбой.

               На самом деле всё было не так.  Узнав о встрече Вергилия с Гортензией в Риме, Фелиция потребовала от Сильвестра перевести рабыню в другое место.  Тот отправил её в один из своих филиалов во Флоренции.  А версия про гарем была специально подброшена привратнице, чтобы запутать следы.

                гл. 48   Свадьба

               
               Пролежав в госпитале целый два месяца, Вергилий понемногу начал ходить.  Правда, первое время он припадал на одну ногу и ему приходилось опираться на палочку.  Но даже когда он полностью выздоровел, он продолжал немного прихрамывать. «Видимо, это на всю жизнь», -- сказали ему врачеватели-костоправы.  Во всяком случае к воинской службе его больше не привлекали.
               
               Спустя какое-то время Валерия и Гертруда назначили день свадьбы.
               -- Ты не передумала выходить за меня замуж? – как-то с усмешкой спросил Вергилий Далмацию. –  Я ведь вроде бы теперь хромоножка.
               -- Не дождёшься, -- заявила она. – Теперь ты мне дорог вдвойне.
               -- Это почему? – спросил он.
               -- Налево бегать не будешь, -- игриво улыбнулась Далмация.
               Впрочем, процедуру бракосочетания отменить было уже невозможно: родственники с обеих сторон начали съезжаться в Неаполь.       

               Вечером перед свадьбой Далмация подарила свои старые игрушки и детскую одежду незамужним подружкам.
После чего ей повязали голову красным платком и надели на неё длинную прямую белую тунику.  Пояс из овечьей шерсти завязали двойным геркулесовым узлом, который должен был защитить от несчастий.   Дома невесты и жениха украсили венками, зелёными ветвями, лентами и цветными коврами.
            
                Утром в день свадьбы многочисленная процессия во главе с распорядительницей направилась к храму Юноны.  Далмацию вели за руки двое мальчиков в белых одеждах, третий нёс перед ней факел из горящего терновника, который зажгли в доме невесты.  Свадебный наряд Далмации состоял из длинного платья —  паллы, ярко-красного цвета, надетого на тунику.  Голову прикрывала вишнёвого цвета накидка.  За невестой несли прялку и веретено, как символы женских занятий в доме мужа.
                Многие прохожие засматривались на Далмацию, что и неудивительно, она обладала величавой, плавной, полной достоинства, походкой. А её широкие бёдра были идеальным признаком её будущего многодетного материнства.
                Вергилий облачился в белую тогу, а голову его украшал венок из вечнозелёных листьев.

                В храме пару подвели к алтарю, на котором в жертву принесли свинью. Потом вслух зачитали брачный договор.  После чего десять свидетелей поставили под ним свои печати.  Вергилий и Далмация обменялись кольцами.  В качестве знака верности и как символ дружеского и сердечного единения жених и невеста подали друг другу правую руку. 
                Затем молодые попросили благословения у пяти богов: у Юпитера как гаранта союза, у Юноны как богини брака, Венеры как богини любви, Фидес как олицетворения верности и Дианы как богини-матери.
                После брачной церемонии в особняке Петрония началось обильное застолье.  Вечером после пира Далмация окончательно покинула поместье своих родителей.
               
                Перед тем как зайти с ней в свой особняк Вергилий взял невесту на руки и лишь затем перенёс её через порог своего домуса.  Уже оставшись наедине с женой Вергилий развязал пояс, завязанный геркулесовым узлом на её тунике, что подтверждало его мужскую силу…               
                На следующий день Далмация появлялась впервые в наряде матроны.  Она стала носить столу, одежду замужних женщин.
               
               
                гл. 49    Калейдоскоп жизни

               
                Как медленно тянется время в юности -- как же не терпится нам поскорее стать взрослыми.  В старости же года пролетают так быстро, что не успеваешь их и считать.

                После свадьбы молодые переехали в Рим в особняк Петрония. Вергилий поступил на службу в магистратуру, в архивный отдел. 
Вскоре Далмация оказалась в положении и молодая пара с нетерпением ожидала прибавления семейства.
                Долги Клавдия были оплачены.  Гертруда осталась в своей усадьбе.  Казалось бы, в жизни наших героев наступила светлая полоса. 
                Но своенравная богиня судьбы Децима, наматывая нить жизни на своё веретено, имела иное мнение на этот счёт. 
И никому не дано узнать, что в это время было у неё на уме.

                При родах случилось несчастье.  Подарив Вергилию двух сыновей, умерла Далмация. Это трагедия потрясла Вергилия, надолго выбив его из привычной колеи.  Только теперь, после утраты супруги, он почувствовал, как сильно ему стало не хватать такого заботливого
и верного друга, как Далмация…
                Заметим, что в Древнем Риме, из-за грубого нарушения правил гигиены, подобная смерть была не такой уж и редкой.  Ходила даже присказка: «мужчины погибают в бою, а женщины при родах».
   
                …Не улеглась ещё боль от потери жены, -- а тут новый удар судьбы!  Вот уж верно подмечено: беда одна не ходит.   
Страшная эпидемия малярии опустошила Италию.
                В один год умерли почти все родственники Вергилия.  Фелиция, Петроний, Валерия. Не избежала этой печальной участи и его мать Гертруда. Перед смертью она покаялась перед сыном, раскрыв ему всю правду о происхождении Октавии.
               
                Это было как гром среди ясного неба!..  Не зная почему, он всегда испытывал симпатию к этой маленькой девочке, -- уж больно она была похожа на Гортензию.  Но в то, что это его дочь -– до конца поверить не мог.  Впрочем, вскоре случился эпизод, расставивший всё по своим местам.
                Как-то в саду рядом с песочницей, в которой сидела Октавия, он начал играть на флейте.  Девочка, услышав музыку, вылезла из песочницы и стала в такт музыке хлопать в ладоши и подпрыгивать.  А потом, закусив большой палец правой руки, как это обычно делала Гортензия, звонко рассмеялась.
                У него обожгло сердце, перехватило дыхание.  Комок подкатил к горлу.  И если раньше он и испытывал какие-то сомнения, то теперь Вергилий окончательно убедился, что это именно его дочь.  Он стал воспитывать её вместе со своими сыновьями и впоследствии удочерил Октавию.
                И годы полетели как птицы -- один за другим... "из вечности по времени скользя ".  И этот калейдоскоп жизни не под силу никому остановить.
          

                гл. 50   У последней черты


                Появление Гортензии всколыхнуло в памяти Вергилия многие, казалось бы, уже давно забытые воспоминания. 
Они словно живые картины проплывали перед его глазами…
               
                Вымыв гостью, Агриппина отвела её с столовую.  Здесь, благодаря горящему очагу, было теплее чем в других частях здания. 
                Войдя в столовую, Гортензия поклонилась двум божкам-пенатам, которые стояли в деревянном шкафчике. 
Когда вошёл Вергилий, он усадил Гортензию за обеденный стол, а сам сел напротив неё. 
                -- Все разговоры потом, -- приказным тоном сказал он. – Сначала ты должна поесть.
                Агриппина поставила на стол жареную цесарку с шафраном, запечённые в сырном соусе шампиньоны и копчёные колбаски из Сицилии с сельдереем и спаржей.
                -- Может ты хочешь чего-то другого? – спросил Вергилий.
                -- Нет-нет, что-ты! Мне и это-то не съесть, -- ответила Гортензия и стала жадно уминать колбаски.
                -- Не торопись, никто не отнимет, -- сказал он и предложил ей вина из Иберии.
                -- Плесни чуточку, -- кивнула она головой.
                Агриппина принесла два серебряных кубка с разбавленным вином.
             

                Пока Гортензия ела, он внимательно смотрел на неё.  И хотя лицо её избороздили морщинки, глаза её сохранили выразительность и следы былой красоты. Почувствовав его пронзительный взгляд, она смущённо опустила глаза.

                После того, как гостья насытилась, Агриппина убрала всё со стола.
                -- Ты сегодня мне не понадобишься, -- сказал ей Вергилий.
                Служанка ушла в свою комнату.

                -- Я смотрю, ты до сих пор носишь мои бусы? – глядя на агатовое ожерелье Гортензии, спросил он.
                -- Ну что ты, -- махнула она рукой. -- Это уже не твои бусы.  Я уже много раз их теряла, но стараюсь покупать только такие, какие ты мне подарил.

                -- А где ты живёшь? -- спросил Вергилий.
Оказалось, что живёт она на южном кладбище.  Там местный сторож в пристройке позволяет ей ночевать.
                -- А как твои сёстры?
                -- У них всё хорошо, свои семьи, сейчас живут в Остии.
                -- Ты с ними видишься?
                -- Нет, -- замотала она головой. -- Они меня стыдятся.  Один раз только виделись, когда они просили деньги на покупку дома.
                -- А как питаешься?
                -- Чем придётся, -- ответила она. – Настали плохие времена.   Воешь, не воешь -- всё без толку.  А могут просто избить и отнять последние гроши.

                -- Тебя несколько раз видели около нашего домуса.  Ты что-то хотела?
                -- Я хотела... -- опустив голову, сказала она.
                -- Ну, говори, говори, не стесняйся, -- попросил он.
                -- Я хотела увидеть… Октавию.
                -- Мне мать всё рассказала перед смертью.
                -- Ты знаешь?
                -- Да знаю, -- кивнул он. -- Я знаю, что она твоя дочь.  Но Октавия со мной не живёт.
                -- А где она?
                -- Когда ей исполнилось 17 лет, известный греческий скульптор Ферапонт попросил её позировать для статуи Терпсихоры. Я не возражал.  Он влюбился в неё, они поженились, и он увёз её на свою родину, на остров Родос.
                -- Как жалко, -- с грустью выдохнула она. -- Последнее время у меня сильно кружится голова и немеют ноги. 
Иногда даже трудно дышать.   Возможно, я долго не протяну… Очень хотелось увидеть Октавию.

                -- А ты знаешь, -- ответил Вергилий, -- когда Ферапонт со мной прощался, он подарил мне на память камею с её изображением.
                -- Покажи мне, -- попросила она.
Вергилий сходил в кабинет и принёс камею.  На чёрном фоне из белого мрамора был вырезан профиль Октавии.

                Гортензия схватила камею и впилась в неё глазами.  Затем расцеловала изображение своей дочери и прижала к груди. 
Слёзы покатились из её глаз.
                -- Если хочешь, я могу тебе её подарить, -- сказал Вергилий.
                -- Ну нет, что ты, -- ответила она и вернула ему камею.               
                -- У меня её просто отберут.

Она вытерла слёзы на лице и замолчала…

                -- А у тебя флейта есть? – вдруг с улыбкой спросила Гортензия.
                -- Конечно есть, -- ответил он.
                -- Сыграй мне танец весёлой пастушки из постановки Клавдия.
                Они вышли в атриум.  Он принёс флейту и начал играть. Она захлопала в ладоши и словно кузнечик запрыгала вокруг него.  При этом она кокетливо подёргивала плечиками и бросала на него весёлые озорные взгляды, как это было когда-то в юности. 
Впрочем, долго выдержать такой темп Гортензия не могла. Она быстро запыхалась и остановилась.
                -- Ты замечательно танцевала, -- похвалил её Вергилий.
                -- Только тогда, когда ты смотрел на меня.  Только тогда, когда я видела твои глаза.  Я всегда танцевала только
для тебя.
                Она села за белый мраморный стол и долго не могла отдышаться.  Лишь теперь он заметил белый цветок у неё
в волосах.
                -- А откуда у тебя этот цветок? -- спросил он. -- Это же цветы с изумрудного острова.

                -- Я его купила, сегодня.  Их очень редко здесь продают.
                -- Лучше бы купила поесть.
                -- Нет.  Без еды я могу прожить, а без цветов нет.

                -- У меня к тебе одна просьба, -- через какое-то время сказала она. -- Если я буду умирать и приползу к твоему дому, не выкидывай меня на помойку, куда выкидывают бесхозных рабов.  Я не хочу гнить вместе с бездомными собаками, в грязи и нечистотах. Никакого надгробия мне не надо. Похорони меня в земле в обычном ящике по нашему обычаю.
                Вергилий пообещал исполнить её просьбу…               

                Они какое-то время сидели молча.
            
                -- Когда-то ты боялся, что наши цветы завянут.
      (она вынула цветок из волос и вдохнула его аромат)
                -- А цветок–то живой.  И она спела ту песенку, которую шептала в их последнюю прощальную ночь.

                Промелькнули счастливые дни
                Оказались мы снова одни
                Опустилась на мир темнота
                В моём сердце теперь пустота

                Снова ноет оно и горит,
                и забыть мне тебя не велит
                Моё сердце не может понять
                Как мне больно тебя потерять
       
                (прижав цветок к своей груди)

                Цветы любви твоей меня разбудят!!
                Цветы любви твоей меня закружат!
                Я с облаками над землёю полечу

                Цветы любви твоей я не забуду!
                Они всегда со мной подобно чуду
                В моей душе они остались навсегда


                -- Почему ты не пришла тогда на Рыбную площадь? – спросил он.
                -- Я там была, но не решилась выйти к тебе.  Мне было стыдно появиться в жёлтой туники,  на этих дурацких
красных каблуках.  Все сразу бы поняли, кто я.  Я бы только тебя опозорила…
                Она опустила голову, тяжело вздохнула, а потом добавила.
                -- Я потом жалела об этом всю жизнь!

                Они снова какое-то время сидели молча.

                -- Ну я пойду, -- вдруг сказала Гортензия. -- Мне ещё надо дойти до кладбища.
                -- Никуда я тебя не пущу! -- ответил Вергилий и схватил её за руку. – Сегодня очень холодно.  Лужи покрылись слюдяной коркой.  А у тебя даже обуви нет.
                -- Почему нет? -- выдвинув ногу из-под стола, сказала она. -– Агриппина дала мне сандалии.
                -- Даже не проси, -- твёрдо произнёс он. -– Сегодня ты останешься у меня.
                Он отвёл её в свою спальню.
                -- Я грязная, я не лягу в твою постель, -- замотала Гортензия головой.
                -- Ты же помылась, -- ответил он.
                -- У меня душа грязная, -- сказала она. – А её ничем не отмоешь.

                Вергилий провёл ладонью по её щеке, а затем обнял за плечи и прижал к себе.  Её глаза снова стали мокрыми,
сбилось дыхание.
                -- Хорошо, я лягу, – согласилась Гортензия, -- только  с краюшку, не раздеваясь.

                Когда они легли, она закрыла глаза и, дотронувшись до его руки, положила голову ему на грудь.  Радостная улыбка пробежала по её губам.  Дыхание сделалось лёгким и спокойным.

                В этот момент ей послышалась грустная песенка о юной рабыне, мечтающей стать свободной. 
Эту песенку она когда-то пела на рыбацком баркасе.
                А в моей голове почему-то снова звучит прощальная песня потомков древних римлян. 
Песня, которая, захватив наши души, заставляла сжиматься наши сердца.
         
                "Либерта!
                Навсегда она во мне!
                И в мечте я дарю её тебе
                Но нигде не найти приют душе
                всё равно одиноко мне!"               
                (https://www.youtube.com/watch?v=9D6xGNKoGTE)******   
   
                Утром он будет её будить, но в ужасе обнаружит рядом с собой холодное, остывшее тело.


 1. 2017 год. СПб.                А. Загульный

               
            * Название «Гортензия» растению дал французский ботаник Ф. Коммерсон в 18-ом веке.  Оно является   производным от латинского hortus (сад).  Это имя было очень распространено в Древнем Риме.
            ** 1 римская миля = 1,6 км.   
            *** Напомним, что банком, во времена Древнего Рима, называлась скамья ростовщика, на которой он проводил свои финансовые сделки.  В тех случаях, когда ростовщик разорялся, он ломал свою скамью.  Банкрот, дословно – это сломанная скамья.
            **** Конкубина (лат. concubina, от лат. con — вместе, и лат. cubare — лежать) — в древнем Риме незамужняя женщина низшего сословия, находившаяся в сожительстве с холостым мужчиной.
            ***** Есть версия, что галлы -- это одно из кельтских племён, живших на территории современной Франции.
            ****** Ссылка открывается в Word или в WordPad.
            
            Автором были использованы работы римских историков и поэтов: Корнелия Тацита, Иосифа Флавия, Овидия Назона, Марка Марциала и других.