Заночував я в Орэховке...

               
–– За твоё здоровье, Мыкола, мой дружок–иммигрант с немецким паспортом в полосатом тельнике!
–– Травани, Васыль, шо-нибудь весёленькое из прошлой жизни. А то я скоро оглохну от йихней тишины и порядка.
–– Та скоко хочешь, Мыкола! Жизненных случАев могу четыре тома написать; Лев Толстой отдыхает... Помню весной пересыпАл я на своём «Запорожце» передок. Вылезаю с под него в телогрейке на босо тело и в трусах до колен. В тот момент –  ценная мыслЯ: "А шо, если его продать пока не поздно?" Мужик задумал, мужик сделал! Помыл его с ведра. Одел новые сатиновые шаровары и на – базар. Сижу в кабине, смотрю в книжку, типа читаю, а на самом деле наблюдаю. Подходит парочка. Он – худорба страшная, мешком из-за угла припыленный. Она – задастая командирша с задратым носом:
–– Очень дорого.
–– Проходите мимо.
Ушли. Через пять минут вэртаются:
–– Можно сесть за руль?
–– Та сколько хотите.
–– А с ним всё в порядке?
–– Зажигание раз менял. Всэ тип-топ.

                Короче, сговорились. Поехали в Орэховку к ним домой за деньгами. Там влезли в такую грязь, шо бабе его прышлось машину снова мыть. «Давай, – говорит он своей задастой, – утюг, будешь деньги гладить.» А сам начал доставать из мешка десятки мятые. Я кажу: «Вы шо, за границу с ними собирались? Раньше моряки загранплавания их в носках через границу провозили. С портретом Ленина и под размер любой обуви». Нагладила кучку прыличную, он отслюнявил мне семь тысяч. Завернул я их в газету с под-селёдки и кинул в авоську, шоб не привлекать внимание.
–– Как Юрий Никулин – пистолет в авоську бриллиантовой рукой…
–– Ага! Баба его хитрая, говорит: «Вы ж совсем не уезжайте, покрутитеся здесь, побухайте». Дали мне сапоги резиновые, пошли мы в сельмаг прогуляться. Смотрю знакомая, Галя Олександровна. Парторгша наша, продавщица теперь; партия ж тогда накрылась. Кажу ей: «Смотри не обвешивай». Она – кацапка, я пидпугнув: «Чуешь, уже по радио не «Говорит Киев», а «ГовОрыть Кыйив». Та ты, Мыкола, знаешь её. Бачил стерву не раз. За картошку кончила вечернюю школу, за лук – техникум советской торговли, а потом постельным путём – в партию.

                Заночував я тоди в Орэховке. Вечером сделку хорошо обмыли. Самогон поднесли класный, без запаха. Дэ я спав и с ким я спав, хоть убэй – нэ помню. На другэ утро половодье разлилось. «Запорожца» прышлось на козлы подымать. И курэй с поросятами в сарае тоже. Насилу я от них вырвался к вечеру. На попутке обратно добрался.

                Потом сплю дома. В четыре ночи – стук в окно: «Доброе утро! – покупатель с Орэховки – дай какой-нибудь документ с печатью». Кинул ему Свидетельство о смерти деда в форточку. В шесть утра проснулся, вышел на крыльцо отлить, смотрю, он бежит ко мне, аж спотыкается. Дужэ пэрэляканый: «Очень приятно, очень приятно! У тебя калитка никуда не годится. Уборная тоже. Я ж плотник, всё отремонтирую за так». Месяц работал на меня пока не оформили машину. Благодарил в конце: «Ой, спасибо! Ты меня не кинул, Я ж не спал все ночи».

–– Долей, Васыль, трошки. В другой чекушке ще осталось; шо ж я сижу с пустым стаканом...
–– Та на здоровье! Давай! Шоб нам йилось и пылось, шоб хотилось и моглось!