Вся его жизнь началась с её глаз. Колдовских, манивших чёрными омутами. С улыбки – сводящей с ума и горделивой. Заставляющей сердце стремительно и с чувством биться в груди. Казалось, больше не было никого, кроме неё. И жизнь до неё была пустым, блеклым, выцветшим на солнце листом бумаги.
Он был поэтом, романтиком, который воспринимал жизнь полнее, чем другие. Зелёным юнцом, полным тщеславия и гордыни. Глядящим на весь мир и людей её глазами. Чёрными и колдовскими.
Кормился с её рук, как бродячий пёс. Черпал вдохновение, поглаживая округлые молочные плечи. Писал про неё, о ней, из-за неё. Напивался, когда она была с другими. Но знал – вернётся. Всегда возвращается. Потому что так же зависима от его ласковых губ, с которых всё чаще срывались витиеватые ругательства вперемешку с оскорблениями.
Но оскорблять её он мог, только напившись вдрызг, забыв себя и своё чувство, давившее на грудь, как могильная плита. Она лишь смеялась, слушая грязные слова, которые лились из его уст. А позже с интересом смотрела, как он, помятый и несчастный, ползает у её ног, вымаливая прощение.
Ах, чего только не было между ними! Он помнил, как подарил ей много красных роз на длинных стеблях. Пришёл к ней домой и увидел, как от неё уходит другой. И тут же отхлестал её этими розами по щекам.
Она смеялась: похоже, ей нравилась эта боль. А он сквозь красную пелену ярости видел царапины на её лице. После она впустила его к себе – они до помутнения пили шампанское, отмечая что-то.
Танцевали фламенко, она кричала, пророчила ему великое будущее, славу поэта. А он, не помня себя от сладкого, слепого обожания и ненависти, скинул цветы на пол и кинулся на неё.
Всё мешалось и смешивалось внутри и снаружи. Её прерывистые вздохи и стоны, его надсадное дыхание, когда он, еле справившись со штанами, резко и жадно вошёл в неё.
Помнил урывками: её спина в крови. Беззащитные белые руки, сжимающие стебли. Широко раскинутые ноги и бесстыдно задранное до пояса цветастое платье. Если бы кто-то спросил его тогда или после, были ли они счастливы, он бы ответил, что они в равной степени сходили с ума от боли и любви.
***
В этих мучениях и мытарствах прошло пять лет. Сколько он шлялся по кабакам, проигрывая честь, совесть, но прославляя имя! Целуя проституток, но зная лишь её! Напиваясь, но всё равно видя её глаза. Чувствуя проклятый запах яблок, которыми она всегда пахла.
Она часто приходила к нему и редко оставалась на ночь. Говорила: «Мой друг, физическое – ничто! А духовное – вот что важно! Духовно я всегда с вами!»
Боль оглушала. Поклонницы всегда были рядом. Эти шлюшки, которые даже мизинца её не стоили, желали получить свой кусочек славы! А ей ничего не было нужно, лишь свобода. Понимая это, он хмурился, целуя сухие чужие губы.
И видел, читая газеты, как имя, поначалу маленькое, ничего не значащее, всё разрастается, становится чудовищно огромным! Вместе с этим таяло, как масло на солнце, его тщеславие. Таяли надежды, из иллюзий воплощаясь в реальность. Миражи, ставшие явью.
И вот – он признанный поэт! Встречи с поклонниками, признание, слава, богатство! Он улыбался всем искусственно, выискивая её глазами.
Она так и не пришла ни на одно его выступление.
***
Ещё два года – сухих, безжизненных. Он словно находился в пустыне, сжимая в руках слитки золота. Но что ему золото, когда замучила жажда?..
Она оставалась у него. Они всё чаще танцевали фламенко, но в движениях больше не было страсти, этой неистовой, всё рвущей силы, которая бушевала, направляла, уничтожая и созидая одновременно. У него в руках было золото, а во рту было сухо.
Он всё чаще заливал эту сухость бренди – но после него было только кисло. Глядя в чёрные глаза, ради которых и сейчас мог пойти на преступление, встречал лишь холод и равнодушие. Пробовал вновь сочинять стихи, но все они выходили мёртвыми, бутафорскими и лживыми. Муза оставила его.
В последний раз она танцевала фламенко в чёрном платье. Его удивил такой выбор. «Мой друг, – отвечала она, – это мой траур по… Впрочем, вы знаете, о чём я говорю».
Он знал. И на следующий день, видя, как она решительно выходит из его дома с чемоданом, знал, куда она уходит.
К молодому, начинающему художнику, полному надежд и такого же тщеславия, какими когда-то был полон он сам. Будет ли эта связь длиться также долго? Он не знал. Но понимал, что она больше не вернётся. Потому что ушла к другому – созидать и разрушать, метаться, сгорать от страсти, страдать в розах и снисходить к безумному поклонению. Такой она была.
А что он? Ему оставалось лишь выйти на балкон с низкими перилами, взглянуть назад – на роскошную гостиную, украшенную вычурной лепниной и дорогой мебелью из дуба, на плоды своих… нет, их общих трудов. А затем – посмотреть на небо, неожиданно голубое и свободное от всех страстей и забот.
И шагнуть вниз.