ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Джанни в библиотеке Совооких листал недавно напечатанный в Изоле медицинский трактат. Сейчас он был открыт на странице с очень занятной ксилографией: ученый доктор заботливо осматривал пациента, получившего колотые, резаные и рубленые ранения всевозможным оружием из разных стран. Шпага, кривая сабля, кошкодер, кинжал, стилет, охотничий нож, стрелы и обломок пики торчали у несчастного из рук, ног, груди, живота. Топор застрял в прорубленном темени. Для полноты картины бедняга наступил на шипастую ветку, но при этом мужественно держался на ногах. Конечно, это была схема, подробно разобранная в тексте, но Джанни она позабавила. Джанни было тяжело, и всё раздражало. Но Джанни сам над собой посмеивался. Ему просто хотелось есть. После умеренного – более умеренного, чем хотелось бы Джанни, обеда прошло уже много времени, а до умеренного ужина было еще долго. Взглянул еще раз на страдальца с ножами, мечами и топором.
«Пойду с Койраном ругаться».
В самом воинственном настроении пришел во дворец на Большой Кривой улице и обнялся с хозяином.
- Как ты себя чувствуешь?
- Я выздоровел.
- Тогда я по твою душу. Где трактат!?
- Что ты вцепился в меня, как клещ!? У меня не было ни времени, ни возможности!
- Койран! Тебе не совестно? Когда мы с тобой решили написать его, я еще жил в Грюнберге! Прошло три года! Компиляцию и часть описаний я давно закончил.
- Как в поговорке: обещанного три года ждут, - отреагировал Койран. Обоим было смешно, но уже давно не весело, и оба едва удерживались, чтобы не повысить голос. Койран стыдился, но признавать это не хотелось. Поэтому говорил раздраженно и с ленцой.
- Я не намерен ждать еще столько же! Свои математические неистовства ты закончил! Перевод Дрианта тоже. Кстати, а Веспи сколько тебя тряс?
- С Дриантом я управился быстро. Этого требовала политическая ситуация.
- А теперь политическая ситуация требует, чтобы ты закончил трактат по анатомии. Да, кстати: что ты имел в виду?
- Мы должны были оттоптаться на ноге у Филиберти.
Филиберти, как и Джанни, всегда боялся, что языческие мудрствования окажутся для кого-то нравственной отравой, поэтому он уничтожил свою раннюю работу, переводы Дрианта. Этого философа по традиции проклинали за привязанность к видимому миру и отрицание бессмертия души. Теперь Койран и Веспи перевели Дрианта еще раз. Они снабдили перевод критическими комментариями, но Филиберти считал эти комментарии отпиской. Койран оплатил работу переписчиков и печатное издание. Это окончательно вывело Филиберти из себя.
«Однажды они напечатают книги по черной магии, - говорил он. - Уже немного осталось».
Койран рассказал об этом Джанни.
- Не заговаривай мне зубы! И нечего бегать от соавторов, как должник от заимодавцев! Вот почему, если есть долговая тюрьма, нет каталажки для нерадивых соавторов: запирать вас там на хлебе и воде наедине с бумагой и чернильницей и не выпускать, пока не допишете!
- Сбегу, - немедленно отреагировал Койран. - У меня было всего пять трупов за все это время. Два вскрыли мы с тобой. Я во многом не уверен.
- Понимаю. Описывай то, в чем уверен.
- Я ни в чем не уверен. Я не знаю, что я исследую – анатомию здорового человека, болезнь или разложение.
- Пиши в предположительной форме. Ко вторнику – трактат на бочку! Койран, это ведь не мне одному нужно, - добавил Джанни, как показалось Койрану, предостерегающе.
- Я не успею ко вторнику, - возразил Койран так же полушутливо, но уже свирепея. – Мои записи и рисунки в полном хаосе. Я после болезни принялся всё приводить в порядок, но до них еще не дошел. Я не успею ко вторнику. Я принесу тебе рукопись в четверг.
- После дождичка!?
Койран обреченно вздохнул.
- В среду.
Джанни всё понимал и действовал верно. Койрану, с его разнообразными талантами, было интересно очень многое и он постоянно увлекался чем-то новым. Он был не легкомыслен, а, скорее, беспорядочен и страстен. То, что его интересовало, он стремился постигнуть до самой глубины, но в итоге сидел в тоске и растерянности среди бесчисленных начатых дел. Единственным способом заставить его закончить хоть что-то было установить крайние сроки.
- Хочешь пообедать? – спросил Койран.
- Нет, спасибо. Я уже обедал.
- А вина и сыра?
- Эх, сыр, - проговорил Джанни. Он очень любил сыр, особенно твердый. – Но имей в виду: я неподкупен. Сыр съем, вина выпью, но трактат всё равно ВЫТРЯХНУ.
- А что у тебя за сомнения насчет сыра?
- Я себя ограничиваю.
- Получается, что я тебя в грех ввожу. Извини.
Койрану стало неловко.
- Ничего. Вводи меня в грех. Потом отработаю.
- Можем пофехтовать.
Койран и Джанни часто вместе упражнялись в фехтовании, и были достойными противниками. Койрану после болезни приходилось тяжелее, чем прежде.
***
Друзья, усталые, взмокшие и всё еще красные, стояли в галерее. Джанни заметил несколько окаменелых ракушек и печально задумался о чем-то.
- В окрестностях Грюнберга находят «золотых улиток». Древние писали, что, если положить такую каменную раковинку под подушку, можно избавиться от кошмаров. При всем моем почтении – чушь.
- Тебе снились кошмары?
- Да. Невыносимые. - произнес Джанни; тень на его лице делалась все темнее. – Сестры надо мной поначалу посмеивались. Вот, дескать, нечего объедаться на ночь. Не объедаюсь я на ночь. Потом им было меня только жаль. Я несколько раз весь дом будил своими воплями.
- Бедняга. А что тебе снилось?
- Кровь. Какие-то сражения, драки, пытки. Унижения, насилие. Болезни. Смерть. Снилось, что меня преследуют. Снилось, что за моими близкими ПРИШЛИ. Некоторые сны были бессвязицей, которую и пересказать невозможно – но всё это неизменно такое правдоподобное, цветное, проработанное в мельчайших деталях. Иногда эти сны было от действительности не отличить. До этого я всю жизнь спал сном камушка в траве. Сны, какие бы то ни было, видел только во время болезни, но болею я редко. ВСЕ ЭТО началось уже после смерти сына, после смерти Эльзы, после того, как инквизиторы из Грюнберга ушли. Тогда начал пробуждаться мой дар. Может быть, сны как-то с этим связаны…
- А сейчас снятся кошмары?
- Да. Довольно часто, но жить уже не мешают.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Койран закончил трактат по анатомии к среде, но думал, что, будь у него еще хоть день, он успел бы сделать некоторые последние штрихи. С переписанной набело, пусть и в страшной спешке, рукописью Койран отправился в дом на Улице Колодца. Койран не ошибся: Джанни был в библиотеке, но не один. Там же был Стефано, который, едва увидев Койрана, сделался сам не свой. Койран поздоровался, как будто с ними обоими, и протянул Джанни рукопись. Тот стал листать ее, а Стефано потрясенным взглядом следил за мелькающими рисунками Койрана.
- Вас все-таки заинтересовала анатомия? – усмехнулся Койран.
- Нет, - брякнул Стефано. – Значит, это правда, что вы вскрываете умерших.
Выражение лица у него было такое, будто подтвердились самые ужасные его подозрения о жестокости и гнусности Койрана.
- Да, правда, - ответил он почти с вызовом.
- Это то, что отцы церкви называли похотью очей…
- Я тоже делал вскрытия, - сказал Джанни ровно, не показывая своего волнения. – Вместе с Койраном. И очень ему благодарен. Нельзя бесконечно переписывать сочинения древних. Нужно исследовать природу, и сообразно с ней помогать больным!
- Кстати говоря, - добавил Койран, – это бесконечное переписывание не польстило бы древним, а, скорее, привело бы их в ужас. Мы служим им намного лучшую службу, расширяя и уточняя полученные ими сведения.
- Но ведь человек – образ божий!
- Труп – это не человек, - возразил Койран холодно, но беззлобно. - Это прах, который возвращается во прах. Намного хуже, когда болезнь уродует и унижает живого человека. Вот, тоже, кошмарная вариация на тему собаки на сене: сильнейший целитель, не желающий исцелять! Только не говорите мне о смысле страданий. Я, как и Джиджи, ваши взгляды не разделяю.
- И каковы же ВАШИ взгляды? – осведомился Стефано почти насмешливо.
- Я убежден, что никакого смысла у страданий нет. Смысл можно создать – но только для своей боли. Не для чужой. Смотрю я на вас и Аньоло и понимаю: вы с ним – братья по вере.
Стефано задохнулся от недоумения и возмущения.
- Аньоло верует глубокой, искренней, непоколебимой – и от этого спокойной, без фанатизма верой. Иной монах мог бы ему позавидовать. Но Аньоло НЕНАВИДИТ БОГА. Потому что его детство прошло на самом дне преисподней, в приюте для подкидышей, самом ужасном, какой только есть в окрестностях Иларии. Там все человеческие отношения и представления были поставлены с ног на голову. И этих несчастных ребятишек сызмальства пичкали разговорами о СМЫСЛЕ СТРАДАНИЙ. А у тех, кто пичкал, слова очень сильно расходились с делами. Если бы я разделял ваше представление о боге, я тоже стал бы поклоняться злу. И для меня нет более страшной мысли, чем мысль о злом боге. Но я не верю в творца, который мучает творение. Хоть из каких побуждений. Могущество великодушно и терпеливо.
- Вы плохой сын церкви.
- Можете донести архиепископу. То-то мы с ним посмеемся. Почему, скажите на милость, я должен в вопросах религии (да и вообще – хоть в чем) доверять людям, которые других запугивают тем, чего сами не боятся?! Более похабного места, чем Амора, город священников, нет в целом свете. Даже Изола с Аморой не сравнится. Не трудитесь. Все возражения мне известны, но вот беда – они такие неубедительные. Увы, увы, Стефано у вас нет другого способа обращения неверных и заблудших, кроме собственной жизни. А здесь, боюсь, всё очень плачевно.
Джанни больше не вмешивался в спор и неподвижно сидел с почти скорбным лицом. Он ждал момента, когда придется разнимать Койрана и Стефано.
«Не убили бы они еще друг друга».
Джанни вспомнилось его недельное пребывание в Аморе в гостях у Ансельма и Софонисбы. Амора, как и Илария, конечно, была для Джанни городом грез. Но грезы быстро, очень быстро обернулись кошмаром: новые дворцы, особняки, сады и храмы были лишь в центре города. В остальной части Аморы населены были лишь несколько кварталов, находившихся друг с другом в постоянной, то бурной, то глухой вражде. Вечером, а, тем более, ночью, на улицы нельзя было выйти: обычным делом было, если где-то кого-то закалывали ударом из-за угла и бросали в ленивые воды Флаво. Большую часть города занимали пустыри и руины разных времен. И до сих пор для «добрых жителей Аморы», как говаривали Ансельм и Софонисба, развалины Аморы древней были большой каменоломней. В жаркие и безветренные дни воздух в городе делался едким и тяжелым от дыма печей, где пережигали мрамор: обломки стен, фронтонов, колонн, статуй. И от этого запаха, самого по себе неприятного, а для людей, понимавших, что происходит – нестерпимого, было нигде не скрыться.
- Как вам не совестно, - сказал Стефано. – Ваш святой покровитель был растерзан членами Общества Гермии за отказ участвовать в ее празднестве, а вы… Каково святому Койрану смотреть на вас?
- Может быть, он и не в восторге, но, думаю, он-то меня понимает. Под конец существования культ Гермии и вправду превратился в нечто выморочное и омерзительное. Святой Койран отрекся от него во имя более стройного, логичного и возвышенного представления о божественном. И как вы думаете, на чьей стороне была Гермия? Ответ не очевиден. А мне интересно другое: если бы в то время святому Койрану было дано увидеть, кому и чему его мученичество прокладывает дорогу, что бы он стал делать!?
- Еще одно слово, и, клянусь, размозжу вам череп.
- Вот-вот, - чуть не обрадовался Койран. – Обожаю проповедников кротости и смирения! Им палец в рот не клади: откусят всю руку вместе с головой. Но, конечно, не тогда, когда противник сильнее.
- По-вашему, смирение – от слабости? Очень распространенное заблуждение. Наоборот: это свойство сильных. Добродетель той же природы, что мужество и храбрость. Остаться скромным вопреки гордыне, остаться спокойным и добрым вопреки своему гневу.
- Такое понимание мне нравится. Но боюсь, что множество, если не большинство ваших единоверцев понимают смирение иначе. Но речь сейчас не об этом. Можно исцелять людей так, чтобы они об этом не подозревали.
Джанни забеспокоился: Койран вступил на опасный путь.
- …И взять всю ответственность на себя.
- Вы говорите о сострадании, о боге, о нравственности. Видно, что вы искренни. И вы могли обречь людей на смерть из-за какой-то дряни, которой красят тряпки!? Это ровно то же, что красить ткани человеческой кровью и слезами. Да лучше одеваться в холщовые мешки, чем в одежду, покрашенную с этими распроклятыми квасцами!
«Что ж, объективные основания ненавидеть меня у него есть, - думал Койран. - Злостью он захлебывается, но все-таки вряд ли по-настоящему ненавидит. Он для этого слишком добродушный. Он даже, кажется, пытается спасти мою душу».
- Какой образ! – выцедил Койран. – Месторождение, из-за которого разгорелся весь сыр-бор, принадлежало гражданам Иларии. Но его у них отняли.
- Я знаю эту историю. Квасцы на НАШЕЙ земле.
- Это бесконечный спор, - отрезал Койран. – Я знаю, что возразить, но смысла в этом нет. Вы упускаете из виду, сколько людей я УБЕРЕГ от смерти. Во-первых, падение Сан-Фермо было делом времени. Но за это время погибло бы множество людей с обеих сторон. Во-вторых, всем стало ясно, что в Иларии есть маг. И еще: мою роль в победе над Сан-Фермо не следует преувеличивать. Я открыл городские ворота. Но история знает примеры, когда жители захваченного города побеждали в уличных боях и выбивали противника вон. Сан-Фермо проиграл войну задолго до того, как она началась. Вы столетиями сидели на несметных богатствах – не умели ими распорядиться. И вот нашлись те, кто сумел. Теперь мы тесним Амору и веселых ребят с кривыми саблями, которые торгуют квасцами уже многие годы.
В черном взгляде Стефано отвращения и изумления было едва ли не больше, чем гнева.
- Какое бы оправдание вы ни искали, его можно последовательно развенчать, вылущить, как луковицу, и в центре окажется безумие. Ложь. Ошибка. Зло неразумно и замкнуто само на себя: само из себя возникает, само собой питается.
- С этим я не буду спорить, - спокойно ответил Койран. – Мне самому дорога эта мысль.
- Вы не могли использовать свой ум и магию так, чтобы ПРЕКРАТИТЬ эту войну? Вообще прекратить… Не может быть, чтобы вы не понимали, что такое месть победителей. И ни один волос с вашей головы не упал...
- Да, мы живем в мире, где способности ОДНОГО стоят больше, чем бездумная храбрость тысячи. Добрые жители славного города Сан-Фермо и теперь, судя по вам, не желают этого понять. Нельзя бесконечно затыкать бреши живыми людьми. Защитники и вправду дрались геройски. Похвала врага дорогого стоит.
Койран не стал говорить про молочного брата. Когда Койран мчался сюда из Аморы, он об этом еще не знал.
- Да кстати, Стефано, а вы-то сами где были? Насколько мне известно, ваш дар тогда уже проснулся?
- Я был в монастыре, затем – в паломничестве…
- Ну, всё ясно, - гнев в глазах Койрана вмиг потух, и взгляд стал почти брезгливым. - Как бы там ни было, я защищал интересы моего родного города. Вы свою родину не защитили. Пусть меня обвиняет последняя собака в Сан-Фермо, если она участвовала в обороне – но не вы.
Помимо Джанни у спора был еще один свидетель. Мариано Мерли, не скрываясь, стоял, прислонившись к косяку двери между двумя комнатами.
- Стефано! – позвал Мариано. Молодой человек боялся, что его негромкий голос не услышат, или не обратят внимания. – Давай, наконец, перенесем книги с первого этажа!
Находчиво это было или нет, но его оклик помог всем. Стефано попрощался с Джанни и ушел за Мариано. Койран медленно, яростно выдохнул ртом.
- Я всё понимаю, - сказал Джанни. – Но я очень тебя прошу: не сделай ему ничего.
- Ну, что ты. Я же добрый. Когда крепко сплю. Но сплю я мало и тревожно… И потом, не стану же я самому себе противоречить. Пойду лучше, предамся похоти очей. Или просто.
- Чему-чему?
Койран обернулся. Вошел стройный, чуть выше среднего роста человек лет тридцати с небольшим в длинной темно-синей одежде с приглушенно-красными рукавами. Живое неширокое лицо с носом, чуть загнутым книзу. Прямые русые волосы разных оттенков. Это был Ансельм Кверчи. Он крепко пожал руки Койрану и Джанни.
- Что у вас здесь происходит?
- У нас книга по анатомии на выданье, – сказал Койран. – А Стефано не одобряет - он святее первосвященника.
- Охотно верю. В сущности, нет ничего проще, чем быть святее первосвященника.
Мариано вышел поздороваться с Ансельмом, тот приобнял хранителя библиотеки.
- Мариано, - сказал он. – Не мог бы ты выдать мне «О защитных фигурах»? У нас ведь есть эта книга?
- Я бы с радостью дал ее вам, мессер Ансельм. Но я имел глупость дать ее на руки Сальвиати.
- Если уж глава Совооких таскает библиотечные книги…
- Нет, Сальвиати не виноват, - возразил Мариано. – Он дал книгу Стефано… Все кончится тем, что я прикую книги цепями.
Койран запомнил этот разговор.
***
Ансельм был, что называется «любимым племянником» первосвященника из Аморы. Мать Ансельма происходила из древнего, но обедневшего дворянского рода; эта холодноватая, гордая, очень спокойная женщина обожала сына. В его детстве и ранней юности мать приглашала учителей, затем Ансельм переходил из университета в университет в качестве вольнослушателя и опубликовал нескольких сочинений. Это скитание перешло в скитание от одного двора сильных мира сего к другому. Койран почти не сомневался, что Ансельм имел прямое отношение к неожиданным морским победам одного маленького города над грозным флотом Изолы. На службе у короля Сан-Вальберто, заклятого врага тогдашнего первосвященника, Ансельм проделал огромный труд филолога, правильность выводов которого будет подтверждаться и через столетия. Ансельм доказал, что «Дарственная Порфирия», документ, наделявший первосвященников светской властью, - поздняя и грубая подделка. Одни горячо благодарили Ансельма за это сочинение, другие проклинали, но ничего не могли противопоставить его доводам. Более ничего не произошло. В Сан-Вальберто Ансельм входил в состав кружка, собравшегося вокруг ученого по имени Гвидо Альбигатти. Это были страстные, рьяные, влюбленные в классическую древность молодые философы. В этом кругу была и девушка, дочь Альбигатти Софонисба. У нее, как и у Ансельма, были способности, о которых она никому не говорила – пока не встретила Ансельма в свите Гермии.
Ансельм и Софонисба уже были обручены, когда однажды в кабаке портового городишки в государстве, тогда дружественном Аморе, к Ансельму подсела прекраснейшая девица. Они выпили. Ансельм заснул непробудным сном и проснулся обритый наголо в камере, где невозможно было выпрямиться во весь рост. Пленника передали Аморе. Его избивали, пытали, и неизменно, едва ли не каждый день, сбривали с его головы и тела все видимые волосы. Мать Ансельма, Софонисба и ее отец всеми силами добивались освобождения Ансельма или хотя бы облегчения его участи. Первосвященник умер. Избрали нового, Адриана II, отца Ансельма. Несчастного забрали из тюрьмы полуживого, и Софонисба не отходила от него в течение нескольких недель. За прошедшие годы в их семье появилось трое детей – двое кровных и приемная дочь. Ансельм едва выносил бесконечный шум и тарарам, который они устраивали, но души в них не чаял.
Койран и Ансельм вместе вышли из библиотеки. День был пасмурным и влажным, серые рваные тучи неслись по небу.
- Погода распогаживается, - глубокомысленно заметил Ансельм. И, улыбнулся – Может, распогодим?
- Я бы не стал этого делать, - возразил Койран. - Если всякий маг начнет распогаживать погоду, как ему вздумается…
- Пожалуй, я с тобой соглашусь.
- Мы можем переместиться ко мне на виллу, но я бы все-таки предложил тебе прогулку. Это стоит того, - добавил Койран не без гордости.
- Пойдем пешком, - кивнул Ансельм.
Койран не зря предложил это Ансельму. Можно было сожалеть лишь о тучах на небе: в солнечный день дорога, вьющаяся по изумрудным холмам с белыми и розоватыми дымками цветущих деревьев, была бы еще прекраснее и приветливее. До виллы было легко дойти от городских стен.
- Пойми меня, пожалуйста, правильно и не обижайся, - говорил Ансельм. - Если ты твердо решил спустить все свое состояние и лишиться здоровья, рассудка, чести и, в конечном итоге, жизни – есть куда более веселые способы, чем алхимия.
Койран хмуро усмехнулся.
- Я знаю всё, что ты хочешь мне сказать. Но я готов рисковать.
- Я прекрасно тебя понимаю, потому что сам некогда баловался этим делом.
- Баловался! – возмущенно передразнил Койран.
- Я вполне допускаю, что можно превращать свинец и медь в золото, по аналогии воссоздать Сотворение мира из хаоса, победить болезни, продлить жизнь и прочее. Но искать всё это нужно на других дорогах.
- Но ведь удалось же нам троим получить электрум.
- Я бы не сказал, что это алхимия. Это естественная магия. Претензии алхимии в строгом смысле куда значительнее и глубже. Алхимия слишком много обещает сразу и слишком много требует. Тебя, как разумного человека, уже это должно бы насторожить.
***
Вилла находилась на склоне пологого холма, и ее было хорошо видно с разных сторон, но подъем почти не ощущался. Это было небольшое, снаружи скупо украшенное белое здание; небольшая башенка с крытой террасой - лишь воспоминание о временах, когда загородные дома были укреплениями. Рельефы на столбах ограды для большинства были лишь искусно выполненным украшением, но те, кто мог их прочесть, поняли бы, что хозяин виллы – алхимик, у которого они всегда найдут помощь, стол, кров, и, возможно, не достающие им самим знания. С террас, на которых был устроен сад, открывался вид на окрестные холмы. Сад Койрана был богатым ботаническим собранием, лишь очень немногие растения повторялись. Зеленая дымка уже давно сгустилась, и сквозь юную листву на дорожки падала узорчатая живая тень. Все плотнее становилась листва роз, плюща и винограда, оплетавших изгороди. Среди свежей зелени темнели топиарии – сложные фигуры людей и животных. Ярко-зеленые облака сосновых крон кое-где пронзали кипарисы. Сладко пахли весенние цветы. Часть сада была обнесена колючей изгородью и защищена несколькими заклинаниями - никто, кроме Койрана, не должен был приближаться к аптекарскому огороду с ядовитыми растениями. Койран получал из них компоненты лекарств и зелий, и очень боялся против своей воли вырастить здесь чью-то смерть.
Часть сада казалась продолжением леса – но как много было сделано садовниками при предыдущих хозяевах и в последние три года – при Койране, чтобы получить и поддерживать этот «лес» в соответствии с идеей леса, эту гармоничную, чарующую и удобную ложную дикость. Были в этом владении и рыбные пруды, и площадка для гимнастики и военных упражнений. Если бы Койран устроил там большее – это было бы уже не красиво и не удобно. И в саду, и в доме, всё было продумано до тонкостей – вплоть до темной полосы над камином, чтобы копоть не была заметна. И даже дрова Койрану привозили обработанные специальным образом – чтобы не коптили. Койран прочитал все известные ему сочинения древних об устройстве виллы.
Койран поздравил Ансельма с прошедшим днем рождения, который был в середине марта, и вручил купленный у одного антиквара подарок – мраморную женскую головку. Конечно, жителей Аморы было не удивить античными скульптурами, но мраморная патрицианка была очень похожа на Софонисбу. Койран долго не мог решить, кому из супругов было бы приятнее получить в подарок портрет Софи, созданный за много веков до ее рождения. То же круглое лицо с выраженными скулами, маленький тонкогубый рот и миниатюрный прямой нос, те же мелкие кудри.
Ансельм сначала немного остолбенел, но затем его взгляд вспыхнул восторгом. Койран тоже засиял от радости и гордости.
- Да, - сказал Ансельм. – Кровь древних в наших жилах… Хоть эти места и проходной двор. У меня есть один слуга – вылитый Ноний Первый. Мне даже иногда неловко бывает что-то ему поручать и, тем более, приказывать. Когда будешь у меня в гостях, я тебе его покажу. Правда, когда этот Ноний думает, что поблизости нет господских ушей и открывает свою поганую пасть… Я на корабле во время шторма такого не слышал, ей богу!
- О! – обрадовался Койран. – Наконец пополню словарный запас.
Койран рассказал Ансельму о своем разговоре с герцогом и архиепископом. Выражение лица Ансельма менялось из напряжённого в гневное; под конец он засмеялся.
- Ты слишком хорошо думаешь о людях.
- Ты считаешь? – улыбнулся Койран.
- Недавно Флаво чистили, - ответил Ансельм; его лицо покрылось скорбной тенью. - Ты вообразить себе не можешь, сколько детских трупов было поднято со дна. Там были и доношенные дети, и явно недоношенные, и зародыши – уже сформировавшиеся младенчики. И знаешь, что больше всего возмутило и встревожило добрых жителей моего родного города? То, что трупы оказались выложены на всеобщее обозрение – зрелище и запах…
- О, Боже!
- Правда, говорили, что один из работников, чистивших реку, свихнулся. Тогда наконец, все-таки удалось убедить отца разрешить поставить при храмах ящики для подкидышей. В ящике постелька. Женщина кладет туда ребенка – звонит колокольчик. Служитель приходит на звон и забирает дитя. В этом случае женщина не подвергается преследованию. Это, конечно, даже не полумера. Но если она позволит спасти хоть одну жизнь… Допустим, тебе удалось бы собрать армию из несчастных душ, и они принялись бы стучать в стены – большинство тех, к кому бы они стучались, этот стук бы только напугал и взбесил, но не вызвал бы муки совести.
- Судя по всему, ты не поздравляешь меня с победой, - полушутливо заметил Койран.
- Я, конечно, поздравил бы тебя и посмеялся вместе с тобой, если бы я не ненавидел карнавалы.
- Удивительно. Первый раз встречаю человека, который не любит карнавал.
- Об этом не принято говорить, и, тем более, не принято думать: все народные празднества – причина трагедий. Через девять месяцев после них рождается множество тяжело больных детей. Пьяное зачатие. Помнишь, в третьем тексте «Кодекса…»: «Пьющие вино перед соитием прокляты Гермией», - Ансельм говорил сбивчиво, но чувствовалось, что в основе его слов – тяжелое переживание. - Заметь: во время празднеств Атры люди теряли рассудок от пения и движений в определенном ритме.
Койран повеселил Ансельма рассказом о Гацци, а с нее разговор перешел на другого легковерного, которому Койран служил в Изоле.
- Не знаю, как меня нашел граф Раймонди. Скорее всего, ему рассказал обо мне кто-то из знакомых. Другого объяснения я не нахожу. Но дело не в этом. Итак, он меня нашел, и предложил мне свое покровительство за известные услуги: я должен был составлять гороскопы ему и членам его семьи, делать для них амулеты, и одновременно заниматься алхимией и естественной философией. В ГЛАВНОМ я был с ним честен. Я не обещал ему философский камень к следующему четвергу. Я сразу предупредил его, что исход дела не известен... Я никогда не верил в предсказательную астрологию. Но за высосанные из пальца предсказания он платил куда охотнее, чем за те крупицы истины, которые я со страшным трудом добывал. Я должен был отчитываться перед графом за каждый медяк, потраченный на исследования. У него лицо каждый раз перекашивалось, когда я говорил, что мне нужны, скажем, какие-нибудь вещества или инструменты. Я старался составлять предсказания так, чтобы они были как можно более двусмысленными, одновременно лестными и пугающими. Это беспроигрышно. Графу повезло – я молодец, я предсказал удачу. Что-то приключилось – я предупреждал. Я говорил нечто вроде «Если вы купите эту лошадь, весь город будет о вас говорить». Я наблюдал за тем, что происходило в доме, давал советы на злобу дня, но так, чтобы это было неявно. Или рекомендовал что-то, полезное всегда и для всех. Например, «вам нужно позаботиться о своем здоровье». Или «Вам следует внимательно отнестись к расходам и больше времени проводить с близкими людьми». Естественно! Я же знал про его любовницу, которая обобрала его до нитки и рассадила ему лицо и спину. Я же эти царапины и лечил. Похоже, он совокуплялся с тигрицей... Где-то откопал компаньона для совместной торговли. Не нужно было быть ясновидящим, достаточно быть здравомыслящим, чтобы понять: этот человек – мошенник. Врал негодяй красиво. Раймонди всё это слушал и прямо загорелся. – Койран театрально схватился за голову и завопил – «Ой-ой-ой! Нет-нет-нет! Звезды против». Раймонди сердился ужасно, скрежетал зубами, но все-таки, к счастью, послушался меня. Двух недель не прошло – этот его компаньон сел в тюрьму. Он кого-то там еще обвел, обман открылся... Граф готов был меня расцеловать. Он был легковерен во всем. Доверчивость на грани слабоумия, хотя в общении глупцом он не казался. А кончилось всё очень печальным для меня образом. У графа были дочери-двойняшки...
Койрану вспомнились дочери графа, очень похожие друг на друга, но все же не как две капли воды, обе – худощавые с сильно высветленными русыми волосами, острые на язык и язвительные, но добродушные. У каждой был свой характер, который нельзя было называть тихим и покладистым и собственные, во многом дерзкие суждения. Неугомонные сестрицы беспрестанно пересмеивались и перешептывались, время от времени поддразнивали Койрана и хихикали над ним. Койран платил им той же монетой. Койран увлеченно, с радостью и теплым сердцем делал для них мощные и красивые амулеты. В Изоле он освоил мастерство литейщика. Койран был влюблен в сестер – но не в каждую в отдельности, а, скорее, в пару как в целое. Он умирал от одиночества.
- В Изоле есть обычай: чтобы не распылять состояние семьи, замуж выдают только одну, самую красивую из дочерей, а остальных отправляют в монастыри. Но во время карнавала монашки имеют право выходить в город под маской, и «маски» имеют право к ним приходить. Сам понимаешь, что там творится. При женских монастырях воспитательные дома. Бабушки и дедушки время от времени приезжают проведать воспитанников… И вот, одну из дочерей Раймонди просватали. Я посватался к оставшейся. Я говорил, что готов взять ее вовсе без приданого и обеспечить ей если не роскошную, то достойную ее жизнь. Говорил, что мы с ней можем уехать куда-нибудь, чтобы пересуды, если возникнут, как можно скорее прекратились. Я был бесконечно осторожен и вежлив. Не знаю, что мое предложение сделало с графом в большей степени – взбесило или насмешило. Он ответил: «Койран, мой друг, ты же должен понимать: ТВОЕ ПРОИСХОЖДЕНИЕ…». Я ответил: «Пусть я сомнительного происхождения, но всего добьюсь своими силами. Отдать ее в монастырь – то же, что продать в веселый дом». Тут граф рассвирепел. Но мне это было трижды безразлично. Он оскорбил меня сильнее, чем я его. В тот же вечер я был на пути в Амору, чтобы там всех напугать «Похвальным словом естественной философии».
- А дочка графа?
- Я предложил ей бежать со мной, но она отказалась. Хотя, похоже, я подал ей мысль. До меня потом доходили темные слухи о ее побеге. Надеюсь, всё сложилось для нас обоих наилучшим образом.
Затем разговор друзей зашел о выборах в совет Четырех, которые должны были состояться через несколько дней, и решении Ансельма предложить свою кандидатуру. Теперь соперников стало трое.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Койран закончил письмо Рене. Молодой человек старался не иметь с Коро никаких дел, но теперь предлагал ему сыграть кое-с-кем очень веселую шутку. Осталась только подпись: «Твой Койран». Некоторое время он смотрел на эту подпись. Что-то шевелилось в его душе, Койран ловил эту мысль-ощущение, но она не давалась. Случайно задел локтем какую-то бумагу, она улетела под стол, пришлось лезть за ней. И, стоя под столом на четвереньках, Койран понял, что его тревожило. Начал выпрямляться не вовремя, больно стукнулся. Он вспомнил, что могло быть причиной его разрыва с Лукой. Как-то Койран на своей вилле разговаривал с одним дворянином. Художник влетел без стука. «Койран!». «Мессер Койран» - поправил тот. Лука смешался, быстро пришел в себя, но поразившее его известие Койрану так и не рассказал.
Крашеный лис весело тявкает, приветствуя собрата...
«Неужели из-за этого? Ну не может же быть, чтобы из-за этого!?».
Но даже если не это было причиной разлада, теперь на Койрана нахлынул обморочный стыд. Койран морщился, шипел, тер макушку и смеялся над собой.
***
- Лука!
Койран стоял в новой церкви под лесами. Над головой, на лесах послышалась возня.
- Маэстро Лука!
- Что вам угодно, - враждебности в голосе не было.
- Я принес вино и снедь. Мне нужно с вами поговорить!
- Голосовать за вас не буду!
- Это ваше право, - миролюбиво ответил Койран. – Я не за этим.
Лука слез с лесов и оказался перед Койраном. Он все пытался определить, хотя бы примерно, возраст Луки – он молодой, но потасканный, или лет ему немало, но он хорошо сохранился. Выражение больших светло-карих глаз и всего худого, суховатого лица с заметными морщинами живое и молодое; непонятно, сколько седины в длинных жестких русых волосах, от природы разноцветных.
- Я хочу попросить прощения и помириться, если это возможно, - Койран старался, чтобы в голосе были и кротость, и достоинство, как у Мариано, мирившегося с Джиджи, но мешало неожиданно сильное волнение.
- Вы что, помирать собрались?
Койран не сдержался и хмыкнул.
- Нет. Не собрался. Я чуть было не… А в смертельной опасности мозги, бывает, встают на место.
Лука переменился в лице и сгреб Койрана в объятия.
- Боже мой. Аньоло говорил, что ты был болен, но я не думал, что настолько. Живи долго-долго!
Сели за заляпанный стол. Койран вытащил из корзины оплетенную бутыль, сыр, мясо и фрукты.
- Это здорово, что ты пришел, - говорил Лука набитым ртом. – Я вторые сутки работаю, почти не отрываясь. Еще немного и свихнусь.
- Скоро крайний срок?
Лука кивнул.
- А когда?
- Три месяца назад. Но не в этом дело. Вдохновение. Надо ловить за хвост.
Койран и Лука продолжали беседовать, и разговор зашел об образе святого Койрана.
- Тебе что, нравится эта мазня!? – вскричал Лука. – Я ее писал в двадцать лет. Край деньги были нужны. Ты видел его коленки? Вспомнить стыдно.
- Уверяю тебя, никто не смотрит на колени. Все смотрят на лик.
- Я его со своего приятеля писал. Он сидел смирно, а я ему на похмелье жаловался и безденежье. А теперь это вот такое вот рыло, - Лука показал двумя руками.
Койран понял, что и Луку можно позвать поучаствовать в задуманной им веселой шутке, тем более, что Лука обожал подобные дела.
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ
Письменный стол Стефано вызвал у Койрана смесь смеха и паники: вороха листков, кипы тетрадок и книг, облезлые и обломанные перья. Две чернильницы – одна полная, в другой – засохшие остатки чернил. Один из листков Койран держал перед собой довольно долго – на нем был начертана схема сложного защитного круга. Но тут же, на отогнутом и чуть надорванном краю листка: «Сыр, колбаса, масло, зелень».
«Стефано в этом хаосе распрекрасно разбирается. А что, неплохой способ прятать секретные книги и записи». Койран усмехнулся, увидев старую, разбухшую книгу «О защитных фигурах» на вершине стопки книг в углу стола.
В этот момент скрипнула дверь. Стефано застыл в дверях и ошеломленно смотрел на себя самого у стола с книгой Сальвиати в руках. Лже-Стефано шагнул к настоящему и завопил:
- Мерзавец! Ты посмел взломать мою дверь, как ворота Сан-Фермо! Ты забрал у меня книжку, которую я честно зачитал у мессера Уго! Ты рылся у меня в сундуке!
И прежде, чем Стефано успел что-то предпринять, надвинул шляпу ему на глаза и исчез.
Койран в облике Стефано появился на углу, где его ждали Рене и Лука.
- Покайтесь, нечестивцы! – сказал Койран вместо приветствия и показал книгу и приглушенно-красный берет с гербом. Рене и Лука, каждый по-своему, хмыкнули: сходство Койрана со Стефано было совершенным. Чего не давало превращение, восполнял актерский талант.
«Вот пойти сейчас и натворить каких-нибудь безобразий, - подумал Койран. – И пусть все думают на Стефано».
Разумеется, Койран не стал этого делать. Он принял свой обычный вид и протянул Рене трофеи.
- Это я у него в сундуке нашел. Это герб университета Сан-Фермо. Я думал утащить чулки – те, полосатые, что носят в Сан-Фермо, но это, пожалуй, грубовато.
- Я бы лучше чулки стянул, - заметил Лука, весь лоснившийся от удовольствия.
На следующий день о чудесном возвращении книги к Сальвиати и в библиотеку знали все совоокие в Иларии, и не только они.
***
Стефано приблизился к Койрану быстрыми, крупными шагами, выдававшими бешенство, на ходу стаскивая перчатку – руки плохо слушались, и бросил ее Койрану. Эффектного жеста не получилось – мягкая перчатка шлепнулась на мостовую.
Койран медленным, тяжелым взглядом посмотрел на бледного Стефано с окаменелым лицом и глазами, налитыми злобой.
- Поднимите свою вещь, - сказал Койран холодно и четко, но негромко.
- Поднимите! – глухо проговорил Стефано. – Или вы боитесь?
- Нет. Не хочу руки пачкать. Мне интересно одно: как соединить этот, прости Господи, вызов с вашей набожностью?
- Моя душа погублена. Но я избавлю этот мир от такой мрази, как вы.
- Вам самому не смешно? Я не стану драться с вами по одной простой причине: вы не дворянин.
- Всем известно, какой ТЫ дворянин.
- Я с вами свиней не пас. Но так даже лучше. Как бывший простолюдин, я с радостью набью вам… лицо. Надоели вы мне смертельно.
- Нет, - глухо сказал Стефано. – Мы будем драться насмерть.
- И не подумаю!
- Трус!
- Трусом меня еще не называли, - выговорил Койран и поднял перчатку. Он не знал, поддался ли он Стефано, но, как бы там ни было, это оскорбление Койран не мог снести. - Мы можем встретиться завтра утром у развалин. Там есть ровная площадка, и нам не должны помешать.
- Не завтра! Немедленно!
- Это вы можете распоряжаться своей никчемной жизнью, как вам заблагорассудится. А от меня зависят люди. Завтра. Оружие?
- Магия, естественно.
***
Светло-рыжий огонек свечи вытягивался и трепетал.
«Наверное, высохли» - подумал Койран о чернилах, и дунул на листок бумаги. Сложил лист, скрепил, щедро налив сургуча и с силой надавил на него печатью: три кольца и треугольник. Когда сургуч застыл, Койран написал на письме «Вскрыть в случае моей смерти». Койран бережно поставил перед собой «Второй Ключ Мудрости». Существовало два тома знаменитого древнего гримуара «Ключи Мудрости». В них было множество заклятий, отвергнутых и запрещенных сообществом магов еще много веков назад. «Ключи Мудрости» уничтожались, их очень редко переписывали. Койран был счастлив заполучить поздний список «Второго ключа». У Ансельма в библиотеке Аморы хранился «Первый Ключ», еще в давние времена лишившийся половины страниц. Койран хотел освежить в памяти лишь некоторые заклинания. Полумрак, свеча, книжные шкафы, стол, книга и собственные кисти рук, большие и худые, что бережно перелистывали бесценные, ветхие, мягкие, желтые страницы.
Некогда Койран, Ансельм и Лука изготовили электрум, магический сплав семи металлов, а из него создали подвеску-талисман, навершие магического жезла, кубок, способный обезвреживать яды, и зеркало, в котором можно было увидеть события прошлого и настоящего. Этот магический труд связал души троих сильнее, чем обыкновенная дружба. Во-многом поэтому Койран болезненно переживал разрыв с Лукой и был рад воссоединению. Талисман забрал Лука. Кубок Койран поднес герцогу Ульрико. Зеркало досталось Ансельму. Жезл черного дерева длиной в локоть с навершием в виде двух змей – крылатой и бескрылой – лежал перед Койраном. Койран собирался взять его завтра.
Стоило Койрану лечь в постель, он забылся.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На следующее утро противники встретились за городом у античной постройки красного кирпича с частично обвалившимися стенами. В конце широкой, вытоптанной тропки и вправду была удобная площадка. Руину и дорожку окружали деревья. Стефано уже ждал противника. Поздоровались.
- Вы не передумали, Стефано?
- Вы пытаетесь меня дразнить?
- И в мыслях нет. Я совершенно серьезен. Я крови не жажду. Мы еще можем примириться, если вы возьмете свои слова назад.
Стали чертить защитные фигуры кинжалами на песке.
- Это у нас несчастный случай? – произнес Стефано. Койран не ответил, и продолжал свою работу. Через некоторое время Стефано снова заговорил.
- Что победитель должен будет сделать с телом погибшего?
- Вас это почему заботит?
Теперь двое стояли друг против друга, каждый – в центре своей защитной фигуры. Койран чуть слышно выцедил несколько слов. По лицу Стефано пробежал страх, и Стефано тоже что-то проговорил. Койран по движению губ определил заклятье, тем более, что предвидел, что его противник будет делать.
- Не пытайтесь!
- Что – не пытайтесь?
- Не пытайтесь вернуть мне мои заклинания. Я от этого обезопасился.
Койран говорил нарочито насмешливо, но все же ему показалось, что он теряет опору: защита Стефано выдержала его удар.
«Чему я удивляюсь. Ведь я с самого начала знал, что это сильный противник».
Усилием воли Койран как будто сжал свою тревогу. Удар Стефано тоже не причинил Койрану вреда. Койран мог, усилив, отбросить смертельное заклинание на Стефано, но не стал делать этого. Противники под магической защитой ощущали чужое зло, как мерзнет тепло одетый человек.
«На этом можно бы и разойтись» - подумал Койран. Выбросил руку перед собой – по земле побежали струйки пыли и мелких камушков, но, приближаясь к фигуре, огибали ее.
Койран некоторое время стоял, опустив голову, сосредоточенный и напряженный, и вдруг исчез. В следующий миг Стефано боковым зрением увидел Койрана возле одного из окружавших площадку деревьев. Койран чиркнул что-то кинжалом на стволе. Стефано озирался. Койран возник у дерева с другой стороны. Стефано выкрикнул заклинание, но Койрана там уже не было.
- Брат Стефано! Я тут!
Ненавистный голос. Ненавистный, почти по-мальчишески ехидный тон. Койран, невредимый, стоял возле руин позади Стефано. Через миг Койран был внутри своего круга. И тогда ошеломленный Стефано понял, что произошло. В те несколько мгновений молчания Койран вычислял, как разомкнуть защитную фигуру Стефано. Он начал задыхаться: не мог набрать воздуха в легкие, межреберные мышцы были как будто заморожены. Стефано захрипел, опустился на корточки и скорчился.
Койран подбежал к Стефано.
- Несколько минут – и ты труп. Считай, что я тебя убил. Это был честный поединок, и он окончен.
Стефано снова смог дышать. Он сидел, упираясь руками в землю, щурил глаза и отчаянно втягивал воздух. Койран отвернулся и пошел, было, прочь. Он с самого начала знал, что не станет убивать Стефано. Вдруг из глаз Койрана хлынули слезы: голову ему сдавило, его будто ударили по спине, по почкам, сердце зашлось, в желудке и в груди – раскаленная смола. Койран согнулся пополам.
- Это тебе за Сан-Фермо! – остервенело и отчаянно крикнул Стефано.
Койран выпрямился – как будто поднимал на плечах огромную тяжесть. Он едва смог перенестись на несколько шагов назад, внутрь круга. Сначала Койран подумал, что Стефано использует Заклятье Боли из «Первого Ключа», но быстро понял, что это было не так. Стефано убивал его. Амулет и татуировка уберегли Койрана от смерти.
«Так вот, значит, как: использовать дар целителя, чтобы лечить людей – это грешно, а чтобы губить…»
Вокруг Койрана вспыхнуло пламя – только защитный круг не позволял огню приблизиться к человеку. Слезы продолжали катиться из глаз Койрана – теперь от жара. Серебряная цепочка с ладанкой и амулетом раскалялись и начали жечь кожу. Койран поспешно вытащил их наружу. Пламя гудело и рвалось вверх. Над огнем вились искры, воздух дрожал, будто плавясь. Пылали оба дерева, на которые Койран нанес знаки. Обуглились от комля до концов ветвей и погасли. Что-то в уме Койрана, мутившемся от боли, велело его рукам поднять перед собой жезл, а губам и языку – выговорить слова. Матовое, как будто теплое наощупь черное дерево и две змеи. Языки пламени опали, заплясали у самой земли и исчезли. Мысленно Койран произносил исцеляющие заклинания, боль утихала, но он был обессилен.
«Не надо было цацкаться с ним. Надо было с самого начала драться насмерть, как он и хотел. Его нельзя оставлять в живых».
Койрана замутило от бешенства, и он, в упор глядя на Стефано, выругался черными словами. Койран искал хоть какую-то щелку в защите Стефано.
Веселый солнечный свет из трещины в белесых тучах. Солнце – друг. В нем надежда и жизнь. Койран мучительно ощущал, что решение совсем, совсем близко, но он не может его увидеть. Прекрасно сложенный молодой человек в шапке рыжеватых кудрей стоит в магическом круге. И тень Стефано выходит за пределы круга. При этом тень самого Койрана находилась позади него, в безопасности. Койран выхватил кинжал.
Стефано сорвал с себя плащ и принялся размахивать им перед собой.
- Пляши, пляши! – крикнул Койран и метнул кинжал в метавшуюся по земле тень. По лбу и темени Стефано протянулась красная полоса. Койран рассек Стефано только кожу. Его спас случай. Стефано провел по лицу рукой и ошарашенно посмотрел на свою выпачканную кровью ладонь. Кровь стекала на глаза.
Жезл. Из памяти, будто всплывая со дна, возникли слова двух заклятий. Одно из них защитное, но способно убить. Второе – сильнейшее запрещенное заклинание из «Второго Ключа Мудрости». Это – черная магия. Это – последнее средство. Если, конечно, в нем еще будет необходимость.
«Даже если он убьет меня – здоровой эта мразь отсюда не уйдет».
Койран, не уверенный, что следующее мгновение для него наступит, встретил новый выпад. В ответ на Стефано хлынул поток магической энергии такой силы, что защитная фигура не была для него препятствием. Этот поток пронизывал всё существо Койрана. Он был в исступлении и в душе мучительно горел в том же пламени, что и его враг. Стефано истошно закричал, скорчился и тяжело повалился на землю лицом вниз.
Койран стоял, опустив руку с жезлом, взмокший, с больным лицом в пятнах, пряди взъерошенных волос прилипли ко влажному лбу. Он не мог отдышаться и не мог сойти с места. Стефано вдруг шевельнулся, медленно сел, а еще через несколько мгновений поднялся. Койран сдавленно застонал. Очевидно, Стефано успел сотворить какое-то защитное заклятье, а теперь если еще не исцелял сам себя, то заглушал боль.
Стефано перед Койраном. Сильные ноги твердо стоят на земле, спина прямая. Только лицо вымазано кровью. Стефано улыбнулся. Ничего, хуже этой спокойной, беззлобной улыбки, в жизни Койрана ещё не было. У Койрана мысли начали путаться. Стефано замахал руками и принялся что-то выкрикивать.
- …атит! …атит!
«Что он делает!?»
Последнее средство. Койран произнес проклятье. В это мгновение Стефано вышагнул из своей защитной фигуры. А для Койрана наступила темнота.
***
Дубовые ветви. И между кудрявой желто-зеленой листвы – серое небо. Болело все тело, особенно грудная клетка. Койран лежал на собственном расстеленном на земле плаще. Стефано сидел на корточках рядом.
- Добивайте, - выговорил Койран. Его самого поразило, что он не испытывал ни страха, ни ненависти, ни сожаления.
Стефано с отчаянием махнул рукой.
- Я вам ребра не сломал? Что вы сделали последнее? И, главное, зачем!?
- Я ничего не понимаю.
- Вы направили заклятье сами на себя. Я же вам кричал: «хватит, хватит!». Вы можете встать?
- Вы ненавидели меня, сделали всё, чтобы меня уничтожить, а теперь спасаете. Стефано, что вам нужно?
Стефано помотал головой.
- Пусть господь вас судит. Не я. Я ничем не лучше вас…
Койран, лицо которого кривилось от боли и изнеможения, усмехнулся.
- Когда вы упали, я увидел то, чего желал... Простите меня.
- Прощаю, - чуть слышно выговорил Койран. Он собирался с силами, чтобы сесть, опираясь на руки.
От обугленных деревьев тянуло гарью. Потемнело, и с неба полетели капли.
ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ