Когда я бываю на фруктовом рынке, невольно обращаю внимание на лотки, в которых разложены яблоки или груши, стараюсь определить, какого они сорта, при этом моё внимание часто сосредоточивается на продавце. С некоторых пор мне важно знать: случайный это «фруктовый» продавец или настоящий знаток фруктового рынка, хорошо знающий предмет своего ремесла. А интересоваться этим вопросом я стал с той поры, когда самому единственный раз в жизни пришлось встать за прилавок по просьбе матери, уговорившей продать пропадающий богатый урожай яблок. Об этом я и хочу рассказать, предварительно познакомив читателей с тем, как создавался материнский сад.
Мой отец, вернувшись с войны, с необыкновенным вдохновением стал благоустраивать свои пятнадцать довоенных соток, на которых глаза терзали печальные кирпичные останки печи на месте сгоревшего в войну дома да чернобыльник выше человеческого роста. Но в одном его уголке отец подолгу задерживался и с особенной теплотой в глазах показывал мне, пятилетнему мальчугану, росшие на нём уже довольно высокие деревца.
– Сынок, это питомник яблонь и груш, который до войны посадил твой дедушка Пахом, – рассказывал мне папа Вася, – дедушка очень хотел развести большой сад, для этого посеял штук 500 яблочных и грушевых семечек, из которых выросли вот эти деревца. Яблоньки за войну кто-то выкопал, остались тут только груши. Их надо было прививать от хороших сортов, только нам война помешала, они и выросли за пять лет такие большие, и прививать их теперь поздновато, да и некогда, нам с тобой дом надо строить, да огород сажать, чтобы было чем зимой питаться.
Но расстаться с дедушкиной идеей создать сад отец не мог, потому не стал губить переросшие саженцы, а обсадил ими весь периметр участка, выбрав самые крепкие и красивые. Они так и остались непривитыми, но вскоре стали давать довольно приличный урожай мелких диких груш, которые все называли почему-то «дули». В послевоенные голодные годы для нас, детей, и этот урожай был в радость, бывало, мы грызли эти «дули» ещё не совсем созревшие. Когда построили дом и в нём появилась русская печь, мама сушила на противне спелые плоды, складывала в мешок, хранившийся зимой на тёплой печке, где я спал с дедушкой Пахомом. Бывало, заберёшься на печи под дедушкину шубу, которой мы укрывались, а рука потихоньку вылезает из-под неё и тянется к мешочку с сушёными грушками, нащупает в его уголочке дырочку и через неё выковыривает по одной, естественно, сразу её в рот. Наслаждение невероятное, особенно, если попадётся сухофрукт от сладкой груши, они хоть и дикие, а по вкусу были разные: одни немного вяжущие, а другие сладенькие.
Прошло несколько лет, прежде чем у отца появилась возможность вернуться к реализации мечты о настоящем саде с хорошими сортами яблонь. Дедушка Пахом часто говорил об этом, вспоминая свои годы жизни в деревне, где у него был сад, а в нём пятьдесят разных плодовых деревьев и двадцать две семьи пчёл, которые очень хорошо их опыляли. Однако в пятидесятые годы скудные материальные возможности семьи не позволили приобрести хорошие сорта яблонь, да и не было их в широкой продаже. Подвернулся один случай, не использовать который отец просто не смог. Уезжал из опустевшей после войны деревни Булохи, в которой родилась мама Ульяна, её брат Илья. На его усадьбе оставался сиротой посаженный ещё до войны плодоносящий сад из десятка яблонь. Илья и предложил отцу:
– Вася, жалко бросать сад, яблони хорошие, может, ты выкорчуешь их да пересадишь к себе на участок. Деревьям лет по пятнадцати, сучья крупные обрежешь, обвяжешь мешочками с глиной, они тебе уже через два года будут урожай давать.
Идея эта сразу овладела моим батюшкой, он решил во что бы то ни стало её осуществить. А деревня-то за двадцать с лишним километров, с ней в те годы ещё не было никакого даже автобусного сообщения. В свой выходной день с лопатой и топором в руках пешком отец пошёл в деревню корчевать взрослые яблони, предварительно договорившись со знакомым шофёром, чтобы тот подъехал к нему ближе к вечеру забрать деревья. Я просил отца взять меня с собой, но он тут же дал мне важное задание: проверить все подготовленные нами ямки для посадки, поправить их и ждать его возвращения, потому что деревья надо будет быстро посадить.
До самого вечера я старательно выполнял поручение и ждал отца с ценным грузом, так хотелось встретить его и первым увидеть настоящие яблони, только сон меня сморил, я заснул. Проснувшись утром в нашей землянке, я босиком сразу бросился во двор, хотя майская холодная погода тут же заставила вернуться и надеть бурки, сшитые мне мамой из старого солдатского одеяла. Каково же было моё мальчишеское разочарование, когда я увидел груду лежащих на огороде корявых пеньков с рогатыми сучками, а не большие красивые деревья в моём детском представлении, которые будут угощать нас яблоками. Вернувшийся вечером с работы отец рассеял моё разочарование весёлым рассказом о том, как от этих рогатых сучков отрастут новые и принесут нам «вкусную радость», нужно только их хорошо посадить и потом ухаживать, вовремя поливать, подкармливать навозом, а по весне перекапывать под ними земельку.
– Пройдёт время, сынок, мы ещё новых яблонь насадим, я хочу, чтобы мои дети жили в саду, ухаживали за ним, любили каждое деревце. Деревья долго живут, и когда нас с дедушкой не будет, вы придёте в свой сад, съедите яблочко и вспомните о нас.
Слова эти в то время особенно не трогали ни меня, ни моих братьев, нам казалось, что война, забравшая у многих наших сверстников их отцов, кончилась навсегда, и теперь наши папы, оставшиеся в живых, никогда не расстанутся с нами, будут всегда, как это их не будет, быть такого не может.
Мы ощутили всю драматическую и мудрую ценность отцовских напутствий только тогда, когда не стало на свете ни отца ни деда, проживших после войны всего каких-то двенадцать лет. Но сад остался. Мы с мамой потом посадили в нём новые замечательные сорта: штрифель, розовый налив, белый налив, антоновку осеннюю и зимнюю, грушовку и даже китайку с мелкими красными яблочками для варенья, которые народ называл «райскими». Целых два десятка лет плодоносили и те старенькие, довоенной посадки, шесть из десяти сохранившихся яблонь с маминой родины, первыми попавшие в наш сад.
Прошло ещё полтора десятка лет, мы выросли и разъехались по разным городам: я после института уехал работать в Подмосковье, один брат стал офицером Советской Армии, другой – на срочной армейской службе, третий жил с мамой. Теперь за садом ухаживала она. Урожай в саду становился таким обильным, что его некуда было девать, яблоки падали, портились, просто пропадали, мама часто закапывала подгнившие плоды под могучими кронами яблонь. Если розовый налив с румяной красноватой мякотью в середине, отличавшийся необыкновенно приятным вкусом, быстро расходился с одной яблоньки, то с четырёх штрифелей и десятка других яблонь урожай доводил маму до слёз – ей жалко было терпеть потери.
В свой августовский отпуск я с семьёй приезжал к маме на своём «Москвиче». В то знаменательное лето урожай яблок был просто сумасшедшим не только в нашем саду, но и во всей округе. Мама, бывало, наберёт ведёрко отборных яблок и идёт со своим никогда не отстававшим от неё пёсиком на автостанцию, где садится на раскладной стульчик и продаёт яблоки эмалированной чашечкой весом чуть больше килограмма всего копеек за тридцать, а чаще раздаёт яблоки бесплатно пассажирам автобусов с детьми. Пёсик садился с мамой рядом и терпеливо ждал, когда закончится её торговля, после чего также преданно следовал за ней домой.
Некоторое время мама стеснялась сказать мне о своём «яблочном горе», городской рынок был завален яблоками, в тот год ведро яблок отдавали по одному рублю. С учётом того, что в городе было много садов, спрос на них был невелик. Тут бы развернуться кооператорам, открыть приёмные пункты и не дать пропадать урожаю, но они не разворачивались. Однажды мама не выдержала, позвала меня в кладовочку, где стояло несколько корзин с яблоками, потом провела в сад, где грудами лежали красивые, чуть тронутые при падении на мягкую землю румяные яблоки, попросила:
– Сынок, у тебя же машина, отвези ты на рынок яблочки, а то пропадут, пусть хоть по какой цене люди возьмут, у кого-то ведь яблок нет совсем.
Я никогда не торговал и не интересовался тонкостями этого процесса, но не исполнить просьбу матери просто не мог. Мы с братом набрали восемь мешков самых лучших яблок, не имевших дефектов, дополнили снятыми с яблонь, погрузили в машину и поехали по базарам. Зная, что в своём городе рынок яблоками переполнен, решили махнуть за 35 километров в соседний в те годы ещё шахтёрский город Сафоново, где добывался бурый уголь. Шахтёрам витаминная продукция нужна, рассуждали мы, уж по рублю ведро урожай продадим. Приехали на рынок – встать негде, одни яблоки. По рублю ведро продают, а покупателей вроде как и нет совсем. Я открываю багажник, из которого струится такой яблочный аромат, что голова кружится. Стоим минут двадцать, никакого интереса к нашему товару не чувствуем. Подходит один мужичок и просит закурить. Брат угостил его сигаретой, выслушал «спасибо», вдруг мужичок и говорит:
– Ребятки, вы здесь зря только время потеряете, видите сколько яблок в этом году у нас уродилось. Такого ещё не было, чтоб ведро яблок по рублю продавали. А в Сычёвке в позапрошлом году все сады вымерзли, я там был недавно, у них яблок совсем нет. Поезжайте туда, что вам на машине 140 километров – два часа езды по хорошей дороге, зато всё продадите, да не по рублю, а по пять.
– Ну, спасибо, друг, за совет. Мы, пожалуй, так и сделаем, – тут же решили мы с братом, – дорога правда хорошая, точно знаете?
– Я же вам говорю, на той неделе я там был, 75 километров до Вязьмы, а там ещё 70 до Сычёвки, всё по асфальту. Жмите, ребятки, вы ещё засветло домой успеете вернуться.
Действительно, приехали в Сычёвку, заехали на малюсенький рынок, где на каких-то ящиках с немудрящими своими товарами пристроились будто бы случайные торговцы. Яблоки продавал только один мужчина лет пятидесяти по полтора рубля за килограмм, недостатка в покупателях у него не было, люди постоянно подходили и просили взвесить кто килограмм, кто два. Мы достали свой первый мешок, наполнили ведро яблоками и начали торговать, вежливо попросив у мужичка разрешения пристроиться неподалёку от него.
– Да вставайте, жалко мне места что ли! Да к тому же, яблоки у меня всё равно скоро кончаются, так что вы мне не помешаете. Почём решили торговать? По пять рублей ведро? Подходяще, желаю удачи.
В течение получаса у нас купили ведра четыре яблок, хотя подходили и интересовались ценой многие. Мужик смотрел, смотрел на нас, видимо, понял, что мы совершенные профаны в торговле, подошёл и потихоньку сделал нам такой инструктаж, который я не забываю уже не один десяток лет.
– Ну что вы за купцы такие, вёдрами надумали продавать! Вы же видите, люди подходят, интересуются, хотят купить килограммчик - два, не всем же целое ведро надо, у нас люди два года яблок не видели, поэтому с вёдрами на базар не ходят, а по килограмму быстрее бы разобрали. Сколько в ведре? Шесть килограмм, даже по рублю тридцать вы за это же ведро возьмёте семь восемьдесят. Берите мои весы, я кончил торговать, без всякой платы берите, я через пару часов зайду за ними. О, у вас же такие яблоки вкусные, – добавил он, попробовав одно из мною предложенных, при этом принёс и поставил передо мной свои весы, – есть чистая тряпочка? – Он сам взял тряпку, протёр яблоко, и положил на весы. – Что вы сыплете яблоки на весы как попало! Вы их сначала протрите тряпочкой, они же красивше станут, блестеть будут, да положите их на весы не как попало, а хвостиками вверх. Вот, а теперь посмотрите, сможет ли покупатель пройти мимо такой красоты, особенно когда хочется угостить деток, давно не кушавших яблок? Конечно, купит, распробует и ещё придёт. Так что действуйте, ребятки, как я вам советую.
Получив такой ценный урок опытного рыночного торговца, мы тут же с братом применили его на практике. И дело пошло, да так споро, что очередь образовалась. Женщины стали приходить повторно, распробовав нашу грушовочку и штрифель. Часа за полтора мы распродали все свои яблоки и стали дожидаться нашего рыночного учителя, чтобы вернуть его весы и как-то отблагодарить за добровольную помощь, которой мы даже не ожидали.
Мужичок пришёл ровно через два часа, принёс нам литр молока и батон белого хлеба и прямо-таки потребовал перекусить после работы. Мы стали предлагать Николаю, так его звали, деньги за помощь и угощение. Николай посмотрел на наши подмосковные номера на автомобиле и сказал так, что нам даже как-то стыдно стало.
– Ребятки, вот вы живёте в Московской области, но родились-то вы здесь, на Смоленщине, родные небось под немцем были, всякого горя повидали за войну в оккупации, я-то знаю. Так что ж вы мне деньги предлагаете? Разве в них дело, разве ради них мы живём на нашей Земле-матушке? Неужели вы забыли наши смоленские традиции? Разве не знаете, что без нашей народной дружбы мы б в войну все пропали? Так-то вот, ребятки, ничего мне от вас не надо, спасибо, что привезли свои яблочки нашим детишкам. Приезжайте ещё, далековато, правда, но приезжайте.
Возвратились домой мы, в самом деле, ещё засветло. Мама встретила нас с явным любопытством на лице, ей не терпелось спросить о результатах нашей поездки. А когда я вынул из кармана вырученные за её урожай деньги и положил их перед ней на стол, она засветилась той светлой улыбкой, какая бывает у матерей, когда вся их сущность наполняется необыкновенной гордостью за своих сыновей, которых она произвела на свет. Мама не хотела даже брать деньги, хотя, конечно, лишними они не были, но ей важно было другое – знать, что её труд не пропал даром, он пошёл на пользу людям, её яблоки едят где-то в Сычёвке, её сыновья разрешили терзавшую её заботу, она в этот момент была наполнена маленьким, может быть, материнским счастьем и спокойствием, которое мы ей доставили.
Я хожу теперь по современному рынку, на котором полно всякого рода фруктов не только местного происхождения, но привезённого из тёплых южных краёв и даже из-за границы. Торгуют ими, разумеется, не те, кто выращивал этот урожай, а просто продавцы, работающие у перекупщиков товара, профессионалы своего дела, всё у них выложено красиво и чарует глаз. А мне вспоминаются слова Николая, того сычёвского мужичка со смоленщины, который не только учил нас торговать, но преподал великую мудрость человеческой солидарности, вспомнив при этом о тяжелейших годах войны, которую пережил сам.
Май 2020