Очерк из книги "ТЕЛЕВИДЕНИЕ, КОТОРОЕ НИКОГДА НЕ ПОВТОРИТСЯ" (2020)
ОЛЬГА СЕВОСТЬЯНОВА
ПО ТУ СТОРОНУ ГОЛУБОГО ЭКРАНА
Ольга Александровна Севостьянова родилась 14 октября 1951 года в г. Новокузнецке Кемеровской области. В 1976 году окончила филологический факультет Ленинградского государственного университета им. А.А. Жданова. После окончании университета жила на Крайнем Севере – в Игарке Красноярского края, с 1978 по 1983 год работала на Игарской студии телевидения редактором и ведущей детских и молодёжных передач.
В настоящее время О.А. Севостьянова живёт в городе Александрове Владимирской области, с 1987 года работала в старейшей районной газете «Александровский Голос труда». Член Союза журналистов СССР (а теперь РФ) с 1991 года. В 1992 году окончила факультет журналистики Московского государственного университета им. М.В. Ломоносова.
В последние годы О.А. Севостьянова пишет книги. Ею выпущены в свет три сборника духовно-публицистической прозы «На кораблике под сенью Креста», сборник рассказов и очерков «Сплошное между. Пережитое», сборник стихотворений «Абрикосовый сад». В 2016 году автор представила детскую повесть «Сказки Морского волка» на Международный конкурс «Необычайные приключения – 2016», стала его победителем, а также членом Международного творческого объединения детских авторов. В 2018 году «Сказки Морского волка» вышли в издательстве «Символик».
О.А. Севостьянова является дипломантом Цветаевских фестивалей поэзии, которые проводятся в Александрове на протяжении многих лет. Ее проза и стихи неоднократно публиковались в местной прессе, а также в литературных журналах и альманахах «Золотая осень», «Александровская слобода», «Страна Озарение» и др.
ЛЕТИМ В ИГАРКУ
Начало июня 1978 года. Мы летим в неведомую Игарку. Я знаю про неё только то, что это северный морской порт на берегу Енисея. Муж получил сюда назначение после окончания Ленинградского высшего инженерно-морского училища, или «Макаровки», как его ещё называют. Путь неблизкий. В полёте мы проведём больше четырёх часов. Но из-за разницы во времени получится, будто пройдёт восемь. Вылетели в полночь, а прилетим в восемь утра. Назад будет ещё интереснее. Когда полетим обратно, мы время обгоним. Вылетим в восемь утра – и прилетим в восемь. Но это будет ещё не скоро, через год. А год жизни на Севере, за полярным кругом, приравнивается к двум.
В пустом захолустном Игарском аэропорту народу почти нет. Только мы, прилетевшие, а встречающие, оказывается, ждут на другом берегу Енисея. Это для нас неожиданность. До места ещё нужно лететь на вертолёте, а денег на билеты у нас нет. Что делать? Муж просит в долг у совершенно чужих людей, работников аэропорта. Они даже не удивляются, дают без лишних слов. Здесь много приезжих, в основном, из Ленинграда. И все друг друга знают. Моряки вообще составляют некое «братство», ведь все они знакомы с курсантских времён.
И вот мы уже летим на вертолёте. Четырёхлетний сынишка с любопытством прилипает к иллюминатору. Я тоже поглядываю вниз. Вижу протоку Енисея, на правом берегу которой притулилась заполярная Игарка. Позже я узнаю, что город и лесокомбинат были построены здесь почти полвека назад в печально известные 30-е годы сосланными сюда отовсюду людьми, объявленными «врагами народа». Что лесокомбинат – главное предприятие в городе, здесь обрабатывается и пакуется высококачественная древесина. Что сам город – последний на Енисее морской порт, куда глубины позволяют заходить большим морским судам, а дальше, на юг, в Красноярск, могут пройти только речники. Что за короткую навигацию в Игарку по Северному морскому пути приходят сотни лесовозов, загружают пакеты с лесом – и везут их за границу.
Но всё это будем потом. А сейчас на том берегу нас встречает служебная машина. Мы едем в общагу гидробазы – к месту работы мужа. И вот мы ступаем на скрипучие и шаткие деревянные тротуары, какие бывают только на Севере, где всем заправляет вечная мерзлота. На дворе июнь – а на пожухлой прошлогодней траве всё ещё высятся сугробы чуть подтаявшего серого снега. Перед нами неказистый деревянный дом барачного типа, почерневший от времени. Входим в довольно большую комнату с несколькими железными допотопными койками. Полярный день в разгаре. Солнце неподвижно стоит в зените и ломится в незашторенные окна. Сколько же здесь света?!! Столько же, сколько спустя несколько месяцев будет непроглядной тьмы полярной ночи…
«Я НА СЕВЕР НЕ ПОЕДУ…»
…Когда муж был курсантом, я смеялась:
– Что это такое – гидрограф? Гидра какая-то… Нет, я не согласна. Гидру я оставляю тебе, а себе беру графиню…
Он лишь улыбался в ответ.
«Графиню» поселяют в двухэтажном бараке в коммуналке. Здесь живёт ещё одна семья с ребёнком. У них – две комнаты, у нас – одна. Мы перегораживаем её платяным шкафом и устраиваем за ним сына на подвесной железной койке со списанного парохода. У нас есть старый диван и ковёр, который муж подвешивает к трубе под потолком. Ковёр немного отстаёт от стены и раскачивается, будто от сквозняка. Но нам нравится. Красота! Это наше первое совместное жилище. В Ленинграде жили то в разных общагах, то на съёмных квартирах.
На общей кухне два стола и большая печь, на которой всегда стоит громадная кастрюля с горячей водой. Потому что из крана вода течёт только холодная. И это счастье. Ведь в большинстве домов воды нет совсем, её привозит по расписанию водовозка. Сколько успеешь запасти, столько и будет до следующего приезда машины. Канализации нет нигде, кроме двух пятиэтажек в новом микрорайоне, который только начал строиться. Нам же все помои до капли несколько раз в день надо выносить в вёдрах на улицу. Туалет у нас есть, но очень странный. Здесь его с сарказмом называют «туалетом прямого падения». Со второго на первый этаж спускается сквозная широкая труба. Из неё идёт тошнотворный запах, который распространяется не только по всему дому, но и по всей округе. Но и такой туалет тоже счастье, он есть далеко не у всех. Ведь летом можно хоть что-то вылить в эту трубу. Зимой же её содержимое замерзает, расширяется и ни с чем не сравнимым столбом выпирает наружу.
– Куда ты нас завёз? – ною я. – Тут ведь жить невозможно. Я-то думала, что за моряка замуж выхожу…
– А помнишь, как ты смеялась на нашем выпускном, когда курсанты, переодевшись девчонками, частушки пели? – отвлекает меня муж от грустных мыслей.
– Помню… – улыбаюсь я: «Я на Север не поеду, я на Север не поеду…»
– А дальше?
– И дальше помню: «Дура, дура, дура я, дура я проклятая… Те были четыре дуры, а я дура пятая…»
«Да, тогда смешно было, – думаю я. – А теперь, когда я сама этой тысяча пятой дурой стала, что-то уже и не до смеху…»
– Куда ты нас завёз? – продолжаю я доставать мужа. – Мог бы выбрать место и получше…
Муж не спорит. Он никогда со мной не спорит. Просто молчит и улыбается. Это его спокойствие раздражает меня ещё больше, и я продолжаю «пылить»… А ему хоть бы хны.
Долго мне ныть не приходится. Пароход на всю навигацию становится на лоцвахту – и мужа я увижу теперь лишь через несколько месяцев.
ПЯТЬ ВРЕМЁН ГОДА
С тоской смотрю я на неприглядные бараки, хилые деревья и громадные лужи, по которым мальчишки плавают на каких-то досках. Воду не пускает в землю вечная мерзлота, и она стоит поверх земли, пока не замёрзнет. Всё мне здесь не нравится, кроме полярного дня. Круглые сутки солнце почти неподвижно стоит в зените, и отсутствие ночи меня радует. Круглые сутки можно было бы гулять, если бы не полчища комаров, которые, противно зудя, набрасываются, как только выходишь за порог.
Зато грибов здесь, наверное, не меньше, чем комаров. Красноголовые подосиновики, шоколадные подберёзовики, липкие блестящие маслята. По дороге из детского сада сын набирает их целую пазуху – и я варю из них суп. Правда, картошки у нас нет. И лука тоже. А ведь муж писал друзьям по мореходке, спрашивал, что везти. Сказали – вези штопор.
Это было единственное лето, которое мы с сыном провели в Игарке «от и до». Со следующего года мы всегда будем уезжать летом в отпуск. Так вот. Про лето. Было ли оно вообще? На Севере бытует шутка: «Когда было лето, я был на работе». Но если серьёзно, то лето было. Пару недель в июле. И за это время природа трудилась так, как у нас за три месяца. В один миг здесь распускаются цветы, мигом растут и дают семена. Словом, всё происходит здесь стремительно, как в известной сказке про двенадцать месяцев. Быстро-быстро весна, потом короткое лето, потом такая же короткая осень, а с сентября до самого июня – зима.
Нет, есть здесь ещё пятое время года – полярная ночь. Когда в декабре мороз минус 50 – 60 встречается с полярной ночью, наступает конец света. Сквозь густой замёрзший воздух едва пробивается свет фонарей, так что кажется, что ты уже в аду. Вместо людей проплывают мимо какие-то бесформенные фигуры без лиц, лишь тени мелькают в темноте. Мороз жжёт даже через одежду. На ресницах намерзает лёд. А главное, наваливается такая тоска, будто весь мир погряз в этой жгучей тьме… Спасает работа. Тем более интересная. А у меня она – очень интересная…
НА ИГАРСКОЙ СТУДИИ ТЕЛЕВИДЕНИЯ
На работу в школу меня не приняли, определив этим мою судьбу. Я-то со своими великими амбициями думала, что меня, выпускницу филфака Ленинградского университета, тут с руками оторвут, но в гороно сообщили, что школы уже укомплектованы. И посоветовали сходить на студию телевидения. Я ушам своим не поверила. Разве тут есть телевидение? И туда можно устроиться на работу? Да я и мечтать об этом не могла! Там ведь только небожители работают…
«Небожители» меня взяли. И вот я уже с любопытством озираюсь по сторонам, но пока не вижу ничего примечательного. Обычные кабинеты со столами, за которыми, как и в любом учреждении, сидят сотрудники вожделенного телевидения. Да и само двухэтажное здание примечательно разве что тем, что рядом с ним виднеется телевышка. Задание я получаю сходу. Для начала, сказали, поработаешь на радио в программе новостей. (Оказывается, тут и радио есть.) Иди, мол, возьми интервью у детей, у них каникулы начались, расспроси, чем занимаются, как отдыхают. И вот наставница моя, Людмила Теплякова, берёт «Репортёр» (так называется портативный магнитофон) – и мы отправляемся на берег Енисея, где играют ребятишки. Сунув мне под нос микрофон, Люда ждёт, что я скажу. Я смотрю на микрофон с ужасом – и не могу произнести ни слова, будто мгновенно онемела.
– Ну, что ж ты? – смеётся Людмила. – Спрашивай…
Я потрясённо молчу.
– Выключи. Я никогда этого не смогу… – наконец, выдавливаю я из себя слова.
– Сможешь, – снова смеётся моя наставница. – Через неделю болтать будешь – не остановишь.
На обратной дороге я плетусь за ней, сгорая от стыда. Мне кажется, что все надо мной будут смеяться, да и выгонят сразу. Но никто даже не заметил нашего возвращения. Людмила одна подготовила программу. Через неделю свою первую передачу сделала и я. Но это было нелегко. Я не знала, с чего начать. И не нашла ничего лучшего, чем «взять интервью» у собственного сына, записав его на магнитофон. Совершенно не обращая внимания на микрофон, он с удовольствием поведал мне, что «очень-очень любит» свою воспитательницу в детском саду, которая с ними играет и читает им сказки.
А в следующий раз меня «выручил» Лев Толстой. Случилась какая-то памятная литературная дата – и я схватилась за эту соломинку, сделав передачу на тему, которая была мне близка. Кстати говоря, мне очень понравилась моя работа, особенно то, как мы озвучивали её со звукорежиссёром Татьяной Михайловой. К моему удивлению, директор студии Валерий Владимирович Кухаренко остался почему-то недоволен. Он предъявлял мне требования, суть которых я даже не понимала. Это теперь, спустя несколько десятилетий журналистской работы, я вполне осознаю, чего он от меня добивался. Он пытался донести до меня, что журналистика – это отражение жизни реальной, а отнюдь не книжной. Однако в то время Лев Толстой был для меня гораздо «реальнее», чем рабочий лесокомбината.
Я расстраивалась, плакала и злилась. И уже начала было подумывать, что журналистика мне не по плечу, но тут меня перевели на телевидение: сначала редактором детских, а позднее и молодёжных передач. Это означало, что теперь я буду писать сценарии для двух программ и сама же вести их. Одна из них называлась «Игарчата» и предназначалась для детей младшего и среднего возраста, другая – «ИКС Ориентир» (Игарский клуб старшеклассников) – для подростков. Это счастливое событие совпало с приходом на студию телевидения нового режиссёра – Степана Ильича Белоконова. Вот тут и началось самое интересное.
ПЕРЕДАЧА «ИГАРЧАТА» И ЕЁ СОЗДАТЕЛИ
Сейчас я уже и не помню, каким ветром Степана Ильича занесло в Игарку, но точно помню, что у него был опыт работы на телевидении. К тому же специалистом он оказался классным, творческих идей ему было не занимать. Он сходу придумал оригинальную форму для детской передачи «Игарчата». Говоря современным языком, он создал «виртуальную» пионерскую комнату, в которой я, ведущая программы, стала «виртуальной» пионервожатой с алым галстуком на груди.
Художник Наталья Быкова разработала оформление нашей пионерской комнаты по всем правилам того времени. Отныне раз в месяц (такова была периодичность программы) наш студийный павильон, располагавшийся на первом этаже здания, превращался в пионерскую комнату со всеми необходимыми атрибутами – знаменем, горном и барабаном. Чего только мы не придумывали, чтобы как можно интереснее рассказать о пионерской жизни в городе. Это были и беседы пионерских активистов за «круглым столом», и встречи пионеров с интересными людьми, и замечательные диспуты на разные темы, и познавательные конкурсы, и новогодние утренники. Словом, это была творческая коллективная работа. А когда в одном деле задействовано много талантов, результат превосходит все ожидания, многократно усиливая задумку сценариста.
Попробую назвать всех, кто участвовал в создании лишь одной тридцатиминутной передачи «Игарчата». Кроме названных уже выше режиссёра Степана Белоконова, звукорежиссёра Татьяны Михайловой и художника Натальи Быковой, это кинооператор Павел Литвиненко, фотокорреспондент Владислав Силинский, телеоператоры – Николай Григорьевич Мартынов, Борис Макеев и Александр Осадчев, помощники режиссёра – Раиса Левшина, Надежда Чеснокова, Татьяна Хлызова, киноредактор Евгений Быков и др. И это только студийный творческий коллектив, к которому надо ещё добавить сотрудников телецентра. Они располагались в одном с нами здании и технически осуществляли выход в эфир наших передач.
Вообще, надо сказать, телевидение в Игарке было тогда явлением поистине уникальным и самобытным. Это было наше личное телевидение, поскольку технические возможности позволяли вещать только на один наш городок и его предместья, затерянные в тундре. Видеозаписи у нас, конечно же, не было, киносъёмки практически тоже. Мы сидели в кадре «живьём» и, как могли, развлекали горожан, у которых ничего, кроме такого телевидения, не было. Для создания видеоряда в ход шло всё: фотографии, картинки, книги, всякие предметы и пр. Лишь бы было интереснее, а не только одни «говорящие головы».
Для киносъёмки можно было использовать только две – три минуты в месяц, так как расход плёнки был крайне ограничен. Вернее, это было даже и не кино, а движущаяся картинка, которую мы озвучивали своим комментарием. Счастье было придумать нечто, чего ещё никто не придумал. И мы изощрялись, как могли. К примеру, однажды под Новый год сняли на плёнку, будто бы в Игарку прилетел на вертолёте Дед Мороз. Договорились с авиапредприятием о вертолёте. Две минуты кино: сняли, как вертолёт приземляется среди сугробов, взвихривая снег. Следующие кадры – из него выходит будто бы прилетевший на нём настоящий Дед Мороз (по-моему, это был кто-то из наших сотрудников). Потом вертолёт взмывает в воздух, а Дед Мороз в свете фонарей (ведь полярная ночь) будто бы красиво идёт по заснеженной заполярной Игарке, опираясь на посох, и наконец-то входит в студийный павильон, в нашу пионерскую комнату, где стоит наряженная ёлка и где его ждут дети. Он зажигает ёлочку, слушает детские стихи и песни и одаривает ребятишек подарками. Когда я еду после передачи домой, рейсовый автобус гудит на все голоса:
– Вы видели? Дед Мороз к нам на вертолёте прилетел!!! Видели?!
Отличный результат: несколько часов на морозе минус 60 градусов при подготовке передачи, две минуты на экране – а сколько счастья и радости!
Интересно было проводить с детьми и различные конкурсы. Конечно, в морском городе «на ура» прошёл конкурс на морскую тему. Да ещё с участием настоящего моряка в настоящей морской форме – одного из наших друзей ещё по «Макаровке». Я пригласила ведущим Юрия Гришина не в последнюю очередь за его красоту. Брюнет с карими глазами, в морском кителе с золотыми нашивками, он был очень хорош в кадре. Юра был счастлив попасть на телевизионный экран. У всех подряд он потом спрашивал, видели ли они эту передачу, и очень огорчался, если кто-то её пропустил. Сначала неделю отмечали его участие в конкурсе, а потом ещё неделю всей дружной морской компанией «пропивали» трёшку полученного гонорара.
(Любопытно отметить, что именно Юрий Гришин спустя почти сорок лет вместе с моим мужем присутствовали на торжественной церемонии в Москве при вручении мне диплома за победу моей детской повести «Сказки Морского волка» в Международном литературном конкурсе «Необычайные приключения». Не последнее место в этой книжке занимает Игарка. А журналист телестудии Мария Мишечкина, к тому времени уже много лет работавшая директором Игарского музея вечной мерзлоты, стала прообразом одной из героинь. Мне приятно было представить присутствующим двух капитанов дальнего плавания, всю жизнь проработавших в Арктике. Вот так протянулась судьбоносная ниточка: из Игарской студии телевидения – к Московскому издательству «Символик». От моих первых шагов в журналистике – до издания художественной книги.)
…Запомнилась мне ещё одна студийная программа: детский конкурс по творчеству Павла Бажова. Да, я так и не оставила свои «филологические замашки». Мне хотелось чему-то детей научить, чем-то их порадовать. Для создания видеоряда пошла в ход моя коллекция палеховских иллюстраций к сказам писателя. У кого-то дома обнаружился сувенир, который когда-то был и у меня в детстве: золотистая ящерка сидит на камне из зелёного малахита. Все женщины нашего коллектива поучаствовали в сборе «сокровищ» для малахитовой шкатулки. Передача получилась красивой, насколько это было возможно для тогдашнего чёрно-белого телевидения.
Об «Игарчатах» тогда много говорили, писали, она получила довольно широкий резонанс и была награждена грамотой главной в то время детской газеты «Пионерская правда».
ПЕРЕДАЧА «ИКС ОРИЕНТИР»
Вообще-то работать с детьми было гораздо труднее, чем со взрослыми. Ведь, как я уже говорила выше, видеозаписи у нас не было, мы выходили в эфир «живьём». И это в те советские времена, когда средства массовой информации находились под тотальным контролем горкома партии. Говорить о насущных проблемах можно было разве что на кухне, а уж никак не с экрана телевизора. Сценарий каждой программы тщательно проверялся и визировался руководством студии. Перед эфиром назначалась трактовая (генеральная) репетиция. По сути, это был полный прогон передачи, только без выхода в эфир.
Чтобы передача прошла гладко, тексты учили наизусть. Понятно, что взрослые могли немного отходить от написанного, чтобы разговор не выглядел заученным. А вот дети… Если с ними много репетировать, то передача сразу же теряет свой живой облик. А если не репетировать, то они могут ляпнуть что-нибудь такое, за что меня по головке не погладят. Приходилось идти на риск. Особенно с подростками в передаче «ИКС Ориентир».
Программа была задумана как свободная дискуссия со старшеклассниками на животрепещущие для них нравственные темы. Если бы мы проводили репетицию беседы во время тракта, то на передаче разговора бы не получилось. Пришлось нам на свой страх и риск репетицию вне эфира отменять и выходить на экран в «первозданном» виде. Ребята заинтересованно говорили обо всём, что их волнует, получалась настоящая живая дискуссия. Вот тут-то они и «ляпали», чего не надо. К примеру, как-то с возмущением заговорили с экрана о торговле: почему, мол, дефицитные товары можно купить только из-под полы по великому блату. Об этом нельзя было говорить вслух, потому что главными «блатниками» как раз и были горкомовские работники. Как я выкрутилась тогда, я уж точно и не помню. Помню только, что выговор от вышестоящих товарищей получила. Но в общем-то это было не важно. Ведь главным для нас было сделать хорошую передачу, которая была бы интересна и полезна зрителю.
КАК ИЗ ФИЛЬМА «ЖУРНАЛИСТ»
На студии я подружилась с супружеской парой – Анатолием Саковым и Надей Хацук. Толя был старше нас, наверное, лет на 15 – и был для меня непререкаемым авторитетом. Это потом он станет стариком, а тогда был мужчиной в самом расцвете сил. Я ему верила безоговорочно. Он охотно помогал мне осваивать азы журналистики, но я могла бы научиться у него гораздо большему, если бы не стеснялась его. Как профессионал, он казался мне недосягаемым и ассоциировался в моём сознании с журналистом из культового для нашего времени фильма «Журналист». Я благоговейно молчала в его присутствии, чтобы сойти за умную.
Помню, как неуютно я себя чувствовала в мой первый выход в рабочий коллектив на лесокомбинат. Я не знала, ни как себя вести, ни о чём спрашивать. Но рядом было надёжное плечо. Во время пресс-конференции Анатолий задавал такие дельные и чёткие вопросы, что мне, очень далёкой тогда от процессов производства, всё было предельно понятно. Это был для меня настоящий мастер-класс. Я не сводила со старшего друга восхищённых глаз.
А с Надей мы просто дружили. Мы разговаривали с ней обо всём на свете, благо длинный полярный лень располагал к бесконечным разговорам. Мне, как жене моряка, очень не нравилось, как вольно ведут себя на берегу моряки, пришедшие сюда на лесовозах. Как только началась навигация, город оживал. Оказалось, у многих тут имеются зазнобы и даже вторые семьи с детьми, а на материке их ждут ни о чём не подозревающие жёны. Я, конечно, возмущалась. От этих душевных переживаний меня спас Анатолий. Услышав нечаянно наш разговор, он сказал, что на берегу ошивается лишь 20 – 30 человек, в то время как остальные работают. Это было очень убедительно. Спасибо, Толя! С тех пор я всегда представляла своего мужа только в числе оставшихся на пароходе…
У Надюши тоже было чему поучиться. Мне нравилось, как она ведёт передачи. Никакой суеты, никакого самолюбования. Голос у неё особенный – глубокий, мягкий. Блондинка с большими голубыми глазами, в кадре она выглядит – просто залюбуешься.
…Мы встретились с Надей через много лет после закрытия нашей студии телевидения. Они с Толей жили тогда в крохотной квартирке в Москве, а я в городишке в ста километрах от столицы. Надя приехала ко мне на электричке. Мы проговорили с ней всю ночь. А вскоре в гостях у друзей побывала и я. Толя тогда уже сильно болел. С большой окладистой бородой, он стал похож на батюшку. Оказалось, не случайно. Воцерковившись в 90-е годы, он до самого конца жизни занимался миссионерской деятельностью, издавал православную газету и другую литературу. А в моей памяти он так и остался блестящим журналистом – прямо как из фильма «Журналист».
С тех пор прошло уже почти сорок лет. Несколько лет назад Толя отошёл ко Господу. А с Надей мы дружим до сих пор. Правда, теперь только по телефону. В тяжёлую для меня минуту она мне очень помогла. Потому что «игарское братство» - оно навеки.
АЛЕСЯ
Я – телевизионная пионервожатая, она – настоящая, работает в школе №9. Ей 23 года, но выглядит она в своём пионерском галстуке лет на 17.
Я влюбляюсь в неё с первого взгляда. Есть в ней нечто особенное, что нечасто встречается в людях. Что – поначалу даже трудно определить. Просто есть – и всё. Какая-то поразительная детская непосредственность. Какой-то талант любви, что ли. Какая-то тайна, которую хочется разгадывать.
Узнав, что я окончила Ленинградский университет, она, улыбаясь до ушей, тараторит, что тоже учится там, заочно, на философском факультете. Что родилась в Ленинграде. Что там живёт её семья, а сюда, в Игарку, она приехала год назад по распределению мужа, окончившего в Ленинграде лётную академию.
Через неделю мы встретились с ней на новогоднем балу, устроенном горкомом комсомола. Я была приглашена как телевизионная пионервожатая, она – как настоящая. На вечер мы пришли с мужьями. Я – с моряком, она – с писаным красавцем лётчиком. Две эффектные молодые пары. Познакомились – и сели за один столик. Ещё не знали, что на всю жизнь.
Наших новых друзей зовут Алеся и Володя Небылицы. Вот это фамилия, думаю я. Мы весело проводим время и приглашаем их к нам, чтобы вместе встречать наш первый здесь Новый год – 1979.
Если бы я знала, как далеко по северным меркам идти пешком от их барака до нашего, я бы, наверное, их пожалела и не позвала. Сама я никак не могу смириться с дикими морозами в совокупности с полярной ночью. Собираться я начинаю за полчаса до окончания работы. Надвигаю, насколько возможно, на лоб шапку, заматываюсь почти что вместе с глазами шарфом – и вслепую, как сумасшедшая, бегу домой, успев в своей искусственной шубе промёрзнуть до костей. А ведь от их дома до нашего – расстояние раза в три больше, чем от моей работы.
За окном минус 63. Я в такую погоду даже нос боюсь высунуть.
– Как вы дошли? – с порога сочувственно бросаюсь я к гостям.
– Там та-а-а-кое шикарное северное сияние! Это песня! – восторженно улыбается Алеся. – Пойдёмте гулять… Ты обязательно должна это увидеть!..
– Ни за что! Хоть десять северных сияний – в такой мороз я на улицу не пойду… – категорично заявляю я.
– Ладно, – легко соглашается Алеся, подавая мне какой-то странный громоздкий пакет, который она всю дорогу несла на вытянутых руках. – Это моё фирменное блюдо.
Я разворачиваю. На большой плоской тарелке – что-то твёрдое, похожее на маленький каток.
– Это была заливная рыба, – хохочет Алеся. – Ну, ничего, в следующий раз попробуете…
Мы укладываем сына в нашей комнате и до утра танцуем в соседской, благо соседи на Новый год уехали на материк.
– А у нас тоже сын, – сообщает Алеся. – Ему два года. Он сейчас у бабушки. Но на следующий год мы его привезём.
Рот у Алеси не закрывается, кажется, никогда. У неё либо улыбка на все тридцать два зуба, либо она что-нибудь рассказывает. Она похожа на ртуть, которая никогда не бывает в покое – неуловимо перекатывается, переливается, таинственно блестит… Даже я, женщина, любуюсь ею, не свожу с неё восторженных глаз, а мужчины вообще глупеют в её присутствии.
…И вот моряк мой уплыл, её лётчик улетел, а мы их ждём и развлекаемся, как можем. Оказывается, мы любим одну музыку, одни стихи и много чего ещё нам нравится вместе. У нас даже дни рождения рядом. Сначала отмечаем её 24, а через три дня мои 28. Без конца слушаем пластинку Джо Дассена. Потом «Привередливых коней» Высоцкого и «Молитву» Окуджавы. И ревём, как две дуры.
С ней одинаково хорошо и разговаривать, и думать, и молчать. Мы и молчим. А потом идём гулять. Пейзаж унылый, но нам всё равно. Впереди бежит мой пятилетний сын. Алеся рассказывает, что её девичья фамилия Иванова, – и мы хохочем. Ну, это уж ни в какие ворота... Вот уж чего не может быть, так это то, что она Иванова. Алеся могла родиться только Небылицей.
– Это, наверное, Володя Иванов женился на тебе и взял твою фамилию, – с сарказмом говорю я, и мы снова ржём, как дикари.
…На студии я рассказала, что нашла уникального человека и что она обязательно должна у нас работать.
В свой первый выход в эфир Алеся, чтобы не волноваться, выпила несколько таблеток элениума. И теперь язык у неё заплетается. Но обворожительная улыбка не сходит с лица.
– Страшно смотреть, – говорит она с экрана, – как мы засоряем Енисей. Чего только нет в воде! Вы только посмотрите: всякий мусор плывёт, щебёнка… Ой, – машет Алеся рукой. – Не щебёнка… щепа…
Дальше она рассказывает про работу котельных, в которых кочегары вместо золы выгребают из печей… золото.
– Да, – шутим мы. – Теперь ей остаётся только голову пеплом посыпать…
Но на то она и Небылица, чтобы ей всё сходило с рук. Было даже весело это слушать. Ведь наша задача в том и заключалась, чтобы как можно лучше развлекать горожан затерянной в тундре Игарки…
Боже, сколько же воды утекло с тех пор! Теперь ей 64, а мне – 68. Не может быть! Мы давно живём в разных городах. Она в своём любимом Петербурге, а я волею судеб на Владимирщине.
Последний раз Алеся приезжала ко мне несколько лет назад. По случаю оказалась в Москве – и рванула сюда. А не виделись мы с ней на тот момент уже, наверное, лет пятнадцать. Она вошла – и я из вежливости поспешила выключить телевизор.
– Не выключай, не выключай, – с порога завопила Алеся. – Это моя любимая передача.
– И моя, – засмеялась я. И показалось, будто и не было этих лет разлуки, как будто минут десять назад она вышла из комнаты – и вот вернулась.
С тех пор мы с Алесей не виделись. Только созваниваемся на дни рождения да на Новый год. Я посылаю ей свои книги и иногда читаю ей по телефону свои новые стихи. И мы то хохочем, как ненормальные, то плачем.
…Вот и сейчас я звоню ей, чтобы «с колёс» прочитать этот рассказ. Я застаю её на родине отца, в заброшенной псковской деревушке, где она восстанавливает разрушенную когда-то церковь и купленный ею за бесценок полуразрушенный дом.
– Представляешь, – говорит Алеся, – когда я первый раз в него вошла, он оказался без одной стены и так покосился, что упал на один бок. Я его так и оставила – наклонённым. Теперь внутри всё кажется правильным, а снаружи он похож на ракету, которая вот-вот взлетит... Я здесь одна на всю деревню… Латифундистка, – заливается она. – И мне так хорошо здесь! Так свободно! Это песня!..
В этой «ракете» она и живёт, когда приезжает сюда из Питера. А рядом с домом растёт старая рябина. От старости она тоже упала на один бок и тоже стала похожа на ракету - А ягоды на ней – во! как крупный виноград! Это песня! - восторженно восклицает Алеся. - Этой рябине, наверное, уже лет сто… - добавляет подруга дрогнувшим голосом. - Она войну пережила…
Алеся всхлипывает – и вот мы уже ревём вместе с ней по разные стороны телефонного пространства…
ДЕНЬ ПОБЕДЫ
Вся наша жизнь уж прошла с той войны, которую мы никогда не видели, но о которой всё знали с детских лет. Наверное, с самого рождения. Ведь наше поколение рождённых в пятидесятые появилось на свет спустя всего-то несколько лет после войны. И мы всегда знали, что своей жизнью обязаны не только родителям, но и всем, кто за нашу жизнь заплатил своей. Нет в России ни одной семьи, в которой не было бы участника Великой Отечественной. Не случайно так дружно откликнулась душа народа на идею Бессмертного полка – и живые встали в один строй с давно ушедшими… Потому что День Победы – это поистине святой день для каждого из нас…
…Когда мне поручили провести телевизионную передачу, посвящённую Дню Победы, я со всем жаром души взялась за её подготовку. Теперь я уже и не вспомню, сколько тогда в телевизионном павильоне собралось героев войны, но помню, что было их немало. Может быть, человек десять. А это значит, с каждым надо было заранее встретиться наедине и поговорить, обливаясь слезами. Помогал полярный день с никогда не заходящим солнцем. Иная беседа незаметно затягивалась до двух – трёх часов ночи. Материала было собрано столько, что на передачу мне дали целый час. А это по телевизионным меркам очень много. Ведь телевизионная минута – это спрессованное время, в неё вмещается много информации. Если в обычной жизни минута пролетает незаметно, то на экране «пустая минута» показалась бы вечностью. Поэтому «пустых» здесь не бывает. Те, кто работал на телевидении, хорошо знают цену времени.
Кстати, передача «с дивана телезрителя» дома, «со стула ведущего» в павильоне и «с пульта режиссёра» - совсем разные вещи. По разные стороны экрана всё выглядит по-разному. Это телезрителю передача кажется неким единым целым, а для режиссёра и ведущего – это что-то вроде разноцветных и разномерных лоскутов, из которых надо ещё умудриться сиюминутно сшить красивое покрывало. На положительный результат одновременно работает целая команда. Это запись потом можно смонтировать, как хочешь, а когда выходишь в эфир «живьём», то ничего исправить уже бывает невозможно.
Однажды, во время чьей-то передачи, я напросилась «на экскурсию» к режиссёрскому пульту. Каждый кадр выстраивается здесь за секунды один за другим. Они существуют одновременно, а выдавать в эфир их надо поочерёдно – быстро и чётко. При этом информация поступает из разных источников. Вот крупный план ведущей, вот киноматериал, вот кто-то из героев, вот видеоряд, вот снова ведущая, вот общий план. Всё это движется, мелькает перед глазами, как в калейдоскопе. У меня с непривычки голова кругом пошла. А режиссёр за пультом был собран до предела. Его профессия – сродни диспетчерской, нервы надо иметь железные.
У ведущего в павильоне нервотрёпки тоже хватает. Всё должно быть чётко и ясно. Нужна определённая квалификация, чтобы передача прошла гладко, без срывов. Вот та памятная передача запомнилась мне не только всем памятной датой 9 мая, но ещё и тем, что научила меня, как профессионала, брать на себя ответственность. Сидеть в кадре час и вести беседу, которая то и дело прерывается кинохроникой или видеорядом, дело нелёгкое. Да ещё когда тема такая, что глаза на мокром месте. В сценарии у меня было прописано, что я одного за другим представляю героев, каждый рассказывает свою историю, которая подкрепляется и усиливается военной кинохроникой из студийного киноархива. И вот с одним героем у нас случился сбой. Перед началом передачи я несколько раз его предупредила, что после определённых слов он должен замолчать, так как дальше пойдут кадры кинохроники, а когда они закончатся, он продолжит рассказ. Он соглашался, кивал головой, а во время передачи об этом даже не вспомнил, говоря без умолку. В результате режиссёр не успел включить кино – и передача потекла бесконтрольно. Я лихорадочно думала, что делать дальше, не зная, что думает делать режиссёр. Связи между собой во время эфира у нас тогда не было (это же было в технически другое время). Как-то мы всё-таки выкрутились, целый кусок передачи просто выпал. Зрители, конечно, ничего не заметили. А для меня это стало профессиональным уроком об ответственности журналиста. С тех пор я надеялась только на себя. Отныне в моих сценариях все переходы к видеоряду были связаны исключительно с моим текстом.
А передача тогда всё равно получилась замечательная. Потому что её героями были настоящие герои – ветераны Великой Отечественной войны. Конечно, сейчас их уже нет на этом свете. Но мы их помним, и чтим их память, и несём и несём их портреты в колоннах бесконечного Бессмертного полка.
О СОКРОВЕННОМ
Нет, наверное, в Игарке ни одного человека, который не знал бы двух писателей, двух Викторов, – Астафьева и Конецкого. В каждом доме, на каждом пароходе есть их книги. А как только что-то новое появляется в журналах, их все в городе читают и обсуждают. Астафьев вообще здесь свой, игарский. А Виктор Конецкий – не однажды приходил сюда на лесовозах, и капитаном, и дублёром капитана.
У Виктора Астафьева в Игарке живёт единокровный брат, работает в гидробазе бульдозеристом. Первое, о чём узнал мой муж, придя на работу, что в его команде будет Вовка Астафон. Как позже оказалось, классный специалист. А ещё отличный рыбак и охотник. А рассказчик непревзойдённый! Когда Астафон начинает заливать, вокруг него собирается толпа зрителей. И начинается театр одного актёра. Потому что свои бесконечные рассказы он подкрепляет действиями. То он падает на землю – и куда-то по-пластунски ползёт, то стреляет из воображаемого ружья, то сети на осетра забрасывает. Он уверяет, что обо всём, о чём его брат написал, это он ему рассказал. А тот просто взял да и записал.
…Мне, конечно, очень хотелось познакомиться с Виктором Астафьевым. Но не довелось. Не пересеклась моя тропинка с его дорогой. Когда он приезжал в Игарку и бывал на студии телевидения, я была в отъезде. Да… Не довелось, к сожалению. А вот с Виктором Конецким мне познакомиться посчастливилось.
Вообще-то это муж, будучи ещё курсантом, открыл для меня творчество Виктора Конецкого. Я с удовольствием читала его рассказы – лиричные, трогательные и такие смешные, что просто умора. В общем, трагикомедия. Как и сама жизнь. Но я и думать не думала, что когда-нибудь познакомлюсь с ним лично.
Это случилось осенью 1982 года. Он пришёл в Игарку на лесовозе «Индига» дублёром капитана. Конечно, мы загорелись идеей подготовить передачу с его участием. И вот мы со Степаном Ильичом мчимся на катере по протоке Енисея, поскольку судно стоит на рейде в ожидании погрузки. Нас не смущает, что капитан Лев Аркадьевич Шкловский не разрешает нам встретиться с писателем, отговариваясь его недомоганием. Мы, журналисты, умеем уговаривать. И вот мы уже сидим в каюте Виктора Конецкого. Это невысокий худощавый человек со слегка впавшими щеками и глубокими серыми глазами. С первого произнесённого им слова я запоминаю особенность его речи: мягкость и лёгкую картавинку. Однако говорит он неохотно, вид у него явно недовольный. Но мы умоляем его согласиться на участие в передаче. Немного посопротивлявшись, он нехотя соглашается приехать на студию, но только вместе с капитаном. Мы, конечно, безмерно рады. На обратном пути я нахожусь в состоянии эйфории, какой раньше никогда не испытывала. Гораздо позже, уже прожив жизнь, я пойму, что так действует на обычного человека энергетика таланта. Как будто ты находишься близко к солнцу – и оно тебя одновременно и греет, и мучительно жжёт, так что тебя охватывает какой-то странный озноб. А всё оттого, что ты неожиданно попал в орбиту личности большого масштаба.
…И вот теперь он сидит в нашем студийном павильоне. Вид у него сегодня совсем другой. В морской форме он просто неотразим. Как и капитан Лев Шкловский. Два капитана, победившие все на свете шторма. Однако никакой рисовки, никакой серьёзности. Рассказчик Виктор Викторович отменный. Он весело повествует с экрана, как снимали по его сценарию любимый всеми «Полосатый рейс». Оказывается, одновременно снимался и документальный фильм – о съёмке «Полосатого рейса». Когда тигры под присмотром укротительницы плыли к пляжу, некоторые из «красиво плывущей группы в полосатых купальниках» отбились и вышли из-под контроля. Легко представить этот настоящий, а не киношный переполох. И это было уже не смешно. И операторы-документалисты засняли, как с тигрицей «сражалась» помощница режиссёра, пока к ней не подоспела укротительница…
Закончилась передача песней Владимира Высоцкого. Не знаю, почему я выбрала такую концовку. Может быть, я интуитивно почувствовала какую-то внутреннюю связь между ними? Может быть, потому, что у Высоцкого и Конецкого одинаково грустные глаза?..
Ну вот, исчезла дрожь в руках,
- зазвучала песня в исполнении кумира нашего и всех последующих поколений Владимира Высоцкого, -
Теперь – наверх!
Ну вот, сорвался в пропасть страх
Навек, навек.
Для остановки нет причин –
Иду, скользя,
И в мире нет таких вершин,
Что взять нельзя…
Хорошо, что передача уже закончилась. На глаза навернулись слёзы. Со времени гибели поэта прошло к тому времени всего чуть больше двух лет.
- Вы любите Высоцкого? – тихо спросила я Виктора Викторовича после передачи.
Он ничего не ответил, только грустно улыбнулся. И сказал о том, что год назад ушёл из жизни его друг, живший с ним по соседству, актёр Олег Даль. Так они и связались в моей памяти на всю жизнь: Виктор Конецкий, Владимир Высоцкий и Олег Даль. Тогда я, конечно же, не знала, что Виктора Конецкого и Владимира Высоцкого связывала дружба. Гораздо позже я прочитала интервью, в котором Виктор Викторович рассказывает, как однажды Высоцкий всю ночь пел ему свои морские песни, а он плакал.… Да, тогда он ничего этого нам не рассказал… Он писал нам автографы, а у меня в горле стоял ком. Я не знала, что мне сделать для этого человека. Смущаясь, я подарила ему какую-то книжку про Таймыр, что-то на обложке ему надписала – но голова и руки мне не подчинялись. Тогда, в свои 30 лет, я не могла объяснить, что со мной происходит. Я только чувствовала, что где-то высоко-высоко сияет та горная вершина, о которой пел Высоцкий. Потому что «по вертикали» живут не только альпинисты, но и художники.
Теперь, в свои почти семьдесят, я знаю, что мне просто повезло встретить в жизни большого художника. Потому что такая встреча – сродни любви. Она даёт человеку силы для жизненного пути к своей вершине, пусть и не слишком высокой, но – наверх! Я помню вас, Виктор Викторович! Вы всегда в моём сердце.
Я ПОМНЮ ТЕБЯ, ИГАРКА!
…Я помню тебя, Игарка! Помню такой, какой ты была в начале восьмидесятых. Жизнь в тебе ещё кипела, а теперь, спустя почти четыре десятка лет, говорят, еле теплится. Может быть, тогда и началось твоё умирание, когда закрыли нашу студию телевидения? «Наверху» решили, что она тебе больше не нужна. С той поры я знаю, как легко и быстро можно разрушить то, что существовало много лет, и как долго и трудно созидать что-либо доброе и светлое.
В 1983 году мы, студийцы, разошлись и разъехались кто куда. На сегодняшний день ряды наши сильно поредели (Царство Небесное ушедшим!), а те, кто ещё остался здесь, на земле, стали братьями и сёстрами. Изредка мы встречаемся, переписываемся. В прошлом году ко мне приезжала из Красноярского края Лариса Голубь, одна из наших главных редакторов. Встреча была тёплой. Встречались мы также с Людмилой Вокаревой, студийным режиссёром. Она сейчас живёт в Москве, человек очень творческий, создаёт картины, участвует в выставках. К ней многие из наших приезжают, со многими она поддерживает отношения.
Поразительно, но совсем недавно, во время подготовки к изданию этой книги, я обрела нового друга – Лиду Литвинцеву, с которой никогда в жизни не встречалась, поскольку она работала на студии до меня. Просто прочитала её воспоминания и поняла: наш человек. Теперь переписываемся.
…Моя судьба оказалась навсегда связанной с журналистикой. После закрытия студии больше 30 лет я работала в газете. Сейчас пишу книги. В том числе и о тебе, моя Игарка.
Я помню тебя! Ты не можешь исчезнуть, потому что твоё главное богатство – люди. Рассеянные нынче по разным концам земли, мы по сей день называем себя игарчанами. И каждый северянин – нам друг и брат. И эту свою безмерную любовь к тебе мы пронесли через всю жизнь и передали своим детям и внукам…