Глава 10.
ИСТОРИЯ ПОТОКА
Фадею было семь лет, когда впервые заговорили о Потоке. И девять, когда Поток признали угрозой для существования человечества и попытались закрыть. Попытки эти были воистину смехотворны – с тем же успехом можно было пытаться остановить лавину, развесив на ее пути заградительные флажки.
Единственное, к чему привела кампания по борьбе с Потоком, так это к подорожанию амуниции и «портала», необходимых для выхода в это ни на что не похожее, будоражащее умы измерение-состояние, которое в те времена ошибочно принимали за кибертуальное. Фадей смутно помнил социальный ролик тех лет: девушка с распущенными волосами и густо подведёнными глазами стоит на краю надземного тротуара. На ней короткая юбка и кожаная косуха. Сразу у нее под ногами открывается бездна с летящими параллельно тротуару огнями: это похоже на поток мчащихся аэрокаров, но сразу становится ясно, что это не они. Девушка хочет понять, что же это такое, тянется навстречу бездне, заглядывает в нее. Наконец ей (и зрителю вместе с ней) удаётся разглядеть, что это. Множества и множества полупрозрачных, матово подсвеченных изнутри шаров с очертаниями человеческих фигурок, заключённых в них, несутся неведомо куда на огромной скорости. Фигурки внутри шаров располагаются по-разному, но только не в позе пилота, обычной для управляемого аэросредства. Некоторые напоминают засохших скорченных эмбрионов, другие растянуты внутри своего «портала», как на пяльцах, третьи висят головою вниз.
Внезапно перед лицом девушки выныривает один из таких шаров и приглашающе открывает створку – словно дракон размыкает веко, решив взглянуть, кто это потревожил его своим вниманием. В образовавшуюся щель видно, что шар пуст – точнее, свободен, – и весь выстлан изнутри, словно длинным ворсом, тончайшими проводками, каждый из которых поблескивает голубоватой искоркой на конце. Это завораживающе красиво, волшебно и притягательно.
Девушка тянет руку, ее ладонь вот-вот окажется внутри шара… И вдруг что-то меняется. Шар мутирует, превращаясь из глаза дракона в ощеренную пасть рыбы-удильщика, усеянную длинными острыми зубами. Удильщик стремительно растёт, раздувается, заполняет собою кадр. Маленькая испуганная девушка, отшатнувшись, закрывает лицо руками. Еще секунда – и гигантская рыба ее проглотит.
Надпись «Stop to stream!» поперёк экрана. Плавясь и с шипением помигивая, как неоновая вывеска в стародавних фильмах, фраза начинает меняться, деформируя и корёжа пространство вокруг себя, утягивая его (вместе с девушкой) как бы в спиральную мясорубку или в слив какого-то чудовищного бассейна.
Сейчас, двадцать лет спустя, Фадей понимал, что такие социальные ролики скорее привлекали юных стримеров, чем отталкивали. Позже они изменились. В них стали показывать то, чем становятся юные стримеры на последней стадии так называемого втекания. Стали показывать «лепрозории» с лежащими в капсулах пятнистыми полускелетиками, уже отключёнными от нейропроводников. Стали показывать убитых горем родителей, рыдающих над фотографией какого-нибудь ясноглазого румяного паренька или симпатичной девчонки с ямочками на щеках.
Сейчас Фадей понимал, что ему очень повезло: в интернате, где прошло его детство и бОльшая часть юности, строго следили за тем, как воспитанники проводят свой досуг, чем они заняты в сети и в каких кибертуальных локациях чаще всего вращаются. Выйти в Поток – или хотя бы приблизиться к нему, заглянуть в него, как та девушка на краю тротуара, – интернатовским нечего было и мечтать. Но рассказывать друг другу страшные байки о Потоке им никто запретить не мог.
Почти всё, что знал юный Фадей о Потоке, о смерти и о любви, было почерпнуто им из таких вот разговоров. Кое-что он находил в сети, и тогда сам становился рассказчиком для трех пар навострённых пацанячьих ушей, торчащих из-под холмиков одеял. Многие из этих баек – разумеется, ничего общего не имеющие с реальностью, глуповатые и наивные – запомнились на всю жизнь.
Фадей повернулся на бок и удобно устроился на постели, подперев голову ладонью и глядя на спящую Лиссу нежно-внимательным и одновременно невидящим, как бы просеянным сквозь грёзу взглядом. Лекция об открытии Потока, которую прочёл им, первокурсникам-кибермедикам, профессор Луцкер, тоже звучала как байка. Как страшная и чарующая история, как… музыка, или как – полёт. У Фадея не было слов сказать об этом иначе. Обычный мальчишка сел поиграть в бродилку – и остался в ней навсегда. Его тело умерло, было оплакано родными и близкими и предано огню. Но уже через пару дней этот мальчишка, Марк Устинов, дал о себе знать, заговорив в виртуалити со своей сестрой. Она-то и стала первым человеком, услышавшем о Потоке и рассказавшем о нем другим. Точнее, пытавшемся рассказать. Ее свидетельство, похожее на сбивчивый бред травмированного утратой подростка (чем оно отчасти и являлось), не было воспринято всерьез ни полицейским дознавателем, ни психологом, ни родителями, ни представителем MagicFly – компании, разработавшей ту самую модель плейспота, внутри которого погиб двенадцатилетний Марк Устинов. Плейспот последнего поколения. Плейспот-портал.
«Наше оборудование полностью безопасно, – заявил представитель. – Всё, чем оно отличается от обычного плейспота – это чуть более широкий спектр получаемых ощущений, чуть более выраженный эффект присутствия. И только».
– Трудно сказать, лукавил ли сотрудник компании, или сам свято верил в правдивость своих слов, – рассказывал им на лекции профессор Луцкер. – Если верил, то вряд ли он был экспертом в области современной кибернауки. Потому что «чуть более выраженный эффект присутствия» – совсем не та фраза, которой можно описать разницу между выходом в сеть через обычный плейспот – и подключением к нейлектрикам портала. Что такое нейлектрики – кто знает? Вот вы, студент Расников. Что такое нейлектрики?
– Это проводники, – не растерялся Фадей. – Природное электричество нейронов с их помощью может взаимодействовать с электричеством других систем.
– Иными словами, – подхватил профессор, одобрительно кивнув Фадею, – та замкнутая на себе биоэнергетическая система, которую, в нашем прежнем понимании, являл собой головной мозг, оказалась не такой уж замкнутой. Оказалось, у человека есть удивительная способность – подключаться ко всему, что содержит электрическую энергию. То есть: без исключения ко всему. К Вселенной. Ведь что такое Вселенная? Это бесконечное количество раз воспроизведённая модель атома: ядро и носящиеся вокруг него электронные «облака». Если где-то, на каких-то облаках и существует Господь Бог, то, я полагаю, именно на этих. Только там и нужно его искать. Вся эволюция человечества – путь к Богу и путь к расщеплению электрона. И это один и тот же путь, а не два параллельных или разнонаправленных, как кому-нибудь может показаться… Взгляните сюда. Кто-нибудь из вас знает, кто автор этой картины?
Профессор Луцкер направил пульт указки на демонстрационное полотно. Аудитория молчала, с любопытством разглядывая изображение двух мужчин – обнажённого в левом нижнем углу и седовласого, в белом одеянии и в окружении кудрявых ангелов – в правом верхнем. Мужчины тянули друг к другу руки. В центре картины их пальцы соприкасались. В этом было что-то смутно знакомое…
– Ну же, коллеги! Что это за произведение искусства?
Кто-то, нагуглив первым, подал голос с галёрки:
– «Сотворение Адама», фреска Микеланджело Буонаротти, 16-ый век. Сикстинская капелла, Ватикан.
– Молодец! – кивнул в сторону голоса профессор. – Центральный фрагмент этой картины, две соприкоснувшиеся пальцами руки, часто используется как метафора контакта, передачи знания, божественного благословения и любви. А теперь, – профессор снова щёлкнул указкой, – взгляните на это изображение. Уверен, каждому из вас оно хорошо знакомо и лезть в поисковик не понадобится.
Студенты оживились, по аудитории прокатился шумок. Ну разумеется, это изображение было хорошо знакомо каждому из них! Когда-то им пестрела вся рекламная продукция MagicFly: всё та же человеческая рука с отставленным указательным, но тянется к ней и вот-вот коснётся – не палец Бога, а тонкий, как волосинка, проводок с искрой голубого света на самом кончике.
Впрочем, немудрено, что фрагмент картины опознали не сразу: в версии MagicFly рука была затянута в узкую серебристо-чёрную перчатку, усеянную продольными и поперечными рядами крохотных выпуклостей, похожих на огуречные пупырышки. (К ним-то, к этим «пупырышкам», и подключались нейлектрики, как только пользователь оказывался в портале.) Фон тоже был другой – исполненный в трехмерной графике бескрайний космос.
– «Сотворение аутоморфа»! – выкрикнул кто-то с задних рядов, и профессор Лутцер, не сдержав смешка, погрозил шутнику указкой.
– И ведь какая интересная рифма жизни! – продолжил он, повернувшись к полотну и разглядывая репликант «Сотворения…» вместе со студентами. – MagicFly изобразила рекламу своей продукции на фоне космоса – и через пару месяцев подросток погибает именно в «космосе». В кибертуальном космосе «Звёздных бродяг», если сказать точнее. Не в «Дьявольских гонках», не в «Мезозое», не в «Даркнесс холле». В старенькой, примитивной бродилке. Он играл в нее на обычном плейспоте множество раз, и вот теперь зашел через портал MagicFly, подаренный ему родителями на день рождения. Это был первый случай, когда в портале погиб человек. Дальше смерти пошли одна за другой.
– Простите, а можно вопрос? – услышал Фадей звонкий девичий голос.
– Можно, – кивнул профессор.
– Скажите, почему в этих порталах умирали не все? С некоторыми – со многими – вообще ничего не случалось… насколько я знаю…
Фадей, полуобернувшись, разглядывал говорившую. На щеках у него проступил румянец. Хотя краснеть было нечего: он имел полное право на нее смотреть, как и полсотни других таких же парней-студентов, нагло пожиравших ее глазами.
У них на курсе было всего три симпатичных девушки, и лишь одна – невероятная красавица, Таис Индиго. Обычно он, Фадей, не решался задерживать на ней взгляд, посматривал быстро и тайком, но сегодня она задала вопрос лектору – и внимание всей мужской части аудитории было тут же направлено на нее.
– Прошу вас, сядьте, мадмуазель, – подмигнул девушке профессор. – Пока кто-нибудь не свернул себе шею. Отвечаю на ваш вопрос.
И профессор начал рассказывать о том, о чем Фадею было уже известно. Войти в пространство кибертуалити через портал MagicFly было мало: чтобы попасть в Поток, нужно было сделать что-то еще, что-то такое, что Марк Устинов сделал случайно и о чём потом сообщил сестре. Которая вскоре после этого стала второй жертвой Потока. Раздавленные горем родители подали в суд на корпорацию MagicFly – и проиграли. Плейспот был признан абсолютно исправным и безопасным, и никак не мог являться причиной гибели двух подростков двенадцати и семнадцати лет, умерших от стремительного истощения организма.
– А что именно он сделал? – спросили с первого ряда.
– А вот на этот вопрос ответа я вам не дам! – Профессор прищелкнул языком и развёл руками. – Не потому, что не знаю, а потому, что эта информация – не предмет для такого вот открытого свободного обсуждения с неофитами-первогодками. Для нее нужна определённая подготовка. Хотя некоторые из вас, вижу по лицам, этим знанием отчасти уже владеют. Или думают, что владеют. Тут ведь как… тут, именно в этом месте, проходит черта, разделяющая область точных наук и установленных фактов – и невероятных фантастических теорий, по большей части бездоказательных. В нашем случае, правда, доказательства есть – не будь их, Поток не объявили бы вне закона, приравняв к виртуальному героину, а компании MagicFly не пришлось бы терпеть колоссальные убытки... которые, впрочем, они быстро восполнили, переведя продажи своих порталов в сферу нелегального бизнеса. Так что – да, некие факты, которые нечто доказывают, у нас есть. Есть смерти людей. Есть нечто, называемое Потоком. Есть порталы, которые как-то связаны с тем и другим. Осталось узнать – как. Желающих это узнать на собственном опыте до сих пор еще очень много, и всё это в основном дети и молодые люди, от десяти до сорока лет. Вот теперь скажите мне сами, могу ли я поделиться с вами существующими предположениями насчёт того, что именно сделал Марк Устинов. То есть, рано или поздно я ими, конечно же, поделюсь, иначе наш курс не имел бы смысла. Но – не сегодня.
Профессор Луцкер, продолжая интригующе улыбаться, прогулялся вдоль нижнего яруса индивидуальных учебных столиков, выстроенных классической подковкой, задержался у крайнего и коснулся плеча Фадея:
– Вы согласны со мной, студент Расников?
Фадей поднял на профессора внимательные глаза:
– Целиком и полностью, Илларион Аркадьевич.
В тот же вечер Таис Индиго появилась в кафетерии кампуса, где Фадей имел обыкновение посиживать перед сном. Она даже не стала делать вид, что их встреча для нее полная неожиданность.
– «Пикник на обочине», – усмехнулась Таис, вынув у него из рук замурзанную книжонку в мягкой обложке с завернувшимися углами. – Меня всегда привлекали парни, читающие бумагу… Но не настолько потрёпанную, конечно.
Отложив книгу, Таис с весёлым вызовом посмотрела ему в глаза.
– Ну что ж. Рассказывай, что ты такое знаешь, чего не знаю я.
– Эм-м, – произнёс Фадей, чувствуя, что краснеет.
– Не здесь, конечно. Здесь так много ушей. Все эти наивные непосвящённые неофиты, брр! – Таис хихикнула, давая понять, что шутит. Просто прикалывается, изображая Луцкера. У нее были добрые, чуть насмешливые глаза цвета ее фамилии, тёмные вьющиеся волосы и милое чувство юмора. Именно милое, без претензий на какую-то особую тонкоту.
Фадей очень ее любил, свою первую девушку. Все те шесть дней, что она была с ним – и те два месяца, в которые умирала.
Перед своим уходом Таис выглядела примерно так же, как Лисса в момент их встречи – обтянутый истощённой плотью скелет с полосато-пятнистой кожей, усеянной незаживающими ранками и гнойничками. Ослабленный иммунитет сдавал свои позиции. Зрение угасало. Почки отказывали. Развилась сильнейшая тахикардия. Таис лежала в восстановительной капсуле, в лучшей клинике Москвы, но ни о каком восстановлении, конечно, речи уже не велось. Таис утекала, таяла на глазах. Фадей дежурил возле ее капсулы день и ночь, изредка сменяемый кем-нибудь из родителей девушки или ими обоими. Отец Таис всё время спрашивал – почему? Зачем она это сделала?
«Потому что знала, как», – мысленно отвечал ему Фадей.
«Но откуда? Откуда она это знала?! – восклицал отец Таис в голове Фадея.
«От меня. Я ей сказал. Я знал».
«Но – зачем?!»
«Я не думал, что она это сделает. Я думал, она – как я. Что мы оба хотим изучать Поток, стоя на берегу, а не сгинуть в нем, принеся себя в жертву кибернауке! Но она-то, оказывается, так не думала. Она думала, что с ней ничего плохого не случится. Что она сильнее, чем все другие – те, кто ушел в Поток до нее. Она думала, что сможет вернуться. Хотела быть первой, кто это сделает…»
«Но почему, но зачем, зачем» – продолжал твердить отец обречённой девушки, уже без всякого вопросительного выражения. Если бы только Фадей мог отыграть всё назад, если бы только мог отменить тот вечер, когда они с Таис, лёжа в объятиях друг друга, говорили о Потоке, и Таис в очередной раз шепнула ему: скажи…
Однажды, лет в четырнадцать, Фадей увидел сон. Как будто он в компании каких-то парней его возраста стоит на деревянной площадке на самом верху высоченной конструкции, похожей на вышку для ныряния в бассейн. Только внизу никакого бассейна не было. Во сне он как будто знает, что это за ребята и с какой целью все они, включая его самого, сюда забрались. И еще знает, что это за тип – худощавый усатый дядька в странной одежде, похожей на акробатическое трико. Хотя на самом деле никакое это не трико. Это костюм для полётов. Все остальные, в том числе и сам Фадей, одеты в точно такие же чёрные, плотно облегающие костюмы, из которых выглядывают наружу только головы, кисти рук и босые ступни.
Этот сухопарый подтянутый человек, единственный взрослый среди них, не просто хорошо знаком Фадею во сне – он вызывает у Фадея благоговейный трепет ученика перед учителем, или даже – перед Учителем; безграничную, не рассуждающую щенячью преданность и любовь.
Остальные, судя по выражению лиц, испытывают нечто сходное.
Учитель рассказывает о том, что им сейчас предстоит сделать. А предстоит им – научиться летать. Претворить наконец теорию в жизнь! «Наконец» – потому что до этого были долгие годы школярского обучения за партами, годы лекций, экзаменов, упорной зубрёжки, духовных практик, погружений и восхождений, и прочей гимнастики для тела и ума. Во сне Фадея всё это существовало как его бэкграунд, как единственное известное ему личное прошлое. (Впрочем, это приснившееся прошлое мало чем отличалось от прошлого настоящего, от истинной жизни Фадея Расникова, решившего посвятить себя научной стезе задолго до того, как на лбу у него выскочил первый подростковый прыщ.)
«Итак, друзья. Еще немного, и вы совершите свой первый полёт, – говорил между тем Учитель. – Но перед тем как каждый из вас шагнёт за край площадки, давайте еще раз повторим, что именно должно произойти, когда вы окажетесь в воздухе».
Все отлично знали, что должно произойти, но привычка беспрекословно повиноваться Учителю, заменявшая здесь железную дисциплину, была превыше всего.
«Да, Учитель!» – казалось, говорили глаза на торжественно-строгих, как бы овеянных предстоящим полетом лицах.
Фадей, стоявший где-то в середине группы, не в самых первых рядах, но и не в последних, тоже смотрел на Учителя этим взглядом: «Да, Учитель!» И чувствовал то, что должен был чувствовать: лёгкую, но всё нарастающую «щекотку» в области солнечного сплетения, словно принялись работать какие-то крохотные, плотно пригнанные друг к другу коленца и шатунки, подхватили и понесли по кругу слаженное, всё ускоряющееся движение. Прикрыв глаза и чуть сморщившись, как от несильной боли, Фадей прислушивался к этому ощущению, старался его не потерять.
Остальные, судя по лицам, делали то же самое.
«Молодцы, молодцы, – подбадривал их Учитель. – Всё делаете правильно! Кому трудно, вспомните нашу муху!»
Фадею не было трудно, но он всё-таки вспомнил «нашу муху» – на всякий случай. Они разбирали эту муху совсем недавно. Точнее, мушиный грудно-мускульный аппарат, всю совокупность мышц, приводящих крылья мухи в движение. Мышц этих было чрезвычайно много, каждая как-то называлась, и все они совершали свои крохотные колебательно-вращательные движения с неуловимой для глаза скоростью. Благодаря им, этим микро-движениям внутри грудного отдела, муха могла летать. А крылья тут были вроде как ни при чем.
«Молодцы, парни! Молодцы! – повторял Учитель. – Вы поймали!.. Держите темп, наращивайте его!»
Фадей чувствовал, как нагревается его «летательный аппарат», как он становится всё теплее. Кое-где, местами, словно покалывало иголочками с раскалёнными остриями – и снова отпускало, не дав Фадею времени как следует ухватиться за это чувство. Это блуждающее покалывание почему-то более всего волновало, приводило в смятение и восторг.
«Не сосредотачиваемся, не цепляемся! – каким-то образом угадывал Учитель происходящее в нём, в Фадее. – Мы же летим, парни, помните! Мы же – поём!»
Поём… От мальчиков, стоявших сейчас подавшись вперёд под небольшим, одинаковым у всех углом (словно кто-то позвал, и они всей стайкой устремились на голос, покачнулись на мысках босых ног, да так и подвисли в воздухе, не вернулись в исходное положение), исходил еле слышный протяжный звук. Не то очень тихий гул на низких частотах, не то едва осязаемая вибрация, напоминающая жужжание насекомых.
«Так и должно быть», – подумал Фадей.
Эта мелькнувшая мысль и это подглядывание вполглаза заняли вместе не более пары секунд, но чуть не выбили Фадея из колеи. И снова Учитель каким-то чудесным образом угадал его затруднения, и снова вовремя пришел на помощь:
«Не отвлекаемся! Не паникуем, если выкинуло! Снова заводимся – и вперёд!»
Какое-то время Фадей прилежно пел, отдаваясь процессу перевоплощения в муху со всем возможным усердием, на какое только был способен. Бросать взгляды вокруг себя или что-либо думать он больше не рисковал. А когда всё-таки рискнул – то снова чуть не «заглох» от изумления. Да нет, какое там изумление, это вовсе не то слово, которое сюда подходит! Гораздо правильнее было бы сказать – от величайшего потрясения в своей жизни. От потрясения всем и сразу: нахлынувшим острым осознанием происходящего, пронзительным чувством себя, которое в наивысшей точке оказалось ничем иным как яростно-чистым, беспримесным чувством нулевой гравитации; страхом и радостью, ужасом и любовью, ликованием и смятением… Всё, что происходило с ним раньше по ту и по эту сторону сна, было просто бледной изнанкой этой вот единственно подлинной, восхитительно яркой, лицевой стороны жизни.
Он висел в воздухе, словно какой-нибудь эльф из сказки, и ошарашенно оглядывался вокруг. Первый испуг прошел почти мгновенно – в ту же секунду, когда Фадей понял, что не упадет и что «моторчик» в его груди – работает, и его уже не сбить посторонней мыслью или эмоцией.
Внизу, метрах в пятидесяти под ним, раскинулась холмистая жёлто-коричневая равнина, сплошь покрытая жухлой, сбитой колтунами травой поздней осени. Кое-где виднелись низкие ощетиненные кусты с трепетавшими на ветру тряпочками листочков. Среди этих неприглядных тёмных листочков, безжизненных и неряшливых, изредка промелькивали огненно-алые – словно под пеплом доходили, переливаясь остаточными сполохами, последние жаркие угольки. Что-то было во всем этом такое, от чего перехватывало дыхание. Когда Фадей вспоминал это позже – совсем потом, из другого мира, – ему становилось больно при мысли, что этих кустов с листочками он никогда больше не увидит… И этих нарядно-сумрачных вечерних небес, украшенных фигурками изумлённых эльфов. И этой приземистой деревянной вышки на фоне зеленоватой закатной полосы. Да, теперь вышка казалась ему приземистой, почти игрушечной; чем-то вроде детской горки-лазалки на дворовой площадке…
Мальчики парили в воздухе тут и там, кто-то повыше, кто-то совсем у земли. Почти вся их группа. Но несколько человек еще оставалось стоять на вышке – трое или четверо, не считая Учителя. Какое-то время Фадей наблюдал, как Учитель с видимым усилием «тянет» из них жужжание, выставив перед собой обе пятерни с напряженно растопыренными пальцами, словно какой-нибудь заправский дирижер хора. Судя по всему, этим мальчикам «нота полёта» так и не далась. Фадей вдруг почувствовал невероятную гордость за себя.
Он захотел подняться чуть выше – и это у него получилось.
Попробовал сместиться вправо – снова удалось.
Левее и чуть назад – да без проблем! легко!
Так он маневрировал, осторожно и без резких движений, но со всё возрастающей уверенностью осваивая свою новую сверхспособность, и от каждого перемещения в пространстве сердце ёкало, и захватывало дух, и голова чуть-чуть кружилась – а может, это слегка покручивался-накренялся перед глазами небесный купол с проступившими вдруг, поверх облаков и всяких законов оптики, стежкАми созвездий.
«А ведь это, должно быть, сон!» – догадался Фадей.
С этого момента держать себя в воздухе ему не то чтобы стало трудно, но куда-то пропала лёгкость. Пришлось снова сосредоточиться на работе внутреннего «движка». Там, внутри, всё по-прежнему исправно работало, вращалось и сообщалось, но Фадей вдруг почувствовал, что начинает снижаться. Помимо воли.
«Нет! Нет! Нет!» – в отчаянье думал он. И пытался задействовать какие-то мышцы, которые – во сне – располагались в его теле на уровне пресса, грудной клетки, ключиц и даже лопаток… На какой-то миг это давало результаты – падение удавалось приостановить, тело совершало судорожные рывки вверх, но очень быстро начинало тяжелеть и опускаться к земле. Стиснув зубы, Фадей снова и снова тащил, толкал, выдавливал себя вверх.
Всё было бесполезно. Он терпел медленное, но верное крушение.
Тогда Фадей перестал сопротивляться этому неприятному, конечно, но всё же не фатальному процессу, и вскоре его босые ступни коснулись травы, похожей на спутанные ведьминские лохмы. Фадей покачнулся – и обрёл равновесие.
Встать вот так на ноги после полёта было немного странно – всё равно что ступить на твёрдую поверхность после длительного пребывания в воде. Фадей потоптался на месте, привыкая. Было ужасно грустно. Чувство огромной, непоправимой потери медленно заполняло ту область в Фадеевом существе, где раньше звенело и ликовало чувство полёта. Теперь это была не область, а полость. Лакуна, пустота.
«Нет, нет, нет, пожалуйста, нет! – продолжал мысленно заклинать Фадей. – Учитель! Где же ты?! Помоги!..»
Но Учителя нигде не было. А висящие в небесах фигурки казались теперь страшно далёкими, недосягаемыми. Вряд ли и существующими на самом деле… особенно если учесть, что всё это сон… сон…
Фадей, тихо застонав, опустился в траву на колени, прижал обе ладони к груди. Там, в груди, что-то постепенно замедлялось и остывало.
«Нет. Нет, – подумал вдруг Фадей то же слово, но как-то по-другому, без прежней безысходности и сердечной боли. – Нет-нет. Погодите… Если я летал, то полечу снова. Я знаю, как это делается. Всё опять получится, я взлечу! Просто штука в том, чтобы не думать, что это сон. Когда летаешь – нельзя об этом думать, ни в коем случае! Такой вот простой секретик. Теперь я его знаю, и я снова буду летать!»
Перед тем как проснуться Фадей еще раз попробовал запустить механизм левитации и подняться в воздух, без всякой вышки – прямо с травы. Спокойно, без нервов, с твёрдой и непоколебимой уверенностью, что всё у него получится. И действительно – внутри, за костями рёбер, что-то ожило, словно возникла из ниоткуда гроздь щекотных воздушных пузырьков, а потом эти мельчайшие пузырьки начали разрастаться и превращаться во что-то вроде колёсиков, вращательных лапок, втулок и локотков… Маленькая полётная фабрика, анатомический феномен, доселе неизвестный науке, но доступный каждому, буквальному каждому – желающему летать…
«М-м-м-м!..» – не размыкая губ, загудел Фадей мушиную мантру. Чуть подался вперед, накачнувшись с пяток на пальцы ног. Развернул руки ладонями вверх и несильно развел их в стороны. В груди начало покалывать, припекать.
Его подошвы оторвались от земли, Фадей поднялся в воздух – и в эту же секунду проснулся.