Из ведра ночи текло лунное молоко, заполняя улицы, дворы и проулки. Звёздные мухи прилипли к липучке неба. Улица, выпустив меня из своих объятий, разлила тишину, смыв стук моих неторопливых шагов.
Я подошёл к дому, где жила Татьяна. Она была старше меня на три года, но такая милая и, как мне казалось, доступная. Я посмотрел в окно, налитое тоской и мутным как брага светом. Татьяна в доме была одна. Дверь была не заперта. Я вошёл в дом. В прихожей в углу висел алюминиевый умывальник, под ним стояла крашеная табуретка с эмалированным тазом. Напротив, в углу стоял высокий алюминиевый бачок с водой, на крышке которого лежал голубой эмалированный ковш. Я заглянул в кухню. Некрашеные чисто вымытые полы были застелены самоткаными полосатыми дорожками. На окнах висели простенькие белые ситцевые занавески, по краям вышитые гладью. Верхнюю половину окон прикрывал лёгкий белый тюль. В кухне стоял большой деревянный стол, покрытый голубой в белую клетку льняной скатертью. За столом сидела Татьяна. Она расчесывала волосы, задумчиво глядя в зеркало. У зеркала горела свеча. Пламя колыхалось от её дыхания. По белёным стенам качались тени, то, играя, то, замирая, то, пропадая в углах ухоженного дома.
Я снял у порога туфли, тихо на цыпочках вошёл в кухню и, положив руки на её плечи, заглянул в зеркало, и тихо выронил:
- Здравствуй, Танюшка. Я прилетел к тебе, чтобы склевать зёрна твоего одиночества и тоски. Ты видишь, пока я летел, я поранил крыло. Ты будешь лечить меня?
Она, не оборачиваясь, поглядела на моё отражение в зеркале, её большие серо зелёные глаза уронили вспышку света в зазеркалье моих глаз, и улыбка, соскользнув с лица, растворилась в тусклом свете свечи.
- Я плохой лекарь, для таких заблудших мальчиков как ты. Ещё не расцвёл цветок любви, который я могла бы сорвать и его соком окропить твою рану,- тихо сказала она, не поворачивая головы.
Я обнял её худенькие плечи и коснулся губами её тоненькой бархатной шеи. Она вздрогнула, резко повернулась ко мне и, отстранив меня, взяла свечу и поднесла к моему лицу. Пламя сначала засмеялось, а потом, успокоившись, лизнуло красным языком темноту, осветив моё бледное лицо.
- Мальчик, ты так молод ещё, тебе всего лишь пятнадцать, а ты спешишь поймать мотылёк минутного счастья. Ты едва ли его разглядишь среди лёгких теней, средь небес, заболоченных звёздной травой. Ты заблудился наверно. Иди домой, тебя ждут родители. Не проси не о чём,- сказала она, отвернувшись от меня, поставив свечу на место.
Я резко повернул Татьяну к себе и, встав на колени, обнял её стройные ноги. По щекам потекли слёзы, капая в подол её лёгкого платья. Сорвав с души львиную шкуру и, бросив её к ногам девушки, со слезами на глазах я прошептал:
- Подари мне кусочек этой лунной ночи, приправленной любовью и лаской. Напои меня вином нежности, отрави своею печалью. Искупай меня в грехе и дай познать высоту блаженства.
Она рассмеялась.
- Ты, верно, ошибся дверью. Моя душа глуха, она не слышит твоей мольбы. Я не желаю с тобой больше говорить и не желаю тебя слушать. Слова, что мыльные пузыри, такие радужные, лёгкие, лопаются, чуть взлетев, ничего не оставляя. Ступай домой, а то я могу рассердиться,- строго сказала она, поднимаясь со стула.
Она, погладила меня по голове, как маленького ребёнка, велела мне встать с колен и холодно поглядев, проводила к двери. Я молча обулся и, посмотрев на её худенькую ладную фигурку, нежно коснулся её щеки.
-Да иди уж,- нетерпеливо произнесла она и открыла мне двери.
Ночь поглотила меня с моей обидой, моими слезами. Перед глазами стояло её ангельское лицо в полумраке горящей свечи. Я посмотрел на небо и провалился в звёзды. Душа кричала, но крика никто не слышал. Я, обернувшись, поглядел на окно её дома. Оно было тёмно. Припрятав грусть в уголке души, я быстро, не останавливаясь, пошёл домой. Эта ночь, освещённая тускло свечой, просочилась мне в сердце и осталась там навсегда.