Маргарита Каранова. Александр Каранов-мл. Прекрасное далёко. "Комсомольская правда". 2018 г. Тир. 1300 экз.
Жареный горох
Двоюродный брат Димка приехал к нам в Пущино лишь позавчера, но за это время успел дважды поссориться со мной. И даже почти подрался.
Первый раз – из-за гороха для рыбалки.
– Да! Вот-вот! Если бы у нас был геркулес, – ничего бы не было! – восклицал Дима. Лицо девятилетнего мальчика, его энергичный голос выражали немыслимое простодушие и такое горячее раскаяние за все проказы, которые он успел натворить за эти два дня, что все домашние проникались к нему неутолимым сочувствием...
А было так.
Мы с Димкой договорились идти на рыбалку. Обязанности, необходимые для подготовки к походу, были распределены. Я готовил снасти в зале, а Дима должен был присматривать за горохом, который он поставил парить в алюминиевой кастрюльке на газовой плите. События происходили днем, когда взрослый народ находился на работе.
– Карауль горох, чтоб не испарился! Слышишь? Не прозевай! – строго отчеканил я своему легкомысленному братцу, застывшему перед кухонным телевизором, где в это время шли “Приключения Электроника”.
И я удалился.
Когда вода, в которой варился горох, закипела, и густая пена с шипением стала карабкаться на волю, Дима не слышал: он был целиком и полностью в “Приключениях”, со всей страстью своего горячего, отзывчивого сердца.
И вот вся вода, оставшаяся в кастрюле после исхода пены, испарилась... Дима не заметил это, хотя находился в двух метрах от плиты, – он был слишком увлечен.
Уже запахло “жареным” горохом, постепенно превращающимся в угли, – Дима не чувствовал...
И вот уже нижний слой гороха превратился в угли, кастрюля снаружи почернела, и всю квартиру затянуло дымом. Дима не чуял горького запаха дыма, заполнившего всю квартиру, не обращал внимание на то, что из-за дыма воздух на кухне становился все менее прозрачным, видеть экран становилось все труднее, а дышать – тяжелее.
Наконец, дым проник и в другую комнату, где трудился я, увлеченно склеивая спиннинг, сломанный на прошлой рыбалке, – дым не только проник, но даже – наконец-то! – дошел до моего сознания. Я всё понял, схватился за голову и помчался на кухню.
– Козел лысый, ты что, не видишь: горох сгорел? – рявкнул я на ротозея, блаженствующего перед телевизором, и выключил газ.
– Что-что? – встрепенулся ротозей и нехотя посмотрел в сторону плиты.
До него наконец-то дошло.
– Горох сгорел?.. – потрясенно спросил он.
С этого момента происшествие на плите стало занимать его больше, чем события, происходящие на экране. Между нами произошла молниеносная и весьма выразительная разборка, в ходе которой младший договорился до того, что, оказывается, он даже не слышал, когда я наказал ему присматривать за горохом.
Возможно, вскоре всё бы утряслось, но... Но скрипнула входная дверь, раздалось звяканье ключей, привычно бросаемых на трельяж знакомым жестом: неожиданно раньше обычного с работы вернулась бабуля.
– Еле отпросилась у начальства, чтобы покормить внука! – едва открыв входную дверь, объявила бабуля о своем подвиге во имя уральского внука, тут же поспешившего выйти в прихожую, чтобы разведать о ватрушках и пирожках, распирающих пакеты. Однако, войдя в квартиру, бабушка примолкла, тут же почуяв неладное.
Чтобы дальнейшие события стали более понятными, надо сначала заметить, что наша бабуля не была типично классической бабушкой (в нашем понимании), то есть она не была кроткой и тихой. Она была ласковой, но строгой, и могла вволю побурчать, если «доведут». Более того, наша с Димкой бабуля – это лед и пламя, это пороховая бочка, готовая взорваться в любое мгновение. Иногда она превращалась в вулкан, выбрасывающий в небо раскаленные каменья с тучей дыма и пепла. Даже если повод для этого – не такой уж и важный.
В данных обстоятельствах столкнулись как бы два вулкана. Один уже сделал извержение из алюминиевой кастрюли, окутав дымом всю квартиру, а другой – вовремя подоспел, чтобы увидеть последствия и иметь повод для своего собственного извержения. Если бы бабуля только кричала и стыдила, если бы только она называла накуролесивших внуков «бесстыжими» и «потерянными», – в конце концов всё завершилось бы для братьев традиционным перемирием. Однако нет! Разбушевавшаяся бабуля пригрозила Димке, что напишет его родителям, чт; их сын вытворяет в гостях.
– Санькины родители итак придут с работы и узнают всё, а твоим-то я напишу, – с эдакой ехидцей в голосе пропела бабуля, сделав акцент на слове «твоим-то».
Но здесь она сильно перегнула палку. Пугать уральского внука его родителями – запрещённый прием. Димкины родители (бабушкин военный сын и, особенно, тетя Таня, правнучка атамана станицы Слепцовской) – это совсем не то, что мои папа с мамой, сговорчивые и терпеливые. Димкины даже круче, чем наша бабуля: с бабулей в конце концов можно договориться, но с тетей Таней… Это буран, упрямый и не знающий компромиссов.
Именно поэтому, когда бабушка сказала, что напишет на Урал, Димка, забыв о чести, решил спасаться любой ценой…
– Бабуля! Я не виноват! – запальчиво вскрикнул он. – Всё из-за Саньки. Он даже толком не сказал, чтобы я следил за горохом! Я даже не слышал, когда он говорил: я телевизор смотрел!
Самообладание стало покидать меня. Если бы я тогда разумел причину Димкиного малодушия, я взял вину бы на себя. Но, увы, в особенностях характеров его родителей, – особенно мамы Тани, правнучки атамана казачьей станицы, – я стал разбираться позже.
Внешне я казался совершенно хладнокровным и спокойно сказал:
– Дима, я тебя сейчас двину...
– Да! Это ты во всем виноват! Ты! – продолжал твердить Димка, моргая длинными ресницами. – Я телевизор смотрел!
И тогда я подошел к нему и слегка тронул его плечо – это был всего лишь намёк, чтобы свистулькин понял: не надо так бессовестно врать.
До чего же быстро, почти мгновенно, сориентировался младший брат: теперь центр греховной тяжести можно переместить в сторону старшего! И он заревел. Зареветь такому талантливому артисту было нетрудно.
От слез проку мало, если их никто не видит, а если и видит, но не знает, отчего слезы и кто заставил зарыдать. И пацан направился в ванную, куда бабушка ушла мыть руки. Усилив водопад своих слез, он жалобно застонал:
– Бабуля, Санька дерётся!
– Да хоть передеритесь – теперь мне все равно, – раздражённо ответила бабуля, – ты показал себя.
И, не глядя на внука, резко сдернула с вешалки полотенце.
И тогда Дима окончательно поверил, что и в самом деле всё было так, как он старался изображать перед старшими, что он и в самом деле – жертва обстоятельств и бездушных родственников. Ему так жалко стало себя! Он ушел в пустую комнату, встал у окна за нейлоновой занавеской и с огромным воодушевлением продолжил рыдание. На подоконник капали крупные, свинцовые слезы человека, замученного несправедливостью.